Моя жизнь и арматура

Олег Шпаков, 2023

В книге – жизнь автора от рождения и школьных лет в суровое военное и послевоенное время. Описаны обучение в высшем военно-морском училище, служба на пограничном корабле, работа конструктором и в кругосветном промысловом рейсе китобойной флотилии. Повествуется о многолетней службе трубопроводной арматуре, продолжавшейся шестьдесят лет. Включены рассказы о родственниках, друзьях и соратниках, а также многочисленные случаи, свидетелем и непосредственным участником которых был автор. Книга предназначена для широкого круга читателей. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Часть первая

Накапливаю жизненный опыт

Малая родина, родители и родственники

Я, мои отец, дедушка и бабушка родились в Оболи и деревнях, расположенных поблизости. Оболь — железнодорожная станция и поселок между Витебском и Полоцком.

В Оболе на берегу реки была построена усадьба польских графов Гребницких, владевших 6000 десятин земли, кирпичным заводом, лесными угодьями и полями. К хозяйственным постройкам от усадьбы вел подземный ход. Паны разводили породистых лошадей, собак, карпов. На них работало более ста человек, среди которых в девушках была и моя бабушка Мария Ивановна. На службе у Гребницких она овладела грамотой. До пожара в 1990-е годы усадьба еще выглядела внушительно, была украшена скульптурами львов, а конюшня — скульптурными изображениями лошадиных голов.

Усадьба Гребницких после пожара в 1990-е годы

В Оболе служили на железной дороге мои дедушка Петр Васильевич Шпак, 1874 года рождения, и бабушка Мария Ивановна Шпакова, родившаяся в 1886 году. У них было четыре сына: Петр (1904 г. р.), Николай (мой отец, 1907 г. р.), Дмитрий (1917 г. р.) и Евгений (1920 г. р.). В служебной анкете, написанной в 1934 году, копию которой мне прислал Центральный пограничный архив, отец назвал место жительства родителей — БССР, Сиротинский район, Белорусско-Балтийская железная дорога, будка № 339. А в моей памяти это была не будка в моем понимании, а настоящий деревенский дом с сеновалом, хлевом, баней и прочими хозяйственными постройками. Дом стоял на высокой железнодорожной насыпи, внизу лежали рельсы, по которым проходили поезда.

Отец поступил на службу в войска НКВД в 1929 году.

Моя мать, Мария Максимовна Шпакова (Пичугина), родилась в Москве в 1910 году в семье дедушки Максима Федоровича Пичугина, высококвалифицированного портного. Всего у него было восемь дочерей. Дважды бабушка рожала сыновей, но они умирали в младенчестве.

Моя мама, 1938 г.

Дедушка Максим Федорович Пичугин

Дед страстно хотел сохранить наследника. Когда заболел второй сын, Максим Федорович всю ночь стоял на коленях перед иконами, умоляя Господа сохранить жизнь сына. Когда же эти надежды не оправдались, дедушка потерял веру.

Отец и мать в 1931 году поженились. В Оболь мать приехала перед моим рождением, а потом почти каждое лето привозила туда нас с сестрой Ниной. Мама была очень веселой и энергичной молодой женщиной. Она часто пела, затевала изготовление мороженого, подшучивала над братьями отца, которые были младше ее: Дмитрий — на семь лет, а Евгений — на десять. Их старший брат Петр служил в армии. Он пропал без вести во время Великой Отечественной войны.

