Элегiя на закате дня

Олег Красин, 2016

«Элегiя на закате дня» посвящена последней любви Ф.И.Тютчева к Е. А. Денисьевой. «Только при ней и для ней я был личностью, только в ее любви, в ее беспредельной ко мне любви я сознавал себя…» Ф. И. Тютчев «…Его увлечение Лелею вызвало с ее стороны такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную и энергическую любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником, до самой ее кончины». А. И. Георгиевский

«Поэт всесилен, как стихия»

Попутно Тютчев узнал и о другой интриге Леонтьевой, затеянной уже ради устранения его дочерей из Смольного. Директриса начала распространять слухи, что он, Тютчев, хочет сам забрать Дарью и Катю ввиду неловкости момента. Об этом несуществующем желании она доложила императрице, а классную даму Пирлинг подговорила отправить письмо Эрнестине Федоровне, мол, императрица не будет против, если девочек заберут из института. Государыня Александра Федоровна лишь выражает свое высочайшее сожаление по сему поводу.

По большей части рассеянный и задумчивый Тютчев, временами мог бывать вспыльчив. Узнав о происках Леонтьевой, он предпринял контрмеры, развеяв пущенные ею слухи, и не стал уклоняться от объяснений с самой директрисой.

Объяснение состоялось уже после рождения Лели маленькой, в июле. Лето того года оказалось изнуряюще жарким, яркое солнце нещадно палило все дни напролет. Городская зелень, и без того скудно росшая в Петербурге, вся увяла и пожухла. Тютчев ехал в пролетке по Монастырскому переулку, уличная пыль, разгоняемая ветром, била прямо в лицо. На нем был шапокляк¹⁸, сюртук, как всегда, небрежно застегнут на одну пуговицу. Он закрывался платком, чихал, но все равно, казалось, что въедливая пыль проникает в горло и мешает дышать.

Перед беседой с директрисой он был настроен мрачно. Тютчев, не боялся этой глупой и напыщенной особы. К тому же, ему пришлось предпринять некие шаги, чтобы удалить яд, который она в таком обилии разлила при дворе, чтобы опорочить его лично и его семью. Досадно только, что на такую безделицу, как на опровержение ложных истин, а сплетни и есть не что иное, как ложные истины, приходилось тратить столько усилий. Но он всегда говорил, что ложные истины имеют одно неудобство: им требуется много времени, дабы себя изжить.

Тютчев огляделся по сторонам — каменный Петербург, строгие, бездушные в своей геометрической правильности, городские улицы не доставляли ему радости.

С каким удовольствием, с каким внутренним восторгом он бы оказался в Европе! Только там его посещало душевное спокойствие — там, среди благожелательных граждан, погруженных в размеренную убаюкивающую жизнь. Ему мечталось снова оказаться в Ницце, охладить ноги в морской соленой воде. Может быть, тогда не так бы мучала подагра? Временами боли в ногах становились невыносимыми, и он курил опиум, как советовали врачи.

Управительница Смольного института встретила его с непроницаемым лицом, на котором иногда появлялось едва уловимое выражение брезгливости. Брезгливость, видимо, была вызвана состоянием его платья — он торопился выехать, и камердинер не успел оттереть следы воска со свечи, случайно упавшей на левый рукав сюртука. На темно-синем сукне явственно проступали желтые пятна. Но разве ему есть дело до платья? Главное, что вопрос с дочерями, с Дарьей и Китти, уже решен через высоких покровителей из императорской фамилии и не дело какой-то Леонтьевой противиться.

За ее спиной, как обычно, стояли два статных камердинера. Желающий соблюсти приватность разговора из-за деликатности темы, Федор Иванович с неудовольствием покосился на них.

— Мадам, — он говорил спокойно, — я хотел бы объясниться начистоту. Мои дочери должны закончить обучение в стенах вашего учреждения в пепиньерском классе. После окончания общего курса у них есть такое право, как у лучших учениц. Разве вы не находите это справедливым? В будущем, мне кажется, из них получатся хорошие классные дамы, ведь воспитательная деятельность одна из самых достойных.

Холодное лицо мадам Леонтьевой залило краской, она заговорила раздраженно, уставясь на него совиными глазами:

— Господин Тютчев, в силу определенных вещей дальнейшее обучение ваших дочерей под крышей Смольного просто неуместно! Мы не можем допустить, чтобы в стенах нашего славного института произрастали ростки разврата, что бросает тень на всех нас, вредит нашей репутации, а ведь вы знаете, что императорские особы ставят превыше всего вопросы морали.

Тонкие губы Тютчева скривились в саркастической усмешке.

— Позвольте спросить, кто же сеет здесь семена разврата?

— А вы не знаете?

— Если вы на кого-то намекаете, то извольте говорить прямо, — вскипел он. — Если подразумеваете меня, то я почту это оскорблением. Я принят при дворе, и никто не обвинял меня в чем-то непозволительном, мадам.

