Прости

Олег Рой, 2022

Новинка одного из самых популярных российских авторов – Олега Роя. Когда-то у Олеси было все: музыка, блестящее будущее, любовь. Но в один миг жизнь закончилась, и остался лишь страх. Привычный мир Саши разрушился после того, как его дед попал в больницу. Теперь весь смысл его жизни сузился до одной цели – сделать все, чтобы любимый дед поправился, а значит, во что бы то ни стало разыскать неведомую Тосю, почему-то очень важную для деда женщину из прошлого. Судьба столкнет этих героев, тесно переплетет их пути и все повернет по-своему: превратит потери в обретения, а беспомощность сделает силой. Давая ответы на загадки прошлого и избавляя героев от их страхов, Рой изящно вплетает в повествование размышления на многие болезненные темы: предательство, вседозволенность и бесправие, домашнее насилие, выученная беспомощность жертв и безнаказанность тиранов. Нетривиальные повороты сюжета, глубоко проработанные персонажи и живой, образный язык – отличительные черты прозы Роя, которой зачитываются люди всех поколений. «Прости» – его типичный роман, оставляющий долгое послевкусие.

Глава 4

Может, этот снег уже останется? Не умрет? Даже когда весь ноябрь черный и слякотный, не так тяжело. А если посыплет, укроет, обнадежит — и назавтра опять темнота и грязь? Так еще хуже. Может, этот уже удержится? Так красиво… Как в «Зиме» Вивальди. Стоишь, а сверху белые хлопья сыплются. А тебе совсем, совсем не холодно!

Пять лет назад

Телевизионщики — наверняка приглашенные владельцем автосалона — не опускали камер. Для рекламного ролика (и тем паче для новостей) и пяти минут довольно, но какой оператор откажется от красивой картинки? Мало ли где и когда пригодится. Олеся наблюдала из-под полуопущенных ресниц — со стороны, должно быть, это казалось полным погружением в музыку. Хотя «Зиму» из «Времен года» Вивальди она сыграла бы даже во сне. Пальцы сами бегут, захочешь — не собьешься. Как говаривала знакомая девочка с филфака: корову с мягким знаком написать — да я столько не выпью!

Не нужно думать ни о чем — ни об аппликатуре, ни об акцентах, все настолько выучено, прожито, пережито (да и пьеса-то, как ни крути, несложная), что именно задумаешься — собьешься. Как сороконожка с ее «какая нога следующая». Автоматизм — вовсе не помеха вдохновению. Когда можно уже не думать, а лишь чувствовать, лишь плыть и лететь по этим волнам. Музыка возникает словно бы сама собой. Смычок летает — и словно повинуясь его взмахам, с высоких перекрытий, кружась, падает «снег» (совсем как настоящий). И легкие белые их платья (Карина придумала), расшитые серебром и совсем чуть-чуть жемчугом, тоже летят, взвиваются (не так высоко, как на знаменитом фото Мэрилин Монро, у них-то платья в пол, но так даже красивее), словно кружатся две девушки вместе со снегом. Это владелец салона (как же его зовут-то? договаривается всегда Карина, а у Олеси череда заказчиков сливается в одну сплошную массу) предложил поставить сбоку от скрипачек тепловую пушку, все-таки в заставленном сверкающими машинами гигантском «ангаре» было не то чтобы холодно, но и не жарко, а платья тонюсенькие. Получилось не только практично, но и красиво. Для открытия «предрождественской» распродажи — самое то. И нужды нет, что до Рождества еще далековато. Бизнес — дело такое, кто первый встал, того и тапки, вот владелец и подсуетился. Очень красиво получилось: спящие покуда железные «звери» (стоимостью в годовой бюджет какого-нибудь Люксембурга), сияющие разноцветным лаком, вьющийся над ними снег — и две тоненькие девушки: беленькая и темненькая, но прически одинаковые, и диадемы над нежными высокими лбами — тоже.

