Мстислав, сын Мономаха

Олег Яковлев, 2020

Начало XII века. Мстислав, старший сын князя Владимира Мономаха, с двенадцати лет княжит в Новгороде и потому оторван от семьи – родителей, братьев, сестёр. Для новгородцев Мстислав тоже не стал «своим», и его тяготит чувство одиночества. Даже повзрослев, он живёт как будто сам по себе, не чувствует себя Мономаховичем и лишь усмехается, когда отец читает ему своё «Поучение». Лишь позднее сын Мономаха поймёт, что в «Поучении» сокрыт бесценный опыт! Мстиславу суждено пройти долгий и тернистый путь, чтобы в итоге набраться мудрости и стать продолжателем отцовского дела по «собиранию Руси» в единый кулак.

Глава 6

— Княже, на дворе у Жиряты людей крамольных споймали! — выпалил прямо в лицо Мстиславу молодой гридень Осьмушко. — Лихое рекли! Баили, будто тиуны твои в Ракоме^[64] смердов обирают. И будто глад великий от сего грядёт в Новом городе!

Князь спокойно выслушал гридня, холодно, с виду равнодушно глядя на него. Разгорячённый взволнованный Осьмушко тяжело дышал. По челу его струился пот.

— Что за люди? — спросил наконец Мстислав после долгого молчания. — Вызнали? Откудова взялись?

Гридень испуганно захлопал глазами.

— Неведомо, княже. Молчат, супостаты.

— Ну, стало быть, поехали тогда к Жиряте, — со вздохом промолвил Мстислав.

— Ступай, коня выводи! — крикнул он челядинцу и, набросив на плечи алое корзно, вышел в сени.

…Новгород встретил князя всеобщим оживленьем: носились по широким улицам запряжённые тройками ретивых коней возки и сани, отовсюду слышался звонкий смех — наступила Масленичная неделя, время начала весны и проводов зимы. На высоком возке Мстислав увидел изготовленное из соломы чучело — Масленицу, божество плодородия, зимы и смерти.

Князь невольно пожал плечами. Странное причудливое сочетание: плодородие и смерть. Как одно и то же божество может означать добро и зло, радость и печаль, тепло и холод.

Чучело было наряжено в разноцветное тряпьё из женской одежды, к нему подвесили сковороду и блин — от блинов пошло и само название Масленицы.

Праздник, начавшийся накануне, будет продолжаться неделю, люди вдоволь наедятся, накатаются в возках и на конях, радуясь приходу долгожданной весны, а затем устроят Масленице пышные похороны. Чучело сожгут за городом на костре, вокруг которого станут водить хороводы, плясать, будут шутить, петь и призывать весну. Или не сожгут Масленицу, а разорвут её в клочья и разбросают солому по полям: по поверьям, это принесёт обильный урожай. В песнях Масленицу обзовут непременно объедалой, блиноелой, иногда — обманщицей, памятуя, что следом за Масленичной седьмицей наступает Великий семинедельный пост.

Народ веселился, но Мстиславу было не до веселья. Опять невесть откуда объявились в городе людишки с лихими речами. Видать, то Святополк из Киева всё норовит дотянуться до новгородского серебра и пушнины хищными своими лапами. Снова зреет — тихо, неприметно — смута. Обычно всегда так: ещё вчера веселились, пели, плясали, а сегодня схватили топоры, дреколья, ножи — и на мост, конец^[65] на конец, сторона^[66] на сторону. Новгородский люд вольный, чуть что не по нраву — тотчас выходит на брань. Стоит лишь искру зажечь — немедля огонь вспыхнет.

«Воистину, гнев людской огню всепожирающему подобен», — подумалось Мстиславу.

Понурый, сосредоточенный, молча чуть наклонял он голову в ответ на приветствия горожан.

Ехавшие впереди гридни с громкими окриками «Расступись!» оттесняли сани и телеги к обочинам дороги. Под копытами скрипел грязный черноватый снег.