Я вспоминаю деда Петра Васильевича, заросшего колючей бородой. Он был молчуном: я никогда не слышал, чтобы дедушка что-нибудь рассказывал. Бабушку Марию Ивановну помню с самого малолетства. Меня и сестру Нину она поила парным молоком. Бабушка часто приезжала к нам в Харьков, а позже — в Ленинград. Отец любил блюда белорусской кухни, приготовленные Марией Ивановной. Блюдо «бабка» готовили из натертой картошки, сформованной в шарообразную форму и отваренной в подсоленной воде. В середину каждой бабки клали кусочек сала, который назывался душой. Сало таяло при варке и пропитывало картофель вокруг себя. Я с удовольствием ел это блюдо, а вот другое — густой и очень кислый овсяный кисель не любил. А отец и сестра Нина ели его с удовольствием. Нина, правда, просила посыпать кисель сахарным песком. Когда я уже был курсантом, в конце жизни бабушка болела раком. Иногда ее забирала скорая помощь. Перед отъездом Мария Ивановна совала под подушку мне и Нине по 25 рублей. После нападения Германии на Советский Союз бабушка закопала в укромном уголке огорода несколько предметов быта, чтобы они не достались фашистам. Самой дорогой вещью была швейная машинка «Зингер». Но немцы, занявшие дом, выкопали яму под туалет именно на месте клада. Правда, швейную машинку они отдали хозяевам.

Мой отец, 1934 г.

Мои дяди Дмитрий и Евгений, 1970-е

Братья отца были тоже призваны в армию. Дядя Дима служил танкистом, участвовал в финской и Великой Отечественной войнах. В детстве я мечтал стать танкистом. Дядя Женя в Великую Отечественную войну ушел в партизаны. В пинских лесах он был редактором партизанской газеты. В партизанском отряде у него была фамилия Пчелка, после войны он не стал ее менять.

Близ Оболи жили несколько семей наших родственников, среди них — Яблоковы, к которым в 1941 году из Ленинграда привезли внучек Зину Портнову с младшей сестрой Галей. Когда в начале июня 1941 года в Ленинграде мать провожала пятнадцатилетнюю Зину и семилетнюю Галю, одна женщина на перроне вокзала сказала: «Куда ты их отправляешь, ведь скоро будет война!» Мать девочек не придала значения словам незнакомой женщины, а через несколько дней объявили о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Из Белоруссии Зина и Галя пытались вернуться в Ленинград, но это им не удалось. Они поселились у бабушки Ефросиньи Ивановны в деревне Зуи, недалеко от Оболи. Вскоре Белоруссию заняли немцы.

В Оболе Зина вступила в подпольную организацию «Юные мстители», руководителем которой была Ефросинья (Фруза) Зенькова. Молодые подпольщики — ученики 7–10-х классов местной школы — начали с расклейки листовок. А затем перешли к диверсиям. За два года своей деятельности они взорвали несколько мостов и железнодорожных составов, в том числе состав с тяжелыми немецкими танками, идущий на Курскую дугу. Сожгли электростанцию, кирпичный завод, льнозавод. Уничтожили единственную водокачку в округе, которая заправляла фашистские поезда. Зина вступила в партизанский отряд.

Дом Ефросиньи Ивановны Яблоковой

Зина Портнова

В конце лета 1943 года впервые за всю войну сестры написали домой: «Дорогие мамочка с папочкой, мы с Галкой живы, находимся в партизанском отряде и вместе с вами помогаем бить немецко-фашистских захватчиков». Радости родителей не было предела. Их дети живы! Но письмо от Зины дошло до адресата с большим опозданием — только через полгода. Буквально спустя несколько дней Анна Исааковна и Мартын Нестерович получили другое послание — от командира партизанской бригады Николая Сакмаркина, в котором на трех листах сообщалось о гибели Зины.

В декабре 43-го, когда девушка, возвращаясь с задания, проходила по деревне Мостище, ее арестовали: Зину опознала мать местного полицая. В деревне Горяны, в застенках гестапо, Зину пытали. Девушка схватила со стола оставшийся без присмотра пистолет и выстрелила в зазевавшегося следователя. Еще два гитлеровца были ранены. Зина пыталась убежать, но ей прострелили ноги, «повязали» и отвезли в Полоцкую тюрьму. Девушку морили голодом, пытали, подвешивали вниз головой, но своих товарищей-партизан она не выдала. В начале января 1944 года ее расстреляли. Семнадцатилетняя девушка вышла к стенке полностью седой, но с упрямым непокорным взглядом (об этом свидетельствуют рассказы выживших партизан, побывавших в Полоцкой тюрьме). О героической гибели старшей сестры Галя узнала намного позже. В 1944 году Галя Портнова попала в детский дом в Минской области. Она помнила слова, которые многократно ей повторяла Зина: «Запомни — Ленинград, Балтийская, 24, квартира 12». Галя написала письмо родителям, и они привезли ее домой. Об организации «Юные мстители» и подвиге Зины население страны узнало из статьи корреспондента одной из белорусских газет. В 1958 году Зине Портновой и Ефросинье Зеньковой было присвоено звание Героя Советского Союза.

