Лифт в Доме Эшера

Олег Синицын

Странным образом Глеб, Игорь и Алексей оказываются запертыми в лифте только что отстроенной и незаселенной десятиэтажки. Они пытаются сбежать из западни. И тут начинаются удивительные приключения – на них нападают люди в черном, идейцы Кечуа, звероподобные существа и даже инопланетяне. По пути они пересекаются со своими женами и детьми… и, в конце концов, попадают в Дом-музей художника Морица Эшера, который открывает им загадки четвертого измерения. Во всех событиях замешан таинственный стержень Ала-Бмаш из Тибета. Его сила поражает воображение. Но главное действующее лицо использует его только для того, чтобы объединить свою «расчетверившуюся» личность. Роман-покаяние, в котором происходит «ремонт» памяти, в котором прошлое, настоящее и будущее переплелись в одно целое.

Олег Синицын

Лифт в Доме Эшера

Роман

© Олег Синицын, 2018

© Издание, оформление. Animedia Company, 2018

Часть первая

Лифт-западня

Глава первая,

в которой, как всегда, не работает лифт

Твои дети — не твои дети. Они сыновья и дочери тоски Жизни по самой себе.

Халиль Джебран

Кто сказал, что реальность выше вымысла? Кто утверждает, что то, что в самом деле произошло, важнее того, что могло бы произойти, того, что мы хотели бы, чтобы произошло, того, что мы придумали, будто оно произошло?

Клиль Зисапель

Капельки пота и слез

Все совпадения в романе — случайны.

Автор

— Опять лифт не работает! — громко сказал Глеб, надеясь на то, что акустика подъезда донесет его слова до самой крыши десятиэтажки и они по пути будут ударяться в каждую закрытую дверь, и где-нибудь, в конце концов, найдут отклик, сочувствие. Сочувствие было необходимо, словно костыли несчастному с загипсованной ногой или крылья Икару, мечтающему о полете к солнцу. У Глеба мечты были скромнее — добраться до своего этажа. Дипломат, набитый бумагами, и полиэтиленовый пакет, наполненный продуктами, весят совсем немного, если пройтись от магазина до подъезда. Но Глеб открыл удивительный закон физики: чем выше поднимаешься по лестнице, тем тяжелее становится груз. Каждый этаж дает дополнительный коэффициент утяжеления. Вес растет с геометрической прогрессией — соответственно растет нагрузка на тело. На седьмом этаже она достигает уровня нагрузки на тело космонавта, который вместе с космическим кораблем пытается оторваться от Земли. «Дрыбыдырбычаа!!!» — прорычал Глеб, чтобы не сорваться на банальный мат, который бы точно не вызвал сочувствия у тех, кто, возможно, прислушивается к звукам из подъезда. Но вряд ли такие найдутся: звуки телевизора милее и спокойнее для мирных обывателей. Хотя пара-тройка старушек с образцово-коммунистическим прошлым на удивление слышат всегда и все, потому что в курсе того, кто с кем живет, кто съехал, а кто въехал, кто купил, а кто пропил…

Глеб в отчаянии осмотрел первую ступеньку лестницы: неужели придется покорять Эверест?

— Опять лифт не работает, — уже без энтузиазма пробормотал он и сделал первый шаг на ступеньку. Подошва уткнулась во что-то твердое. Глеб понял, что в плохо освещенном подъезде он не разглядел на ступеньке какой-то предмет. Он убрал ногу и щелкнул зажигалкой: огонек осветил нечто продолговатое, напоминавшее футляр или шкатулку стального цвета.

— Чей туфля? Чей чемоданчик? — не очень уверенно пошутил Глеб. Он огляделся — никто за ним не наблюдал. Порядочность мешала нагнуться и подобрать, но любопытство заставляло это совершить. «Ну что такого, — подумал Глеб, — я только посмотрю, что это такое. Там, может быть, внутри есть визитка хозяина. Потом позвоню и передам». Он осторожно поднял предмет, внутренне ожидая, что завоет сирена по типу пожарной или в рупор громогласно прокричат: «Ага, попался, голубчик! Руки вверх!» Но ничего не произошло. Глеб вздохнул и положил шкатулку в продуктовый пакет — дома он ее изучит. Еще в голове мелькнула мысль, что в шкатулке, например, может быть крупная сумма денег, скажем, десять тысяч долларов. Ну, это — разыгравшаяся фантазия. Такими мечтами тешат себя неудачники или жадины. Глеб не считал себя ни тем, ни другим. Не торопясь, экономя силы, он стал подниматься, по пути изучая однообразные граффити подрастающего поколения. Пенисы и схематичные изображения вагины преобладали. Комментарии тоже утомляли своим однообразием. Между первым и вторым этажом он насчитал семь слов из трех букв, четыре — из пяти. Встречались, конечно, и неординарные слова, выражения и картинки, но на произведения искусства не тянули. Кто-то воспроизвел «Рисующие руки» Маурица Эшера: кисти рук, выходящие из еще лишь набросанных манжет; каждая из кистей рук рисует манжет у соседней руки. Возникает «странная петля», в которой уровни рисующего и рисуемого взаимно замыкаются друг на друге. И все это было перечеркнуто похабным словом… Дальше Глеб не стал читать и смотреть, но не потому, что был против мата. Он был против вандализма, который устраивали недоразвитые подростки каждый раз, когда в подъезде белили стены. Какое-то дикое несогласие с порядком, красотой и чистотой. Неосознанный протест варвара против цивилизованного Рима, прекрасных зданий и скульптур олимпийских богов… Хотя побеленный подъезд никак не ассоциировался с древнеримской тематикой. Хорошо выполненные граффити устроили бы Глеба. Он бы был солидарен с талантливым художником-хулиганом. К сожалению, таковых в их подъезде и ближайших окрестностях не оказалось. Зато хватало наркоманов. О том, что они оккупировали подъезд, говорили маленькие цилиндрики шприцов. Глеб увидел парочку пластмассовых приспособлений для инъекций, когда вышел на площадку второго этажа.

