Отель Калифорния. Сборник новелл и рассказов

Олег Красин, 2022

Сборник новелл и рассказов о современной жизни. В сборник включены разножанровые произведения от фэнтези до личных впечатлений.

НОВЕЛЛЫ

Отель Калифорния

1. Вечер

На Сахалин я прилетел после обеда. Остров встретил меня летним теплом, что в июне здесь было редким явлением. Юркий таксист похожий на уроженца Средней Азии, помог загрузить чемодан, быстро уселся в сиденье водителя, натянув маску.

— Давно приехал? — зачем-то интересуюсь я. — Давно из дома? Киргизия, Таджикистан?

— Не, я местный. Я вообще-то кореец. А что похож на киргиза?

Я пожимаю плечами — для меня все они на одно лицо.

— Куда везти? — спрашивает таксист. Перед поездкой я долго искал подходящий отель, который бы включал в себя завтраки. Что поделать, командировочные расходы в нашей редакции, издающей известный интернет-журнал и агрегатор новостей, были невысоки, приходилось экономить на еде.

— У вас тут недавно открылась новая гостиница, называется «Отель Калифорния». Знаешь, как доехать?

— Даже если не знаю, Навигатор знает, — водитель указал подбородком на смартфон, вставленный в специальное крепление, потом громко произнес: «Отель Калифорния».

«Маршрут построен», — сообщил приятным женским голосом Навигатор, и мы отправились в неизвестность.

Надо сказать, что город не произвел на меня особого впечатления: везде велись дорожные работы, снимали асфальт, засыпали щебень, возили песок. Пыль стояла в воздухе столбом, отчего казалось, что в Южно-Сахалинске работает с дюжину цементных заводов.

Мы ехали долго. Сначала шли малоэтажные дома — здесь вообще не практиковалось высотное строительство из-за частых землетрясений — затем показались заброшенные цеха бывшей промзоны.

«Да, пейзаж не радует глаз», — в тоскливом предчувствии подумал я, представляя какой унылый вид меня ожидает, и не ошибся. Среди промзоны, растянувшейся на добрые пять километров, иногда встречались островки домов, словно в грязном море, полном обломков и всякого мусора, попадались относительно чистые каменные острова, испачканные лишь пометом чаек.

Мой отель оказался одним из таких. Он выступал веселым желтым пятном на фоне серых цехов давно закрытых заводов. С торца к нему примыкало два жилых пятиэтажных дома, имевших общий двор с гостиницей. Там с громкими криками бегали дети, играя в какие-то свои вечные игры. Почему вечные? Потому что и я играл когда-то в такие, а до меня в них, наверное, тоже играли.

«Приехали», — заметил таксист, ожидая денег за поездку.

Я расплатился, нехотя вылез, все еще раздумывая: остаться или поехать в центр, отдать должное бережливости, к которой нас приучал редактор или плюнуть на все и поселиться в удобном отеле с приличным персоналом и едой. Однако соображения экономии все-таки взяли верх. Да, не удастся оттянуться за счет редакции! Главный редактор — суховатый и педантичный Иванченко, никогда не согласится оплатить мои барские замашки. «Ты же не спишь дочкой олигарха! — скажет он. — Откуда эти привычки?» И будет прав — с дочкой олигарха я не сплю.

Мне скоро сорок, за спиной один брак и пара любовниц, и еще случайный секс на каком-нибудь корпоративе с первой подвернувшейся под руку пьяной телкой. А корпоративов было много.

Я поднял голову. посмотрел на фасад четырехэтажного кирпичного здания, на котором размашистыми неоновыми буквами было написано: «Отель Калифорния». Вероятно, в сумраке надпись горит синим цветом, каким светит иногда пламя газовой конфорки на кухонной плите. «Газ бывает опасен, — зачем-то напоминаю я себе, — баллоны имеют свойство взрываться». Впрочем, к чему эти банальности, если уж я решил остановиться здесь.

Собственно, отель я выбрал из-за названия.

Юность и молодость моих родителей пришлась на конец семидесятых. Пинк Флойд, Роллинг Стоунз, Квин, Иглз — композиции с дисков этих и подобных им групп я впитывал с детства и со временем сам стал фанатеть от винтажного рока, как я называю старую музыку. Особенно, конечно, запал на «Отель Калифорния». Что-то в ней было, в этой песне, притягивающее, дьявольское, завораживающее. Вроде и текст так себе—помесь причудливых фантазий, которые обычно рождаются после приема наркоты, о нашествиях зомби, о пиршестве потусторонних сил, безысходности и одиночестве. Темы, очень любимые на Западе. Но эта песня затягивала еще и другим: то ли вокалом ударника Дона Хенли, поющего на пределе возможностей молящим, отчаянным голосом, то ли финальной дуэлью двух гитаристов Дона Фелдера и Джо Уолша, которую я был слушал часами…

Еще раз глянув на вывеску, достаю сигареты, закуриваю, до того, как войти в здание. Перелет был долгим, мои легкие скукожились без привычной дозы никотина. Я вдыхаю дым сигареты, будто вдыхаю живительный воздух после долгой нехватки кислорода. Закончив с перекуром, беру небольшой чемодан — я ведь приехал сюда на сутки, завтра полечу назад, — поднимаюсь по ступеням ко входу.

На ресепшене меня встречает приветливый и смазливый юноша-администратор, просит заполнить короткую анкету, между делом интересуясь:

— А у вас есть тест ПЦР?

— Нет. Но вообще его раньше не требовали, только при выезде за границу, — отвечаю, внутренне напрягшись. — Хотя, я недавно прошел первую вакцинацию. Если нужно, могу показать сертификат на телефоне.

Юноша улыбается:

— Конечно! Только вы его лучше сбросьте на адрес, который написан там, — он указывает на стойку, где под стеклом лежит лист с информацией, в том числе с электронной почтой отеля.

— Хорошо, отправлю! — говорю, продолжая заполнять анкету.

За спиной администратора висит телевизор. На экране два модных рэпера поют ритмичную песню с припевом: “Пошла жара“. Звучит незамысловатый текст о том, что кто-то кого-то берет сзади и целует в шею. Я не очень понимаю — целует он до того, как берет или после, впрочем, мне все равно. Продолжаю писать в анкете свой адрес.

«Пошла жара! Пошла жара!»

Рэперы поют о жаре на Бора-Бора и о том, что они берут девушку, будто она виски-кола. “Как хорошо все-таки развиты хватательные рефлексы у нынешней молодежи!“ — думаю я, и пишу дальше, ухмыляясь тому, что девицы сегодня словно вещи: их все берут, а потом выбрасывают за ненадобностью после использования.

Между тем рэперная фантазия не знает удержу, и они рифмуют слово “трогать“ со словом «похоть». И еще, их интересует чем пахнет эта похоть. Чем-чем, известно, чем. Можно, конечно, бормотать речитативом чем пахнет женщина во время секса, только кому это интересно, кроме мастурбирующих юнцов.

— А другой музыки у вас нет? — спрашиваю я, кинув взгляд на телевизор.

— Чего именно? — услужливо наклоняется ко мне симпатичный мальчик. Наверное, он имеет дикий успех у девчонок.

— Ну, что-то вроде «Отеля Калифорния», — замечаю я. — Ваш отель же так называется?

— Да, но я этой песни не знаю. Кто ее поет?

— Рок-группа Иглз пела в семидесятые.

— Нет, не слышал. Это же старье! Мой хозяин торчит от них, вот и назвал так отель.

Я отдаю заполненную анкету, администратор вручает мне электронную карту для открытия двери номера, скороговоркой поясняет местные правила.

— Ресторан работает? Я видел вывеску, — интересуюсь я между делом.

— Откроется позднее, а раньше открывается бар. Спускайтесь к девяти вечера.

Взяв чемодан за длинную выдвижную ручку, качу его к лифту, чтобы подняться на третий этаж уже под песню Софи Легран «В такси играет медляк». В голове туманно, скорее всего, сказывается длительный перелет, все же разницу с Москвой почти в девять часов трудно игнорировать. Я решил, что до ужина могу прилечь и вздремнуть, а то эти дальние перелеты все смешали в голове.

Номер оказался простым, без изысков, но все в нем было: телевизор, холодильник, электронный сейф за отдельную плату, пару больших потертых кресел возле журнального столика, одинокий стул у массивного деревянного стола. У стены громоздилась двуспальная кровать, прямо не кровать, а сексодром, на треке которого можно весь день получать удовольствие. Кровать эта ждала на свой мягкий матрас, по крайней мере, два или три тела, а не одно. «Сегодня обойдется моим», — решаю я, после чего быстро развесив вещи в шкафу и скинув туфли, прямо в рубашке и джинсах заваливаюсь на кровать.

Просыпаюсь после двенадцати ночи. За окном темно, рядом с жилыми домами горят фонари, освещая пустой двор и детскую площадку. Конечно, детишки уже угомонились и отправились спать, чего не скажешь о взрослых детях. В мое открытое окно доносится музыка с первого этажа, наверное, из бара. Я проголодался, чувствую чертовское желание перекусить и, пожалуй, съел бы стейк средней прожарки в ресторане.

Захожу в ванную комнату, возле умывальника привожу свои взъерошенные волосы в порядок, вглядываюсь в уставшие, полусонные глаза. «Ничего, завтра полетим домой, потерпи немного!» — говорю я себе.

Вообще я прилетел сюда на читательскую конференцию, которая собрала самых известных писателей Сахалина. Мой редактор Иванченко посчитал, что подписчиков журнала следует попотчевать экзотикой далекого востока, наполненного дикими местами и дикими животными.

«Писаки там тоже дикие», — неожиданно пошутил он, человек, обычно не склонный к шуткам.

«А может, ну их нафиг? — вяло посопротивлялся я. — Дикости и в Москве хватает, да и в соседних городах полно. Зачем тащить свою задницу за тридевять земель?»

Но Иванченко сделал строгое редакторское лицо, уткнувшись в экран монитора.

Ресторан отеля был небольшим, почти все столики оказались занятыми. За ними сидели парни и девушки, в основном до тридцати лет, на столах еды было мало, зато много пойла: водка, виски, шампанское, коньяк. В зале висел разноголосый шум, как будто там пировало человек сто. Несколько пар расслабленно кружились в танце — как раз играла медленная музыка. За баром стоял знакомый мне уже администратор с бейджем на рубашке, где было написано стилизованными буквами, такими же, как на вывеске отеля: «Артем». Он продолжал улыбаться всем, но улыбка эта казалась уставшей, какой-то вымученной. В одиночестве у стойки, спиной ко мне сидела на высоком стуле девица с распущенными по плечам черными волосами, в тесном, обтягивающем платье с люрексом.

Подходя к бару, я услышал ее низкий, чуть с хрипотцой голос: «Арти, сделай еще шот».

«Наверное, курит, — со знанием дела отметил я, пристраиваясь на соседний стул. — Таких телок мы повидали и в Москве. И нафиг было тащиться сюда?» Я помянул своего редактора недобрым словом и спросил:

— Артем, стейки у вас есть?

Администратор-бармен поставил перед девицей бокал с виски, повернулся ко мне. Он опять улыбался.

— К сожалению, еда почти закончилась. Если хотите чизбургеры, могу разогреть.

«В этой дыре даже пожрать толком не дадут», — с нарастающим раздражением думаю я.

— Хорошо, неси!

— Не хочешь выпить? — вдруг обращается ко мне соседняя девица. “Выпьешь, и будто кусок мяса проглотил. Виски, как водка — хорошо утоляет голод.

— Говорите словно испробовали на себе, — отвечаю я вежливо. По опыту знаю, что лучше не сближаться со случайными соседями в баре, особенно с женским полом. Обычно после нескольких рюмок или стопок они становятся навязчивыми, заводят ненужные пьяные разговоры, изливают душу. И тогда прощай одиночество, которое не кажется мне лишним после утомительного перелета.

Я поворачиваюсь к девушке, безо всякого стеснения рассматриваю ее. Она выглядит привлекательной. Дал бы ей лет двадцать пять, но не более тридцати. У нее чуть удлиненный нос, темно-карие глаза и черные волосы. Ярко-алые вампирические губы контрастируют с ослепительно белым, почти меловым лицом. Хорошая фигура облачена в плотно облегающее бирюзового цвета платье с люрексом, которое только подчеркивает ее прелести. В числе этих прелестей высокая грудь, не слишком полная, но и не маленькая, тонкая талия, пропорциональные фигуре бедра.

— Вам никто не говорил, что вы похожи на Монику Белуччи? — вдруг спрашиваю я, помимо своего желания. А желание это было одно — не завязывать случайных знакомств.

Девушка громко хохочет, отчего ее черные волосы перекатываются на плечах как волны. Вообще она кажется мне чересчур развязной, этакой девушкой без комплексов.

— Ты не первый, кто заметил, — она наклоняется ближе, чтобы перекричать музыку и до меня доносится запах ее парфюма. — Я Анжела, а тебя как зовут?

— Меня Олег, — отвечаю я и чувствую, как моя решимость остаться в одиночестве с каждой минутой улетучивается. Действительно, какого хрена я буду сидеть один и жрать чизбургер, запивая его виски? Пусть эта овца что-нибудь расскажет о местных красотах, я имею в виду, модные рестораны, где оттягивается молодежь, о тусовках для избранных. Она, судя по ее поведению, вхожа повсюду. Читательская конференция будет завтра, а пока можно расслабиться за счет редакции. И вообще, хорошо бы завести ее в номер и там оттрахать с яростью первобытного дикаря, компенсировав все свои неудачи и разочарования в жизни. Иногда я подозреваю, что женщины нужны мужчинам именно для этого.

— Ты из Армении что ли? — спрашиваю я.

— Почему? — Анжела одним махом опрокидывает в себя виски.

— В Армении модны всякие имена вроде Анжелы, Генриха, Офелии…

Она смеется.