Мои родители и я в 50-е годы часто бывали в гостях у Мартына Нестеровича и Анны Исааковны (в девичестве Яблоковой) Портновых. Родители с увлечением играли в карты, а я общался с Галей. Родители и Галя очень гордились подвигом Зины. После присвоения улице имени Зины семья Портновых получила там квартиру, переехав с Балтийской. Семье стали приходить газеты и журналы со статьями о Зине. Когда почта поступала на белорусском языке, Галя просила меня перевести текст. Это не составляло труда: я прилично знал украинский и читал сразу с переводом на русский, так как белорусский и украинский языки похожи. Мои родители и родители Зины и Гали похоронены на Красненьком кладбище Кировского (Путиловского) завода. На Пасху и на Троицу я и Галя посещали могилы моих и ее родителей. Иногда к нам присоединялись общие родственники — Николай Езовитов с женой Валей. Николай, работая на Кировском заводе, изготовил оградки на обе могилы, расположенные поблизости друг от друга. После замужества Галина стала Мельниковой. Она имеет знак «Сын полка», статус участника ВОВ, награждена орденами и медалями.

В Оболе имели корни и другие наши родственники — Мария Ивановна Коблинец (в девичестве Лавренова, ее мать была сестрой нашей бабушки) с детьми Джеммой и Валерием. Они также приехали на лето и остались там после захвата села фашистами. Мария Ивановна была женой командира Красной армии, поэтому некоторые жители доносили об этом комендатуре станции. Однако в комендатуре служила переводчицей советская гражданка немка Тереза Оттовна, которая уничтожала все доносы. Но однажды она не успела сделать это и предупредила Марию Ивановну о предстоящем наутро аресте. Мария Ивановна с детьми вовремя ушла в партизанский отряд. Позже партизаны через известный только им разрыв в расположении войск организовали эвакуацию раненых и матерей с детьми к своим. Эвакуированных погрузили в теплушки и отправили под бомбежками на Урал. В дороге на короткой остановке мать, выбежав на поле накопать картошки, отстала от поезда. Она села в вагон следующего эшелона. Поезд догнал предыдущий, который разбомбили в пути. На станции кругом лежали трупы, стонали раненые, и обезумевшая мать, думая, что это эшелон, на котором ехали дети, с замиранием сердца разыскивала их среди погибших. Но к счастью, детей там не было, а судьба была благосклонна к семье и позволила им воссоединиться. На Урале Коблинец прожили до 1944 года, пока их не разыскал двоюродный брат Марии Ивановны — Илья Осипович Шнитко, работавший на станкостроительном заводе в городе Коломне, расположенном в месте, где Москва-река впадает в Оку. Он организовал переезд семьи в Коломну, где Джемма окончила техникум и по распределению была направлена на Кировский завод в Ленинград.

Галина Мартыновна Мельникова (Портнова), 2021 г.

Мои сестры Нина и Джемма несколько раз ездили в Оболь — навещали Фрузу Зенькову, руководившую партизанской группой «Юные мстители». Джемма смеялась, вспоминая смешную ругань Фрузы в адрес погибшего в войну мужа, когда ей приходилось делать мужскую работу. А Нина вспоминала, как в Оболе ее учили танцевать кадриль, фигуры которой были пронумерованы, и ведущий громко объявлял: «Первая, вторая» — и так далее. Все танцевали одинаково. Похожая кадриль показана в кинофильме «Любовь и голуби».