Глава вторая,

в которой крокодил перевоплощается в «мерседес»

Игорь прежде не замечал этого супермаркета. Он состоял из трех этажей красного, белого и коричневого кирпича, словно многослойный торт. В пользу этого сравнения шли и разноцветные неоновые вывески, и бесчисленные эскалаторы, и прямоугольные автоматы, нашпиговавшие здание «торта-супермаркета» так плотно, что, казалось, людям здесь невозможно пройти. Но людей здесь и в самом деле не было. Стены здания были разрисованы «Метаморфозами» Маурица Эшера: рыбы превращались в птиц, предметы в рыб. К Игорю подкатила то ли пирамидка, то ли медуза с женским лицом в ядовито-желтом сарафане. Подкатила, потому что не было ног; их определенно не было: из-под сарафана выглядывали какие-то полущупальца-полуруки. Игорь не испытывал ни ужаса, ни отвращения. Почему-то он чувствовал страдание, причем не свое страдание, а этого существа с женским лицом. Существо-женщина умоляла: «Покупайте!»

— Что покупать? — сочувственно спросил Игорь.

— Что-нибудь, — страдание усиливалось.

— Хорошо, хорошо, — поспешил ответить Игорь, — просто я хотел чего-нибудь прохладительного.

— Лимонада, пива?

— Лучше пива.

Страдания существа заметно уменьшились. На женском лице появилась улыбка благодарности. Ему показали, куда пройти. На эскалаторе вниз, к группе прямоугольных автоматов. При ближайшем рассмотрении автоматы оказались парнями двадцати-двадцати пяти лет, пьющими пиво из пол-литровых кружек за высокими столиками, которые выстроились рядом с пивным киоском. Парни с подозрением рассматривали Игоря; он почувствовал скрытую агрессию и поспешил сунуть деньги в окошко киоска, и с испугом отдернул руку. Окошко кляцнуло зубами и проглотило деньги. Парни захохотали, с явной издевкой рассматривая недотепу. Окошко вновь открыло рот и отрыгнуло кружку пива. Игорь с опаской взял пенящийся напиток. Приятно холодило руку, но с пеной было явно что-то не то. Стекая по стеклу, она становилась коричневой трухой, падавшей на землю. Агрессия парней нарастала, они уже скалили зубы и вставали на четвереньки. Тигры, львы, леопарды, гепарды, росомахи… В отчаянии Игорь плеснул пивом прямо в эту смешанную стаю. Звери с рычанием разбежались, а на асфальте появилась большая лужа, которая быстро разрасталась. Вокруг лужи выросли молодые березки и кустарники смородины. Хищники с явным удовольствием разлеглись вдоль берегов лужи. На Игоря они больше не обращали внимания, полностью отдавшись внезапной неге под солнцем.

— Мне еще два беляша, пожалуйста! — постучался в окошко Игорь; он тоже успокоился и почувствовал голод.

— Беляши — рядом, — лениво кляцнуло окошко.

Игорь огляделся и увидел десятки киосков, похожих на пивной, вдоль лужи-озера, созданного им. На киосках вывески указывали свой товар: «Сигареты», «Беляши», «Очки», «Тир», «Квас»…

В окошко «Беляшей» Игорь не стал просовывать руку, а проговорил внутрь:

— Два беляша!

— Игорь Васильевич, это вы? — из окошка выглянула голова его бухгалтера — Анны Венеровой.

— Вы почему не на работе? — возмутился Игорь Васильевич. — Что вы здесь делаете?

— Продаю беляши! — с возмущением ответила Анна. — Не видите, что ли?

— Как?.. — растерялся начальник и работодатель.

— Я вам вот что хочу сказать, — заговорщицким шепотом проговорила Анна, — мы не смогли уберечь вашего сына.

— Что случилось? — затревожился Игорь.

— Они приехали и забрали его, — Анна кивнула в сторону тигров и росомах.

Игорь бросился в сторону хищников. Но те уже давно наблюдали за разговором и все поголовно поплыли на другой берег, превращаясь в крокодилов и акул. На другом берегу самый крупный крокодил перевоплотился в «мерседес», а остальные метаморфозы уселись внутрь машины. Взревел мотор и «мерседес» исчез из поля зрения, оставив за собой дорогу и пыль. Озеро испарилось.

— Что?! — закричал Игорь.

Глава третья,

в которой скрип дверей напоминает музыку

Домой Алексей вернулся поздно, уже после двух часов ночи. Они сбросились, как всегда, с музыкантами на такси и наконец-то разъехались по домам. Алексею стоило большого труда уговорить пьяных товарищей совершить это действо. Ресторан «Весна», в котором он играл в ансамбле на бас-гитаре, работал до 24.00. Но эстрадники почти всегда засиживались за бутылочкой-другой, так что разбредались по своим норам ближе к утру. Но Алексей месяц назад решил раз и навсегда бросить пагубную привычку и всеми силами пытался такое решение привить и друзьям-пьяницам.

— Мне уже за сорок перевалило, а диска с песнями еще нет. Да и как он будет, если мы с вами пропиваем все деньги? Не пора ли за ум взяться? — втолковывал он эстрадникам.

— Брось, Леха! Рожденный пить — летать не может.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет!

Леха все равно упрямо бил в одну точку — хватит бухать! Сегодня тоже он волевым решением прекратил очередной кутеж, запихнул состав ансамбля в такси и развез по домам. К себе он приехал позже всех, чувствовал себя усталым. Тем не менее переоделся в черное трико и черную майку, включил любимый канал «ТВ-3» и сел в кресло напротив телевизора. Шла передача про параллельные или потусторонние миры. Он не заметил, как задремал. Его разбудил скрип двери.

