Пятницкий

Олег Тарасов, 2023

19 век. Сын священника из глухого села мечтает стать звездой оперной сцены. Но на пороге успеха судьба лишает юное дарование всех надежд. Несчастная любовь приводит в клинику нервных болезней и к потере голоса.Сможет ли герой найти своё призвание и оставить имя в истории музыки.

Глава 6

15 января 1877 года. Александровка.

Ночь густо, с размахом, сыпанула яркие зёрнышки звёзд в захватывающее ледяной чернотой небо. Золотистая луковица луны, выкатившаяся над прудом, освещала всё село до самого дальней избы кузнеца мерцающей отрезанным ломтем чуть на отшибе.

Сугробы, кое-где наползшие на избы до самых крыш, подражая звёздному небу, вспыхивают серебряными россыпями снежинок. Горький, кизячный дымок курится из труб ровно в небо белыми, теряющимися в высоте, столбами. Между дворами сложным узором сплелись стёжки, связываясь в узелки у колодезных журавлей, местами заворачивая к аккуратно сложенным копёнкам, и теряясь в санном пути, пробитом через всю слободу. По разные стороны от него, тут и там, пятнают дорогу серые кучки золы. Но дальше, в полях, снег нетронутый никем, кроме зайцев, темнеет, растворяясь в ночном горизонте и только по звёздам можно определить, где начинается небо.

В избе Пятницких ложились спать. Мать, гремя чугунками, делала приготовления на утро, когда за окнами послышалась песня:

Что же не белые снежинки забелилися

А что же, забелелася

У старого борода

А под старым конь

Очень бур-лохмат…

В окошко коротко стукнули. Мать выглянула из-за печи.

− Митрош, куды опять? Не мал ли, кажный Божий день на улицы ходить?

Митрофан давно ждал условленного стука от Федьки, и, застёгивая поддёвку, сделал вид, будто в спешке не расслышал слов матери.

− Митрофан! − выглянул из-за занавехи отец. − С глушью штоль?

− Нет, батюшка. Федька зашёл, кличут к Ивановым на посиделки.

− Федька? Нашёл приятеля, поди, года на три тебя стари! − опять вступила мать. − На што ты им там нужон?

Одевавшийся рядом брат Сергей вступился:

− Митроша поёт дюже хорошо. Все ему рады. Нихай сходит, батюшка, греха никакого нет.

− Кубыть это дело, в такие года всеми ночами песни играть? Что с него только будет!

− Женим поране, и всех делов! − рассмеялась старшая сестра Анна.

− Черти вас разжигают, с вашими гулянками! Чтоб не поздно…. А то мне вставать скотину убирать вчерась, а они заходють! Грех-то какой!

− Слыхал Митрофан? − подал голос отец. − Тебя в первую голову касается. Завтра до свету вставать. Не забыл? В учение ехать. Кончилися гулянки.

− Помним, батюшка! − ответил за всех Сергей и мальчишки выскочили на двор.

Федька ждал их, притопывая валенками у ворот. Девки, стоящие чуть поодаль, как всегда развеселились, увидев Митрофана, который ещё не велик был годами ходить на посиделки.

− Женишок любимый сызнова с нами!

− Чур не зариться! У вас на слободе, поди своих на кнут не перевешаешь, а Митроша нашенский!

− И не надобно! Нам бы послухать чудок, а там хоть пироги из него пеките!

Ой да веселитеся, мои подру…

Вы подруженьки, к нам весна.

Заиграла одна из девок. Остальные подхватили голос в голос:

Ой да к нам весна,

Скоро к нам придёт

Ой да солнце

Сгонит снег-мороз

Дошли до Федькиной избы. Дверь открылась, из сенцев хлынули клубы пара. Балалайка и гармонь были на месте. Кто-то уже заводил плясовую.

Ходики на белёной стене показывали второй час ночи. Нужно было собираться. Заканчивать не хотелось, но многие уже стали расходиться до своих дворов.

Каникулы заканчивались, а письмо Путилина отцу было не читано.

Митрофан, вспоминая о нем, засовывал руку во внутренний карман поддёвки и трогал гладкую казённую бумагу с шершавым шрамом сургуча. В эти минуты неразрешенность дела безжалостно проводила по сердцу куском льда, царапая и холодя неясным колючим страхом.

Каждый день перед сном он успокаивал самого себя, представляя, как отдаст письмо отцу и, придумывая, что скажет. Но сколько не выстраивал в мыслях разговор, конверт оставался закрытым.

Николая он Христом богом попросил не рассказывать отцу о происшествии с обыском. Брат, не зная о письме, посчитал, что дело закончено.

А детское сердце, в своей непознанной глубине, искало то, что невозможно ещё было представить даже в мечтах, немудрёных и недолговечных как снег, что стает в первую туманную оттепель.

− Ты не уснул ли, братец? − Федька пихнул в бок Митрофана.

− Уснёшь тут, − прошептал Митрофан себе под нос и начал одеваться.

− Что смурной? Девка какая должно смутила?

− Нет, накой мне девки, − мальчик покраснел.

− Сознавайся, а то был весел, а как домой идить, голову свесил.

Митрофан подумав чуть, достал из-за пазухи письмо, которое всегда носил с собой.

− Не знаю как быть Федька. Вот письмо из училища, от инспектора отцу. Провинился я тама. Могут из училища погнать, ежели не сжалится надзиратель.

− А в письме что?

− Не глядел, печать на нём гербовая.

− Да не пужайся, дай прочтём. Я аккурат ножичком энту печать. Накалишь на свече, обратно приладишь, отец и не заметя. А заметя… семь бед один ответ!

Вскрыли письмо, и Митрофан прочитал его не шибко грамотному Федьке.

Тот внимательно слушал. В конце удивленно присвистнул и сказал:

− Вот диво! Видал как выкручивая!? Кабацкие песни ты брат, играешь! Грех из тебя требуя выбить нещадно.

У Митрофана навернулись слёзы. Отец никогда в жизни не бил его, а тут требовалось обязательно наказание.

− Что делать Федька?

− Дюже складно у твоёго иншпектора сказывается. Ажно самому захотелось тебе вожжей вложить — хохотнул приятель.

− Не до смеху мне, − прошептал Митрофан засовывая письмо обратно в конверт.

− Спали письмо и дело с концом! — Федька щёлкнул пальцами, изображая, как легко исчезнет это препятствие.

− Так мне тогда в училище нельзя воротиться.

− Ну, нет так нет. Я вот и не ездил ни в какую училищу. Живу себе в Александровке и не дюже жалею!

Такая ужасная и прекрасная в своей простоте мысль, уже приходила в голову Митрофану, но нет ничего страшнее, огорчения родителей. Трудно было и даже представить, что сказал бы на это отец.

Федька порешив что его дело сделано пошёл в сенцы. В дверях, теребя косу, его ждала Наталья с Зелениной слободы.

Митрофан, оставшись один, глядел на извивающееся пламя свечи пока не зарябило в глазах. С улицы еле слышно доносился девичий смех.

Сунув ноги в валенки, мальчик нацепил малахай и, проходя мимо печи, не глядя, сунул письмо в открытое поддувало. Бумага, упав в гаснущие угли, мгновенно полыхнула ярким оранжевым огнём. По пустой избе потёк запах плавящегося сургуча.