Во дни усобиц

Олег Яковлев, 2019

Вторая половина XI века. Всеволод, сын Ярослава Мудрого, добился желанной цели – занял престол киевский, но это не приносит ему счастья. Зло порождает зло, поэтому Всеволод ради укрепления власти вынужден множить свои грехи, которых и так немало. Жертвами новых козней Всеволода опять становятся его родичи. Хорошо хоть, что сын Всеволода, черниговский князь Владимир Мономах, пошёл не в отца. Он живёт честно, сторонится интриг, своим примером доказывая, что даже без них правителю сопутствует удача, если он мудр и хорошо умеет водить полки. Дай бог, чтобы туча, которая сгущается над головой Всеволода, не накрыла и его сына… Книга «Во дни усобиц» является продолжением романа «Всей землёй володеть», ранее опубликованного в этой же серии.

Глава 9. Страхи и молитвы Всеволода

Запрокинув руки за голову, князь Всеволод уныло смотрел ввысь. Далеко в светло-сером пасмурном небе плыл журавлиный клин, видно было, как птицы равномерно, в такт машут крыльями. Один взмах, другой… Журавли летят на юг, в тёплые неведомые страны, навстречу ласковому солнцу, а он, Всеволод, лежит здесь, на лугу возле красного двора, на пожухлой траве, на холодной влажной земле, усталый, обессилевший, мрачный, и понимает с горечью, тоской и страхом, что уже никакое солнце не согреет его своим теплом. Один холод, один ужас свершённых грехов, одна безнадёжность — вот каков его удел!

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Наипаче омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, — шепчет он едва слышно дрожащими устами.

Но что толку от молитв, если створил он, по своей собственной воле и по дьявольскому наущению, Каинов, не смываемый ничем, грех, если багряная полоса, струя крови всё стоит и стоит у него перед глазами! Крови Изяслава, брата, крови, которую пролил он, Всеволод, князь Хольти скандинавских саг! И ужас охватывает, сковывает сердце, и, кроме этого ужаса, нет у него в душе ничего — одна немая чёрная пустота — до звона в ушах. Ни крика, ни боли, ни стыда!

Вдруг подумалось: а не бросить ли ему всё это — власть, золотой стол, дорогие одежды, глуповатую надменную жену-половчанку, Киев с его бесконечными надоедливыми делами и хлопотами?! Не лучше ли облачиться в рубище, надеть на грудь тяжкие вериги, взять в десницу деревянную сучковатую палку, забросить за плечи худую котомку со скудным скарбом и отправиться, вослед этим небесным птицам, в бесконечное и бесцельное скитание? Калики перехожие… Всеволод вспомнил долгобородых седовласых старцев в истоптанных лаптях, в лохмотьях, с неземным огнём в глазах, и тотчас ему со всей отчётливостью стало ясно: такая жизнь — не для него, привычного к слугам, к роскоши, к доброй еде, к тёплым теремам и книжным свиткам. Да и — он знал — не спасёт его скитание, не укроют жалкие лохмотья от грехов и Господней кары — да, от кары, которая — он это тоже знал — неотвратима. И когда намедни приходил к нему английский принц Магнус, говоря, что переходит на службу в Новгород ко Святополку, и когда слушал он донос тайного соглядатая о крамольных речах племянника Петра-Ярополка, и когда получал тревожные вести об обретавшихся в Тмутаракани и измышляющих новые ковы^[74] против него Святославичах — Романе, Олеге и Давиде, — ударяло в голову: вот оно, начинается! Близит час расплаты!

Слабость растекалась по телу Всеволода, дрожали колени, веко дёргалось ни с того ни с сего, а иной раз среди ночи, когда просыпался он, весь мокрый, в ужасе после очередного кошмара, боль стискивала сердце. Он молился горячо, стуча зубами от холода, боль отступала, уходила, но ночные страшные видения всё стояли перед глазами — то отец с криком: «Как посмел?! На брата!», то вдруг покойный племянник Глеб Святославич, в гробу с изуродованной шеей, то та же багряная струя крови на склоне кургана. И гром… гром средь ясного неба — пронзительный, раскатистый — звенел в ушах, как набат!

Неужели… Нет ему никакого спасения, никакой надежды?!

Он снова падал на колени, отчаянно взывал: «Господи! Не для себя, не для себя творил!» — понимая всю тщетность своих мольб и увещаний. Ведь предостерегал же его Господь отцовыми устами! И гром небесный на поле брани — это тоже было предупреждение — о грозном и неотвратимом наказании за Каинов грех, за попрание клятв, за зависть, козни, за то, что думал, в сущности, только о своей выгоде, о корысти, о власти. А теперь — вот она, власть, бери, держи! Но валится она, выскальзывает из рук, ибо всё «суета сует и томление духа». И что остаётся теперь ему? Ждать, ждать кары Божьей, на иное нет сил!

«И пошлю на тебя гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои. И не пощадит тебя око Моё, и не помилую», — речет Господь.

Не про него ли, Всеволода, сказано это?!

Ужас сковывал сердце, руки немели, зубы отбивали дробь.

…Наконец он приподнялся на локтях, медленно, с трудом встал, чуя слабость в коленях; велел гридням трогаться. Забрался в седло; пустив коня шагом, качаясь из стороны в сторону, въехал в ограду красного двора.

В горницах стоял чад. Загородный красный двор никак не подходил для жилья. Выстроенный в ромейском вкусе, не годился он для русских холодов, а когда поставили в нём печи, утонул он в угаре, в дыму и в копоти.

«Так же вот и душа моя», — подумал Всеволод, устало опускаясь на лавку.

Вокруг чихали и кашляли гридни и челядь. Кто-то догадался раскрыть окно. Холодный осенний ветер ворвался в горницу, взъерошил волосы, обдал свежестью лицо.

«А может, ещё не всё кончено, не всё для меня потеряно? — вдруг подумал Всеволод. — Ведь Бог милостив. Сказано же: “И беззаконник, если обратится от всех грехов своих, какие делал, и будет соблюдать уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет, не умрёт”. Господь дарит надежду на искупление. Я должен, должен справедливым правлением изгладить грехи свои! О Боже! Дай же мне сил!»

По щеке Всеволода скатилась, утонув в долгой седой бороде, одинокая слезинка.

— Едем в город. Задохнёмся здесь, — коротко бросил он гридням и, поднявшись, решительно толкнул плечом дубовую дверь.

Страхи и ужасы как-то отхлынули, упрятались в глубинах души. Вонзая бодни^[75] в бока коня, мчал Всеволод по днепровским кручам. Ждала его суета державных забот — ведь он взвалил себе на плечи крест вышней власти. Стиснув зубы, превозмогая слабость и боль, проникся он решимостью и жаждой действия. Надолго ли? Нет, прочь, прочь страхи, долой отчаяние, долой тяжкие воспоминания! Только благими деяниями смоет он с души своей грехи! И он сможет, сможет это! Он умирит всех и вся!

Свист стоял в ушах от бешеной скачки.

«Ничего, ничего ещё не потеряно!» — словно стучало у него в висках.

Примечания

74

Кова — интрига, коварный умысел.

75

Бодни — шпоры.