— Предки в молодости тащились от Анжелики маркизы ангелов, был такой французский фильм. Вот и назвали меня, только сокращенно. Вообще, эти выросшие дети страны Советов бывают такими прикольными.

— О чем ты говоришь?

— Смотри на отель! В натуре, какого хрена было называть его этим странным названием? Отель Калифорния! Это похоже на хайп какой-то. Мы что, в Штатах? Нет, мы на Сахалине, в краю суровых и сильных мужчин, Олежик. У нас не забалуешь!

Она напилась и начинает гнать пургу, как любят говорить у нас некие представители власти. Незаметно для себя съедаю пару принесенных Артемом чизбургеров, выпиваю несколько порций виски. Виски, на удивление, кажется настоящим, я чувствую, что пьянею. Анжела со мной шутит, что-то рассказывает, в ее глазах мелькают искры от вращающихся под потолком зеркальных шаров, обнаженные руки она вскидывает над головой и двигает ими в такт очередному рэперскому хиту, звучащему в ресторане.

Я оглядываюсь и вижу народ, отрешенно скачущий под ритм музыки, словно куклы, подвязанные на невидимые нити, конвульсивно дергаются по воле чьих-то сумасшедших рук. «Я сегодня в мизантропическом настроении», — фиксирую свое состояние и в голову неожиданно приходит песня «Отель Калифорния». Как там поется? Некоторые, танцуют, чтобы все вспомнить, а другие, чтобы все забыть.

«Что вспомнить? О чем забыть?» — я тоже незаметно напился и мысли начинают путаться в голове. Поворачиваюсь к Анжеле. Она продолжает танцевать руками. Эти руки как молнии мечутся над головой, завораживают, возбуждают, а черные глаза смотрят на меня безотрывно, не мигая. Или мне кажется? Нет, таких девушек в московских барах я не встречал.

Сколько сейчас времени? Я пришел около двенадцати ночи. Смотрю на часы — без четверти четыре. Блин, уже скоро утро! За это время я почти выпил бутылку виски, выкурил пачку сигарет. А ведь в десять начало долбаной конференции.

Между тем Анжела приближает свое лицо к моему и смотрит на меня в упор, черными бездонными глазами. Она ничего не говорит. «Это может быть рай или ад», — опять на ум приходят слова из легендарной песни Иглз. Ее рука ползет по моей коленке пока не приближается к ширинке.

— Пойдем в твой номер! — наконец, предлагает она. Мне кажется, что хрипотца в ее голосе усиливается, и она, пожалуй, сильно возбуждена.

— Пойдем! — безвольно соглашаюсь я, ощущая полное бессилие, точно попал в руки всемогущей ведьмы.

В гостиничном номере мы сбрасываем с себя одежды, бросаемся на кровать. Я целую ее в губы, шею, кусаю большие, похожие на горошины соски. Мои пальцы исследуют все ее отверстия, ласкают, гладят их, а она проводит по моему телу острыми длинными ногтями, вызывая в нем дрожь и безумное желание.

— У тебя блондинчик, такие синие глаза. Ты не вставил себе специальные линзы? — неожиданно она тянется ко мне, к моим глазам, которые я инстинктивно прикрываю, и двумя большими пальцами жмет на них, словно пытается выдавить из меня глазные яблоки.

С силой отбрасываю ее руки: — Дура!

Она хохочет хрипловатым голосом, как будто ей до смерти нравятся такие безумные шутки.

— Я сяду сверху, — уже спокойнее предупреждает она, но сначала мы переворачивается и оказываемся в известной позе шестьдесят девять. Опять возбуждаем друг друга языками, опять в ход идут руки. И вот она на мне, начинает ритмично двигаться, подпрыгивать. Ее ноги широко разведены, груди летят в разные стороны, в наступающем рассвете видны струящиеся по плечам волосы. Мы кончаем и проваливаемся в сладкий туман. Но ненадолго.

— Давай повторим? — предлагает она, впрочем, не ожидая моего согласия.

«Это ведьма, — вдруг понимаю я. — Я попал в руки ведьмы». Так я думаю, но ничего поделать с собой не могу. Мы начинаем снова. Она становится на четвереньки в позу собаки, а я пристраиваюсь сзади, как в песне рэперов, которую слышал вчера, при заселении в отель.

2. Утро

«А сейчас со своим рассказом «Люди на время» перед нами выступит Анжела Кораблева».

Я сижу полусонный на читательской конференции, проводимой на площадке областной научной библиотеки Сахалина. Вокруг расселись маститые сахалинские писатели — по большей части бородатые дядьки, от которых веет экзотикой лесистых сопок и бродящих по ним медведей. Меж этими мастерами слова разместились юные школьницы и менее юные студентки, разбавившие пестрыми летними платьицами джинсовые мужские ряды. Девушкам ужасно хочется или стать знаменитыми авторами, или хотя бы приблизиться к настоящим, ощутить мыслительную ауру творцов художественного слова.

Несмотря на свое сумеречное состояние, от которого я все еще не могу прийти в себя, ко мне возвращается привычный иронический настрой. В голове возникает провидческая цитата Оскара Уайльда: “В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто“.

Да, читателей сегодня в зале полно.

Я вспоминаю как перед началом конференции мы дружной толпой отправились в сквер имени Чехова, чтобы почтительно постоять возле памятника Антону Павловичу. Смирный Чехов присел, держа в руках шляпу и ностальгически глядя вдаль. Видимо, он прикидывал, когда ему можно будет, наконец, свалить с острова и отправиться прямиком в Гонконг, где его ожидали китайские проститутки. По крайней мере, о встрече с ними он упоминал в своих письмах. Там, возле Чехова, оставшись один, я спокойно выкурил сигаретку, прежде чем отправиться отсиживать задницу.

Завсегдатаям этого мероприятия и его дежурным участницам меня представили походя, между делом. Действительно, зачем тратить время на посланца малоизвестного на Сахалине интернет-журнала, пусть даже приехавшего ради такого события из Москвы. Впрочем, я не в обиде, чужое внимание, мне точно сейчас не нужно.

После нескольких пишущих читательниц вдруг пригласили выступить Анжелу. Вчерашнюю свою знакомую, с которой провел бурную ночь, я поначалу не узнал. Перед нами явилась скромная девушка в джинсах и короткой розовой майке. Ее черные роскошные волосы были забраны в пучок на затылке, глаза скрыты за обыкновенными очками для чтения, разительно изменившими лицо. Из-за них она стала похожа на учительницу младших классов, скромную и ответственную девушку. И конечно, никакого люрекса, никаких голых, воздетых к небесам соблазнительных рук, никаких вампирических губ, никакой Моники Белуччи.

Она начинает читать, но я отключаю мозг и предаюсь воспоминаниям о прошедшей ночи. Неужели эта девушка была со мной в постели? Да, пожалуй, была! Я невольно потираю ноющее колено правой ноги. Уже под самое утро, когда пришла пора подняться с постели и умываться, я отправился в туалетную комнату. Там находилась вполне себе приличная душевая кабина — не ванная с пластиковой шторкой и не кабинка, в которой с трудом можно повернуться, а угол, отгороженный двумя стеклянными дверцами. Кто бы мог ожидать такой роскоши от третьесортного отеля!

Я зашел внутрь, открыл воду. Струйки сначала прохладной, освежающей, а потом все теплеющей воды полились на мое тело. Постепенно я начал приходить в себя, намылил гелем голову и тут услышал шорох двигающихся по пазам дверей, почувствовал приток холодного воздуха.

«Думал брошу тебя одного?» — раздался знакомый с хрипотцой голос. Ее руки обвили меня сзади, она плотно прижалась ко мне, и я опять, в который раз за это время почувствовал в себе неуемное желание. Из-за пены я не видел ее лица, но хорошо его представил: ее раскрытый от удовольствия рот, запрокинутую назад голову, ее распахнутые, ничего не видящие глаза. Мне хотелось смыть пену с лица, но она остановила: «Не надо, так прикольней!»

Нащупав плечи Анжелы, я хотел повернуть ее спиной и войти сзади, но произошел комичный случай — из-за неловкого движения я поскользнулся, упал на мокрый пол и больно ударил колено. Ушибленное место теперь болело, его я потирал, сидя на конференции. «Наверное, синяк вскочил», — констатировал я. Ничего, на любовном фронте это не самая большая потеря, которая может случиться. Гораздо больнее, когда разбиваются сердца.

Зал между тем погрузился в полную тишину. Звучный голос Анжелы рассказывал нечто интересное. Я отвлекся от своих мыслей, попытался вникнуть в смысл ее истории. Она была о неких людях-айнах, живших на берегу местной реки Аксакай. Как я понял, река текла где-то на севере острова. «Кажется, это история об охотниках-рыболовах Сахалина, о местных обычаях и причудах», — иронично предположил я с чувством некоего превосходства жителя из столицы, причастного к писательству. Однако, затем стал слушать внимательнее, отбросив скепсис.

Анжела рассказывала о том, что на берегу этой самой реки жили не просто люди, это были люди-однодневки. Спокойный низкий ее голос, казалось, лился из самих глубин загадочного острова, он завораживал, приковывал внимание и не отпускал. Я начал припоминать откуда мне известно о людях-однодневках и вспомнил вдруг о древних философах, римлянах и греках.

Когда-то давно мне хотелось найти у них что-нибудь о сексе, но там была лишь одна заумная хрень. Так вот об этих необычных людях упоминал Аристотель, который писал о реке Гипанисе, что течет в Черное море с Европейской стороны. Возле нее и жили эти самые люди. Как я выяснил, Гипанисом греки называли Южный Буг, а люди звались однодневками, не потому что были примитивными и поверхностными в интеллектуальном плане, а потому что жили от заката до рассвета. В течение дня они стремительно проживали свою жизнь и если утром, на восходе, были младенцами, то к закату становились глубокими старцами.

Эта изумительная краткость, сжатость жизни, заставляла, судя по рассказу Анжелы, жить их на полную катушку, ни в чем себе не отказывать. «Девица ударилась в философию», — привычная ирония вернулась ко мне.

Главный герой ее рассказа — мальчик, еще не перешедший в юношеский возраст по имени Ланц. Он был некрасивым и тихим, на него никто не обращал внимания. Братья его, успешные и ловкие охотники, умело ходили за соболями, что позволило им собрать нужное количество шкур в уплату за невест и удачно жениться. Одному только Ланцу не везло и не везло. И вот, когда он забрел как-то в гущу леса, ему явилось видение, в котором старуха-прорицательница дала совет подняться на одну из сопок, найти там хижину и войти внутрь.

«Там будет тебя ждать горная женщина», — раскуривая трубку и громко покашливая, сообщила старуха.

«Она медведица?» — несмело поинтересовался Ланц, поскольку по преданиям айнов горными людьми назывались медведи.

«Ты сам все увидишь», — таинственно заметила старуха и исчезла.

Ланц отправился на вершину ближней сопки и, действительно, обнаружил одинокую хижину. Когда он открыл дверь, то увидел сидящую к нему спиной медведицу. Почувствовав человека, та заворчала, начала поворачиваться и только в этот момент со спины ее слетела медвежья шерсть, а длинная морда с оскаленной пастью на его глазах превратилась в девичье лицо. Когда же она полностью к нему повернулась, то он увидел, что перед ним сидит миловидная девушка.

«Меня зовут Азук, — назвалась она. — Я знаю, что ты Ланц. Иди ко мне нам надо успеть до заката».

Когда Ланц подошел, Азук встала, откуда-то появился медный таз с теплой водой в форме лодки, она сняла с него одежды, принялась осторожно обмывать. С каждым взмахом ее руки Ланц становился все старше—делался сначала юношей, потом парнем. А когда она стала расчесывать его голову костяным гребнем, то у него начали быстрее росли волосы, покрывая густой шапкой голову. Так он становился мужчиной.

«Теперь идем на нары», — потянула его Азук на приготовленную заранее кровать из еловых веток. И там они лежали и любили друг друга до самой смерти.

Анжела закончила рассказ, обвела слушателей долгим взглядом, который из-за очков, наверное, некоторым показался строгим взглядом учительницы, проверявшей домашнее задание у первоклашек.

«И в чем мораль? — подумал я усмехаясь. Надо трахаться как кролики пока живешь? Так что ли? Жизнь слишком коротка, чтобы о чем-то переживать и чего-то добиваться. Лежи в постели с женщиной и будешь счастлив».

— Благодарим Анжелу за прекрасный рассказ, — тем временем произнесла модератор конференции. — Надеюсь, что вопросов не возникло, все и так понятно.

— Они умерли прямо в постели? — громко уточняю я, привлекая к себе внимание.

Анжела отыскивает меня взглядом, не подавая виду, что мы знакомы.

— Да, — отрезает она, — умерли, чтобы родиться снова.

— Мне помнится, — я не унимаюсь, — люди-однодневки жили возле Южного Буга. Как они попали на Сахалин? Рейсом Аэрофлота?

Анжела, хотя и должна злится на мои провокационные вопросы, но не подает виду. Ее лицо холодно, равнодушно, и тем не менее на нем заметен оттенок презрения.

— У людей подобных вам, — парирует она, — отсутствует фантазия, хотя и считаете себя писателем. Вам непонятны эмоции, для вас важны только фейковые новости.

В зале раздается легкий шум, удовлетворенные возгласы, вероятно местная творческая элита посчитала, что Анжела ловко отбрила этого писаку, неизвестно зачем зарулившего к ним на остров.

— У вас еще есть вопросы? — спрашивает меня модератор.

Я отрицательно качаю головой. Какие к черту вопросы, если Анжела повернута на сексе и вся ее философия крутится вокруг мужских и женских гениталий. «Тут все что ли такие?» — возникает у меня нетривиальный вопрос. Может природа Сахалина так воздействует на людей? Не зря же Чехов писал, что на острове, рожают даже старухи и бесплодные женщины, которые не надеялись иметь детей в России.