В 1932 году отец окончил Ленинградскую школу младшего начсостава и получил назначение помощником начальника пограничной заставы близ города Гдова. В 1932–1933 годах учился в 1-й пограничной школе, после окончания которой был направлен на Дальний Восток, в Уссурийский край, помощником коменданта по политчасти Гродековского пограничного отряда, а в 1934–1937 годах служил на пограничной заставе в поселке Полтавка. Там в 1934-м родилась моя сестра Нина. Мама активно участвовала во всех кружках, организованных женсоветом заставы. Часто на средину комнаты выдвигали прямоугольный стол и на него сажали маленькую Нину. Боясь упасть, она сидела посредине стола, иногда засыпала на нем. Помню, как мы с ней, два карапуза, шли, взявшись за руки, по дороге, с трудом вытаскивая босые ножки из глубокой теплой грязи. Вспоминаю, как отец своей шашкой отрубил петуху голову, а тот, без головы, обегал двор, разбрызгивая кровь.

Пограничная застава Полтавка прославилась тем, что на ней служил выдающийся пограничник Никита Карацупа, которым гордилась вся страна. Карацупа был одним из лучших советских следопытов-пограничников. Только за первые три года службы он сумел выследить и задержать 131 нарушителя. Им был предотвращен ввоз в страну контрабанды на 600 тысяч рублей. О нем по заданию маршала Блюхера корреспондент одной из центральных газет написал статью, после чего Карацупа стал широко известным в стране.

Позже пограничную заставу Полтавка преобразовали в пограничное отделение и переименовали в Карацуповку. Молодежь страны старалась быть похожей на знаменитого Карацупу. Мальчишки играли в пограничников. Многие дрессировали собак и передавали их в пограничные войска. Скульптура пограничника Карацупы и его собаки Индуса установлена на московской станции метро «Площадь Революции». Пассажиры многих поколений, проходя мимо скульптурной группы, дотрагиваются до носа Индуса, веря, что это приносит удачу, а нос собаки всегда сияет блестящей бронзой.

Никита Карацупа с Индусом

Командование пограничных войск, считая, что заслуги Карацупы обеспечивались и партийными органами, в 1937 году направило моего отца (политрука заставы) на учебу в Москву, в Военно-политическую академию им. В. И. Ленина. Обучение в академии давало мощный импульс для продвижения по службе. Поступив в академию капитаном, после ее окончания отец стал комбригом. В то время это звание приравнивалось к генеральскому: строевые комбриги стали в дальнейшем генералмайорами, а политработники — полковниками.

В 1939 году отец получил назначение на должность заместителя начальника политотдела Карельского пограничного округа, и мы переехали в столицу Карельской ССР Петрозаводск. Во время войны с Финляндией 1939–1940 годов мать работала в госпитале и была награждена медалью «За трудовую доблесть». Мы с Ниной ходили в детский сад Управления пограничного округа. Жизнь семьи наладилась и на новом месте была вполне счастливой.

Счастливое детство, 1940 г.

Детство, опаленное войной

22 июня 1941 года гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз. Отец с первых дней войны возглавил политотдел пограничных войск по охране тыла Карельского фронта. Мать записалась добровольцем и также была направлена для прохождения службы в этот политотдел. После расформирования Карельского фронта отец с матерью служили в политотделе пограничных войск по охране тыла 1-го Украинского фронта, участвовали в освобождении Киева, других городов Украины, взятии Будапешта, Дрездена, освобождении Праги. Перед возвращением на Родину они расписались на колонне Рейхстага.

Детский сад пограничного округа, преобразованный в детский дом, из Петрозаводска был эвакуирован вместе с заведующей, воспитательницами, поварами, нянечками. В первый класс я пошел в школе города Вытегры Вологодской области, расположенного на берегу реки Вытегры. Через месяц детский сад, со взрослением воспитанников превращенный в детский дом, был переправлен в село Никольский Торжок Белозерского района (вглубь Вологодской области), где и находился до освобождения Петрозаводска. Мы продолжили учиться в торжковской школе.

Никольский Торжок — большое село, посредине которого высилась колокольня взорванной церкви. На центральной площади регулярно производился отбор лошадей для службы в Красной армии.

