Маленькие комедии

Олег Ернев, 2015

Ернев Олег Аскерович – российский прозаик, драматург, либреттист. Член Союза писателей, Союза Театральных деятелей, Гильдии драматургов Санкт-Петербурга и Санкт-Петербургского Союза Искусств. С 1986 года печатается и ставится в театрах. Пьесы «Мы пришли» и «Когда Спящий проснется» прошли по многим театрам Советского Союза. Совместно с композитором Виктором Плешаком работает для драматических и музыкальных театров. Такие мюзиклы, как «Инкогнито из Петербурга», «Ночь перед Рождеством», «Женитьба» были поставлены во многих театрах России. Параллельно драматургической деятельности выпускает детские книги и прозу. Продолжает эту работу и поныне. В книге представлены комедии в авторской редакции.

© О. Ернев, текст, 2015.

© ООО РА «Арт Лайф», 2015.

Блеф

Действующие лица:

Нина

Гусь, муж Нины

Чингачгук и Витек — друзья Гуся

Сцена первая

Дом Гуся. Гусь и его жена Нина. Гусь за столом, хлебает щи. Нина возится на кухне.

ГУСЬ. Нинка, долго там будешь кувыркаться?

НИНА. Клоуны в цирке кувыркаются. А у меня блины… Чего надо-то?

ГУСЬ. А то не знаешь. После баньки я… Что мужику надо после баньки? Водочки выпить, закусить…

НИНА (сердито). Водочки… Мужики после баньки в прорубь ныряют, а ему водочки.

ГУСЬ. Давай прорубь — нырну. После проруби — оно того… водочка ещё лучше.

НИНА. Умный ты больно. Мне ребёнка обуть, одеть надо. Еды купить. Тебя накормить. И хватит уже, надоело мне твоё пьянство.

ГУСЬ. Но-но, ты мне это прекрати. Рассуждать вздумала. Тоже мне: философ в юбке. Ты поллитра давай.

НИНА. Не будет тебе поллитра. Я борьбу за трезвость начинаю. Все силы на это положу.

ГУСЬ. Чего? Борьбу? За какую-такую трезвость? Где ты видела, чтобы после баньки русский мужик водочки не выпил? Я же не прошу у тебя ни коньяка, ни джина, ни этого самого… виски с содовой. Простой русской водочки. Неси и не рассуждай.

НИНА. Ты на президента нашего погляди: мужичок пусть ростом не велик, а дела какие вершит, погляди какой спортивный: он и в самолёте, и в подводной лодке, и на северном полюсе на собаках прогуливается. По дну моря, как водолаз, ползает. И в рот не берёт ни капли.

ГУСЬ. Ну, это ты врёшь.

НИНА. Ничего не вру. На лыжах с горы катается?

ГУСЬ. Ну, катается.

НИНА. Борьбой этой, как её… самбо что ли?..

ГУСЬ. Карате.

НИНА. Ну, карате… занимается?

ГУСЬ. Ну, занимается.

НИНА. Чего б тебе не заняться этой самой борьбой?

ГУСЬ. Ещё чего? Ему положено по статусу: он президент. Он обязан быть здоровым и трезвым.

НИНА. А тебе что мешает?

ГУСЬ. А мне мешает… Черт её знает, что мне мешает. Жизнь мешает.

НИНА. Это как понять?

ГУСЬ. А вот как хошь — так и понимай. Скучно мне, Нинка. Если не выпью — тоска гложет. Смысла в жизни не понимаю. А без смысла жить не хочу.

НИНА. У тебя есть я, ребёнок, работа… Какого тебе ещё смысла надо?

ГУСЬ. Романтики мне надо. Хорошей душевной романтики, так, чтобы… дух захватило. Не романтичная ты у меня баба, Нинка. Нет в тебе этой самой… как её… поэзии.

НИНА. В тебе зато её много.

ГУСЬ. Во мне много. Только она внутри спрятана. Там, под камнями, как рак сидит.