Дверь скрипнула так, как будто проиграли скрипки в композиции Sunny его любимой рок-группы «Бони Эм.». Алексей давно заметил, что многие подобные звуки вызывают у него музыкальные ассоциации. Скрип — скрипка. Однокоренные слова. Конечно, не только музыкальные ассоциации. Если звук был неприятным и тяжелым — такие же ассоциации и выплывали в его сознании. Один звук его вообще преследовал всю жизнь. Это был звук тяжелой деревянной двери, сколоченной хозяином одноэтажного сельского дома и навешенной на вход в сени. Тяжелые воспоминания порождал подобный звук…

Алексей вздохнул и поежился. Для него это были неприятные воспоминания. Профессия музыканта накладывала отпечаток на его восприятие мира. Звуки, звуки и еще раз звуки окружали его. Он уже привык, что двери могли скрипеть по-разному. Возможно, в зависимости от его настроения. Он жил в двухкомнатной квартире. Здесь было несколько дверей. И все они скрипели. Алексей мог их смазать, но не делал этого. Не из-за лени. Иногда скрип превращался в неожиданную мелодию. Например, он как-то услышал кусок рок-композиции группы «Пинк Флойд» — «Стена»… А когда он однажды, как всегда, дремал у телевизора, дверь, ведущая в спальню, заскрипела звуками из дальнего прошлого. Он тогда был женат. У него была семья. Жена, двое детей. Еще был котенок Барсик. Барсик не любил закрытых дверей и всегда рвался в спальню в тот момент, когда они с женой находились на подступах к взаимному, а может и раздельному оргазму. Он царапал дверь, пытаясь уцепить коготочками ее торец, чтобы потянуть на себя. Порой котенку удавалось это сделать, и дверь с раздражающим скрипом открывалась на пять сантиметров. Барсик ловко втискивался в щель и в два прыжка оказывался на груди хозяина. Он выпускал из подушечек на лапах когти и теребил на груди у Алексея майку, как бы пританцовывая на месте. При этом котенок скрипуче мурлыкал: «Скрур, скрур!» Алексей вставал, шел к швейной машинке «Зингер», доставал из пластмассовой шкатулки машинное масло в металлической масленке с пипеткой и смазывал петли двери. Для этого надо было ее открыть, приподнять снизу ступней ноги и в образовавшиеся щели на шарнирах накапать немного масла. Потом вытереть тряпкой излишки. Теперь у Алексея не было семьи, он был в разводе. Разумеется, не было и машинного масла. Поэтому двери он смазывал подсолнечным. Но так редко, что даже и забыл, когда делал это в последний раз. Да и не мешал ему скрип. Кроме воспоминаний, скрип создавал иллюзию присутствия кого-то в его холостяцкой квартире. Алексей так долго привыкал к одиночеству, что стал ценить любой звук, раздававшийся в двух комнатах, на кухне, в ванной, туалете и даже в прихожей. И если раньше музыканта с хорошим слухом могли раздражать, как ему казалось, дисгармоничные и разнообразные шумы, то теперь он просто себя не мыслил без них. Поэтому телевизор не выключался до самого утреннего подъема; форточка в зале не закрывалась даже зимой, и с улицы доносились: перестук колес трамваев, рычание автомобильных моторов, пьяные вопли загулявшей молодежи, чириканье пташек, шум дождя, падающего снега, завывания ветров… Алексей мог с интересом прислушиваться к урчанию воды в батареях отопления, к комической какофонии канализации… Жизнь вокруг продолжалась, приходило понимание того, что он не один в этом безграничном космосе. Женщины почему-то не приживались здесь надолго. Те, кого он любил или собирался искренне полюбить, очень быстро садились ему на шею и начинали требовать ускоренного увеличения материальных благ, а те, к которым он не питал особой любви и просто рассчитывал в их лице на хозяйку в доме, как правило, становились скучными, глупыми и сварливыми. Алексей относился к себе достаточно критически и осознавал, что сам он, конечно, не подарок, но новой семьи у него не получалось, а происходили какие-то быстротечные романы, после которых и воспоминаний-то особых не оставалось. Только некоторые звуки. Скрип двери в зал, например, порой ассоциировался у него со стоном одной из бывших возлюбленных перед оргазмом. Тогда музыкант остро начинал чувствовать отсутствие женщины, простых человеческих радостей, связанных с ней.

В дремоту Алексея прокрались новые звуки. Да, это по-прежнему скрипели его двери в спальню и зал, но скрипели они совсем необычно. Более интенсивно и громче. Так могло быть только в том случае, если входная дверь в квартиру была бы открыта и в помещение ворвался сквозняк. Но бас-гитарист отчетливо помнил, что входную дверь он закрыл, тем более что был трезвый. Да и в приличном подпитии он закрывал дверь на автомате: это были те моторные движения, которые не требуют специальной памяти, наподобие врожденного навыка дышать или слышать.

Глава четвертая,

в которой лестница странно себя ведет

Прямо перед ним во всю стену жирными буквами было написано: «Открой шкатулку!».

«Ага! Развод!» — почему-то обрадовался Глеб. Он внимательно осмотрел всю площадку второго этажа. Где затаились невидимые те, кто придумали этот розыгрыш? В чем он заключался, Глеб не понимал, но был на всякий случай настороже. Он прислонил к стене пакет, достал шкатулку и открыл ее. Внутри лежал четырехгранный металлический стержень из блестящего, похожего на серебро, металла. Ничего не происходило. Тогда Глеб дотронулся до стержня пальцами… И чуть не выронил шкатулку из рук! Все четыре стены подъезда стали быстро удаляться друг от друга, сами лестничные клетки расширялись и удлинялись. Подъезд уже походил на лестничный проем в университете, в котором несколько лет назад учился Глеб и который был сооружен во времена сталинского ампира. Сверху послышался грохот — это, прыгая по ступенькам, катился огромный предмет. Сначала Глеб подумал, что предмет похож на 16-килограммовую гирю, но со спиленной ручкой. («Пилите, Шура, пилите».) Но грохот, производимый предметом, заставлял вообразить размеры в несколько раз больше. Скорее всего, это было ядро Царь-пушки. Перила не давали ему свалиться сразу в лестничный проем, и оно, ударяясь то о стены, то о перила, неотвратимо приближалось к Глебу. Глеб ринулся на первый этаж, но слишком поздно — ядро, которое оказалось громадным камнем, перескочив через перила, врезалось в лестничный пролет между первым и вторым этажами. Пролет от удара провалился, а вслед за ним — и Глеб.