Взорванный собор в Никольском Торжке

Детский дом разместили в двухэтажном доме, расположенном рядом с колокольней. Вскоре после переезда начали приучать воспитанников к сокращенному пайку. Первую кашу из дробленой поджаренной ржи сделали сладкой и довольно вкусной. Каша получилась коричневого цвета, поэтому воспитательницы вместе с заведующей назвали ее шоколадной. Скоро каши стали варить из перловки, овса, ржи и уменьшили порции. Мы узнали, что значит быть голодными. Летом было сытнее: рвали с грядок лук, к осени вырастал турнепс, картошка. Воспитанники по мере сил помогали взрослым, собирали для госпиталей целебную ромашку, колоски в поле, дергали лен, прореживали рассаду свеклы и моркови, пололи посадки, копали картошку. Никто не скулил, знали, что вся страна живет по правилу: «Все для фронта! Все для победы!». Но улица есть улица, и детдомовские мальчишки пробовали курить самосад, научились материться. Любили скакать на лошадях, выделенных детскому дому колхозом, на водопой к местному озеру.

Моя природная грамотность и быстрый счет позволили стать успешным учеником. В школе и на улице местные ребята часто затевали драки с детдомовцами, но меня почему-то не трогали. В большие церковные праздники в Никольский Торжок приезжала на повозках молодежь из соседних деревень. Парни с девчатами гуляли шеренгами по улицам, горланя похабные частушки, много пили. Гулянья кончались жестокими драками деревня на деревню, в ход пускались ножи, железные прутья, выдранные колья. Многие парни были инвалидами, кто без руки, кто без ноги, и добавляли к своим увечьям новые.

Отец и мать, 1943 г.

В эвакуации мы находились до лета 1944 года, времени освобождения Петрозаводска. Детский дом расформировали, и нас с сестрой определили в петрозаводский детский дом. Тогда-то мы и узнали, что такое настоящий голод. На обед давали синеватый пустой суп с маленьким кусочком липкого хлеба, а на завтрак и ужин — несладкий чай. Мы стали писать жалобные письма родителям с мольбами забрать нас скорее из этого ада. Через месяц за нами приехал отец. Он посадил нас в поезд Петрозаводск — Ленинград, достал буханку мягкого хлеба и открыл килограммовую банку свиной тушенки. У отца навернулись на глаза слезы, когда он увидел, с какой жадностью мы набросились на обильную еду. В Ленинграде переночевали у родителей Зины и Гали Портновых Мартына Нестеровича и Анны Исааковны, а утром отправились в Москву. Нину оставили жить в Москве у старшей сестры мамы тети Души, а меня отвезли к деду Максиму Федоровичу и бабушке Татьяне Ивановне, второй жене деда, в Загорск. С ними жила младшая дочь Валентина, работавшая на Загорском хлебозаводе. Я пошел в четвертый класс школы, а Нина не смогла догнать учеников московской школы, и ее перевели из третьего во второй класс. В школе я быстро освоился. Бабушка Татьяна любила ходить на родительские собрания: меня всегда хвалили. Дедушка Максим шил офицерам, получившим отпуск с фронта, кители, брюки, шинели, которые они тут же надевали, выбрасывая полинявшие гимнастерки и мятые шинели. Возле дома был небольшой огород, на котором выращивали картошку, а по краям росли малина, смородина, крыжовник. Бабушка чистила сваренную в мундире картошку, высыпала ее на большую сковороду, заливала молоком и ставила на горячую плиту за дверки печи. Скоро молоко становилось топленым. Такой вкусноты я еще никогда не ел! А приезжавшая в Загорск Нина плакала, обижаясь на меня: в голодной и дорогой Москве ей не часто приходилось есть досыта. Сын тети Души Олег, студент, был вечно голодным. Он съедал почти всю еду, приговаривая: «Мало!» Тетя Душа сердилась, но отказать большому и высокому юноше не могла.