Вереница всадников остановилась возле усадьбы старого дружинника Жиряты на Софийской стороне. Жирята, взяв в руку смоляной факел, провёл князя в тёмный сырой поруб, где прямо на земле сидели два мужика в простых домотканых свитах. Один из них, со всклокоченными густыми волосами и чёрной, как смоль, бородой, взглянул на князя смело и открыто. В очах его Мстислав уловил дерзость, а в скривившихся устах — презрение и насмешку.

— Кто таковы будете? — грозно сдвинув брови, спросил князь.

— А тебе что за дело? — отрезал чернобородый.

— Почто кривду рекли?

— А язык, князюшко, без костей.

— Как смеешь князю дерзить! — вспылил Жирята. — Плетьми бы тебя отходить!

— Мы, боярин, биты уже. Хошь полюбоваться? — Чернобородый встал, скинул свиту, стащил с плеч льняную рубаху и повернулся спиной.

— Во, гляди.

На спине полоняника виднелись багровые рубцы.

— Кто ж тебя отходил? — спросил неприятно поражённый Мстислав.

— А боярин Гюрята.

— Так ты что ж, холоп его?

— Как же! Взял весною прошлую купу^[67] у боярина, а он ныне резы^[68] уплатить велел. А с чего я уплачу? Уговора такого не было, чтоб нынче.

— Так ты, стало быть, холоп обельный^[69], раз купу выплатить не можешь? — прищурив око, спросил Мстислав. — Али врёшь всё?

— А чё мне врать-то? — недоумённо пожал плечами чернобородый.

— Кто повелел речи лихие вести? Гюрята? Али иной кто? — продолжал допытываться Мстислав.

Чернобородый молчал, кривя уста в презрительной усмешке.

— Ты что скажешь? — обратился Мстислав ко второму мужику, приземистому, с боязливо бегающими маленькими светлыми глазками.

— Я… Я… того… Не ведаю я ничего… То он всё, — дрожащей дланью указал тот на чернобородого.

Мстислав почувствовал внезапно охватившее душу отвращение. Противно было ему выспрашивать этих упрямых холопов, явно рекущих с чужого голоса. Не вести сыск — княжить поставлен он в Новгород.

— Жирята! — окликнул он хозяина. — Вели пытать их. Пущай сознаются, кто подослал их.

Старый дружинник согласно кивнул.

Мстислав резко повернулся и, не глядя более на мужиков, поднялся вверх по каменной лестнице.

В невесёлом настроении возвращался он в Городище. Чуждым и нелепым казался ему теперь праздник на новгородских улицах. Зачем, к чему придумали его вообще люди?

Светило яркое вешнее солнце, снег искрился и слепил глаза, весело гудела толпа на площади, глядя, как какой-то молодец взбирается по гладко отёсанному бревну за сафьяновыми сапожками, которые, наверное, подарит своей жене или невесте, всюду наперебой кричали бабы, торгующие пирожками и блинами, а Мстиславу представлялось, как на город из-за купола Софии наползает уже иссиня-чёрная грозовая туча. Вот-вот загремит гром, засверкают огненные стрелы молний, подымется вихрь и воды Волхова, прорвав ледяной панцирь, станут бесноваться во мраке. Тревожно и тяжело было на душе.

Огрев коня плетью, Мстислав понёсся галопом, словно стараясь как можно скорее оставить за спиной этот вечно обманчивый, переменчивый, непостижимый город.

Примечания

64

Ракома — княжеское село к юго-западу от Новгорода.

65

Конец — район в древнерусских городах.

66

Сторона — древний Новгород делился на две стороны: Софийскую (на левом берегу Волхова) и Торговую (на правом берегу Волхова).

67

Купа — денежная сумма, взятая в долг.

68

Рез — процент от взятой в долг суммы (купы).

69

Холоп обельный — то есть полный, не имеющий средств расплатиться.