Сначала несколько секунд Глеб находился в шоке. Именно учеба в университете привила ему боязнь высоты. Это случилось зимой, когда он должен был почти что вылететь с третьего курса, потому что не мог сдать экзамен по ведущему предмету. Маячило отчисление, и Глеб чуть не сиганул от отчаянья с открытой площадки, где студенты курили, на четвертом этаже университета. Скрытая попытка суицида породила на долгие годы страх высоты — акрофобию. Но шок прошел, и пришло удивление: куда можно было падать так долго? Глеб посмотрел вниз и увидел бесконечный прямоугольный тоннель, где-то в перспективе заканчивающийся ярким квадратом. Картина наверху была аналогичной. Получалось, что Глеб парил в пространстве. Ужас предстоящего падения вдруг ушел на задний план; на какое-то мгновение Глеб испытал восторг полета. Он зажмурил глаза, раскинул руки и ноги, напряг все тело, приготовившись к неотвратимому удару.

— Дядя, вы чего? — услышал он детский голос. Глеб открыл глаза и увидел, что лежит в песочнице, раскинув руки и ноги, а перед ним на корточках сидит мальчуган и с любопытством его рассматривает. В руках у мальчугана были шкатулка и стержень, рядом лежали рассыпанные письма. Глеб привстал и огляделся: песочница находилась в центре детской площадки, которую окружали четыре десятиэтажки. Глеб присел на деревянный бортик песочницы.

— Сколько тебе лет? — спросил он мальчика.

— Через месяц будет семь лет, и я пойду в школу, — мальчик усердно лепил из песка обширный город. Он помогал себе открытой шкатулкой, а стержнем прорывал каналы и рисовал дороги между частями города. Понимая, что сразу забрать предметы не удастся, Глеб продолжил разговор:

— А тебя возьмут в школу? Нужно же как следует подготовиться…

— Я подготовился, — уверенно заявил мальчишка, не поворачивая головы в сторону Глеба. — Я умею читать и писать… Правда, пока только печатными буквами. А еще я считать умею до ста.

— Ого! — присвистнул Глеб, желая понравиться малышу.

— Правда, когда считаю до ста, то я сначала считаю до пятидесяти.

— Почему? — такое обстоятельство позабавило Глеба.

— Потому что после пятидесяти нужно отдохнуть.

— А почему после пятидесяти нужно отдохнуть?

— Потому что это половина, — мальчишку стали раздражать вопросы дяденьки, на которые он не знал, как ответить. Он вскочил с корточек на ноги и стал топтать только что отстроенный город. В разрушительный процесс были включены и шкатулка, и стержень.

— А чего половина? — сказал на автомате слегка опешивший Глеб.

— Половина… жизни! — громко крикнул мальчуган и бросил в песок шкатулку и стержень. Еще один раз пнув остатки песочного города, он повернулся спиной к Глебу и побежал в сторону подъезда. Потом внезапно остановился, повернулся и, оправдываясь, сказал:

— Все равно я солдатиков с собой не взял!

Глеб, качая головой, подобрал шкатулку, вложил в нее стержень и собранные письма. Уже в подъезде он раскрыл первое письмо.

Глава пятая,

в которой выясняется, что это письмо запорожские казаки пишут турецкому султану

Вот, получил домашнее задание. Во время отсутствия, чтобы никакого присутствия. В смысле водки и женщин. Да мне лень. Ужасная, обволакивающая лень. Праздность тела и души. Предаюсь безделью: не мою посуду, практически ничего не готовлю, не гуляю, никого не желаю видеть. Весь в затворничестве. Сутками напролет у компьютера, поглощен «Тотал Инфлюенс». Игромания — это та же водка, только без порчи желудка, без удара по многострадальной язве. Зато тот же удар по мозгам. Шевелится, лениво пытается отрыть глаза Совесть. Но она так же, как и я, спит до часу дня. И потом еще долго не просыпается (прямо как Енот!). Понимаю, что должен скучать, но ничего поделать не могу. Не скучается. Пока, видимо, это просто типа выходного. Все придет, но не сейчас. А сейчас возникает желание во время курения на балконе заняться обустройством его — балкона. Такие мысли были сразу, как мы сюда переехали, в эту новую квартиру моего зятя, в перспективе — мою, конечно. Если повар нам не врет. Кстати, о поваре. Что бы такого приготовить? Заглядываю в холодильник. Вижу мясо, сосиски, пельмени, яйца. Еще есть картошка — может, пожарить с тушенкой или яйцами? Лень. Решаю сварить рис с сосисками. Это быстро. Сегодня вопрос с питанием решен. Надо только сходить за хлебом, чаем и сигаретами. Так что же с балконом? Надо в воскресенье съездить на рынок и выбрать ламинат. Под цвет струганого дерева. Такой же, как на кухне. Посмотреть пластиковые панели на стены. Темно-изумрудного или тоже цвета дерева. Ловлю себя на мысли, что доминирует слово НАДО. Надо, надо, надо. Надоело, не хочу ничего делать. Валяться и смотреть телевизор. Но незадача. Как раз в день отъезда Енота — вырубился звук на телике. Я без него искренне скучаю. Да не по этой словесной и сюжетной каше, не по этой оголтелой (скрытой) пропаганде «Единой России» и двупрезидентства-премьерства. Просто скучаю по бормотанию в углу, на пирамиде из пластмассовых черных ящиков с серебристой окантовкой. Мебель какая-никакая! А бормотание в углу спасало меня почти год. Я привык в своем одиночестве слушать-смотреть телевизор и спать с включенным светом. Жутко внезапно остаться одному на всем белом свете. Всю жизнь тебя окружали люди, а теперь стены и вещи. Опять один. Повод погрустить. Но с удивлением понимаю, что я стал находить свои прелести в одиночестве. Приятно бездельничать. Никто не погоняет, не мешает. Есть странности определенные. Например, я обратил внимание, что стал разговаривать сам с собой. И даже с вещами. И даже с едой. Но все равно, хочу быть бездельником. Э-ге-гей! Где моя шашка? Шашка в четырехкомнатной квартире. Вместе с ружьями, патронами. Вместе с детьми. Вместе с дважды теперь бывшей женой. Скоро открытие сезона. Надо похлопотать о получении трех разрешений на ношение и хранение оружия. А то останусь без охоты. Утки не получат свой положенный заряд дроби в задницу.