Тем временем Анжела идет прямо ко мне, садится рядом на свободный стул. Как ни в чем не бывало она улыбается, хотя заданные мной вопросы должны были ее взбесить. Они простительны для любого постороннего человека, какого-нибудь московского литературного сноба, но не от любовника, который провел с ней ночь. Я сам чувствовал странность своего поступка. Что это было? Раздражение от ее манеры говорить, одеваться под учительницу или, на самом деле, недовольство рассказом, содержащим, на мой взгляд, примитивную философию?

— Тебе, правда, не понравилось? — спрашивает она, и вдруг опускает руку на мое колено, которым я больно ударился. — Разве мой рассказ не клевый?

Она сжимает колено в самом больном месте. Я морщусь, пытаюсь оторвать ее руку, но не тут-то было, она вцепилась в мое тело как клещ.

— Понравилось, понравилось! — сквозь зубы цежу я. — Убери свою гребаную руку!

Анжела, наклоняется ко мне, отчего я ясно вижу, что глаза у нее сделались острыми, колючими глазами-булавками, смотрит на меня не мигая, а потом говорит совершенно спокойно:

— Ну вот, значит прикидывался. А я такая думаю, зачем? Хотел меня позлить, дурачок? Ты очень странный! — Она, наконец, освобождает мою коленку и продолжает, все еще злясь: — У некоторых рот грязнее, чем член, знаешь об этом?

Я хочу ответить ей в том же духе, что-то грубое, неприятное, но сдерживаю себя. А она вдруг меняет тему.

— Ты раньше у нас бывал? Я тебе устрою экскурсию. Поедем после обеда со мной на пороги.

— Какие еще пороги, с ума сошла?

— Пороги у нас одни — Быковские.

— Отстань, у меня после обеда самолет в Новосибирск, а там пересадка до Москвы.

— Самолет подождет. А я, нет! — довольно самоуверенно заявляет она.

В моей голове вдруг возникает Дон Хенли — ударник и вокалист Иглз. Он бьет по барабанам ударной установки и поет о том, как едет по пустынному шоссе, как его донимает запах colitis в машине. Colitas, как я вычитал, это растение в Мексике, содержащее коку. Неужели «Отель Калифорния» — песня о кокаиновой зависимости?

«Ты можешь войти в это место, а выйти не сможешь», — поет дальше Хенли. Но какое отношение это имеет ко мне, я ведь не наркоман и не собираюсь им стать.

Я смотрю на Анжелу, снявшую очки, чтобы протереть их салфеткой и опять вижу в ней Монику Белуччи, коварную кареглазую красавицу, ведьму. Вот оно! До меня начинает доходить. Это она, Анжела, моя кокаиновая зависимость, это от нее я не могу оторваться, это в нее как в отель я зашел, а теперь не могу выйти.

«Тварь! Сука! Бл..дь!»

Я мечусь по номеру, сваливаю на пол стул, тыкаюсь в неудобно стоящее кресло, бью что есть силы кулаком в стену — хорошо, что она не из гипсокартона, а то пришлось бы платить за ущерб. Я в ярости, вышел из себя, потому что не смог отказать ей, проявил непросительную слабость для меня, опытного мужчины, имевшего не одну любовницу. Я будто вышел из боя с тяжелыми ранами, невзначай нанесенными нежной рукой девушки-киллера. Лузер, просто лузер — вот кто я! И что в ней такого? Что?

Я опять мечусь по комнате точно зверь в клетке. Включаю телевизор, чтобы посторонними звуками отвлечь себя от гнетущих мыслей. Приятный диктор, чем-то похожий на администратора Артема, вещает о погоде, о местных новостях.

Кстати, об Артеме или как его звала Анжела, об Арти. Анжела заедет за мной в обед, и мы отправимся в местный суши-бар «Хоккайдо», что возле японского консульства, а оттуда к порогам. Но раньше мне надо поменять билет на завтра, ведь сегодня покинуть Сахалин не удастся. В этом я рассчитывал на помощь Артема. На мой зов он является без задержек, как всегда, в безупречном костюме в белой рубашке и надетой на лицо белозубой улыбке. На видимый беспорядок вроде опрокинутого стула и разбросанной повсюду одежды, он не обращает абсолютно никакого внимания.

— Мне надо поменять билет на завтра до Москвы, — я говорю ему, пытаясь изобразить приятную улыбку, хотя внутри меня все клокочет.

— Без проблем, — отвечает Артем. — Прямой рейс или через Новосибирск?

Я прикидываю сколько у меня осталось бабок и спрашиваю:

— Какой дешевле?

— Через Новосиб, но там дольше добираться до Москвы.

— Давай туда. Поможешь мне?

— Без проблем, — опять повторяет Артем и добавляет: — Вы же не забыли, что нужно доплатить за номер?

— Я все оплачу вечером!

А будет ли он, этот вечер? У меня уже нет уверенности. На ум приходит рассказ Анжелы о людях-однодневках. Отправляюсь в ванную и там осматриваю себя, свое лицо. Сколько мне? Сорок или больше? А может уже шестьдесят? Я гляжу пристальнее, пытаюсь отыскать седые волосы на голове, в бровях, ищу морщины, которые могли появится у меня на Сахалине. Ничего нет.

Но почему же я так устал?

3. Полдень

В полдень мы подъехали к суши-бару «Хоккайдо» на Коммунистическом проспекте. Анжела довезла нас туда на праворульной “Мазде“, что заставило меня немного напрячься, ведь после девяностых я от таких тачек совсем отвык. Было довольно странно ехать на месте водителя, когда кажется, что встречный поток машин обязательно должен зацепить тебя за бок.

Она опять поменяла облик. Теперь это была не Моника Белуччи и не скромная учительница начальных классов. На ней надет брючный серый костюм, словно она собралась провести ланч с японцем из консульства за деловыми переговорами, на шее висит серебряный кулон на цепочке. В нем я рассмотрел искусно вставленный янтарь, который, вероятно, был местным. Янтарь казался крупным, и едва луч солнца попадал на него, он издавал теплый желтый свет.

Губы у Анжелы тоже выглядели теперь скромнее. Она нанесла на них не ярко-алую, вызывающе алармисткую помаду, а темно-красную, спокойного цвета, вполне соответствующую ее новому образу.

Распорядитель в зале повел нас к свободным местам, которые оказались на втором этаже. Там было вполне уютно — невысокие столики и такие же скамьи возле них. Вроде бы все это копировало японский стиль, изобретенный малорослыми жителями страны восходящего солнца. Когда мы сели, то обнаружилось, что сверху на меня дует неуемный кондиционер, который почему-то не регулирует поток холода. Предусмотрительный распорядитель дал нам пледы, чтобы мы набросили их на плечи. Однако я вижу, что Анжела не боится замерзнуть, она положила плед рядом на скамью и занялась меню, выбором японских блюд. Их оказывается много, все хочется попробовать.

Подошедший официант приготовил блокнот, Анжела принялась выбирать.

— Давай возьмем крабовый салат «Бальзамик» на двоих, — предлагает она, мило улыбаясь. Анжела сейчас сама любезность, и я мог бы поверить в ее безупречную воспитанность, если бы не помнил ночное неистовство в постели или злые глаза-булавки, когда я ее доставал на конференции.

— Хорошо! Бери все, что хочешь. Я не силен в японской кухне.

— Тогда закажем еще два мисо-супа с креветками, из горячего я тебе возьму карри-райс со свининой, а себе лосось с соусом териаки. И конечно пару сетов суши, вот эти — «Микс» и «Окинава».

— В тебя все это влезет? — удивляюсь я.

— Я привыкла много есть, на моей фигуре не заметно. Еще, принесите нам саке, — добавляет она, глядя на официанта. — Это, пожалуй, все.

Официант торопливо уходит, удивленный непомерным аппетитом моей спутницы. Я тоже удивлен.

— Да, люблю поесть, — признается Анжела. — Мой мужчина всегда этому удивляется. Он сам большой, но я ем наравне с ним.

— Правда?

Я привстаю из-за столика, чтобы оглядеть фигуру девушки, словно до того ее не видел, причем, тонкая талия Анжелы удивляет меня куда больше, чем наличие мужчины, о котором до этого мне никто не говорил. А может меня удивляет и не аппетит ее вовсе, возможно впечатляет ее жажда жизни, которая кажется мне недоступной. Наверное, я, действительно, старею как в рассказе Анжелы старели люди-однодневки юноша Ланц и девушка Азук. Только те за сутки перепробовали все, что смогли, в отличие от меня.

Я мрачно жду, когда принесут малоградусное саке — им вряд ли можно развеять мое настроение. Как же она все-таки достала своим рассказом! Достала так, что даже внезапное появление у нее таинственного поклонника меня не интересует. Тем не менее, я спрашиваю:

— Твой мужчина тебя не заревнует, особенно после вчерашней ночи?

— Он не мой, он просто мужчина. У каждой женщины есть такой.

— Серьезно? — я не подаю виду, что минутой раньше упомянутого ею мужчину она называла своим. Что поделать если женская логика для нас, мужчин, часто выглядит загадкой. — Так тебе нужен мужчина для жизни или для секса?

— Секс — это и есть жизнь.

— Опять философия, — ухмыляюсь я, — философия сомнительного свойства, как в твоем рассказе. Вообще, мне кажется человек-однодневка — это я, приехавший в командировку на один день. Мне нужно потусить, оторваться и променять свою никчемную жизнь на одну ночь с телкой вроде тебя. Вот о чем стоило написать, а не чудесную историю о чудесных мальчике Ланце и девочке Азук.

Все это я говорю насмешливым тоном, нисколько не боясь ее обидеть, говорю, а в голове укореняется мысль: «Зачем я сдал билет? Надо было брать чемодан с собой, отсюда валить в аэропорт. Что я здесь делаю? Командировка закончена, гостеприимный отель Калифорния прощается со мной. Эта рок-звезда, этот гребаный Дон Хенли врал, что из него нет выхода. Есть! Я уже его покинул, я почти свободен. Сейчас пообедаю и все!»

Мне кажется, что Анжела утратила власть надо мной. Я и сам не пойму, когда это случилось. Может час назад, а возможно минуту, едва она упомянула о другом мужчине, словно хотела подчеркнуть, что я у нее не единственный, таких как я много на каждом углу. Да что там на углу, на каждой помойке. А раз много, то и мне нечего держаться за нее, ведь у меня тоже есть выбор.

Я смотрю на Анжелу, вижу, что после моего дерзкого замечания в ее карих глазах разгораются угольки гнева. Еще немного и она опять превратится в мстительную ведьму, забудет о своем новом образе деловой женщины, пришедшей на ланч вместе с гостем из консульства. Официант меж тем приносит два мисо-супа с креветками. От них аппетитно пахнет, и мы молча принимаемся за еду. У каждого в голове бродят свои мысли. Какие в моей — я знаю, а вот что у нее на уме?

Следом за супом на нашем столике появляется саке и суши. Японское рисовое вино пью только я — она за рулем. Мы стараемся не глядеть в глаза, она ест суши деревянными палочками, а я попросил вилку.

— Мы ведь не случайно встретились, ты это знаешь? — неожиданно спрашивает она.

— Опять какая-нибудь эзотерическая ерунда доступная только посвященным?

— Ты не понимаешь. Мы проживем свою жизнь, умрем и родимся заново.

— Ну и что?

— Тогда мы встретимся вновь и уже не расстанемся, ведь мы созданы друг для друга.

Я с сомнением смотрю на нее. Созданы друг для друга? Серьезно? Мягко спрашиваю ее, чтобы не обидеть, хотя эта мягкость, скорее всего, происходит от саке:

— С чего ты уверена, что мы созданы друг для друга? Мы трахались только одну ночь и уже все, созрели?

— Иногда достаточно одной…

А может она и права: возможно, меж нами что-то есть. К примеру, я должен сейчас сидеть в аэропорту, а сижу здесь. Почему? Я не отвечаю, раздумываю, наливаю саке и пью. Саке, конечно, при нашем разговоре не помощник, я был выпил сейчас виски.

Она говорит, что родимся заново, что вновь встретимся и уже не расстанемся. Но кто знает, кто поручится за такой расклад? И вообще, все это походит на глупые девчачьи сказки о вечной любви, которую все они ждут с детства.

— У тебя остыл соус, — замечает она, — холодным его есть невкусно.

— Ага! — бормочу я и торопливо ем свинину, макая ее в густую, приятную на вкус коричневатую жижу. Остывший соус вдруг ассоциируется у меня с остывшими чувствами к Анжеле, с тем, что я освободился от ее магии. А может все это иллюзии: моя свобода, отель Калифорния, вообще этот остров Сахалин? Мыли хаотично перемещаются в голове, словно их кто-то тасует как колоду карт — беспорядочно и непредсказуемо.

Мне хочется курить. Наверное, надо выйти на улицу, вдохнуть дым, очистить мозги. Это я и делаю, оставляя Анжелу одну. У входа в суши-бар никого, только теплый ветер составляет мне компанию. Я закуриваю, пуская струи дыма в пространство. Рядом останавливается «Ниссан», из которого выходят парень и девушка, тоже приехавшие в ресторан. Из открытого окна машины до меня долетают слова песни Shouse «Love Tonight». Дуэт из Австралии поет о том, что когда тебе одиноко, стоит протянуть руку и ты не останешься один.

Я помню эту песню, у нее замечательный припев: “Все, что мне нужно, это твоя любовь“. Наверное, под действием звучащей музыки и слов, говорящих, что от одиночества есть только одно средство и это любовь, я начинаю думать по-другому. Мы с Анжелой одиноки каждый по-своему и, выходит, перманентное одиночество толкает нас на безумные поступки в поисках развлечений. Оно же и лишает нас шанса на счастье. Но лекарство здесь… Я притормаживаю бег своих мыслей.

«Это то, о чем говорит Анжела — выходит, нам надо быть вместе?»