Когда тетя Валя уходила на работу, я после школы читал как приключенческий детектив ее Библию с хорошими иллюстрациями. Позже в Русском музее и Эрмитаже Ленинграда узнавал знакомые сюжеты на картинах знаменитых художников. По выходным и праздникам тетя Валя брала меня с собой в церковь, но почему-то не в лавру. По большим церковным праздникам мы ездили с ней в московский Елоховский собор на праздничную службу.

Послевоенные школьные годы

После окончания войны мать уволилась из армии, а отец ждал назначения в столице Литвы Вильнюсе, где наша семья временно поселилась в большой квартире в доме рядом с костелом. Квартира была непривычной планировки: от входной двери начинался длинный коридор, в котором слева были большие окна, а справа — кухня и жилые комнаты. После детдома для нас с сестрой такие условия вполне устраивали. Однако я и сестра Нина после четырех лет разлуки отвыкли от общения с родителями. Это лишило нас ощущения семьи, материнской заботы, а мы сами не научились любить семью. Поэтому я считаю не пустым термин «дети войны». Родители были довольны воссоединением семьи, за баловство и проступки нас не наказывали. Помню, как-то вечером мать с отцом отправились в кино, я нашел коробку трофейных сигар и, выкурив несколько штук подряд, потерял сознание. Вернувшиеся родители уложили меня в постель, но не ругали. В Вильнюсе я поступил в первый класс гимназии (пятый класс обычной школы). В гимназии изучали, кроме русского, литовский и французский языки. Сестра Нина ходила в третий класс обычной русской школы. Прошло около полугода. Учеба не особенно утомляла, почти не требовала каких-либо усилий. Мы знакомились с городом, из любопытства заходили в костел, часто поднимались на гору Гедимина.

Гора Гедимина

Мы с Ниной, 1945 год

В январе 1946 года отца назначили на должность начальника политотдела Военно-политического училища войск НКВД в городе Харькове. Я поступил в пятый класс 69-й неполной средней мужской школы на Старобельской улице, а сестра Нина — в третий класс 56-й женской школы на Плехановской. В первый же день появления в школе меня постригли наголо из санитарных соображений, а потом разрешали носить только челку. Коллектив школьников и учителей принял меня без каких-либо проверок, я подружился с одноклассником Виталием Савченко. Программой обучения для всех учащихся обязательной была военная подготовка. Мы называли преподавателя этого предмета Военруком. У него была ампутирована одна рука. На уроках по военной подготовке Военрук учил нас построениям, поворотам, маршировке строем, штыковому бою. Под его руководством мы изучали устройство трехлинейной винтовки Мосина. Обязательным предметом во всех школах был украинский язык, и мне пришлось его изучать. В пятом классе проходили тему об одушевленных и неодушевленных существительных. На дом задали упражнение с требованием определить предметы и существа, среди которых было слово «кишка». Я удивился, зачем в учебник включили такое неблагозвучное слово, и, конечно, отнес его к неодушевленным. После проверки учительницей Ольгой Григорьевной домашнего задания получил тройку. Оказалось, что в переводе на русский язык это слово обозначало «кошка». Однако уже в седьмом классе я самостоятельно написал на украинском языке сочинение по поэме Котляревского «Энеида». Ольга Григорьевна упорно подозревала меня в плагиате и говорила, что я не мог бы справиться с сочинением самостоятельно. Но она ошибалась. Я до сих пор, а прошло уже более 70 лет с того времени, помню наизусть басню Глiбова «Вовк та ягня» на украинском языке.

Школа № 69 располагалась рядом со стадионом «Металлист», на котором были доступны различные спортивные секции. Я попробовал себя в волейболе, боксе, гимнастике, но наиболее интересным был футбол. Я играл за детскую сборную «Металлиста». Руководитель команды, мы его звали Маркович, для игр выдавал нам старые бутсы, непригодные для игры взрослых футболистов; но мы были рады надеть и такие, хотя они были нам явно велики. Для игр на первенство школ города приходилось выезжать в разные районы города. Когда однажды мы выиграли у команды школы, расположенной на Холодной Горе (так назывался один из районов Харькова), нас стали избивать болельщики местной команды, и мы спасались бегством, а вслед нам летели палки и камни. Потом мы с ребятами долго со смехом вспоминали этот эпизод. Виталий Савченко и его брат Борис жили на Старобельской улице, неподалеку от школы и стадиона. Их отец погиб на войне, и мать растила мальчишек одна. Нина Павловна работала надомницей и, когда бы я ни заходил к ним, беспрерывно строчила на своей швейной машинке. Виталий и Борис играли в детской футбольной команде «Металлист»: Виталий — центральным защитником, а Борис — вратарем. После окончания 69-й школы Виталий поступил в техникум, а его младший брат перешел в среднюю школу № 46 и после ее окончания поступил в институт.

