Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны

Оливер Пилат

Книга представляет собой подробное исследование того, как происходила кража величайшей военной тайны в мире, о ее участниках и мотивах, стоявших за их поступками. Читателю представлен рассказ о жизни некоторых главных действующих лиц атомного шпионажа, основанный на документальных данных, главным образом, на их личных показаниях в суде и на допросах ФБР. Помимо подробного изложения событий, приведших к суду над Розенбергами и другими, в книге содержатся любопытные детали об их детстве и юности, личных качествах, отношениях с близкими и коллегами. Повествование погружает в атмосферу оголтелого антикоммунизма начала холодной войны и являет собой яркий образец безудержной антисоветской пропаганды, мало известной в России.

Глава 2

Несколько жизней Гарри Голда

Гарри Голд являет собой почти классический пример того, как в любой свободной стране Советскому Союзу удавалось вербовать простаков в свою пятую колонну. Занимаясь шпионажем, Голд все же не достиг профессионального уровня. Это был одаренный любитель, который работал, так сказать, по совместительству и с довольно стихийно организованной сетью. Своим успехом в шпионаже он в большой степени обязан доскональному соблюдению инструкций. Хотя порой Гарри Голд оказывался чрезвычайно полезен своему советскому начальству, его не считали незаменимым сотрудником. Аппарат, который он обслуживал, никогда не испытывал недостатка в других рекрутах, готовых и желающих идти на огромный риск ради незначительной награды. Назначение его курьером для передачи атомных секретов показало, что Советы высоко ценили его способности. Тем не менее этой самой шпионской из всех работ вполне могли заниматься и другие курьеры практически с такими же шансами на успех. Благодарность Советов за его службу оказалась отнюдь не вечной; вскоре после ареста и признания Голда от него отмахнулись, навесив ярлык «антилевого авантюриста», каковым он и остался в глазах коммунистических кругов.

Преувеличенная оценка Голда как «самого гнусного предателя со времен Иуды» и «величайшего шпиона в истории» мало способствовала решению проблемы внутренней безопасности, которую он обнажил. После того как в 1950 году Голду предъявили обвинение в военном шпионаже, наказанием за который является смертная казнь, он был настолько откровенен относительно своего преступления, что удивил даже следователей. Обратившись к федеральному судье Макгранери с просьбой назначить ему адвоката, Голд попросил кого-нибудь широко известного, который позволил бы ему сотрудничать с ФБР. Назначение принял Джон Д.М. Хэмилтон; в 1951 году, незадолго до того, как Голда приговорили к 30 годам заключения (позднее срок был сокращен с учетом его пребывания в тюрьме во время следствия), Хэмилтон сказал суду, что этот атомный шпион показался ему «самым бескорыстным человеком», с которым ему доводилось иметь дело в жизни. Даже если сделать поправку на то, что он выступал в пользу клиента и мог преувеличить, все же здесь чувствуются остатки той прежней американской невинности — излюбленной темы Генри Джеймса. Хотя Хэмилтон возглавлял республиканскую машину во время одной из президентских кампаний в США, он, вероятно, был слишком обычным, слишком не привычным к скрытности американцем, чтобы понять такого непроницаемого, уклончивого человека, как Гарри Голд.

Психологически Голд был оригиналом или чудаком не от мира сего. Его отклонение от нормального поведения на какое-то время повысило его ценность в качестве подпольного сотрудника, но в конечном счете сделало ненадежным агентом.

Всегда неистово себялюбивый — странно, по-своему, — этот отрешенный, тихий как мышь субъект обладал невероятным умением и почти непреодолимым влечением жить в обмане. Он научился разделять свой разум на отдельные части. В каком-то смысле так поступает любой муж, который умудряется содержать любовницу, не вызывая подозрения у жены, или любой мошенник, который выдает себя за честного коммивояжера, возвращаясь домой на выходные. Что выделяло Голда, по его собственным словам, — это постепенно разработанная им, зловещая методика, которая не позволяла мыслям из одной части проникать в другую. Если бы он этого не делал, как говорит сам Голд, его жизнь стала бы невыносимой. Когда перегородки рушились, Голд придумывал новое существование, подобно крабу, который отращивает новую клешню после схватки. Перед тем как Голд попал в тюрьму, он позволил себе вести по меньшей мере три основные жизни. В одной из них, в некоей мечте о том, каким он мог бы стать и что мог бы совершить, если бы все сложилось по-другому, Голд, на самом деле холостяк, придумал все подробности ухаживания, брака и детей; он описывал семейные радости и ссоры, расставание и надвигающийся развод. Он дошел до того, что перенес некоторые обстоятельства жизни своей матери в воображаемый собственный брак. Он перетасовал семейные связи, мысленно уничтожив своего настоящего, во плоти и крови, брата и придумав вместо него юного кузена, который восхищался им в детстве. В глубине души Голд стыдился этого семейного предательства — о котором ничего не знали дома, ведь с виду он оставался примерным, хотя и замкнутым, сыном и братом, — и к бремени этого стыда добавилось бремя предательства своей религии, своей общины и своей страны.

