Леший. Трилогия. Часть I

Олег Мироненко, 2019

И снова последний бой… Сколько таких битв уже повидала Русь-матушка? Сколько ещё впереди? Много, много… Герой попадает в сказку, перекочевавшую на Землю из другого мира. Сказку, погружающуюся во зло. Убивающую в нём человека. А ему очень надо им остаться, чтобы и другие тоже имели шанс оставаться людьми. Чтобы были написаны новые сказки, светлые и зовущие жить. Чтобы нечисть перестала плодиться на Руси.Это трудно, очень трудно – оставаться человеком.

Глава 5

… Откуда сверху лилась вода, щекоча ноздри, пока я наконец не чихнул. Переносица отозвалась тупой болью, и заплывшие глаза открылись с трудом. Надо мной стояла Машка и щедро орошала пахнущей тиной влагой прямо из ведра. Это была уже перезрелого возраста Машка, с дряблой кожей и по-старушечьи поджатыми губами, так что дефилирующие мимо окончательно захмелевшие богатыри только отпускали в её адрес шуточки типа: «Эй, бабуля, пойдём со мной — сразу помолодеешь», — и весело ржали при этом. Машка не обращала на них никакого внимания, только одному особо бойкому остряку пообещала навести порчу на его меч-кладенец, отчего тот сразу потерял щедрое от природы чувство юмора. Заметив мой вполне осмысленный взгляд, Машка ласково сказала:

— Давай-ка вставай, миленький, да пойдём уж домой…

Она помогла мне подняться и, придерживая за плечи, провела мимо гогочущих мужиков, а также вольно раскинувшегося на земле мертвецки пьяного драчливого дядьки. Так и доставила меня, заботливо не давая упасть, через все пни и коряги, по причудливо извивавшейся тропинке, по непослушной встающей на дыбы лестнице до самой комнаты, где я и рухнул на кровать. Потом ещё наложила остро-пахнущую мазь на распухшее лицо, стащила с меня джинсы, кроссовки и укутала одеялом, приговаривая при этом:

— Ты не волнуйся, миленький, всё будет хорошо, всё обойдётся…

«Видимо, я в самом деле здорово ей нужен… всем им…», — ворошилось у меня в мозгу, пока я в очередной раз проваливался в мутно-липкое небытиё.

Проснулся я легко, и голова была на удивление ясной. День клонился к вечеру. Зеркало беспристрастно отразило полное отсутствие следов насилия на моём лице, что меня приятно порадовало. «Ай да Машка…» Стук в дверь прервал моё самолюбование, и смутным тягостным воспоминанием в комнате нарисовался Степаныч. Был он помят, хмур и краток, басил, старательно отворачиваясь, в сторону:

— Ты… это… не обижайся уж на меня. Зол я на лешего. Не надо бы тебе к нему, да кто я, чтобы тебе советы давать… В общем, будет помощь какая нужна — уж постараемся не оплошать. Ну, я пошёл.

Дядька исчез. Краткий анализ его речи ясно давал понять, что не плошать в первую очередь всё-таки придётся мне, и Степаныч хоть немного, да надеется на меня, иначе не снизошёл бы до извинений.

Когда я спустился во владения Аделаиды Ивановны, она и Машка сидели рядышком на диване — прекрасные и печальные.

— Что грустим, красавицы? — бодро обратился я к присутствующим дамам полусвета. — Не переживайте, наладится всё как-нибудь.

Машка вздохнула.

— Наладится. А пока пошли со мной.

— Куда это? — довольно игриво поинтересовался я.

— Кисель пить.

Настроение резвиться у меня сразу пропало.

— В смысле? — в придачу, я тут же ещё и поглупел.

— В прямом. — Машка на меня не смотрела, говорила тихо и протяжно. — Леший велел передать — если хочешь о жизни с ним потолковать, то сначала киселька на пробу испей. Я тебе и оставила. — Вскинулась глазами. — Не передумал ещё в гости-то? Смотри, после киселька уже не удерёшь отсюда — всё по кругу будешь ходить да обратно возвращаться… А сейчас сбежишь — вовек нас не более не сыщешь. И товарищи твои не найдут. Уж мы постараемся.

— Так…

Пить кисель не хотелось. До спазм в желудке. Всё-таки я любил себя такого, как есть, а что там со мной приключится после распития — непонятно, но без странностей точно уж никак не обойдётся. Но выхода не было, после Машкиных слов я это понял сразу. Эх, бедолага ты, бедолага… Опять ведь одному на рожон переть придётся. Ну и ладно.

Мистерия моего возможного видоизменения обыденно произошла в столовой. Кисель был подан мне в пивной кружке, наполненной примерно на треть. Пахло от пойла болотной тиной и чем-то ещё, сладко-дурманящим и отталкивающим одновременно. Не закрывая глаз, я медленно цедил мутновато-белёсую жидкость, по вкусу напоминавшую… Не знаю. Это была смесь какого-то знакомого с детства лекарства, несвежей воды и растаявшей во рту приторно-сладкой сахарной ваты. Во всяком случае, добавки просить не хотелось. Желудок вдруг резко свело от тупой боли, в горле засаднило, слёзы сами потекли по полыхнувшим румянцем щекам. Затем по всему телу пробежал отголосок лопнувшей струны и на какое-то время ещё остался дрожать в ладонях и ступнях, пока окончательно не затих — может быть, в моей душе.

— Ну… как ты? — озабоченно и вместе с тем деловито осведомилась Машка.

— Да ничего вроде бы… — Просипел я. — Отпускает.

— А ты молодец, сильный. — Машка почти любовно пыталась заглянуть мне в глаза. — Меня вот сразу кружить начинает — кружит и кружит, так что себя уже не чуешь, потом душа вроде бы как на место опускается, а тело уже молодое, и пить хочется — пью-пью, а всё мало, мало…

— Да, — подала голос и Аделаида Ивановна, — и я как в себя прихожу — не упомню, после сразу на ноги поднимаюсь, а в нос рыбьим-то духом и не шибает вовсе…

Конец ознакомительного фрагмента.