Возвращаюсь назад. У нее холодное, равнодушное лицо, поскольку наш разговор зашел в тупик, над столом висит отчуждение и безысходность. Передо мной — остывший недоеденный карри со свининой, недопитое, чуть теплое саке. Анжела, конечно, может быть недовольной, ведь она призналась в любви ко мне, а я раздумываю, увиливаю, недоговариваю. И вдруг я неожиданно говорю по-английски:

— Все что мне нужно, твоя любовь сегодня ночью.

Ее брови взлетают вверх, она снова улыбается, но не официальной деловой улыбкой, а тепло и радостно.

— Я ходила на курсы английских переводчиков, — сообщает она, в ее голосе звучит знакомая хрипотца, наверное, от волнения. — Ты хочешь мою любовь сегодня вечером?

Конечно, хочу! Однако сейчас я слишком прямолинеен, вернее, выгляжу таким, а это реально глупо. Есть шанс еще все исправить, сказать, что просто так болтанул, пошутил, чтобы показать свое знание английского. Но себя не обманешь и, произнесенные слова вырвалось не случайно. Может космос, который меня окружает послал сигнал мозгу, а мозг направил импульс языку? А может и космос здесь не причем, а это все она, Анжела, которая захотела услышать нечто определенное от меня. Она, ведь, ведьма!

Не дождавшись ответа, Анжела продолжила:

— У нас есть время до порогов, давай сгоняем куда-нибудь. Я знаю одно хорошее место, смотровая площадка откуда виден весь Южно-Сахалинск. Ну что, двинули?

Она говорит весело улыбаясь, показывая, что ее настроение улучшилось.

— Ты поедешь в костюме? — зачем-то интересуюсь я.

На самом деле мне все равно, я уже смирился с ее причудами, включающими смену настроения вместе со сменой одежды. Так в древнегреческом театре актеры, чтобы не заморачиваться с вхождением в образ для лучшего исполнения роли попросту надевали маски комиков или трагиков. И надо сказать, зрители не возмущались. Вот и я не возмущаюсь. Тем временем Анжела заговорщицки мне подмигивает, оставляет деньги вместе с чаевыми официанту, и со словами: «Подожди меня здесь», отправляется к своей машине.

Со второго этажа через стекло мне видно, как она открывает багажник, достает оттуда небольшого размера чемодан, какой обычно помещается на полку ручной клади в самолете, возвращается в ресторан, но не ко мне. Она отправляется прямиком в женский туалет.

«Зачем ей чемодан в туалете?» — лениво размышляю я, человек, отдавшийся воле событий. В конце концов, случившееся со мной можно рассматривать как невинное приключение, вроде тех, что бывали на корпоративах, когда после знакомства с подвыпившими и ставшими доступными девчонками я занимался с ними оральным сексом в туалете. Ну и, конечно, не только оральным. Зато мне было не одиноко.

Туалетная загадка раскрывается довольно скоро — Анжела появляется в другой одежде. Она переоделась в белую майку с короткими рукавами, светло-желтые свободного кроя брючки-чиносы, белые кроссовки, длинные рукава теплой кофты завязала на поясе, слегка прикрыв ею бедра. «Значит она уже другая, — предположил я. — Деловой стиль упрятан в чемодан».

— Прекрасно выглядишь, — делаю ей комплимент. — Всегда возишь запасной набор?

Ее глаза на мгновение превращаются в колкие булавки, вероятно от мысли, что я опять смеюсь над ней. Однако она быстро овладевает собой.

— Я привыкла планировать день, в отличие от некоторых.

— Ну я-то свой тоже спланировал, и должен быть в аэропорту.

— Почему же ты здесь?

Действительно, почему? Ладно, не буду толочь воду в ступе. Мы отправляемся к смотровой площадке, и я опять сижу в машине на пассажирском месте спереди, невольно подобрав ноги. Не доезжая метров триста, останавливаемся.

«Отсюда пойдем пешком, проезд закрыт», — сообщает Анжела.

Я выхожу, подставляя лицо ветру. Здесь над городом он гуляет свободно, летает между сопок, поднимается к небу, ему ничто не мешает. Кстати, о небе. Я смотрю вдаль и невольно останавливаюсь. Там, где далекие, с сизым оттенком, зеленые пригорки и сопки на горизонте теряют четкие очертания, плавно растворяясь в вышине, я вижу, как над ними зависает плотная в несколько километров пелена бело-серых облаков. Но не это привлекает мое внимание—над облаками высится темная гора, уходящая острием вверх. Как будто мне на мгновение открывается тайна мироздания, и я созерцаю место бога, место откуда он правит миром.

У меня захватывает дух.

«Чего ты остановился? Пойдем! — кричит Анжела, ушедшая вперед, она энергично машет рукой, подзывая к себе. — Давай, быстрее, а то может пойти дождь».

Я торопливо иду, почти бегу, догоняю ее, продолжая думать об увиденном. Да, надо признать, Сахалин необычный остров, и не зря Антон Павлович тут заторчал на целых три месяца. Наверное, он, как и я разглядел здесь что-то удивительное, завораживающее, странное. Может здесь, на Сахалине, колыбель бога? Может отсюда все началось на земле?..

Смотровая площадка оказалась полна народу, хотя и был рабочий день. Мы пробрались к самой железной решетке, ограничивающей дальнейшее движение вперед. И немудрено, там был крутой спуск, почти обрыв. Город расстилался перед нами, закрытый дымкой, которую не могли рассеять даже прямые лучи солнца, падающие с высоты.

Я вспомнил об облачной горе бога, оглянулся, но ее уже и след простыл. Толстый пирог белесых облаков навис вдалеке над сопками, не оставляя шансов увидеть за ними его жилище. А мне так хотелось показать эту гору Анжеле, узнать какие ассоциации увиденная картина вызывает у нее. Вместо этого Анжела вдруг властно притянула меня к себе и, не обращая внимания на стоявшую вокруг публику, впилась в мои губы. Я с трудом отодвинулся:

— С ума сошла! Кончай! Ты что совсем отмороженная?

— Конечно! Я такая и есть!

Анжела хохочет будто пьяная, словно не я пил саке, а она. Замечаю, что публика понемногу отступает от нас. Первой какая-то мамаша уводит своего мальчика, потом отходят другие. Вокруг нас уже никого, мы одни.

— Хочешь, перелезем и прыгнем вниз вдвоем? — предлагает она.

— И нафига?

— Ты скучный и ничего не понимаешь! — она говорит, насмешливо растягивая слова, немного поддразнивая меня. — Мы с тобой стареем, а день скоро закончится. Зачем нам ждать смерти стариками? Умрем молодыми!

— Как хиппи в шестидесятые? — я тоже стараюсь говорить шутливо. Это ведь игра и все несерьезно.

— Ага! Если прыгнем сейчас нам будет… — она останавливается как бы что-то подсчитывая в уме, — примерно сорок пять.

— А для меня нет разницы, — бодро уверяю ее, — я готов умереть и в восемьдесят.

— В восемьдесят? — Анжела презрительно рассматривает меня как мелкую букашку, медленно ползущую по столу. — Но тогда мы не сможем заниматься сексом.

— Что у тебя все крутиться вокруг секса? Жить без этого не можешь?

Я начинаю раздражаться, а Анжела шутливо толкает меня в бок:

— Дурачок, какой ты дурачок! Поедем к тебе в отель, в твой фейковый отель Калифорния. Там ты будешь меня трахать сколько сможешь, у нас есть два часа до порогов.

— Хорошо! — соглашаюсь я, услышав о заманчивом предложении. — А почему фейковый?

— А ты что не понял? Там же все не настоящее, не отель, а мем. Передача изображения в новом контексте.

— Чего-чего? — я удивленно взираю на нее. — Ты где этого нахваталась?

— Походишь на наши читательские конференции еще не то услышишь!

— И не собираюсь. Мне домой пора.

— Домой успеешь. Сначала заглянем с тобой в бездну… Пока не умерли от старости.

— Куда?

Она неприятно шутит в последнее время, ее шутки совсем не смешат. И вообще, она излишне возбуждена, пока едем в отель, трещит без умолку как сорока. Я начинаю сомневаться, что мы на самом деле едем заниматься сексом. Как будто она приняла что-то легкое: выкурила косяк или съела кексик с травкой, и они не мешают ей вести машину, но охренительно возбуждают.

Ее возбуждение не проходит, и когда мы оказываемся в холле отеля.

«Арти, — кричит она администратору Артему, — хочешь с нами? Замутим тройничок?»

Артем сдержанно улыбается, затем наклоняется к столу, делая вид, что занят работой. Я благодарен ему за это — нечего подыгрывать отвязной Анжеле. Мы поднимаемся в мой номер, быстро раздеваемся и оказываемся на сексодроме. Еще мгновение, покрывало сброшено в сторону, одеяло лежит на полу, а я сверху на ней. Мы яростно кусаем друг другу губы, тыкаемся во рту языками, словно хотим попасть ими в гортань, потом я подкладываю подушки под ее зад.

«Давай, начинай!» — требует она, и я приступаю. Двигаюсь все быстрее, стоя на коленях перед ней. Мне видно ее всю, начиная с курчавых темных волос на лобке, ее качающихся в такт грудей, открытого рта и страдальчески сомкнутых бровей над закрытыми глазами. Она тихо стонет, мотая головой из стороны в сторону, чем еще сильнее заводит меня.

«Быстрее, я сейчас кончу!» — почти выкрикивает она, ускоряя мое извержение.

Падаю на нее весь в испарине, но по опыту предыдущей ночи знаю, что еще ничего не кончилось. Блаженно лежу рядом, скатившись с нее, никакие желания не посещают мое бренное тело — только бы вот так еще полежать немного, бездумно и отрешенно. Но ведь ведьма от меня не отстанет.

— Ты чувствуешь старость? Видишь, как мы с тобой постарели? — спрашивает она, поглаживая мое естество, опять набухающее пульсирующей силой. — Мы скоро умрем, и это будет на закате.

— Не болтай ерунды! — я отталкиваю ее навязчивую руку, сажусь на кровати — своими причитаниями о скорой смерти она отбивает всякое желание.

— Испугался, милый? Не бойся, мы умрем быстро и нам будет хорошо!

Она лежит, раскинув в стороны ноги и руки, похожая на гигантского розового кальмара с щупальцами, опутавшими мою душу.

— Несешь всякую хрень, Анжела, — бормочу я, не глядя на нее. Мое настроение портится, и кажется, будто ее щупальцы высосали меня всего, выпили изнутри, отчего на кровати сижу не я, а лишь моя пустая оболочка.

— Ты чего такой грустный? Разве нам не хорошо вместе? — с томной ленивостью спрашивает она.

— Потому что ты все время говоришь о сексе и смерти. Это меня напрягает.

Она приподнимается на локте, подползает ближе, заглядывает в мои глаза. Лицо ее серьезно, голос тоже.

— Ты ошибаешься, я не говорю о сексе, как смерти. Хотя в момент оргазма я ее ощущаю.

— Смерть?

— Да. Я будто на миг умираю, а потом жизнь возвращается снова и я возрождаюсь. Об этом я тебе говорила в ресторане. Помнишь мои слова?

— О том, что секс это и есть жизнь?

— Да, да!

Она тянет меня за руку, заставляя опуститься рядом на кровать, кладет голову на мою грудь. Ее черные волосы скатывается с меня, как волны с берега, а я ощущаю себя землей, которую омывает ласковый океан. Я обнимаю ее за плечи, вбираю ее тепло и греюсь, чувствуя как оттаивает мое сердце.

— Я все время говорю тебе не о сексе и смерти, — продолжает она, — а о сексе и жизни, а ты меня не слушаешь, глупый.

— Просто… Мне кажется, что ты зациклилась на этом. Смерть и жизнь, а между ними секс. Как-то очень заумно. Поехали лучше на пороги, а то твоя болтовня реально достала!

— Ты иногда бываешь таким грубым, а еще работаешь в литературном журнале. Выражаешься как дворовый пацан.

— Ладно, забей! — говорю я, не желая продолжать этот никчемный разговор.

Вообще я ловлю себя на мысли, что из вечно скучающего одинокого мизантропа на Сахалине превращаюсь в недовольного всем брюзгу. И еще неизвестно, что лучше, ведь, на самом деле, все не так плохо: Москва подождет, Иванченко никуда не денется, остров Сахалин тоже останется на месте. Надо уйти в полный отрыв, если мне попалась такая телка как Анжела, радоваться жизни раз пошла жара.

Мы встаем, одеваемся неторопливо, без лишних разговоров. В холле, уже готовая выйти на улицу к машине, Анжела вдруг останавливается и обращается к симпатичному администратору:

— Арти, тебя можно попросить об одной услуге?

— Конечно! — Арти смотрит внимательно и любезно. — Что сделать?

— Ты можешь нам поставить медленный танец?

— Без проблем, а какой?

— Отель Калифорния.

Артем в растерянности пожимает плечами:

— Но у меня нет этой песни.

Анжела раскрывает свою сумочку и дает ему флешку.

— Вставь, я скачала в Youtube.

Артем вставляет в гнездо телевизора гаджет, запускает проигрывание и на весь холл звучит приводящая меня в экстаз музыка легендарной рок-группы Иглз. Анжела подходит ко мне, кладет руки на плечи, и, проникновенно глядя в глаза, предлагает: «Потанцуем, пока еще можем?»

На ее глупые шутки я не отвечаю.

4. Закат

— Тебе сколько лет на самом деле? — спрашивает Анжела по дороге. Мы едем, как мне кажется, куда-то на север — я плохо разбираюсь в здешней географии. Однако после небольшого городка Долинска повернули направо. Анжела пояснила, что сначала сгоняем на побережье Охотского моря, где она покажет мне как собирать янтарь, а оттуда уже поедем к порогам.

— Что значит, сколько лет? Тридцать девять будет в октябре.

Анжела скептически оглядывает меня, время от времени отрывая взгляд от дороги.

— Что так смотришь? Я выгляжу моложе?

Это я шучу. Не думаю, что после длинного перелета, недосыпа, ночного секса и вискаря, который потреблял почти без перерыва, мое лицо посвежело.