Если в конце концов Гарри Голд выступил в четвертой, наконец-то конструктивной роли — в роли раскаявшегося американца, то в большой степени это было для него способом избавиться от прежних заблуждений и снять с души тяжкое ощущение вины. В признании он нашел некоторый душевный покой.

Будучи первенцем в семье эмигрантов из России, Гарри Голд вырос в условиях бедности и тревоги. Конечно, не это сделало его шпионом; многие дети иммигрантов добились успеха. Если в большинстве своем они вели мрачное и безотрадное существование, то, пожалуй, это был общий жребий. Разве не Торо сказал, что большинство людей проводят жизнь в молчаливом отчаянии. Пожалуй, то, что так мало юношей из второго поколения иммигрантов оказывалось в тюрьме, учитывая их неустойчивое социальное происхождение, менее удивительно, чем то, что столь многим удавалось вознестись на высоты бизнеса и профессиональной компетентности. Единственное, что можно с какой-либо уверенностью заключить о начале жизни Гарри Голда, — это то, что она способствовала возникновению определенных черт, которые укладывались в его последующее чудовищное развитие.

Самуил^[4] и Циля Голодницкие, его родители, родом происходили из Киева. Они начали свое бегство из России в обетованные земли на Западе в 1907 году. На какое-то время они задержались в Берне, где 12 декабря 1910 года родился их сын Генрих. Когда Голодницкие добрались до острова Эллис в июле 1914 года, им едва не отказали во въезде из-за разного написания их имен в официальных документах. По совету нью-йоркского клерка иммиграционной службы они сократили фамилию до простого «Голд». В 1922 году Генрих превратился в Гарри, когда его родители натурализовались.

С 1914 по 1916 год, когда Гарри проходил через тот период детства, когда, по словам психологов, закладываются базовые подходы к людям и ситуациям, семья Голд постоянно переезжала, с трудом осваивая незнакомый язык и чужие обычаи. Они ненадолго останавливались в Литтл-Роке, штат Арканзас, и в Дулуте, штат Миннесота; шесть мучительных месяцев они прожили в чикагских трущобах. Наконец поселились в пришедшем в упадок районе на южной стороне старого квакерского города в Филадельфии. Там 10 февраля 1917 года в семье родился второй сын, Джозеф. Больше детей у них не было.

В Америке Самуил и Циля Голд сыграли скромную, но довольно созидательную роль. Память о пережитом еще была свежа у них, и они испытывали благодарность за маленькие свободы и мелкие удобства. Однако они привыкли ждать от будущего беды; и было бы странно, если бы их постоянный страх не проник в сознание Гарри. Джозеф родился в уже более обнадеживающей атмосфере. Он вырос более крепким и оптимистичным, чем Гарри. Будучи на шесть с лишним лет младше, он не мог решить проблем Гарри за него. А сравнительная легкость в общении лишь подчеркивала нервозность старшего брата.

Оба сына Голдов испытывали глубокую привязанность к родителям и друг к другу. Выражали они это по-разному. Гарри был готов сделать для Джозефа все на свете, если считал это необходимым, но он один судил, насколько это необходимо, и день ото дня все чаще либо резко критиковал брата, либо оставался безразличен. Джозефу было трудно совладать с капризами старшего брата — когда они уже выросли, он нередко говаривал: «Гарри — это Гарри, вы же знаете», виновато пожимая плечами, — но по большей части он восхищался Гарри.