Почему бездельничанье у меня ассоциируется с вольной жизнью запорожцев? С оселедцем на бритой голове и усами ниже подбородка? Ведь они вели хозяйство, растили детей, торговали. Не только прославились набегами на ненавистную Туретчину и высокомерных поляков. Они были еще и трудягами. Если Гоголь нам не врет. Да, это истинно так. Только перед глазами предстает известная картина «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану».

Ах да, Турция. Сегодня из Екатеринбурга вылетает туда вместе с мамой и младшей сестрой моя любимая Яна. Мой добрый и веселый Енот.

— Мы стоим на регистрации! — кричит она в сотовый телефон. — Скоро вылетаем! Расскажи какую-нибудь историю! Расскажи, как ты скучаешь по Еноту!

Глава шестая,

в которой происходит битва, а отвертка превращается в двухсторонний топор

Игорь Васильевич вошел в сторожевую будку. Веселый и серьезный менты кивнули ему головами:

— О пропаже вашей двенадцатиструнной гитары вы можете найти информацию в кирпичном здании заброшенной фабрики по улице Болейко.

— Как гитары? У меня пропал сын! — Игорь Васильевич удивился и возмутился одновременно.

— Все узнаете там, — невозмутимо ответил серьезный. Он превратился в трехколесный мотоцикл «Урал», а веселый, положив будку в люльку, протянул Игорю Васильевичу отвертку с черной ручкой. — Пригодится.

И отвертка как будто потянула его в сторону указанного адреса. Вскоре Игорь Васильевич входил в просторное производственное здание. Через редкие окна под потолком просачивался солнечный свет, поэтому в конце старого разрушенного цеха можно было разглядеть несколько станков, рядом с которыми ходили или сидели люди в белых облегающих костюмах, велосипедных перчатках и кедах. Костюмы, скорее всего, были спортивными, а люди — спортсменами.

— Присаживайтесь, угощайтесь, пока горячее, — приветливо сказал один из них, указывая на отрытую коробку лапши «доширак». Она стояла прямо на станке, рядом на крышке от лапши лежала пластмассовая белая ложка. От лапши поднимался пар. Игорь Васильевич почувствовал голод. Он принялся за еду, сев на стоящий со станком черный офисный стул. Люди в белом улыбались ему, занимаясь собственными делами. В основном они точили длинные ножи и топоры.

— Зачем? — как можно тактичнее спросил Игорь Васильевич рядом стоящего спортсмена.

— Скоро битва, — спокойно ответил тот. Аккуратно доел «доширак», облизал ложку и положил ее на станок. — Потому что…

…Здание заполнилось шумом и пылью. На людей в белом, стоящих за станками, двинулось не меньше сотни людей в черном. Может быть, даже и не людей.

— К бою! — крикнул Главарь белых, и спортсмены похватали свои ножи и топоры.

— У меня нет оружия! — прокричал ему сквозь шум Игорь Васильевич.

Главный среди белых кивнул на черную отвертку и показал рукой в белой перчатке на нападавших:

— Это они похитили гитару и сына.

Игорь все понял и крепко схватил отвертку за рукоятку. Он устремился за спортсменами в белом на черную массу, приближающуюся с неумолимой быстротой. Битва началась. Белые бились неистово. Каждый уничтожал по два-три черных воина одновременно. Игорь замахал отверткой и вдруг почувствовал, как она превращается в двусторонний топор. От его ударов нападавшие враги стали распадаться пополам. Игорь почувствовал силу и бешенство берсерка. Он уже уничтожил не менее десятка недругов, столько же было на счету и у его соратников. Но черная волна наплывала снова и снова…

Глава седьмая,

в которой совершается попытка спасти женщину-самоубийцу

Алексей открыл глаза и прислушался еще раз. Двери раскачивались из стороны в сторону и заставляли несмазанные петли издавать протяжные жалобные звуки. Один раз он отчетливо услышал слово «помоги!». Алексей повернул голову и похолодел от ужаса. В дверном проеме зала стояла его покойная мать и призывным жестом манила его за собой. Ее черты были нечеткими, а силуэт напоминал голографическое синеватое изображение. Видимо, мама поняла его состояние и каким-то образом успокоила его: «Не бойся, я твоя мама, иди за мной, помоги…» Алексей почувствовал облегчение: страх отступил, но чувство тревоги осталось, и он, как зомби, влекомый непонятным призывом, поднялся с кресла и пошел за матерью. Уголком сознания он отметил, что все двери в квартире раскрыты настежь, в том числе и входная дверь. Но он не удивился этому факту, принял как должное и вышел вслед за призраком из квартиры. На лестничной площадке уже никого не было. Но непонятный зов заставил Алексея преодолеть два лестничных пролета и очутиться этажом выше. Здесь он увидел еще одну дверь, распахнутую настежь. Не задумываясь, он вошел в чужую квартиру.