Последние взмахи смычков…

Короткий наклон головы — царственный и строгий. Никаких «сценических» поклонов. Они — феи, слетевшие в это чудесное место, какие там поклоны, что вы! И раз владелец сумел договориться с этими небесными созданиями — значит, он крут, значит, покупать здесь машину — это круто, модно и так далее. Невербальная агитация. Каринка очень здорово все эти штуки понимает. Не только заказчиков находить умеет. Записная книжка уже распухла от номеров (телефонная память — дело хорошее, а если вдруг с аппаратом что-то случится? то-то же, предусмотрительность — наше все). Олеся вот совсем не предусмотрительная. Карина не сердится, даже смеется: кому-то практичность, кому-то — музыкальный гений, в одной голове они не уживутся. Она и в самом деле называет Олесю гением. Преувеличивает, да и ее замашки на посоперничать когда-нибудь с Ванессой Мэй вряд ли оправдаются. Но приятно. Даже, может, приятнее, чем шуршащие конвертики после выступлений.

— Не пугайтесь.

Она и не испугалась вовсе! А вздрогнула просто от неожиданности — в этом коридорчике, почти под дверью импровизированной гримерки (комната отдыха возле кабинета владельца салона) никого быть не должно. И тут вдруг откуда ни возьмись — эдакая фигура на пути. И охрана как-то пропустила ведь?

Фигура, впрочем, очень даже ничего. Высокий, сухощавый, узкое лицо с резкими скулами, глаза под немного нависшими бровями кажутся совсем темными, на чеканном подбородке неожиданная ямочка. Не модельный красавчик, но в чем-то даже лучше. Порода. Эдакий граф де Пейрак — только без уродующего шрама. Или этот, как его, мистер Рочестер. И запястья аристократически узкие — на левом видны какие-то немыслимые часы. Карина учила разбираться в статусных шмотках, но Олеся даже названий толком запомнить не умела, не то что отличать «Патек» от «Омеги» — или как их там? Вот голос оценить — это она могла. Глубокий баритон с таким количеством обертонов, что даже негромкий, почти на уровне шепота, он пробирал до мурашек.

— Не пугайтесь, — повторил незнакомец. — Вы прекрасны. Впервые в жизни встречаю живое воплощение пушкинского «гений чистой красоты».

В другой момент Олеся, быть может, возразила бы, что Анна Керн была скорее шатенкой, нежели блондинкой, — но сейчас? Когда голос заставляет слабеть, а взгляд ласкает, поднимает, повелевает… Ох.

— Я Герман, — так же негромко и так же проникновенно представился незнакомец (ах, вот откуда пушкинские мотивы!), подчеркнув имя отточенным кивком и взяв ее за руку.

Холодная, наверное, подумала вдруг Олеся, всегда после выступлений пальцы как лед. Губы, на мгновение коснувшиеся ее запястья, обожгли, показавшись огненными. Пушкин, говорите? Они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень… Сглотнув, она сумела-таки вымолвить:

— Олеся.

— Я знаю, — Герман улыбнулся. — Стас — мой друг. Он говорил, что рождественскую распродажу в его салоне будут открывать две прекрасные скрипачки, но я и подумать не мог — насколько. Стас всегда преувеличивает безбожно, сами понимаете: не обманешь — не продашь.

Олеся засмеялась, вспомнив детский мультик:

— Зачем я, буренка, тебя продаю? Сам наговорил, сам поверил?

— Вы еще и умны. И пальцы у вас удивительно красивые. Сразу видно, что вы творите музыку.

Комплимент, если подумать, был так себе. Во-первых, длинные пальцы — чистая генетика. У самого Германа тоже такие, и что, значит, он музыкант непременно? Во-вторых, у скрипачей кончики пальцев левой руки как бы расплющенные и довольно жесткие — мозоли, что вы хотите при многолетней, ежедневной многочасовой борьбе со струнами. Но ведь красота — в глазах смотрящего, правда? И сказать Герман хотел приятное, а не наоборот.

— Музыка не в пальцах, она в голове и, наверное, в сердце, — Олеся чувствовала, что выразилась чересчур пафосно, но точные формулировки никогда-то ей не давались. Ее дело — чистые звуки.