Ни отец, ни мать не могли сладить с Гарри. Самуил так и не научился правильно говорить по-английски, что несколько понизило его авторитет в глазах мальчиков, ведь они овладели языком автоматически. Мистер Голд довольно много беспокоился из-за своей работы, поскольку профессия мастера-мебельщика сдавала позиции перед наступлением фабричного производства. Иногда ему приходилось браться за неквалифицированную работу ради пропитания семьи. Лишь когда он, в конце концов, нашел работу, которая казалась ему надежной, — изготовление шкафчиков для патефонов в Кэмдене, штат Нью-Джерси, для продажи по всему Делавэру, он почувствовал, что снова обрел родину в новой стране, но и тогда он в основном возлагал воспитание детей на плечи жены. Циля Голд, невысокая, добродушная женщина, была энергичной и бережливой домохозяйкой, патриотичной гражданкой, матерью, которая заботилась о делах общины, занималась благотворительностью и во время войны даже отказалась взять дополнительные продуктовые карточки от соседа. Она учила соседских детей ивриту, а собственных детей — делиться игрушками и молоком со сверстниками, которым повезло меньше.

Гарри научился избегать других детей, которые часто проявляли жестокость после мягкого обращения, однако он вечно тащил в дом бродячих кошек и собак, чтобы их накормить. Постоянный питомец мог бы пойти на пользу Гарри, но в тесной квартирке без горячей воды не было возможности его держать. Циля постоянно дрожала над Гарри и, вероятно, понимала его не хуже других, но и вся ее любовь и забота не могли добраться до самого сердца его проблем.

То ли сыграло роль плохое питание, то ли нет, неясно, но, какова бы ни была причина, Гарри вырос не таким высоким, как предполагал рост его родителей. Он был толстым, низеньким, физически слабым, буквально не обладал чувством юмора и не умел угодить другим детям, хотя обычно ему удавалось произвести некоторое впечатление на взрослых.

Никто не назвал бы Гарри Голда красивым мальчиком с его смуглой, почти темной кожей, скошенным лбом и нервным взглядом. Природа одарила его длинными ресницами и голливудскими бровями — теми романтичными высокими дугами, которые рисовали себе актрисы на слое театрального грима, но они не были рассчитаны на то, чтобы нравиться разноязычным хулиганам из ближайшей округи. Все дети в каком-то смысле дикари; Гарри мог бы произвести впечатление на товарищей по играм, если бы умел искусно играть, но он считался размазней даже в стеклянных шариках. Деревенский паренек мог бы найти себе утешение в прогулках по лесу, но в том районе Южной Филадельфии, где жил Гарри Голд — возле Пятой улицы и Шанка, — было опасно удаляться далеко от дома. Гарри привык оглядываться при ходьбе и бояться улицы. Не имея совета и поддержки со стороны старшего брата или более сильного или хитрого друга, он сидел дома, когда только мог, инстинктивно ища у матери защиты и компании.

Его мать делала все, что могла; она подбадривала его и кормила сластями. Поскольку Гарри рано открыл для себя чтение, она решила, что ему на роду написано стать ученым. Она поддерживала его интерес к книгам, думая, что если он получит хорошие оценки в школе, если окажется смышленым в науках, если научится хорошо говорить и писать, то в конце концов посмеется над задирами. Она постоянно говорила это ему. В смысле приобретения друзей или общения с хулиганами на школьных переменах мамин совет отдавал привкусом пустых надежд; и тем не менее Гарри его принял. Что же касается некоторых предложений матери насчет религии, то Гарри никогда не бунтовал; он просто не видел в ней смысла и выражал это хотя и мягко, но вполне отчетливо.

Хотя Гарри Голд начал учиться поздно и постоянно отставал из-за разных болезней, он все-таки довольно неплохо учился в школе имени Джорджа Шарсвуда на пересечении 2-й улицы и Вулф-стрит. Однажды учитель разрешил ему проверить экзаменационные работы. Гарри лихорадочно трудился час за часом, улучшая результаты одноклассников, насколько мог подделать их почерк. Он исходил из той теории, что «все должны сдать»; они имеют на это право, заявил он. Перейдя в старшую школу для мальчиков в Южной Филадельфии и набрав хороший учебный темп, он закончил четырехлетний курс за три с половиной года с таким средним баллом, который позволил ему ко дню выпуска попасть в четверть лучших учеников своего класса. За исключением членства в научном клубе, Гарри не принимал участия во внешкольных занятиях. Он не смотрел спортивных игр, не ходил на танцы. Он никогда не хулиганил в классе. Что касается отношений с одноклассниками, то, за исключением одного или двух, которым требовалась его помощь в учебе, он ни с кем не сошелся, хотя и приобрел уважение учителей. Его преподаватели по английскому языку и наукам, к которым он выказывал особый интерес, порой задумывались, нет ли чего-то вроде высокомерия за его гладкими речами. Директор школы Маттиас Ричардс определил странного мальчика одной фразой: «Он был очень тихий и довольно замкнутый, но учился на отлично».