Несмотря на то что отец (полковник) имел неплохую зарплату, жили мы все-таки скромно. Продукты получали по карточкам. Когда в 1947 году в стране провели денежную реформу, отменили карточки, начались ежегодные снижения цен на продукты и промышленные товары — нашей радости не было конца. Все повеселели, будущее казалось светлым. Многие семьи военнослужащих жили в одном доме на Конной площади, расположенном рядом с проходной пограничного училища. Там я впервые встретил свою будущую жену Дагмару, отчим которой служил вместе с отцом. Она училась в женской школе, куда нас приглашали на вечера и где мы ревновали «наших» девочек к курсантам артиллерийского училища, которых называли бананами из-за широких желтых кантов на их погонах. За пыльным сквером перед нашим домом был кинотеатр «Победа», в который мы ходили смотреть новые фильмы. Там бывали жестокие хулиганы. Однажды в карман моего зимнего пальто они засунули горящую самокрутку и потешались, когда я был весь в дыму. Ватная подкладка пальто прогорела насквозь. Около кинотеатра располагалась какая-то воинская часть. Я подружился с сыном офицера Игорем, жившим на территории части. Мы с Игорем фотографировали солдат и продавали им за копейки фотографии. Солдаты особенно ценили, когда на фото были хорошо видны сапоги, так как в деревнях после войны жили бедно и сапог у многих не было.

Семьи военных редко живут подолгу в местах службы главы семьи. Когда мы уехали из Харькова, мне казалось, что это навсегда. Однако судьба распорядилась так, что через 25 лет мне пришлось еще несколько раз посетить этот город, когда я готовился к защите и защищал кандидатскую диссертацию на ученом совете Харьковского политехнического института. Конечно же, останавливался у старых друзей Савченко. Когда я разыскал их, то был крайне опечален, услышав рассказ Виталия о гибели сынишки Вадика. Они ехали ночью в автобусе в Крым, сидели за водителем. После столкновения со встречным грузовиком Виталий очнулся сидящим в кресле на земле, а рядом лежал мертвый Вадик. Прошло уже много лет после его гибели, боль родителей от потери единственного сына немного утихла, а я не знал, как утешить друзей, и очень переживал. Борис, уже имеющий ученую степень кандидата технических наук, был доцентом вуза. Виталий в шутку называл его, подражая Аркадию Райкину, «доцент тупой», а Борис только добродушно улыбался. Меня очень поддержало то, что на защите диссертации присутствовали Виталий с женой Наташей, Борис с женой Люсей, а также наша подруга Ляля Дождева вместе с мужем Толей, которую мы знали еще школьницей (она ходила из школы домой по Старобельской улице) и в которую были по-юношески влюблены.

В 1949 году отца перевели в Ленинград на должность начальника отдела кадров Управления пожарной охраны города. Он уехал раньше нас, а семью вызвал, когда получил квартиру в новом доме, построенном пленными немцами на углу Московского шоссе и Благодатного переулка. Напротив дома располагалось пожарно-техническое училище. В первых числах 1950 года мы переехали по месту службы отца. Первым впечатлением от Ленинграда было то, что жители одеты в темные одежды, купленные в магазинах. После Харькова это было непривычно: там люди носили сшитые в ателье или у частных портных пальто, куртки и платья светлых оттенков. Для себя я сделал вывод, что после блокады ленинградцы больше средств тратят на еду, не придавая большого значения внешнему облику. После окончания девятого класса заметил, что большинство старших школьников во время летних каникул устраивались на временную работу на заводы и фабрики подсобными рабочими. Так же поступил и я. В Харькове такого не было даже в семьях с крайне маленьким бюджетом. Мы, школьники, вместе с учителями сажали молодые деревья в организованном еще до войны парке, расширявшемся за счет территории бывшего кирпичного завода.