Он хотел произнести дежурную фразу типа «Есть кто дома?», — но слова застряли в горле, так как он увидел в комнате раскрытые обе створки окна и стоящую на подоконнике молодую женщину. Ясность происходящего не вызывала сомнения — женщина собиралась выпрыгнуть с пятого этажа. Рядом с окном стоял письменный стол, на нем лежал белый листок бумаги и ручка. Почему-то Алексей не сомневался, что это предсмертная записка, начинающаяся с фразы: «В моей смерти прошу…»

— Постойте… — осторожно выдавил из себя Алексей, боясь спугнуть женщину, решительно готовую распрощаться с жизнью.

Она вздрогнула, покачнулась и резко повернула к музыканту заплаканное лицо:

— Не подходи! Я прыгну! — почти прокричала она.

— Что вы, что вы! — негромко и успокаивающе проговорил Алексей. Он лихорадочно соображал, как ему выиграть время и незаметно подкрасться к окну, чтобы схватить ее и втащить в комнату. — Я и не собираюсь подходить, просто…

— Что? — вызывающе произнесла женщина и на секунду повернула голову в сторону двора.

Алексей принял решение — передвигаться к ней, поднимаясь на носки и поднимая пятки, которые сдвигал на несколько сантиметров к окну, а потом вновь вставал на носки. Во-первых, так его движение не было заметно, а во-вторых, не было слышно.

— Просто зачем лишать себя жизни — наверняка из-за какого-нибудь хлыща? Ведь дело в мужчине, так ведь? Несчастная любовь? — Алексей не знал, что говорят в этих случаях самоубийцам, но интуитивно предположил, что необходимо непрерывно говорить, чтобы отвлекать внимание, выигрывать время, заставлять задуматься. Говорить он старался тихо, почти нежно, тембр его голоса нравился представительницам слабого пола, они даже называли его «терапевтическим». И он надеялся, что…

— Все мужики — козлы! — опять прокричала молодая женщина.

…что тембр голоса поможет на какие-то мгновения удержать ее от непоправимого шага…

— Конечно, козлы! Разумеется, козлы! — обрадованно подтвердил Алексей, он частил словами, даже тараторил, лишь бы…

— Не пытайся подойти! Я прыгну!

…лишь бы успеть подскочить к ней…

— Еще какие козлы! Мы — эгоисты, самцы, думающие лишь о своих прихотях, мы пьем, мало зарабатываем, не заботимся о детях, грубы и жестоки, мы тупиковая ветвь развития человечества!

При этом перле женщина замерла, она проявила мимолетное внимание, и Алексей воспользовался этим:

— Стоит ли так замыкаться на мужиках, которые только и годятся для того, чтобы быть пушечным мясом, убивать себе подобных и погибать самим? Продолжение рода? Но есть же искусственное оплодотворение, есть, в конце концов, детские дома, в которых маются без родительского тепла тысячи и тысячи мальчиков и девочек, есть одинокие старики, которых забыли дети, есть инвалиды, которым некому помочь, есть масса людей, которые ждут тепла и любви…

— Я люблю его! — сказала женщина. — А он… он ушел к другой!

Она заплакала, но теперь ее голос не был таким истеричным, и Алексей решился пододвинуться поближе.

— Откровенно говоря, вы выбрали не самый лучший способ самоубийства, — сменил тактику музыкант. — Пятый этаж — не гарантия того, что вы умрете сразу. Вы можете переломать себе все кости и остаться инвалидом на всю жизнь…

Женщина прислушалась, ее уверенность в задуманном постепенно таяла, это чувствовалось по опустившимся плечам и расслабленным мышцам ног и рук.

Алексей сделал еще один шажок, и тут предательски заскрипела половица под ногами. Этот скрип вдруг что-то напомнил потенциальной самоубийце. Она вновь обрела решимость, резко повернулась к музыканту:

— Я же сказала — не подходи! — и сделала шаг в пустоту.

Алексей в один тигровый прыжок достиг окна, цепко схватил за руку несчастную. Кисти рук у него были натренированы многочасовой ежедневной игрой на бас-гитаре, он сам удивился их скрытой силе. Хотя на свое телосложение он никогда не жаловался и был явно сильнее многих друзей и знакомых. Железной хваткой он зажал кисть руки самоубийцы и не давал ей упасть.

— Пусти! Отстань от меня! — женщина извивалась, отталкивалась ногами от стены, а свободной рукой царапала его пальцы и пыталась оторвать их по одному от своей кисти.

Алексей зацепился правой ногой за трубу парового отопления и высунулся из окна как можно дальше, чтобы помочь левой рукой втащить в комнату эту молодую истеричку.

— Отпусти меня! Я никому не нужна в этом мире! — отчаянно закричала она.

— Ты нужна мне! — неожиданно для самого себя так же отчаянно закричал Алексей и стал втягивать ее тело в окно. Весила она не больше 50 килограмм, но кисть руки не самое лучшее место для удерживания веса.

Женщина удивленно и с интересом посмотрела на Алексея. Она как бы впервые увидела его. Что-то осознанное промелькнуло в ее взгляде. Музыкант тоже рассмотрел ее подробнее. Она была симпатичной: высокий лоб говорил об уме, большие глаза, припухлые губы… «Дурочка, — подумал Алексей, поднимая выше и выше беспомощное тело, — мужики перед тобой должны штабелями ложиться».