Гарри Голд получил аттестат по окончании школы в июне 1928 года. Лишь двенадцать лет спустя он получил диплом колледжа по выбранному предмету — химии, да и тогда лишь благодаря финансовой помощи советского шпионского аппарата.

Приближаясь к своей цели, как бы медленно это ни происходило, Гарри постоянно, все сильнее и сильнее, ограничивал свое свободное время. Семь из двенадцати лет он поддерживал изнурительный график работы и учебы, учебы и работы. В последние пять лет Голд, будто бизнесмен, которым движет какая-то внутренняя потребность перерабатывать, хотя его предприятие этого не требует, добавил в него тайный график шпионажа в пользу иностранной державы. Еще задолго до того Гарри Голд выжал почти все соки из собственной жизни. Доктор Карл Юнг показал, что некоторые мужчины и женщины становятся шпионами из-за «бессмысленной пустоты своей жизни». Шпионаж на самом деле дал Гарри Голду ощущение собственной полезности, в котором он так отчаянно нуждался. Волнение, приносимое ему трудом ради некоей цели, окрашивало его самые рутинные действия. В какой-то степени его беспокоило понимание того, что большинство знакомых считают его занудой. Когда же он стал вести двойную жизнь, быть занудой стало обязанностью, поскольку лучший шпион — это, разумеется, тот, кто привлекает к себе меньше всего внимания.

На то, что Гарри Голд тем или иным образом влиял на собственное развитие, указывает тот факт, что он избегал программ, которые ему не нравились. Вскоре после окончания школы он устроился кем-то вроде подмастерья в компанию «Гифткрафтерс», уважаемую столярную фирму в Филадельфии. Это была отцовская идея, и Самуил Голд воспользовался связями, чтобы все организовать. Если мебельное дело, рассуждал Самуил, смогло привести его и его семью на другой конец света, то нечто в этом же роде может гарантировать и его сыну надежное будущее. Когда эта идея потерпела крах, отец практически потерял контроль над Гарри Голдом. В работе Гарри оказался довольно умелым, хотя и не очень сильным физически. Но работа ему не нравилась, и он не поладил ни с коллегами, ни с начальством.

С августа по декабрь Гарри Голд проторчал в столярной мастерской, не жалуясь вслух, но его все более глубокая меланхолия говорила о том, что дела его идут не очень хорошо. В конце концов, примерно в Рождество, неизбежное положение, в котором он либо должен был уволиться сам, либо быть уволенным, дало ему возможность отступить с почетом.

Тогда за дело взялась миссис Голд. Благодаря своим связям в местной общине она помогла Гарри получить скромное место, которое требовало некоторых знаний химии, в дистилляционном филиале филадельфийской компании «Пенсильвания шугар компани». Работа в одиночестве, достоинство труда и лабораторные обязанности воодушевили Гарри Голда. Его старательность и вежливость, а позднее и талант обратили на себя внимание доктора Густава Рича, химика, возглавлявшего отдел разработок в компании. Когда у доктора Рича тактично попросили совета, тот согласился с миссис Голд, что Гарри — перспективный юноша, которому не помешало бы дополнительное образование.

Гарри всегда испытывал благодарность, когда его привечали и тем более рекомендовали, да и по собственным склонностям он был готов прислушаться к совету доктора Рича. С этого времени он начал откладывать со своей скромной зарплаты, сколько мог; за два года он накопил поразительную сумму — 2500 долларов. Осенью 1930 года, когда ему должно было вот-вот исполниться двадцать, Гарри Голд взял отпуск на работе и поступил на дневное химическое отделение в Таунской научной школе Пенсильванского университета. Не только возраст отделял его от однокашников, которые были несколько младше его. Поскольку он жил не в университетском общежитии, дорога съедала его свободное время. Он не ходил на танцы, не выпивал, плохо одевался; говоря студенческим языком, он был зубрила. Многие зубрилы оживляются в тепле дружеской веселой беседы, но только не Гарри Голд. В его все возрастающей замкнутости чувствовалась самозащита, а еще необходимость зарабатывать деньги, берясь за случайную работу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

По другим данным — Самсон.