— Нет, — отвечает она и, видимо, хочет опять развить тему насчет стремительного старения, но замечая мой недовольный взгляд, переключается на другое. — Покажу тебе как искать янтарь. Ты когда-нибудь собирал?

— Я не был на Балтике. Рассказывали, там его много, даже вывозить запрещают.

— У нас тоже нельзя. Но не везде. Мы поедем, где можно искать свободно.

Она притапливает педаль газа, мы ускоряемся. Хорошо, что встречные машины отсутствуют и только облака бесшумно несутся нам навстречу если смотреть на них через лобовое стекло. Проезжаем несколько поселков с лодками возле каждого дома. Рыбы здесь много и народ активно рыбачит. Потом едем по песчаной дороге вдоль длинного побережья, ограниченного с правой стороны высоким, кажущимся неприступным отрогом плоской горы, больше похожей на плато.

— Здесь раньше было много военных, — замечает Анжела.

— А сейчас?

Она пожимает плечами: — Не знаю, наверное, где-то есть.

Мы останавливаемся, выходим. На прибрежном песке лежат полоски побуревших морских водорослей, под солнцем и ветром медленно превращающихся в грязную вонючую труху. От них пахнет тухлятиной.

— Смотри здесь, — показывает она. — В водорослях янтаря много, только он мелкий.

Я начинаю смотреть, затем для верности шарить руками, но ничего не нахожу. Зачем я тут? Для чего? Бог с ним, с янтарем, похожим на мелкие семечки, выпавшие из подсолнуха. Только семечки полностью черные, а эти камешки темно-красные с черными разводами. Анжела, как опытный в таких делах поисковик, найдя несколько, показывает их на своей ладошке. Зачем я ищу янтарь, убиваю время? Неужели ради хайпа, чтобы в редакции мне все завидовали? Да, ладно! Оно мне надо? Зависть коллег давно уже меня не трогает. Тогда зачем?

Опять эти вопросы. «Ты что забыл чувак, ведь пошла жара!» — напоминаю сам себе. Разглядываю Анжелу, увлеченно копающуюся в пахучих водорослях. Море гонит на берег не только волны, заливающие прибрежные темные камни, лежащие хаотичными грядами, с моря летит еще и холодный ветер. Она надевает сверху куртку, продолжает искать.

— Может хватит уже, нашли несколько и поехали, — предлагаю я.

Она не отвечает, продолжает сосредоточенно искать янтарь, пока я не слышу от нее удовлетворенный возглас: «Наконец! Нашла!» — Анжела подходит ко мне, в ладони у нее довольно крупный камешек. Если его почистить, сделать раскаленной иглой дырку, то можно повесить не цепочку и носить на груди.

— Это тебе! — протягивает она. — Возьми! Это подарок от Сахалина и от меня.

Я хочу отказаться, ведь мне он без надобности — мужчины не носят кулоны из янтаря. Но присматриваюсь и замечаю, что кулон имеет форму сердца. “Если для нее это важно, — думаю я, — возьму, сделаю ей приятное. Пусть будет красное сердце с черными жилками.

Мы садимся в «Мазду», разворачиваемся, едем назад. Анжела выглядит довольной, и я спрашиваю, чтобы развеять молчание:

— А тебе сколько? Сколько лет.

— Мне двадцать шесть было в марте.

— У нас приличная разница в возрасте.

Она хмыкает:

— Подумаешь, всего двенадцать лет. Здесь на Сахалине это не имеет значения, не то, что на вашем материке.

— Серьезно? Мне почему-то казалось, что возраст везде имеет значение.

— Глупости. Люди-однодневки все умирают в одно время, несмотря на свои года, как Ланц и Азук.

Хочу возразить, но вдруг вспоминаю, что постоянно пытаюсь уйти от обсуждения этих долбаных людей-однодневок, темы, ставшей надоедливой как кошмарная изжога после выпивки. А потому решаю промолчать.

После Долинска мы поворачиваем в другую сторону. Едем мимо сопок, обросших до самых макушек деревьями, мимо действующих или заброшенных поселков, в которых раньше жили горянки, добывавшие уголь. Встречаются нам и старые здания, когда-то построенные японцами, оккупировавшими остров. Сооружения еще крепкие, у некоторых загнуты кончики крыш. Анжела с удовольствием рассказывает об истории этих мест, о том, что японцы здесь много строили. У них остались и многочисленные могилы, которые часто посещают потомки из Японии.

— У нас для этого специально открыли консульство, — сообщает она, — поэтому на острове востребованы переводчики с японского и английского.

— Ты для того и ходила на курсы?

— Ага! Меня часто привлекают, мой английский хорош.

— Ну, а место куда мы едем? Эти самые Быковские пороги? Они названы в честь диких быков, ходивших на водопой?

Анжела с сочувствием смотрит на меня как на больного.

— Ты что, не вздумай никому сказать! Я вообще не слышала, чтобы на Сахалине были дикие быки. Тут могли быть только домашние, которых привезли с собой колонисты. А пороги названы в честь Быкова, командира, геройски оборонявшего остров от японцев во время русско-японской войны.

— А-а, понятно. Ну, мне простительно не знать, я же не местный.

Пока мы беседуем о сахалинских героях, я пытаюсь смотреть на себя со стороны. Удивительное дело, но в присутствии Анжелы я забываю о чувстве одиночества. И почему такие девчонки не встретились мне в Москве? Мне кажется, я задаю слишком много вопросов сам себе, едва спустился с трапа самолета. Сахалин следовало бы назвать по-другому, например, островом вопросов. Жаль, что такая мысль не пришла в голову Чехову, он был авторитетным писателем, пожалуй, смог бы продвинуть эту тему в либеральных верхах.

Я улыбаюсь возникшим идиотским мыслям, улыбаюсь Анжеле. Все-таки эта девушка, пишущая сказки об айнах, расшевелила меня, вдохнула новые силы, несмотря на ее заверения, что мы умираем. Во мне происходит стремительная трансформация: из мизантропа я превращаюсь в брюзгу, а из брюзги… пожалуй, в позитивиста.

«Да, конечно, — думаю я о ее словах, — мы умираем и умрем когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас я к этому не готов, тем более, если рядом сидит она».

— Закурить можно? — я спрашиваю, держа в руке пачку сигарет.

— Кури, только окно открой.

Приоткрываю окно, закуриваю, слежу за дымом, который вымывается ветром из салона.

— Тебе никто не говорил, что ты куришь как женщина? — спрашивает она, косясь на меня большими карими глазами.

— В смысле?

— Ты так берешь сигарету в губы, словно мнешь мужской член.

Она довольна придуманным сравнением и насмешливо улыбается, а я злюсь:

— Слушай, будь ты мужиком, получила бы в морду. И я не посмотрел бы, что сидишь за рулем.

Тут она засмеялась, показывая ровные белые зубы, а потом предложила:

— А давай я отсосу тебе сейчас, прямо на ходу?

— Ты что на всю голову больная? Хочешь, чтобы мы налетели на сопку? Или свалились вниз? Только учти, разобьемся в хлам, доставать нас будут по частям.

— Почему? Я наклонюсь, а ты подержишь руль и посмотришь за дорогой. Будет нереальный крутяк.

— Нет, ты точно идиотка без тормозов.

Я отбрасываю ее руку, которую она тянет к моим джинсам, но в последнюю минуту догадываюсь, что она шутит. Я запутался c ней, мне сложно, не понимаю, где она серьезна, а где смеется. Она периодически вызывает у меня какой-то отек мозга, отчего я впадаю в кратковременный ступор, по больше части, эмоциональный.

Между тем мы сворачиваем с основной дороги, едем еще несколько километров по грунтовой, зажатой с двух сторон разросшимися березами и лиственницами. Она смотрит на часы.

— О, уже пять вечера. Как раз самое время показать тебе пороги.

— Давай, показывай! — я жму плечами без особого энтузиазма после ее шутки на дороге по поводу отсоса. Оральный секс, конечно, неплох, но всему свое время. А здесь, в машине… Я невольно представляю, как она наклоняется, расстегивает ширинку, касается моей плоти мягкими губами. Точно угадывая мой настрой, Анжела игриво посматривает на меня, но мы уже въезжаем на небольшую полянку.

— Возьми спрей от комаров! — дает она специальный флакон. Я распыляю аэрозоль вокруг, чувствую его синтетический запах. Хорошо, если поможет, комаров тут хватает.

— Выпить хочешь? — предлагает Анжела. — У меня есть виски — «Макаллан» трехлетний.

— Зачем взяла? Он стоит хренову кучу бабок.

— Не парься, чуть больше трех штук заплатила. Чего не сделаешь ради гостя! Ты же любишь «Макаллан»?

— Мне больше нравится «Лафройг».

Она морщит нос:

— Не выделывайся! Твой «Лафройг2 пахнет скипидаром. Будем пить «Макаллан».

Она открывает заднюю дверь машины, лезет в сумочку, стоящую на сиденье. И вот в руках у нее бутылка виски, два стеклянных бокала.

— Ты что тоже собралась пить? Тебе везти нас назад.

— Все нормально, на свежем воздухе быстро трезвеешь.

— А полиция? У них алкотестеры, моментом вычислят, что ты поддатая.

— Где ты видел здесь полицию, глупыш? Тут же Сахалин, особая зона.

Я с сомнением смотрю на нее, но она уже откручивает пробку, разливает золотистый виски. Комары, вьющиеся роем вокруг нас, вдруг почуяв запах спирта резко отваливают в сторону. Интересно, что спрей их не берет, а вот виски очень даже. Именно о такой чепухе я думаю в эту ответственную минуту, потому что глоток виски, который выпьет Анжела проведет некую черту между тем, что было, и тем, что может случиться.

— Кажется, она не собирается возвращаться, — подозреваю я, глядя как она в несколько глотков осушает бокал. Если она не думает возвращаться, то, где мы будем ночевать? Не в машине же? Я бросаю озабоченный взгляд на «Мазду». Автомобиль, конечно, вместительный, но все равно в нем тесно. От этого никчемного созерцания меня отрывает Анжела.

— Давай еще! Побухаем немного, а потом пойдем.

— Зачем? Чтобы свалиться по дороге?

— Будем крепко держаться друг за друга как скалолазы! — с напускной веселостью говорит она своим низким с хрипотцой голосом. Я думал, что ее голос такой из-за курения, но Анжела за все время нашего знакомства ни разу не попросила у меня сигарету, ни разу не затянулась.

Через полчаса, когда мы достаточно поддали, Анжела, наконец, решается идти. Она берет с собой сумочку, куда опускает недопитый «Макаллан» и приказывает: «Иди за мной следом! Да смотри, спуск крутой. Тут специально натянуты веревки. Держись за них!»

Она отправляется первой, я иду следом на нетвердых ногах по узкой вытоптанной множеством ног тропинке, которую окружает густая трава, с торчащими в ней побегами жимолости и розоватыми цветками, похожими на астру. Анжела, петляя между берез, подводит нас к спуску, который и вправду, крутой. Виски бьет в голову. Хватаюсь за веревку, начинаю осторожно спускаться, стараясь держать равновесие. В отличие от Анжелы на моих ногах не кроссовки, а туфли, в них идти неудобно, они скользят.

— Река, которая здесь течет, называется Красноярка, — поясняет она.

Я принимаю ее слова к сведению. Мне в общем-то все равно, как зовется речка — хоть Красноярка, хоть Аксакай.

— А люди-однодневки тоже здесь есть, как на твоей реке Аксакай? — пытаюсь я пошутить и останавливаюсь, чтобы перевести дух. Спуск оказался непростым, однако за кустарником и деревьями уже видны серые воды текущей по порогам Красноярки, слышен ее ровный, успокаивающий шум.

Внимательно посмотрев на меня, Анжела серьезно отвечает:

— Эти люди есть везде.

— А я хотел побыть с тобой наедине, без них, — продолжаю я шутить.

На что Анжела многозначительно заявляет:

— Возможно, ты с ними сегодня встретишься.

Я пожимаю плечами — если ей так хочется, то пусть. Мы выходим к реке, к знаменитым порогам, представляющим собой нагромождение камней, через которые переливается бурлящая река. Как объяснила Анжела, раньше здесь был водопад, но его взорвали и образовались пороги.

— Это японцы сделали или наши? — интересуюсь я, чтобы набрать немного материала для очерка под банальным названием «Остров Сахалин». Думаю, Антон Павлович простит меня за плагиат.

— В советское время взорвали. Хотели путь открыть для лосося.

— Для лосося? — я разочарован. Значит ничего героического: ни тебе бородатого капитана Быкова, партизанящего у берегов реки, ни узкоглазых японцев.

— Пойдем на ту скалу залезем. Там все фоткаются, — Анжела показывает на вздыбившийся посреди реки огромный утес, к которому можно подобраться, перелезая через камни, или с большим трудом их обходя.

Мы двигаемся дальше. Вода вокруг нас шумит как фоновая музыка мирозданья, которое никогда не спит, потому что вечно. В такой обстановке, глядя на движущиеся внизу потоки реки, обтекающие большие валуны и шлифующие камни, на высокие сопки, заставляющие изгибаться Красноярку, на солнце, готовое упасть за горизонт, но продолжающее цепляться за сосны и пихты, невольно веришь, что сейчас на берег выйдут эти самые древние айны — люди, живущие всего один день. Возможно, среди них будет и Ланц, и Азук. А может это будут другие.

Я помогаю Анжеле, поддерживаю ее за руки. Мы оба покачиваемся, но на ногах стоим твердо. Вот и вершина скалы. Вижу, как с одной стороны вода подкатывает к камням, бурно и непрестанно, бьется о них, обходит с краю, а с другой она падает с высоты, чтобы, успокоившись, в сонном состоянии отправиться дальше к берегу Японского моря.