— В любом случае, я считаю, что ваши дочери должны покинуть мой институт. Я советовалась там! — она подняла указательный палец к потолку, намекая на вышестоящие инстанции.

Этот жест вызвал еще большую вспышку гнева у Тютчева.

— Вы советовались? А я только что от великой княгини Елены Павловны. Она решила вопрос в мою пользу, — произнес он, яростно сверкая стеклами очков.

Леонтьева смешалась.

— Вы… Что…

— Да, мадам, не советую вам ослушаться княгиню.

«Скудоумная дура!» — хотел он добавить еще, глядя на злое лицо директрисы, этой вздорной твари, но воздержался.

— А если вы, — продолжил Тютчев повышенным тоном, — надумаете заняться искательством обходных путей, то будьте покойны, я смогу дойти иных влиятельных особо.

Он имел в виду некоего Гофмана¹⁹ — начальника четвертого отделения канцелярии Его Императорского Величества, давнего приятеля и влиятельного чиновника. Когда после взаимных объятий горячась и волнуясь, Тютчев прочел ему вслух письмо от госпожи Пирлинг, тот обещал при первой удобной возможности перемолвиться с императрицей Александрой Федоровной. В данном случае Тютчев поступал как все, и в этом состояло одно из неписанных правил света — на чужие интриги следовало отвечать своими, ибо никому нельзя спускать нанесенных обид.

Мария Павловна на мгновение нахмурилась, но вдруг лицо ее разгладилось, сделалось безмятежным, а затем и приобрело приветливое выражение. В это мгновение ей вспомнилось как перед родами мадемуазель Денисьевой, когда по указанию Леонтьевой персонал Смольного устроил обструкцию обеим Денисьевым — тетке и племяннице, когда их превратили в изгоев и все дело велось к позорному изгнанию из подведомственного учреждения, вдруг произошло нечто необычное.

Императрица Александра Федоровна неожиданно явилась с ранним визитом к ним в институт и пожелала пить чай не с кем-нибудь, а с самой Анной Дмитриевной. Наедине.

Кроме того, Леонтьевой доложили, что императрица нашла Лелю в удручающем состоянии, что она ободрила ее и обещала замолвить словечко перед государем. Не случайно из дворца полетели слухи, что старую Денисьеву отправляют на покой из Смольного, но дают приличный пенсион в три тысячи рублей годовых.

А что если этот щуплый и задиристый господин, сидящий перед ней, взаправду заручился поддержкой августейших особ? Он, конечно, неприятен, строптив, его стоило бы поставить на место, но… Служба, положение при дворе, ее репутация, дороже этих вспыльчивых господ, напоминающих нашкодивших мальчишек. В этой ситуации ей, Леонтьевой, больше жаль мадемуазель Денисьеву, чем Тютчева. Она с сожалением, совсем непритворно, говорила близким подругам: «Ох уж эта мадемуазель Денисьева! Так по-глупому сойтись с Тютчевым, а ведь могла стать фрейлиной и от женихов отбоя бы не было! И добро бы просто роман — кто из нас не грешил в молодости? Но рожать? Помилуй Бог, это же дурно выглядит! Говорят, он поэт, так что ж! Его пьески²⁰ не стоят положения в обществе!»

Она думала: пусть этот господин развратничает в другом месте, а не в ее высоконравственном и благопристойном заведении. Он совратил Денисьеву, однако мог положить глаз и на других молоденьких — смазливых девиц в Смольном хватало.

Теперь же, после беседы старого ловеласа с княгиней Еленой Павловной, положение в корне изменилось, и будет лучше, если она уступит, не станет ссориться из-за пустяков. Возможно, ее время еще придет, и она одержит над ним верх. Сейчас же лучше отступить.

Дочери Тютчева продолжили обучение в Смольном. Более того, труды Гофмана не пропали даром. Императрица распорядилась содержать их бесплатно, а деньги, вносимые отцом в счет платы, вернуть им через год, по окончании пепиньерского класса — всем было известно о стесненных денежных обстоятельствах дипломата-стихотворца.

Встречаясь с Тютчевым, Леонтьева приторно улыбалась, но он знал, что змея готова ужалить в любой момент. Теперь он ждал только одного — когда дочери закончат Смольный и вырвутся из-под опеки злонамеренной и трусливой дамы. И отныне он полностью переменил свое мнение относительно их будущности — нет, не бывать им классными дамами.

Примечания

18

Мужской складной цилиндр (от фр. chapeau — шляпа и claque — шлепок, удар ладонью).

19

Андрей Логгинович Гофман (1798–1863гг.) — статс-секретарь, начальник IV Отделения Собственной Его Величества канцелярии, ведающего богоугодными и учебными заведениями ведомства императрицы Марии.

20

Здесь в смысле стихи.