Поминальный крест в Московском парке Победы

По решению Ленинградского исполкома в 1942 году печи для обжига кирпича были использованы в качестве крематория, в котором сожгли более 130 тысяч тел. После войны кирпичный завод снесли, и, поскольку крематорий не успевал сжечь и похоронить прах всех умерших, погибших ленинградцев и воинов стали хоронить в братских могилах в парке. Жители Ленинграда и учащиеся ближних школ делали дорожки, обустраивали пруды на месте карьеров, из которых завод доставал глину. Сейчас на территории парка Победы установлен поминальный крест. На траурной доске у подножия креста написано: «Здесь были печи кирпичного завода-крематория. Прах сотен тысяч воинов и жителей блокадного Ленинграда покоится в прудах, газонах, под вашими ногами. Вечная им память». Я продолжил учебу в девятом классе школы № 372, которую окончил в 1951 году. Во время учебы в школе стал посещать спортивный зал «Динамо». Несмотря на то что хотел заниматься самбо, тренер уговорил меня посещать секцию классической борьбы. Через год занятий на соревнованиях удалось одержать несколько побед, и мне присвоили второй юношеский разряд.

Мне 17 лет

В 1950 году я посетил музей блокады Ленинграда, расположенный в Соляном переулке. Экспозиция произвела сильное впечатление. Особенно запомнился макет самолета, через салон которого можно было пройти. Там в иллюминаторе виднелись три ночных партизанских костра. Я не знал, что музей скоро закроют в связи с «Ленинградским делом», о котором никто из знакомых даже не слышал. Желая сходить туда еще, не находил музей и думал, что плохо знаю город, поэтому и терплю неудачу. Конечно, побывал в Эрмитаже, Русском, Этнографическом музеях, Мраморном дворце, Исаакиевском соборе, театрах.

Курсантские будни и праздники

В 1951 году, после окончания школы, я поступил на первый курс инженерного факультета Ленинградского пограничного высшего военно-морского училища НКВД СССР. Нашим народным комиссаром был Л. П. Берия, портрет которого висел в большой комнате, где стояли кровати курсантов всего первого курса факультета. Комнату мы называли по-морскому — «кубрик». После смерти Сталина ночью портрет сняли. Смерть Сталина вызвала в моей семье, среди знакомых, товарищей по училищу глубокую скорбь. Многие плакали после объявления по радио трагических известий и в день похорон вождя.

Курс молодого бойца курсанты первого курса проходили в лесу на берегу Финского залива в поселке Высоцк Выборгского района. В гавани Высоцка базировался пограничный морской дивизион. Тогда у меня не могла даже возникнуть мысль, что после окончания училища буду служить на корабле этого дивизиона. На дворе стоял сентябрь, ночи уже были прохладными. Первокурсники жили в палатках, по утрам умывались на берегу, стоя на больших валунах, чистили зубы и полоскали рты водой из залива. Днем — строевая и огневая подготовка, знакомство с устройством автомата Калашникова и карабина Симонова. Нам не нравилось, когда утром, за пять минут до подъема, объявлялась боевая тревога. Курсанты спешно натягивали на себя одежду, разбирали карабины и противогазы и строем бежали несколько километров по лесной дороге. Темп задавал временный начальник курса сухопутный старший лейтенант Костин, бежавший впереди с одним пистолетом, а может быть, просто с кобурой, за что не привыкшие бегать новобранцы его ненавидели, в особенности когда слышали команду: «Газы. Надеть противогазы!». Несколько раз каждому из нас приходилось выполнять обязанности часового, охраняя ночью склад. Иногда окружающая обстановка озарялась сполохами северного сияния.

Конец ознакомительного фрагмента.