«Давай, фоткай!» — просит Анжела, протягивая свой смартфон и принимая разнообразные позы. Она прекрасно знает какие части тела подставлять, чтобы смотреться выигрышно. Потом она фотографирует меня. «Отчитаешься, что был на Сахалине. А то суши-бар можно фотографировать и в Москве», — со смешком замечает она.

Мы занимаемся простыми вещами, которые делают все туристы, ничего особенного. Но какое-то странное, настораживающее чувство меня не покидает, словно я знаю, что сейчас произойдет нечто плохое. Например, мы случайно оступимся с Анжелой и упадем с этой пугающей высоту прямо на камни. А если будем падать в другую сторону, то попадем в реку. Не знаю, что лучше, но любой выбор меня не радует. Как в песне об отеле Калифорния — куда бы ни пошел, выхода нет.

«Допьем виски, что ли», — раздается голос Анжелы, выводя меня из задумчивости.

Пока она достает бутылку, я жду, чем закончится мое ожидание встречи со странным неведомым будущим. Однако Анжела наливает виски и ничего не происходит. Мы пьем, я ощущаю, как слабеют ноги. Все-таки выпитое, там наверху, возле машины, никуда не делось, не выветрилось на воздухе, как ожидалось. Мы продолжаем пока не становится видно дно бутылки и тогда Анжела аккуратно кладет ее в сумку, как бы показывая, что здесь нельзя мусорить, это место особенное, может даже священное.

Солнце над сопками медленно уходит, оставляя после себя розовую полосу горизонта толщиной с палец. Вижу, как в наступающих сумерках блекнет зелень деревьев, кустарников и травы, как постепенно растворяется синева неба.

— Вот и закат. Пора двигаться назад, — думаю я. — Бл..дь, как взобраться-то по этим веревкам? Кто бы помог!

— Ну что впечатляет? — спрашивает девушка.

— Пожалуй! — соглашаюсь я. — Только ты не показала людей-однодневок.

— А зачем? Ты разве не чувствуешь, как стал стариком?

— Я? Нет!

— Это потому, что ты смотришь не туда, куда нужно.

С трудом удерживая равновесие, она делает несколько шагов ко мне и вдруг прижимается к моим губам своими, начинает целоваться так, словно делает это в последний раз. У меня плывут круги перед глазами, а в ушах раздается неясный шум, похожий на шум катящихся волн по каменным порогам. «Вот блин, перепил!» — мелькает мысль полная сожаления и дальше я не успеваю ни о чем подумать, потому что Анжела толкает меня, я падаю вниз, а она прыгает следом с большой высоты туда, где река, преодолев сопротивлении скалы, устремляется на восток.

Я лечу, ощущая, как воздух несет мое тело, но не вниз, в гибельный омут. Я лечу над стремительной шумной водой, стекающей по каменным порогам, над окружающими их зелеными сопками, над облаками, стелящимися по земле. Мне хочется вопить во все горло: «Я свободен!» И я, на самом деле, счастлив оттого, что меня ничто не держит — выход из отеля Калифорния, выход из одиночества и безысходности есть, несмотря ни на что.

Вдруг чувствую тепло чужой руки в своей. Это Анжела. Она со мной и мы на небесах, а может, это наши души парят в вышине, радостные, сияющие и невесомые. Мы не расстанемся с ней теперь никогда, я это знаю точно. Мы просто родимся заново и будем вместе.

Post Scriptum

В семь утра меня будит звонок телефона.

— Чувак, — раздается бодрый голос моего приятеля Мишки, — ты проснулся?

— Я.. нет пока… нет еще.

— Слышь, Олеган, ты как с Сахалина вернулся, все время будто обдолбанный. Ты там подсел на что-то?

— Да не, я…

— Короче, в десять встречаемся на боулинге. Кстати, несколько новых телок придут с пацанами. Там… — Мишка неожиданно замялся, — там будет одна… Так вот, чувак, я ее забил.

Сон все никак не может меня оставить.

— Слушай, я, пожалуй, пропущу. Хочу поваляться в выходные. Перелет меня достал, все время сплю на ходу.

Рука моя касается груди, и я неожиданно обнаруживаю висящий на шерстяной нитке янтарь. На ощупь он напоминает форму сердца. Сам не пойму откуда он взялся. А Мишка, тем временем, продолжает болтать:

— Ничего, попьешь пивка, покатаешь шары, взбодришься. А девчонку ту знаешь, как звать? — вдруг безо всякой связи спрашивает он. — Анжела. Прикинь, какое имя! Мы с ней замутим.

— Анжела? — непонимающе спрашиваю я и у меня в голове оживают сахалинские воспоминания. — Она случайно, не брюнетка? Она не похожа на Монику Белуччи?

— А ты, братан, откуда ее знаешь? — в голосе Мишки звучит разочарование.

— Что, точно Анжела? — я все еще не могу поверить.

И тут сон полностью слетает с меня. Я резво срываюсь с постели, бегу в душ, на ходу крича в телефон:

— Я приду, Мишка, слышишь, приду! И она моя, ты понял, Анжела моя!

— Да понял уже, не ори!

Я вспоминаю Сахалин, мой сон, в котором были утро и вечер, был отель Калифорния и тягучее, опустошающее чувство одиночества, из которого я не видел выхода. А еще там были Быковские пороги и время, данное мне — человеку-однодневке, чтобы стремительно стареть в ожидании смерти. Но это же время меня и спасло.

И вот я в Москве, вновь слышу об Анжеле. Раз она здесь, значит мы уже родились. Теперь мы встретимся, чтобы никогда не расстаться и все сделаем правильно, потому что не будем тратить полжизни на поиски того, кто нам нужен. Ведь мы уже знаем кто это.

Словно наяву я вижу, как мы танцуем с ней под песню Иглз, а вокалисты рок-группы поют и зовут нас, зовут: «Добро пожаловать в отель Калифорния! Такое прекрасное место, такое прекрасное место!..» Их голоса звучат в мелодичном переплетенье как приглашение к чему-то прекрасному, волнующему, вечному.

И я понимаю к чему — конечно, к любви.

Для людей почтенного возраста

1.

Улицы городов меняются так же, как и наша жизнь — на первый взгляд незаметно и медленно, но в конечном итоге бесповоротно и подчас неузнаваемо. Фасады городских зданий стареют как лица их жителей, и в этом они похожи.

В городских летописях и хрониках можно отыскать разные упоминания о лавках или трактирах, учреждениях, существовавших некогда в том или ином месте города. А в архивах еще пылятся пожелтевшие фотографии улиц, на которых пытливый исследователь может рассмотреть приметы ушедшего времени вроде вывески над лавкой отца Чехова в Таганроге: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары».

Улицам советских городов повезло больше. Они запечатлены в огромном количестве на страницах газет, журналов, в кинохронике. Эти улицы уже более близки нашему времени — у них есть электрические фонари, с крыш домов торчат усы телевизионных антенн, проложены асфальтовые дороги и тротуары.

Проходя по ним, сначала на работу, а потом, став пенсионером, просто гуляя, Иван Иванович Кулагин редко обращал внимания на ползучий трансформ фасадов и витрин. Только в новом веке, когда жизнь начала стремительно меняться, он, время от времени, заглядывался на вывески офисов, магазинов и контор, заглядывался и удивлялся той разнообразной фантазии, которую проявляли их владельцы.

Фантазии эти распространялись по большей части на названия. Например, продуктовый магазин, куда он ходил, назывался «Север». Почему «Север» было непонятно. То ли там торговали товарами, привезенными с северных областей России или северных стран Западной Европы. То ли торговали северные люди.

На самом деле и товары были разные, и торговали обычные гастарбайтеры из Средней Азии. И таких примеров было много: магазин «Перцовка» предлагал не спиртовую настойку, а широкий ассортимент газовых баллончиков, «Пегас» торговал совсем не вдохновением, а мужской и женской обувью.

Кулагин удивлялся и смеялся про себя над очевидной несуразностью этих вывесок, но, тем не менее, они продолжали заполонять улицы города, где он жил. Эти дурацкие вывески заставляли привыкать жителей, что любая нелепица становится нормой, если её много, если она окружает со всех сторон. Жизнь тоже была полна нелепостей и к ней, такой жизни, тоже привыкали.

Иван Иванович, находясь на пенсии, часто не знал, чем себя занять. На работу в его возрасте, а ему стукнуло шестьдесят семь, уже не брали. Семьи у него не было — не сложилось. Оставался только телевизор и кроссворды. Ну, еще эти прогулки по улицам.

Кулагин был крепким и довольно бодрым пожилым человеком. Он имел совершенно седую шевелюру, почти всегда непричесанную, с торчащими в разные стороны волосами. Постригался он не часто, потому что парикмахерская находилась далеко от дома, да и цены кусались. Где это видано, чтобы за стрижку, за то, чтобы подровнять и укротить волосы брали столько денег? Будь у него глаза на затылке, он сам бы этим занялся и забесплатно.

Да, годы брали своё, и как бы он не старался поддерживать себя, тело, в приличном состоянии, незаметно вырос живот, он стал сутулиться, появились очки. Осталось только надеть берет на голову, и тогда Иван Иванович полностью преобразиться в старичка, старичка-боровичка, которые раньше — он еще помнил те времена — во множестве сидели во дворах их города и резались в домино. Черный берет был непременным атрибутом их одежды.

Одно радовало — у него не было проблем с зубами. Никаких пломб, тем более, протезов — все зубы были свои и здоровые и потому, походы в кабинет стоматологов были ему неведомы.

Итак, Иван Иванович любил ходить по улицам, наблюдая за жизнью горожан.

Как-то раз он зашел в магазин для взрослых — «интим-салон». Признаться, игрушки для сексуальных утех его удивили. Он внимательно разглядывал разные причиндалы, которые использовали любители такого рода развлечений, а у фаллоимитаторов даже надолго остановился, поскольку его пытливый ум долго не мог понять, для чего они всё-таки предназначены.

Их назначение, в конечном итоге оказалось простым, как пояснила ему подошедшая разбитная продавщица — женщина с фигурой молодой девушки и лицом сорокалетней. Она окинула Кулагина опытным глазом и, объяснив, что данный электроинструмент не предназначается для него, скорее для жены, но не для него, осторожно повлекла его к прилавку, на котором были выставлены разные возбуждающие средства. От лекарственных до механических. Среди иных прочих лежало и несколько эротических журналов «Playboy».

Старый пенсионер уже давно не краснел — всё, отчего он мог покраснеть, уже случилось давным-давно, в детстве-юности, но здесь, легкая краска смущения покрыла его щеки. Дело в том, что еще три года назад, он перенес операцию на простате и теперь, любовные утехи были ему совершенно чужды. Так — если только вспомнить молодость, посмотреть на скрытые возможности человеческого тела, скорее удивляясь, чем возбуждаясь. Но для этого у него было несколько порноокассет, которые он под настроение иногда просматривал на старом видеомагнитофоне «Панасоник».

Опасаясь назойливости продавщицы, которая явно заскучала в магазине одна — наплыва покупателей не предвиделось, Кулагин поспешно ретировался. Больше он в этом магазине не появлялся, хотя и ходил какое-то время по улице, читая вывеску — «Интим-салон», и вспоминая увиденное с чувством неловкости и опаски.

Но однажды…

Как-то он вышел на улицу. Накрапывал мелкий осенний дождик, был сентябрь, однако промозглый холод еще не взял в плен улицы его родного города — вокруг только осенняя сырость, слякоть и дождь. Иван Иванович поежился, чувствуя, как противный холодный воздух коснулся его лица, кистей рук, добрался, словно полицейский, проводящий досмотр отдельных мест тела, и до ног. Он с удовлетворением подумал, что не зря надел на голову утепленную кепку и прихватил зонтик. В такую погоду подхватить простуду — как нечего делать, а у него и так болели суставы ног, и застудить их сегодня не входило в его планы.

Подняв воротник куртки, и раскрыв зонт, Кулагин медленно пошел вдоль привычной и такой знакомой ему каждым своим закоулком улицы. Народу в этот сырой, дождливый день на улице было немного.

Он шел какое-то время пока не поравнялся с «Интим-салоном». Неожиданно дождь усилился, поднялся ветер и крупные капли, словно водяные стрелы, пущенные рукой бога дождя, с силой устремились в него, попадая на брюки ниже колен и увлажнив края куртки. Зонтик в таком случае не был помехой дождю, он защищал только голову и плечи, и то, чего опасался Иван Иванович — намочить ноги и обострить тем самым болезнь суставов, вдруг стало вполне реальным. Надо было где-то спрятаться, причем срочно.

Итак, хочешь не хочешь, а ему придется идти в этот чертов салон для озабоченных. Он поднял глаза на вывеску и вдруг остановился от удивления. Вместо «Интим-Салона» красовалась другая надпись: «Для людей почтенного возраста». Так было написано на ней.

«Странно, — подумал Иван Иванович, отчего-то связав новую вывеску со старым содержанием, — что бы это значило? Они что, хотят нас, старичков, заинтересовать этим самым делом?»

Он весело хмыкнул. Ему представилась длинная очередь престарелых мужчин и женщин, разбирающих фаллоимитаторы и разные возбуждающие снадобья. Тем не менее, ему стало любопытно. Он подошел к двери, сложил зонтик, аккуратно стряхивая с него капли, и вошел внутрь.

Там всё изменилось. Вместо стеллажей и длинного прилавка с продукцией эротического характера, он увидел ярко освещенное помещение. Вдоль стены стояло пять кожаных кресел перед зеркалами, что очень походило на парикмахерскую. Однако на тумбочках, стоящих с правой стороны от каждого кресла, машинок для стрижки волос Кулагин не заметил.

«Наверное убрали внутрь, — подумал он. — Вот оно что! Теперь тут будет социальная парикмахерская для людей моего возраста, дешевая. Прекрасно, прекрасно! Хоть здесь можно будет сэкономить, а то куда годятся нынешние цены — ломят за всё, что ни попадя».

— Извините, вы к нам?