Он уже поверил, что сумеет вытащить женщину. Она больше не дергалась и как бы отрешилась от ситуации. От волнения у Алексея вспотели руки и голова. Так всегда было во время выступлений, когда он выкладывался на все сто процентов и играл, и пел так, как будто это было в последний раз в его жизни. Сейчас он тоже выкладывался на все сто. И тут…

Глава восьмая,

в которой опять не работает лифт и появляются голый Сизиф и таинственный голос

Глеб вновь вошел в подъезд. Прочитанное письмо развеселило, но не более того. Он решил больше не читать писем из шкатулки и вернуть ее хозяину. Лифт по-прежнему не работал. Глеб, чертыхаясь, нехотя стал подниматься по ступенькам. С некоторым удивлением он обнаружил, что среди привычных пенисов, вагин и матов, изображенных на стенах подрастающим поколением, причудливом образом переплелись рисунки Маурица Эшера. Здесь были и «Рисующие руки», которые он заметил недавно. Но вот откуда появились «Лужица», «Меньше и меньше», «Бельведер», «Водопад», «Куб с полосками», «Предел круга», «Три пересекающиеся плоскости»? Он невнимательно смотрел в первый раз? Ого! Чуть выше — «Спирали», «Водовороты», «Звезды», «Порядок и Хаос», «Метаморфозы». Черт возьми! Это обман зрения или стереокартинки, которые можно разглядеть лишь под особенным углом зрения и при специальном градусе сведения глаз? «Встреча», «Рептилии», «День и ночь», «Узы союза», «Три мира», «Сверху и снизу». Эти картины Глеб знал достаточно хорошо, потому что в свое время тщательно изучал творчество Эшера…

Вдруг он услышал грохот катящегося с верхних этажей большого предмета. Судя по звукам, это был тот самый камень, из-за которого Глеб провалился в бездну. Он бился о стены, подскакивал на ступеньках, каким-то невероятным образом разворачивался на площадках и опять стремительно несся вниз. Глеб быстро прикинул, когда невидимый предмет появится в лестничном пролете второго этажа, и понял, что это случится через секунду. Если побежать к выходу из подъезда, то громадное ядро или что-то там еще могло настигнуть его, так сказать, «на излете». Можно было заскочить в лифт, но тот не работал. И все-таки скорее автоматически, чем осознанно, Глеб нажал кнопку вызова. В этот момент он увидел громыхающее нечто! Это был огромный камень почти закругленной формы, с грубо стесанными боками, из мрамора или гранита, бившийся о стены и ступеньки. От его ударов отлетала штукатурка или сыпались искры. Камень неумолимо приближался. На лестничной площадке между вторым и первым этажами, которая непонятным образом как ни в чем не бывало находилась на прежнем месте, громадная глыба неудачно развернулась и крепко застряла, так и не начав движение по последнему пролету. Глеб открыл рот, дверцы лифта тоже открылись. Видимо, от сотрясений что-то произошло с механизмами и электропитанием — лифт гостеприимно приглашал в кабину. Глеб стал было заходить внутрь, как вдруг увидел голого пожилого мужчину с черной кудрявой шевелюрой и такой же бородой, который перелезал через перила, норовясь попасть со второго этажа на первый. Для своих лет он был достаточно спортивно сложен, поджар, на животе были даже видны кубики мышц. Мужчина что-то говорил на непонятном языке — гортанно-картавом. «На армянском, наверное, — подумал Глеб. — Пьяный, что ли? Почему голый? Эксгибиционист? Зачем обезьяной прыгает по этажам?» Чернобородый мужчина-эксгибиционист уставился дикими карими глазами на Глеба и прорычал что-то непонятное, театрально поднимая руку к потолку. Затем он уперся руками в каменную глыбу и стал ее толкать вверх по лестнице. Вены на руках и ногах вздулись, мышцы напряглись, странный мужчина бормотал себе под нос странные фразы. Лицо его, изборожденное морщинами, загорелое до темно-коричневого цвета, выражало непередаваемое страдание.

— Это, похоже, древнегреческий! — вдруг произнес Глеб. — А тебя не Сизифом ли зовут?

Голый мужчина вздрогнул и на миг отпустил камень. Глыба съехала на ступеньку и придавила ему пальцы на правой ноге. Стон боли и свирепое рычание вырвались из уст чернобородого. Он повернул голову в сторону Глеба: взгляд его не предвещал ничего хорошего. Глеб испуганно заскочил в лифт и нажал кнопку четвертого этажа. Лифт медленно (очень медленно!) закрыл створки дверей и двинулся в путь.

Глеб, допустим, был не из пугливых. Но сумасшествие или бешенство выходят за рамки поведенческого восприятия нормальных людей. Мало есть людей, подготовленных к таким неординарным встречам. Глеб действительно не знал, что делать. Может, это все ему померещилось? Сегодня он был с похмелья, и все еще затуманенный разум мог откаблучить что угодно. Глеб усмехнулся, вспомнив, как вчера его изумила супруга. Он пришел домой за полночь. С другом Владом Скорострельниковым они изрядно подвыпили, отмечая участие Влада в депутатских выборах. Глеб зашел как можно тише. Трехлетняя дочь Алина и шестилетний сын Дима безмятежно спали. Супруга Нелли тоже не подавала признаков бодрствования. Глеб, слегка шатаясь, повесил куртку, снял ботинки, надел тапочки и отправился в туалет, чтобы обдумать свое позднее возвращение и найти ему легитимное оправдание. В некоей задумчивости он просидел определенное количество времени и, достигнув результата, решил выйти с чистой совестью и принятым решением, то есть подходящей отмазкой на счет выпивки. Машинально, так, как он делал всегда при выходе из туалета, Глеб потянул рукой рулон туалетной бумаги, чтобы оторвать кусок нужного размера, и замер от неожиданности. Он увидел на рулоне улыбающийся портрет Влада. Портрет повторялся в заданном алгоритме, как кадры в кинопленке. Надеясь, что портреты вот-вот кончатся, Глеб тянул бумагу дальше и дальше. Но улыбающийся Влад по-прежнему продолжал улыбаться с ленты рулона. В конце концов, до Глеба дошло, что его жена, поджидая благоверного с работы час-другой-третий, увидела в углу коридора стопку многотиражной газеты «Аэропорт». Это был дополнительный тираж, выпущенный специально под выборы Влада Скорострельникова. Жизнерадостный портрет последнего с биографией, программой и предвыборными лозунгами открывал газету. Нелли не поленилась, вырезала из каждой фотографию Влада и приклеила на весь рулон туалетной бумаги — кадр за кадром. Это была оригинальная месть загулявшим собутыльникам. Глеб порадовался изобретательности жены. Он еле сдерживался, чтобы не взорваться от хохота. Детей нельзя было будить, а жена, скорее всего, притворялась, что спит. Ее шедевр из аппликаций стоил обратной связи. Глеб пошел сдаваться и просить прощения…