НИНА. Чего ж как рак-то? Вылезла бы на свет Божий.

ГУСЬ. Ага. Вылезет, тут вы её и хвать… и голову ей оторвёте. А вот когда я рюмочку выпью, потом вторую — вот тут она робость свою теряет, головку высунет, усами пошевелит…

НИНА. Какими-такими усами?

ГУСЬ. Не важно… Ты бутылку неси.

НИНА. Ничего я тебе не принесу. Сказала — трезвость, значит трезвость. А нет — я с тобой чикаться не стану. Мигом президенту напишу и всё. Говорят, у него теперь свой сайт есть. Я в этот сайт прямо по почте и пошлю. У меня вон и конвертик заготовлен. Всё опишу как есть, как ты выпиваешь, работу прогуливаешь, на сына рукой махнул… Пусть МЧС присылают и с тобой разбираются. Я закон вычитала, у меня всё по закону.

ГУСЬ. Но-но, ты это… того… Брось, Нинка.

НИНА. Ничего я не брошу. Буду вести борьбу за трезвость до конца.

ГУСЬ. Это до какого такого конца?

НИНА. Твоего или моего.

ГУСЬ. До конца, говоришь? Ну, ты у меня договоришься. Ты меня знаешь, Нинка. Мне плевать на твой закон и на твою борьбу. Я этой борьбы столько перевидал. Короче: или несёшь поллитра или…

НИНА. Ну?

ГУСЬ. Не нукай, рыдать будешь.

НИНА. Это с чего?

ГУСЬ. С того самого — повешусь я.

НИНА. Повесишься? Как?

ГУСЬ. Обыкновенно, как все порядочные люди вешаются. За шею.

НИНА. Врёшь.

ГУСЬ (крестится). Ей-Богу!

НИНА. Да что ты там крестишься? Ты ещё к иконке приложись.

ГУСЬ. Я сказал. Моё слово мужицкое. Так что без шуток мне. У меня нервы на пределе.

НИНА. У меня тоже. Водки не получишь. С этого дня — трезвость.

ГУСЬ. Не дашь?

Нина подносит ему кукиш.

ГУСЬ. Ну что ж, спасибо за доброту, за ласку. А только заплачешь крокодильими слезами.

НИНА. Как же. Уже реву.

ГУСЬ (отодвинув тарелку). Хорошо. Мы это запомним. Видела «Любовь и голуби»? Видела?

НИНА. Видела. Кто не видел-то?

ГУСЬ. Вот. Глубокая вещь. Там у них и любовь, и голуби. А у нас с тобой, Нинка, голубей нет, а теперь и любви не будет.

НИНА. Куда денется?

ГУСЬ. Куда — не знаю. А ты лучше скажи: где у нас верёвка?

НИНА. Верёвка-то? Сейчас.

Приносит верёвку, подаёт мужу.

ГУСЬ (не ожидавший такого поворота дела, ошарашен). Ну и быстра ты, мать…

НИНА. А чего тянуть? Решился — так вешайся. Уж лучше одной, чем с пьяницей.

ГУСЬ. Так ты хочешь, чтобы я…

НИНА. Это ты хочешь. А не хочешь — не вешайся. Только языком-то не трепи. А то: у меня слово мужицкое. А у меня слово женское: пить больше не будешь.

ГУСЬ. Ну, так и порешу себя.

НИНА. Давай-давай. Слышали эту песню с припевом.

ГУСЬ (слегка помявшись). Ну, ладно.

НИНА. Давай-давай, делай своё дело.

ГУСЬ. Ну, попомнишь ты меня.

НИНА. Да иди уже.

Потоптавшись немного, с тоской поглядев на верёвку, Гусь покидает комнату.

Сцена вторая.

Сарай неподалёку от дома, где живёт Гусь. Возле сарая — группа мужиков, среди которых Гусь. Идёт оживлённый спор. Активное участие в споре принимает одноглазый мужик по кличке «Чингачгук». Второй его глаз залеплен пластырем. На носу очки, которые всё время съезжают, отчего их постоянно приходится поправлять.