Прозвучавший из-за спины вопрос, заставил обернуться Ивана Ивановича. Перед ним стоял молодой человек невысокого роста в темной кожаной куртке, джинсах, с короткой стрижкой. Его лицо источало ту энергию молодости, когда кажется, что всё доступно и все возможно, когда хочется изменить мир. Отсюда быть может, некая суетливость и поспешность в словах и жестах, которые эти молодые люди используют. По крайней мере, так подумалось Ивану Ивановичу.

Этот молодой человек, молодой бизнесмен, источал сгусток энергии, казалось, она брызгала из него во все стороны, как кипяток из кипящего чайника.

— Вы к нам? — повторил он свой вопрос, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— А у вас тут парикмахерская? — с любопытством спросил Иван Иванович.

— С чего взяли? — удивился парень, и брови его полезли вверх.

— Я смотрю здесь кресла, как в парикмахерской… — начал объясняться Иван Иванович, — но персонала нет. Только набираете?

— Собственно…нет, — ответил ему молодой хозяин, — у меня полный штат. Я и айтишник, мы вдвоем.

— Значит, вдвоем будете работать? — уточнил Кулагин, не понявший, что означает слово «айтишник», но решивший, что это означает нечто серьезное типа визажиста, — позвольте поинтересоваться вашими ценами.

— Я еще не установил ценовую политику, — несколько напыщенно ответил молодой человек. — Но вы можете стать первым клиентом. А первым клиентам всегда скидка. Лёха, я правильно говорю? — молодой человек обратился к появившемуся в зале салона парню в джинсах и потертой майке, который, видимо, и назывался айтишником.

У Лехи был задумчивый вид, он держал в руке отвертку и длинный провод с телефонным разъемом на конце.

— Точно, Дим, — рассеянно сказал он, и Кулагину показалось, что Алексей не услышал вопроса, ответил автоматически.

— Ну, я не знаю, — засомневался Кулагин, — а опыт у вас есть? У меня хоть и небогато с волосами, но я бы не хотел, чтобы меня обкорнали, как муниципальщики деревья по весне.

— Да нет, — засмеялся Дмитрий, и Иван Иванович обратил внимание на то, что голос у него был высоким, можно сказать звонким, — мой салон не по этой части, у меня другой бизнес.

— А, понятно, — сказал Кулагин, хотя, на самом деле, ему было ничего не понятно. — Ну, пока, пошел я!

Молодые люди переглянулись.

— Может, все-таки хотите попробовать? — настойчиво предложил Дмитрий, — посмотрите, что за бизнес?

Заметив нерешительность на лице пенсионера, он добавил:

— За первый сеанс денег не возьму.

Тут Кулагина взяло любопытство. Если это не парикмахерская, тогда что? Не центр ли какой-нибудь релаксации с употреблением кальяна или, того хуже, наркотиков? Он недавно смотрел по телевизору какой—то жуткий сюжет, как завлекали молодежь в такие забегаловки, приучали к наркоте, а потом обирали их родителей. Но он-то пенсионер, с него немного возьмешь. Хотя… если у этих бандитов, как он окрестил наркоторговцев, настали трудные времена, они могли переключиться и на пожилых. И вывеску еще нацепили «Для людей почтенного возраста»!

Видимо на лице Ивана Ивановича отобразилось нечто нехорошее, поэтому Дмитрий поспешил сказать:

— Не подумайте чего плохого. У нас всё легально, имеются все разрешения — пожарного надзора, санэпидема. Ну, так как?

— А что вы мне предлагаете, если не стрижку?

— Понимаете… — Дмитрий замялся и нерешительно глянул на своего компьютерщика, — мы предлагаем такую услугу, как путешествие в прошлое. Вы видели фильм «Вспомнить всё» со Шварценеггером? — этот вопрос Дмитрий задал, посчитав, что фильм, выпущенный в конце восьмидесятых, Иван Иванович мог видеть.

— Видел, — коротко ответил Кулагин, который, хотя и не принадлежал к поклонникам творчества Шварценеггера, но этот фильм, действительно, смотрел. Он даже был у него на кассете.

— Если видели, значит, наверное, помните, что ему предлагали виртуальное путешествие с любым сюжетом: любовное, в качестве шпиона…

— Типа машины времени? Но машину времени никто не изобрел — это золотая мечта человечества! И вообще, не морочьте мне голову!

— Нет, нет, без машины времени. Вы будете путешествовать в кресле, не выходя их комнаты. Так что для вас никаких напрягов не будет.

— Значит, вы хотите меня отправить в такое путешествие, как в фильме? Будете колоть уколы…

— Не совсем такое, но подобное, и уколы колоть не будем. Это путешествие по приятным воспоминаниям.

— Воспоминания, приятные? А почему вы сами не путешествуете?

Иван Иванович с подозрением посмотрел на Дмитрия, ожидая какого-нибудь подвоха.

— Помилуйте! — засмеялся Дмитрий. — Мне тридцать лет, в моем возрасте все воспоминания приятные, поэтому мне туда отправляться нет смысла. Это актуально для вас, я имею в виду, людей преклонного возраста. У вас же есть, что выбрать, что вспомнить хорошего, вы прожили большую жизнь…

— Это так! — согласился Кулагин. — Много было всего: и хорошего, и плохого…

— Ну, вот видите! Так как? Кстати, вас как зовут?

— Иван Иванович.

— Видите, Иван Иванович, что я прав. Вам есть из чего выбрать. Давайте, садитесь в кресло, сейчас попробуем.

В это время в их разговор вмешался Алексей.

— Дим, можно тебя на минуту?

Хозяин салона пошел к нему, они отошли в угол комнаты и Алексей, вполголоса, так, чтобы не слышал Кулагин, спросил:

— Слушай, ты чего торопишься? У меня аппаратура еще не до конца отлажена, программное обеспечение не проверено. Мы же не знаем возможностей наших девайсов. Вдруг где-то сбоит? Не успеем открыться, а уже начнутся претензии! Глянь на этого старикана. Как всё выспрашивает, выпытывает! Они вообще вредные, эти старые люди, я по своей бабке знаю.

— Леха, все будет путем! Начнем с него, — Дмитрий оглянулся, посмотрел на Кулагина, нерешительно стоявшего у выхода, — старые они, конечно, вредные, но у них есть большое преимущество. Старые люди любят поговорить, поэтому, если у нас все прокатит, то Иван Иванович проведет вместо нас рекламную компанию. Сечешь? Хоть на этом бабки сэкономим, а то надоело платить откаты.

Сказав это, он вернулся к престарелому клиенту.

— Ну, что, Иван Иванович, надумали? Первый сеанс бесплатно, как я уже говорил. Пользуйтесь халявой, а то потом, когда к нам будут очереди — так просто не попадете.

— А что нужно делать, Дима? — спросил Иван Иванович, у которого любопытство перевесило осторожность.

— Садитесь! — Дмитрий указал на ближайшее к нему кресло. — Садитесь и закрывайте глаза. Мы наденем на вашу голову небольшой шлем и подключим его к аппаратуре.

— А как я, собственно, найду нужные воспоминания, какая технология?

— Всё очень просто. Садитесь, закрываете глаза и вспоминаете то, что вам было приятно, что произошло когда-то. Ну, я не знаю… море…любимую девушку…друзей. Есть же у вас что-то, что хочется вспомнить! Эти отрывочные воспоминания будут усилены нашей аппаратурой, и вы их увидите так, как будто наяву, как будто вы вернулись в то время. Так что не пугайтесь реальности воспоминаний — на этом и строиться наш эффект удаленного присутствия. Это если говорить компьютерным языком.

Дмитрий произносил слова вполне убедительно и Иван Иванович поверил. Да, ему было интересно. Если все, что говорил молодой человек, окажется правдой…

Но тут он задумался. Какие из ярких, приятных для него воспоминаний он мог бы вспомнить и возродить в своей голове? Так с ходу это сделать трудно, надо поразмыслить спокойно, без спешки, но… время не терпит. Вряд ли этот молодой бизнесмен будет ждать конца его самоанализа.

Кулагин, на самом деле не верил, что предлагаемое ему путешествие в воспоминания, такое, и в том виде, в каком ему это описывалось, будет осуществимо. Это мечты далекие от реальности! А молодой человек, скорее всего, жулик и шарлатан. Иван Иванович глянул в сторону Дмитрия, на его приветливое лицо и заколебался.

«Жулик! — подумал он. — Ишь, как лыбиться, расплылся, прям как блин на сковородке. И зубы у него, какие белые, словно у актера. И чего он лыбиться? Рад мне что ли? Да врет он всё, ничего не рад, это сейчас мода такая — всем улыбаться. Улыбается, как дурачок. Не зря у нас была поговорка: «Смех без причины — признак дурачины!», а улыбка — это проявление смеха. Поэтому мы так и относимся к беспричинно улыбающимся людям — с недоверием».

Но потом он подумал, что в принципе, ничем не рискует — денег своих он не платил, никаких бумаг не подписывал, квартиру не закладывал. Это все равно, что участвовать в бесплатной рекламной акции, когда в торговом центре, стоящие со скукой на лице молодые девушки навязчиво предлагают попробовать чай или напиток. Он таких видел. Вот только чай не пробовал.

Тогда не пробовал — сейчас попробует!

Иван Иванович с написанной на лице решимостью, подошел к креслу.

— Вот и чудно! — сказал Дмитрий. — Только вы курточку и кепочку снимите.

Кулагин повиновался и, не найдя поблизости вешалки, положил одежду на соседнее кресло.

Бизнесмен сделал знак Алексею. Тот сходил в другую комнату, потом вернулся с приспособлением внешне похожим на летный гермошлем цвета слоновой кости.

— Это у вас что, мотоциклетный шлем? — спросил, слегка удивившись, Кулагин.

— Типа того, — ответил невозмутимо Алексей. — Мы взяли обычный мотошлем, немного переделали скорлупу — так он назвал наружную оболочку, — да еще визор затемнили. Ну, чтобы свет не отвлекал.

Компьютерщик показал на защитное стекло, которое, действительно было сильно затонированным. Затем они вместе с Дмитрием совершенно спокойно, почти без усилий, надели шлем на голову Кулагина. Шлем был легким, совсем не тяжелым, но слышать стало хуже. Потом компьютерщик подключил провод, торчащий из шлема, к ноутбуку, поставленному на столик перед Кулагиным.

Иван Иванович увидел себя в зеркале, сидящим в кресле, с усталым, но еще не совсем старым лицом. Надетый сверху на голову шлем придавал ему оттенок мужественности, отчего он напомнил сам себе летчика-ветерана, которого забыли списать из авиации по возрасту.

— Сейчас мы включим легкую музыку — как сквозь вату донесся до Ивана Ивановича голос Дмитрия, — и вы получите релакс. Попытайтесь настроиться на нужное воспоминание, а потом всё пойдет само-собой. Забыл сказать — сеанс длиться около часа.

— Хорошо! — Кулагин качнул головой в знак согласия и услышал в наушниках приятную музыку.

Стоявший рядом Алексей опустил защитное стекло шлема, словно отгородил Кулагина от внешнего мира, и у того сразу возникло ощущение, что он находится один в полузатемненной комнате. Наверное, такого эффекта и добивались устроители этого шоу. Одиночество и воспоминания! — ничто не должно мешать процессу погружения в самого себя.

Откинувшись на спинку кресла, Иван Иванович прикрыл глаза, в расчете, что ничего интересного не увидит, зато удастся спокойно поспать. В последнее время его сон несколько нарушился, сделался прерывистым и нестабильным, отчего приходилось рано просыпаться. Невольно превращаясь в жаворонка, Кулагин беспокойно бродил по квартире, не зная, чем себя занять, а недостаток сна добирал днем после обеда, когда его окутывала дремота. Короткий ночной сон — один из признаков подступающей старости. Он смотрел об этом медицинскую передачу по телевизору.

Итак, о чем бы ему хотелось вспомнить?

«Если вспомнить какой-нибудь ресторан?».

Ему сразу представилась тарелка с салатом, бутерброд с икрою и графин с водкой. Он так явственно это представил, что в животе заурчало и захотелось есть.

«Нет, к черту! — подумал он, — надо вспомнить о чем-нибудь другом, более интересном. Жратву я не буду вспоминать. Чего её вспоминать? Захочу — приду домой и накрою себе стол, если приспичит. С водкой, икрою, пельменями. Что бы такое вспомнить?».

2.

Из динамиков, висящих на площади, раздавалась бодрая и энергичная музыка.

«И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди! И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди!» — громко пели мужской и женский голоса. А следом неслось: «Да здравствует нерушимый союз рабочих, крестьян и интеллигенции Советского Союза!», «Слава коммунистическому союзу молодежи — верному помощнику партии!».

Молодой Иван Кулагин шел в институтской колонне мимо трибуны, стоящей на центральной площади их города и вмещавшей весь областной бомонд, он нёс портрет одного из членов Политбюро ЦК КПСС. Это был Подгорный — председатель Президиума Верховного Совета СССР. На портрете было изображено толстое глупое лицо, почти двойника правившего некогда Хрущева. Впрочем, тогда Кулагина это мало заботило. Он шел со всеми, испытывая счастливое возбуждение молодости и, что есть силы, кричал «Ура!» вместе со своими однокурсниками. Жизнь была хороша, полна надежд, радости и смысла.

Неподалеку, почти рядом, шла, активно размахивая красным флажком, одногруппница Настя Михайлова. Она тоже улыбалась, смеялась и кричала «Ура». Она нравилась Ивану Кулагину — что-то такое в ней было, что заставляло обращать внимание. Она была насмешливой, временами дерзкой, острой на язык, а в их студенческой группе Михайлова была заводилой, придумывая, как и где провести свободное время. Естественно, когда оно было.

Поначалу Иван стеснялся подойти к ней, познакомиться ближе.

Когда она со смешливым прищуром смотрела на сверстников, молодых ребят его возраста, накручивая выбившуюся прядку светлых волос на палец, то казалось, что она видит перед собой тупых баранов, дебилов, недостойных её внимания. Словно она попала в их общество чисто случайно и вынуждена терпеть его, это сообщество примитивных личностей, в силу непредвиденных обстоятельств.