— Вы правы, а я поторопился.

Герман вновь улыбнулся, и Олеся вдруг почувствовала себя необыкновенно красивой — гораздо красивее, чем в «ангаре» под искусственным снегом и искусственным ветром, — и удивительно легкой. Такой, какой бывала, лишь когда летела на волнах очередной мелодии.

— Леська, ты… — выглянувшая из «гримерки» Карина осеклась.

Герман повернулся к ней, продолжая улыбаться:

— А вы, как я понимаю, Карина? Стас говорил.

— Карина, — подтвердила та, глядя все еще настороженно, но уже с ноткой почти восхищения. Она-то небось и часы, и костюм, и стрижку (явно не из микрорайонской парикмахерской) уже «срисовала».

— Могу я попросить вас разделить со мной скромный холостяцкий ужин?

— Меня? Холостяцкий? — глаза Карины сузились, голос заледенел.

— Вас обеих, разумеется. Холостяцкий — потому что только холостяки ужинают в ресторане. Увы, — он сокрушенно развел руками.

Неизвестно, собиралась ли Карина бросить в ответ что-нибудь едкое насчет «кто девушку ужинает». В любом случае — не успела.

— Герман! — Хозяин салона лучился такой улыбкой, что ее хватило бы на освещение того самого «ангара» с автомобилями. Впрочем, от приятеля он тут же отвернулся: — Кариночка! Я вас не обидел?

— Что вы, Станислав Сергеевич, все в порядке, — Карина улыбалась не менее лучезарно, значит, суммы в конвертиках были вполне приятными.

— И я могу надеяться на продолжение нашего сотрудничества? Скажем, под Пасху?

— Звоните, — царственно кивнула Карина.

— Герман, ты чтоб моих музыкантш не обижал! — Он погрозил приятелю пальцем.

— Как можно, Стасик! Я всего лишь хотел угостить девушек ужином. У тебя тут как-то…

— Да уж. Буфет есть, но… Как-то я не озаботился, винюсь. Хотя можно заказать, привезут…

— Но это совсем не то, — все так же улыбаясь, перебил Герман. — И если ты так беспокоишься за безопасность девушек, можешь составить нам компанию.

— Э-эх! — вздыхал Стас очень искренне. — Я-то с превеликим бы удовольствием, да куда мне сейчас! Пока народ тепленький, самое время их немножечко растрясти, а?

— Ну тряси, тряси. Карина, Олеся? Так как насчет поужинать?

Девушки переглянулись. И после секундного размышления Карина кивнула.

Олеся и опомниться не успела, как оказалась… в сказке? Спасибо еще Карине, приходилось уже бывать во всяких дорогих и пафосных местах, но одно дело — для работы, совсем другое — в качестве гостьи. Ее пригласили — она будет получать удовольствие. Хотя бы сегодня. И нет, она не станет пялиться на окружающую роскошь, как будто Манька из каких-нибудь Гнилых Косушек. Хотя роскоши было, пожалуй, слишком много. Расписные потолки, украшенные позолоченной лепниной, гигантские зеркала и гобеленовые медальоны в простенках между колонн, переливчатый мрамор и сияющий паркет, благородная темная зелень диковинных растений и сверкающая бронза дверных ручек и настенных светильников. Официанты в черных фрачных парах скользили вокруг, как ожившие ноты. Их же внезапный знакомец был тут, похоже, завсегдатаем — официант называл его Германом Владимировичем.

Даже Карина, в машине пытавшаяся доставать Олесю вопросами, притихла, только шепнула: «Не упусти!» Олеся отмахнулась. Принцы — не для Золушек, но можно хоть один-то вечер о законах жизни не думать? Просто наслаждаться моментом. Здесь был другой мир. Здесь никто не задумывался о выборе между новой книжкой и батоном колбасы, не вспоминал о коммунальных платежах, здесь все улыбались, целовали друг друга в щечки, небрежно усаживались, бросая официанту «мне как обычно». Здесь все было легко, пахло ванилью и еще чем-то острым, свежим, непередаваемо притягательным. Кружилась голова, а тело казалось невесомым, как пузырьки шампанского в узком, неправдоподобно изящном бокале…

Как это она ухитрилась возле собственной двери оказаться? Да еще и за хлебом зашла, вот пакет в руке — совсем удивительно. Так, не ровен час, на автопилоте окажешься в какой-нибудь Неверландии. Хотя там, наверное, хорошо…

Но за дверью, разумеется, никакой Неверландии не оказалось. Может, потому что она — не фея?

