Племя людей

Олег Мироненко, 2019

0… 5… 10… 15… 20… 25… 30… 35… 40… 45… А что потом? Стал ли человек лучше за время отсчёта? Понял ли он что-нибудь? Судите сами…Содержит нецензурную брань.

5.

…Крышка люка ржаво скрипнула над ним, и железные внутренности бывшей чудо-машины, лишённые привычной игры света и тени, растворились сами в себе. Снаружи раздался смех, потом звуки отдалились, какое-то время наполняли пространство то справа, то слева от него, потом умчались вперёд и затихли. Серёжа ждал. Вот сейчас злая шутка закончится, люк снова скрипнет, и он выберется наружу, в другой — привычный — мир. Но — нет: секунды падали вместе с капельками дождевой водички, просачивающейся сквозь незримые поры металла, и это были единственные оставшиеся звуки во всём мире. И пришёл страх — из темноты, из этих звуков, из ниоткуда. Про него забыли? Или нарочно оставили здесь, на свалке военной техники (он был сыном одного из приложивших руки к этой свалке человека, и слова «военная техника» имели для пятилетнего Серёжи вполне конкретное значение: иногда оно было связано с огнём и грохотом, а иногда просто с грудой металлолома, пригодной для игр — вот как сейчас). Однако, какая же это теперь игра? А может — это проверка со стороны его старших друзей? Тогда надо просто ещё немного подождать. И не трусить, ни в коем случае не трусить… Серёжа всхлипнул. Да-а, легко сказать! А вы вот попробуйте-ка не струсить, когда вас проглотило чудовище и не хочет выпускать. А хотя — почему не хочет-то? Может, как раз и хочет? Он потянулся руками к люку, из-под которого не пробивался ни один лучик света, к этому уже ощущаемому им провалу в темноте, больно ткнулся локтем об услужливо подставленную темнотой железяку и упёрся ладонями в крышку. Она не поддалась. Тогда он напряг всё своё тельце, но крышка всё равно не поддалась. Ни на чуть-чуть. Серёжа тихонько завыл, зашмыгал носом, заработал кулачками, преграждая путь слезам, а они всё лились и лились… А потом он отчаянно захотел в туалет — по-большому, забился куда-то в угол, снял штанишки и, ни о чём не думая, облегчился. И — действительно: стало легче. А потом очень сильно запахло. Невыносимо сильно. Тогда он зарыдал в голос и стал бить нежными ладошками в эту преграду между ним и другим — привычным — миром, который никогда так не пах. Когда ладошки засаднили и удары стали отдаваться уже в голове, над ним вдруг явственно скрипнуло и на глаза легла полоска света. Он, ощущая в себе лишь гул и пустоту, упёрся головой в крышку и весь потянулся вверх… И люк пошёл — ровно настолько, чтобы он мог протиснуться наружу, обдирая живот, локти и коленки. Выбравшись, он побежал домой, пытаясь обогнать надвигающиеся сумерки, ловко и не очень лавируя в нагромождениях того, чужого мира, внутри которого он только что был.

Потом выяснилось, что про него просто забыли. Так Серёже в первый раз в жизни пришлось выбираться из дерьма.

…В садике он подружился с девочкой, которую звали… Нет, пусть она будет просто девочкой. Они вместе играли, кушали и на тихом часе спали на соседних кроватях. Мальчишеский гонор, подстёгиваемый насмешками, ещё не проснулся в Серёже, и до поры до времени ему нравилась эта дружба. Но вот однажды, вместо того, чтобы быстро заснуть, девочка предложила ему показать писю, взамен на аналогичный показ с её стороны. Это потом уже Серёжа узнал, что девочки взрослеют быстрее мальчиков, а тогда он был не в курсе и согласился поиграть. Когда их застукала нянечка, видимо, к тому времени уже закончившая взрослеть и начавшая обратное движение, она, мало того, что сама долго прилюдно орала на них, так ещё и в подробностях пересказала затем увиденное и их родителям. Соответственно, ора стало ещё больше — о проблемах полового воспитания в том мире, где они жили, ходили лишь скабрезные слухи. Серёга нередко в ходе своей жизни вспоминал потом об этом непростом для него эпизоде, и ход его мыслей каждый раз был примерно одинаковым: «Ну как, как можно было забыть, что они всего на всего дети — любопытные и беспечные дети? Разве нельзя было спокойно им объяснить, что… ну, к примеру, что мальчики и девочки разные, и это хорошо, но тут кроется тайна, которую они разгадают, когда вырастут». И, уже выросший Серёга, глядя вокруг себя, думал дальше: «А то мальчик у мальчика может видеть — пусть сравнивают, это нормально, а если вот наоборот… Тогда сразу — языком по нервам, ремнём по попе. А теперь ходят вон косяками ладные да пригожие, и только членами друг у дружки и интересуются». Нет, он не стал гомосексуалистом. Но после той стремительно прекратившейся (после такой-то подставы) дружбы отношения с противоположным полом у Серёги стали складываться нервно, да и девственности он лишился поздновато.

Вот, собственно, и всё, что касается вопроса о сексуальном воспитании детей.

М-да.