А ведь вчера ему поначалу показалось, что у него галлюцинации! Не смех его распирал в первые секунды, а легкий шок. Потому как сперва промелькнула мысль — уж не предвыборную ли туалетную бумагу стал выпускать Скорострельников? Местный Дом печати технически мог легко освоить этакий полиграфический изыск. Только потом пришли логика и здравый смысл. Вот и сейчас, увидев голого Сизифа, напоминающего армянина, в подъезде собственного дома, да еще и после появления громадной каменной глыбы, Глеб мог запросто решить, что все это игра похмельного воображения. Только вот иногда лифт, неспеша поднимающийся вверх, содрогался от ударов. Тряслась кабина, тряслись стены подъезда. «Не застрять бы!» — подумал Глеб. И тут на нужном этаже дверцы лифта раскрылись. Двинувший было к выходу Глеб оцепенел — выход из лифта загораживала та же самая глыба, которую опекал Сизиф. Специально или не специально Сизиф заслонил камнем выход; Глеб не стал разбираться и нажал кнопку пятого этажа. На пятом его ждало разочарование — то есть тот же самый камень. И на третьем тоже. В отчаянье Глеб задумался — на какой этаж подняться, чтобы успеть проскочить на свой?

— Не торопись, — раздался голос из динамика под панелью кнопок. Там, где всегда надпись «Лифтер». — Сизиф сегодня в ударе. Ему кажется, что еще немного, и он закатит свой груз на самую вершину.

— Эй! — не очень вежливо закричал Глеб. — Мне сейчас не до дурацких шуток! Я хочу попасть домой!

— Так попадай, — равнодушно ответил голос.

— Кто вы? — на грани истерики закричал Глеб. — Мало того, что один сумасшедший таскает кирпичи по подъезду, второй сумасшедший изображает лифтера!

— Кто я? — удивился голос. — Я — это ты спустя двадцать пять лет. Это я передал тебе письма. Чтобы ты прочитал, что произойдет с тобой спустя время. Это твои письма.

— Господи! — воскликнул Глеб. — И здесь меня достали графоманы! Ну зачем так сложно маскировать свои бездарные опусы?! В конце концов, «Закаленный металл» — это вам не «Литературная газета»!

— Ты ничего не понял, — сказал голос. — Тогда начнем все по порядку.

Глава девятая,

в которой семь полотенец, как семь жен Синей Бороды

Игорь Васильевич стоял с завязанными руками на краю обрыва. Возможно, это был каньон. Или длинный нескончаемый ров, поросший травой. Вокруг сплотились огромные деревья толщиной с человека или даже двух. На дубы деревья не походили. Больше всего они походили на секвойю. «Еще индейцев не хватает!» — подумал Игорь Васильевич и увидел их — индейцев. Они — краснокожие, в головных уборах из перьев и с многочисленными ожерельями из зубов диких животных, — стояли позади пленников. Пленники в белых одеждах, так же, как и он, выстроились вдоль обрыва. У всех были связаны руки. Расстановка действующих лиц напоминала казнь.

— Казнь и есть, — сказал негромко кто-то в белом.

— Но мы же бились с другими — в черных одеждах. Причем здесь индейцы? — прошептал Игорь Васильевич.

— Кечуа. Этих индейцев зовут кечуа. А то, что внутри них, — воплощается в разные формы.

Индеец с томагавком подошел к ним и ткнул каждого в спину. Нельзя разговаривать.

— Прыгай! — вдруг громко крикнул пленный сосед. — Бежим!

Игорь Васильевич, не раздумывая, прыгнул в овраг. Засвистели стрелы, падали рядом томагавки и копья. Но они с пленником в белом ухитрялись оставаться неуязвимыми и продолжать бег. Рядом, кажется, бежало еще несколько пленников.

— Направо — город! — крикнули ему. — Там спасение! Там они отстанут!

Игорь Васильевич, окрыленный проблеском надежды, рванул что было сил в указанную сторону. Город, действительно, показался очень скоро. На его окраине было много одно — и двухэтажных домов. У ближайшей скамейки он остановился перевести дыхание и оглянулся. Преследователей не было. Игорь Васильевич присел, но так, чтобы можно было увидеть догоняющих индейцев. Сидел он долго и, кажется, задремал.

Сквозь дрему Игорь Васильевич почувствовал, что влажное полотенце на голове нагрелось и его необходимо сменить. Но это было из будущего или прошлого. А сейчас он лежал на широком диване. Жена Лана посапывала носом справа, а слева прикорнул сын Сашка. Было воскресенье. Они только что пообедали и улеглись на диван напротив телевизора. Телевизор бормотал что-то чуть слышно, видимо, Лана убрала громкость до минимума. Сашка недавно вернулся со двора и после обеда его разморило. Но он скоро проснется, и гиперактивный ребенок не даст родителям ни минуты покоя. Конечно, это приемный сын, но Игорь Васильевич относился к нему как к родному. А родной Димка с сестрой Алиной остался в первой семье. Их он навещал раз в неделю: приносил деньги, продукты. Бывшая жена делала вид, что ничего не произошло, дети — тоже.

Конец ознакомительного фрагмента.