— Ты сегодня прямо фея! — Улыбающаяся бабушка встречала, как обычно, в прихожей. — День хорошо прошел?

Увиденное в зеркале Олесе неожиданно понравилось: холод разрумянил всегда бледные щеки, капельки от растаявшего снега блестели на волосах драгоценными алмазиками, ресницы от влаги стали совсем темными, и глаза сияли из-под них так ясно, так красиво… Пуховик, правда, лучше бы поярче, но черный практичнее.

— День? Да, славно. Вчерашние поступления в базу вводила, потом студия «Алые паруса». Нам все директивы какие-то спускают, а я ребятам вслух читаю — и ведь приходят! Значит, интересно им! Но такие смешные! Сегодня «Капитана Блада» читали, ну и давай про пиратов спорить. Я им про Генри Моргана, а они про каких-то корейских пиратов, китов-призраков и еще каких-то чудовищах, о которых я вообще впервые слышала! Надо как-то следить…

— Да, — бабушка покачала головой. — Сабатини не в моде. Все в интернете свои драмы глядят.

— Ба! Не драмы, а дорамы, так азиатские сериалы называются, я ж тебе говорила.

— Драмы лучше звучит, — упрямо возразила бабушка. — Поклонник-то твой был?

— Ба-а-а! — почти застонала Олеся. — Как тебе не стыдно? Зачем я вообще тебе об этом рассказывала! Вадим — хороший мальчик, и читать любит, историей интересуется.

— Ну любит так любит, я просто так спросила. Мой руки и за стол, — бабушка, как всегда, оставила за собой последнее слово.

Олеся только улыбнулась.

— Спасибо, очень вкусно, — от души поблагодарила она, опустошив тарелку. Казалось бы, что такого, обычный суп с фрикадельками, но — в тепле и уюте их маленькой кухоньки, рядом с родным человеком — получается куда вкуснее всех Карининых деликатесов, вместе взятых.

— До чего вы там вчера дошушукались? Карина опять великую любовь нашла? — Таисия Николаевна словно подслушала Олесины мысли.

— Нашла, — Олеся вздохнула. — Надеюсь, хоть теперь у нее все сложится. Кто-кто, а уж Каринка-то счастье заслужила.

— Эх, если бы все было так просто, — бабушка вздохнула. — Счастье нельзя заслужить. Это ж не медаль, не почетная грамота, не премия. Так-то хорошо бы было: раз хороший человек — на тебе счастья полной ложкой. А если уж вся жизнь для людей, и честный, и добрый, и работает всем на пользу — вот тебе целую бочку счастья, ешь — не хочу. Да только не бывает так. Счастье, Лесенька, оно…

— Оно — что? Как Синяя птица?

— Ну да. Случай — и все горит и сияет. Случай — и… все, — она замолчала, глядя в темное стекло.

Олеся знала, что она видит. Она и сама (сколько раз слышала ведь эту историю) видела в темном стекле словно кадры черно-белой хроники: парень и девушка шагают, держась за руки, вдоль широкой улицы, под нераспустившимися еще деревьями, сквозь едва рассеянную редкими фонарями темноту. Огромная Москва сонно дышит, баюкая влюбленных на своей широкой ладони, расчерченной линиями улиц, проспектов и переулков. И, отражаясь в чуть поблескивающей ленте реки, летит над ними мелодия «Случайного вальса»: «Хоть я с вами почти не знаком, и далеко отсюда мой дом, я как будто бы снова возле дома родного. В этом зале пустом мы танцуем вдвоем, так скажите хоть слово — сам не знаю о чем».