Кулагину казалось, что едва он к ней подойдет с каким-то вопросом — она тут же его отбреет — отпустит на его счет едкую шутку или грубо и безжалостно высмеет. Да мало ли что она может сделать? В унизительное положение можно попасть из-за пустяка, а он, Кулагин, не хотел выглядеть в глазах окружающих слабаком и неудачником. Оттого, наверное, сторонился её. К тому же про неё рассказывали всякое. На факультет ходили разговоры о том, что она смело обращается с мальчиками. Или мальчики с нею.

Когда Кулагин учился в школе, одна из девочек забеременела в шестнадцать лет незадолго до выпуска. При вручении выпускных аттестатов важная, безупречного вида директриса, вызывала выпускников к трибуне и торжественно вручала документ. «А вот идет хороший мальчик Олег, — говорила она об очередном ученике, направлявшемся к ней, — он активно участвовал в общественной жизни школы». Или: «Хорошая девочка Лена, училась хорошо и всегда была отличницей». И так далее, в том же духе.

Едва очередь дошла до беременной малолетки, вручение аттестата прошло в гробовом молчании — молчала директор, молчал и зал — выпускники и родители. Эта гнетущая атмосфера запомнилась Ивану надолго, и он не хотел бы её ощутить снова. А еще менее хотел бы оказать в центре внимания в связи с подобным событием. Обрюхатить сверстницу — большого ума не надо!

Тем не менее, слухи о Насте были смутные, ничем не подтвержденные — Иван только видел её несколько раз со студентами старших курсов и больше ничего. Разве это говорило о чем-то таком, нехорошем?

Ходящие слухи, ореол смелой, развязной девчонки, привлекал и отталкивал Кулагина одновременно, наверное, так порок привлекает к себе неопытных юношей. Он только издалека поглядывал на Михайлову и когда они случайно встречались глазами, быстро отводил свой взгляд.

Его приятель Борька Ступин, заметив, что Иван неровно дышит в сторону Насти, предложил их познакомить поближе на одной из студенческих вечеринок — очень часто эти собрания проходили у него в квартире, пока родители были на даче. Но Иван, то ли от робости, то ли от чувства неловкости отказался от помощи приятеля.

Борис на него обиделся: «Ты чего понтуешься? — спросил он. — Я же тебе, дурачку, помогаю. Не хочешь с Настькой, давай с другой гёрлой познакомлю?». «Нет, не хочу!» — только и ответил Кулагин, ничего не объясняя. Он вел себя так, словно был студентом-отличником, далеким от обычной студенческой жизни с её попойками, приключениями, побегами с лекций и сдачей зачетов на нетрезвую голову. С бурными романами между однокурсниками, а нередко и молодыми преподавателями.

Своим поведением Иван очень походил на тех студентов, которые были активистами и принимали участие во всех общественных мероприятиях, будь то митинги или уроки памяти, посвященные фильмам о войне вроде «А зори здесь тихие», или идеологические компании с гневным осуждением диссидентов или фашисткой хунты в Чили. У них были такие активисты на факультете и обычно их выбирали в бюро или комитет комсомола, как Игоря Мордвинова, которого Иван знал еще по своей школе.

В институте его бывший однокашник продвинулся далеко, гораздо дальше, чем в школе, где скромно читал политинформации перед началом уроков, в институте на первом курсе его выбрали факультетским секретарем комитета комсомола.

На молодом лице Игоря Мордвинова тут же появилось выражение деловитой важности, а глаза сделались поверхностно внимательными — такой взгляд был обычно присущ комсомольским бюрократам.

Как и его комсомольские начальники, Игорь грезил о будущей партийной номенклатуре, поэтому и одевался соответствующе — всегда костюм, белая рубашка и темный галстук. На лацкане пиджака комсомольский значок. Он любил подойти к комсомольцам с показным дружелюбным видом, похлопать по плечу, завести разговор на общие темы. Весь его облик излучал уверенность и позитив. К Ивану Мордвинов тоже подходил, но никогда не вспоминал об учебе в их школе.

Итак, Кулагин походил на студентов-отличников, но разница была в том, что походил он только своим поведением — был скромным обычным студентом без залетов. Однако отличником никогда не числился и, к тому, же был далек от всех этих активистов и их мероприятий. Наверное, поэтому, он никогда в выборные комсомольские органы не попадал, хотя Мордвинов поначалу и приглядывался к нему — как-никак, учились в одной alma mater.

Шло время, закончился первый курс, начался второй. Настя Михайлова нравилась Ивану всё сильнее. Постепенно он узнавал её лучше и лучше. Она оказалась совсем не злой — её шутки выглядели защитной реакцией на злые шутки окружающих. Она была начитанной, ценящей в парнях наличие юмора, ум, порядочность. А он ведь и был таким! По крайней мере, Иван так о себе думал.

Учиться на факультете энергомашиностроения машиностроительного института, было довольно сложно. Куча технических дисциплин, сопромат, устройство газотурбинных двигателей — все это не доставляло столько проблем Ивану, как гуманитарные предметы. Особенно ему докучала марксистско-ленинская философия и история партии.

Историю философии Кулагин с грехом пополам осилил и сдал зачет. А вот по диамату и истмату у него были проблемы. Три закона диалектического материализма, придуманные философами и обобщенные Марксом, вызывали у Ивана зевоту и скуку. Он не любил абстрактные вещи — ему нравилась конкретика — конкретные узлы и агрегаты двигателей, конкретные законы физики. А Гегель, Маркс? Нет, это не для него.

История партии тоже была скучной. Первый съезд РСДРСП, второй, пятый, двадцатый… Кому это нужно? Кто кого выбирал в ЦК, кто был кооптирован. Разве это интересно?

У Насти, напротив, хорошо шли гуманитарные науки и со скрипом технические. Иван пару раз, превозмогая внутреннюю робость, обращался к ней за помощью, и она ему помогла, а потом Настя попросила помочь его. Так они и сблизились.

Сейчас они шли вместе в одной институтской колонне, отмечая 7 ноября — праздник Октябрьской революции. Заканчивался 1973-й. Год бурный, неспокойный, отмеченный войнами и кардинальными изменениями.

В этот год всесильная Америка признала, что проиграла войну во Вьетнаме. В этот год СССР чуть не вмешался в войну с Израилем, вступаясь за Египет и Сирию, которые терпели поражение после своего неудачного вторжения на Синай и Голанские высоты.

По телевизору в августе показали «Семнадцать мгновений весны» и Штирлиц стал народным героем. В этот год в США открыли Всемирный торговый центр, который через двадцать восемь лет был разрушен в результате террористической атаки. В сентябре чилийским генералом Пиночетом был свергнут левый режим Сальвадора Альенде в Чили.

Но всё это не слишком тревожило Кулагина. Он шел почти рядом с Настей, недалеко от неё, и испытывал необычайный подъем. Настя тоже была в хорошем настроении. Она оглядывалась на Ивана, поскольку шла чуть—чуть впереди, улыбалась ему, размахивала флажком.

«Ура!» — кричали колонны, кричал шедший впереди, рядом с ректором института, другими деканами и партийно-комсомольскими вожаками, Игорь Мордвинов, а Иван с Настей с энтузиазмом подхватывали этот крик. «Ура!» — в ответ раздавалось с трибун. И все были счастливы. Так создавалась иллюзия полного единения народа и власти, по крайней мере, зримая.

Посмотрев на Настю, Иван вдруг захотел подойти как можно ближе, а еще лучше пойти рядом. Он сделал несколько шагов, тесня окружающих, но никто не хотел уступать свое место в колонне — места были расписаны и утверждены в комитете комсомола, нарушать порядок было нельзя. Кто-то его толкнул, кто-то ударил локтем в бок. Началась легкая сумятица.

Вероятно, это колебание толпы, почти незримое, едва уловимое, добежало до первых рядов, словно волны до берега. Декан института беспокойно оглянулся, что-то зашептал секретарю партбюро, тот, в свою очередь, переговорил с секретарем комитета комсомола института, так очередь дошла до Мордвинова.

— Игорь! — сказал главный институтский комсомолец, наклонившись к Мордвинову, чуть не тыкая ему в ухо своим красным от мороза носом, — бери ноги в руки и дуй в хвост колонны — там твой курс идет. Какая-то каша непонятная заварилась. Разберись!

Между тем, Иван всё-таки подошел к Насте. В это время зазвучал «Марш коммунистических бригад»: «Будет людям счастье, счастье на века. У советской власти сила велика!».

— Привет! — крикнул он. — Я здесь.

— Вижу! — так же громко ответила Михайлова, она смеялась. — Ванька, ты всю колонну сломал! Смотри, нагорит.

— А, плевать!

Он пошел с ней рядом, чувствуя локоть её руки, державшей ярко—красный флажок. Этот вкусный морозный воздух, эти её смеющиеся глаза, яркое зимнее солнце, красные стяги вокруг! Вот так бы идти вместе, далеко и безоглядно, горланить «Ура», шутливо толкать друг друга… Счастье переполняло Кулагина.

Но уже что-то стало меняться. Перед глазами возник туман, словно на площадь пустили дымовую замесу, и тут же возникла мысль: «Кто пустил, зачем здесь дым?». В этой белесой пелене он рассмотрел приближающегося Игоря Мордвинова, его озабоченное лицо…

3.

— Иван Иванович, Иван Иванович, — словно из тумана появилось лицо Дмитрия, его голос, зовущий Кулагина.

Большие розовые губы Дмитрия двигались сами по себе, а лицо мелькало где-то в стороне. Так в первое мгновение показалось Кулагину, открывшему глаз и увидевшему себя в зеркале со странным шлемом на голове — то ли летным, то ли мотоциклетным.

— Хорошего помаленьку, — продолжал говорить Дмитрий. — Время было рассчитано только на час.

— А больше нельзя? — спросил Иван Иванович, едва шевеля пересохшими губам и медленно приходя в себя после путешествия в прошлое.

— Увы, нет! Понравилось? Как впечатление?

— Да… — задумчиво произнес Иван Иванович, — впечатление впечатляет…

— Что-нибудь интересное?

— Я… мне… вспомнилось, что тогда, в 1973-м году, я чувствовал — счастье, молодость… Даже и не думал, что смогу вновь пережить это пережить… Извините, если говорю сумбурно.

— Да, ничего. После наших опытов многие говорили сумбурно. Мы ведь не сразу начали предоставлять эту услугу — возвращение в прошлое через воспоминания, сначала много экспериментировали.

Дмитрий снял с головы Ивана Ивановича шлем, отдал его Алексею.

— Обработай! — сказал он.

Его помощник взял вату, смочил её в растворе по запаху похожем на спиртовой и принялся протирать внутри. А Иван Иванович, которого распирало от полученных впечатлений — лицо Насти продолжало стоять перед глазами, продолжил:

— Да… счастье, счастье — это мироощущение. Как говорил герой фильма моей молодости «Доживем до понедельника»: «Счастье — это когда тебя понимают». Смотрели такой фильм?

— Э… нет. — Дмитрий пожал плечами, — я такое старьё не смотрю. А ты, Лёх?

— Где молодой Штирлиц все время в очках? Смотрел, — буркнул Алексей, продолжая заниматься с инвентарем, — отстой!

— Не такой уж и молодой — сорок лет, — парировал Иван Иванович. — Так вот, о чем я? Ах, да, сейчас я вновь пережил счастье. У меня когда-то была подруга — молодая девушка и мы с ней встречались и вот, представьте, я снова её увидел. Это было здорово, просто замечательно!

— Мы рады, что вы остались довольны, Иван Иванович… Приходите еще, когда будут деньги, — Дмитрий суетливо передвинул стул, стоявший сбоку от него, схватил очищенный Алексеем шлем и, показав на него Кулагину, продолжил, говоря быстро и сбивчиво: — Теперь вы… не боитесь нашего девайса… так что милости просим. И расскажите своим знакомым… наш салон теперь открыт.

Иван Иванович с раздражением для себя отметил, что нередко с трудом понимает нынешнюю молодежь — суетятся, торопятся, говорят, словно не успели прожевать мощную булку из Макдональдса.

Во времена молодости Кулагина было спокойнее. С другой стороны, не было ни интернета, ни компьютеров, ни сотовой связи. Телевизоры черно-белые и всего две программы, если исключить общеобразовательную. А пирожки были с повидлом — прожевывались быстро.

— Дима, сколько же стоит такое удовольствие? — спросил он, тяжело поднявшись с кресла — ему не хотелось покидать его.

— Да немного, не волнуйтесь, мы же понимаем возможности пенсионеров.

— И всё-таки, сколько?

— Ну, один сеанс… — Дмитрий подумал на мгновение и назвал сумму приблизительно равную месячной пенсии Кулагина.

— Сколько? — поперхнулся Иван Иванович. — Но это слишком много для меня. Думаю, что и для других пенсионеров.

— Много? — удивился Дмитрий.

— Молодой человек, а вы знаете какая у меня пенсия? Эта та сумма, которую вы назвали — она и есть. А еще надо за квартиру заплатить, продукты купить…

— Окей! Я понял. Тогда половина. Вы же сможете понемногу откладывать и позволить себе изредка такое удовольствие. Например, раз в три-четыре месяца.

— Не знаю, не знаю! — Иван Иванович с сомнением покачал головой. — Может у вас будут скидки постоянным посетителям?

— Хорошая мысль! — согласился Дмитрий. — Я подумаю.

Покинув салон, Кулагин пошел домой. То, что он увидел — длинные и густые колонны демонстрантов с красными флагами и транспарантами, веселую Настю, озабоченного Мордвинова — эти картины стояли у него перед глазами, будто наяву. Он шел привычным маршрутом домой, по привычным для него улицам, исхоженным за столько лет, и думал об увиденном.

Конец ознакомительного фрагмента.