ЧИНГАЧГУК. А я тебе говорю: покупала. Сам видел в магазине. Взяла литровую бутылку по скидке.

ГУСЬ. Да знаю я, что у неё всегда запас есть. Но она так прячет, сам чёрт не найдёт.

ВИТЁК. А ты бы лаской, лаской.

ГУСЬ. Какой лаской? Я уж и так, и эдак… Даже пригрозил, что повешусь. Даже перекрестился. Это не баба — скала. Пришлось пригрозить, что повешусь.

ЧИНГАЧГУК. А она?

ГУСЬ. Что она? Вот — верёвку дала. Иди, мол, и вешайся. Это что за жена такая: единственному мужу и верёвку совать.

ВИТЁК. Не любовное это дело.

ГУСЬ. Куда уж любовнее. (Вытирает слёзы).

ВИТЁК. А ты бы лаской, лаской. Бабы — они ласку любят.

ГУСЬ (отмахиваясь от него). Да что ты пристал со своей лаской.

ЧИНГАЧГУК (попробовав верёвку). Хорошая верёвка. Качественная.

ВИТЁК (тоже подёргав и осмотрев верёвку). Надёжный предмет.

ЧИНГАЧГУК. Альпинистское снаряжение.

ВИТЁК. Точно. Двоих выдержит.

ГУСЬ. К чему это ты?

ВИТЁК. Я к тому, что больно крепкая.

ГУСЬ. А нам-то что от этого? Нам выпить надо. Надо или не надо?

ВИТЁК. А то.

ЧИНГАЧГУК. Что значит — надо? Просто необходимо. У меня третий день трубы горят. Вот что, мужики, надо что-то придумать.

Долго сосредоточенно думают.

ЧИНГАЧГУК (поправив очки, которые, чуть было, не соскользнули с носа). Надумали?

ВИТЁК. Не выкристаллизовывается.

ГУСЬ. Кто?

ВИТЁК. Идея.

ЧИНГАЧГУК. Я тут кое-что надумал. А что, Гусь, не забоишься?

ГУСЬ. А чего бояться?

ЧИНГАЧГУК. Ты скажи сперва: не забоишься?

ГУСЬ. Да говори уже.

ЧИНГАЧГУК. В общем, есть план. Может сработать. Мужики, протрите локаторы.

Сближаются, как заговорщики.

Мы сблефуем.

ВИТЁК. Чего сделаем?

ЧИНГАЧГУК. Как в картах. У нас есть козырь. О! (Трясёт верёвкой). Пошли в сарай.

Сцена третья.

Сарай. Вваливаются Гусь, Витёк и Чингачгук. Без лишних слов Чингачгук, взяв валяющуюся в сарае лестницу, приставляет её к балке под потолком, перекидывает через балку верёвку, закрепляет её, потом делает петлю.

ЧИНГАЧГУК (Гусю). Ну-ка, примерь. Нормально?

ГУСЬ (отшатываясь от петли). Это ты мне брось. Я те не Зоя Космодемьянская.

ВИТЁК. Да нет, ты не понял: Зою фашисты, кажись, повесили, а мы…

ГУСЬ. А меня вы хотите повесить?

ЧИНГАЧГУК. Да ты не боись: всё по уму будет. Вот здесь сделаем надрез. Сейчас Витёк сбегает за Нинкой. Когда она придёт, ты прыгаешь и начинаешь болтать ногами. Только нормально болтай, чтоб правдиво всё выглядело, не очень лягайся. Она увидит эту картину маслом и будет в соплях. Бутылочка нам обеспечена. (Напевает).

Ой, бутылочка моя,

Ты бутылочка.

До чего ж тебя люблю,

Моя милочка.

Только жаль, что есть в тебе

Одна дырочка.

И ты быстро опустела,

Бутылочка.

Гусь и Витёк присоединяются.

Ах, бутылочка моя,

Ах, плутовочка.

Я же ниточка твоя,

Ты — иголочка.

Я козлёночек, а ты —

Моя козочка.

Я младенец твой, а ты —

Моя сосочка.

ГУСЬ. Погодите, мужики, я что-то не совсем понял: я что, должен по-настоящему, что ли, висеть?

ЧИНГАЧГУК. Ну как тебе сказать: чуть-чуть повисишь у неё на глазах, у Нинки-то, а потом верёвка лопнет, гляди, вот я её надрезал, и ты бац — к её ногам. Чьё женское сердце от такой душещипательной картины не растает?

ВИТЁК. Растает, как пить дать, растает. Она ведь у тебя ласковая, Нинка-то, хоть и сердитая.

ГУСЬ. А ты откуда знаешь?

ВИТЁК (слегка смутившись). Ну-у, она ведь… в теле. А полненькие — они завсегда добрые.

ЧИНГАЧГУК. Хватит болтать. Давайте репетировать. Витёк, тащи вон тот чурбанчик.

Витек притаскивает чурбанчик для колки дров и ставит его под петлей.

(Гусю). Становись.

Гусь, обречённо вздохнув, забирается на чурбан.

Чего стоишь как на трибуне? Суй голову в петлю.

Гусь надевает петлю на шею, хочет что-то сказать, но Витёк, которому Чингачгук подал знак, выбивает чурбанчик из-под него, и Гусь повисает в воздухе, болтая ногами. Через пару секунд верёвка лопается, и он падает на землю. Встаёт ошарашенный, глупо улыбаясь.

ГУСЬ. Это… как его… мужики… Чё это было? А?

ЧИНГАЧГУК (хвастливо). Вот это и называется — блеф. Здорово, а?

ВИТЁК. Так это мы… того… Репетировали?

ЧИНГАЧГУК. Генеральный прогон, поняли? Пять секунд удовольствия и потрясающий эффект! Она растает, как Снегурочка, и побежит за заначкой. Эх, мужики, выпьем!

ГУСЬ и ВИТЁК (вдохновенно). Выпьем!!!

ЧИНГАЧГУК. Дуй, Витёк, к Нинке, кричи ей, что Гусь повесился. Стой, погоди, дай-ка я тебе в нос вдарю.

ВИТЁК. Чего?

ЧИНГАЧГУК (бьёт его по носу так, что у Витька потекла кровь). Вот так.

ВИТЁК. Да ты че? Кровянку мне пустил.

ЧИНГАЧГУК. Так надо, для пущей убедительности. Чтоб её испуг сильнее пробрал. Скажешь, что пытался спасти Гуся, а он тебе ногой врезал. Иди.

Витёк, задрав кверху голову, чтобы остановить кровь, с чувством важности своей миссии, покидает сарай.

ЧИНГАЧГУК. Падать не больно? Не ушибся?

ГУСЬ. Да, вроде, нет.

ЧИНГАЧГУК. Тогда начнём.

Сцена четвёртая.

Дом Гуся. Вбегает Витек.

ВИТЁК. Нина! Нина! Скорей!

Выходит Нина. Руки в мыле, халатик распахнулся, наполовину обнажив полные груди.

НИНА. Чего кричишь, петух горластый?

ВИТЁК. Нина, твой Гусь…

НИНА. Что мой Гусь?

ВИТЁК. Ну он… того… этого… В сарае…

НИНА. Что в сарае?

Витек заворожённо смотрит на её грудь.

ВИТЁК. Ох, Нинка, какие они у тебя… того… красивые…

НИНА. Кто?

ВИТЁК. Ну, эти… формы.

НИНА. Тьфу ты, бесстыжий.

Запахивает халатик.

ВИТЁК. Да не прячь ты, дай наглядеться, пока Гуся нет.

НИНА. Вот он тебе даст наглядеться.

ВИТЁК. Да я ведь так… для красоты, для эстетики.

НИНА. Тоже мне эстет выискался.

ВИТЁК. Так помнишь, когда мы с тобой за одной партой сидели, я же лучше всех рисовал. Ты меня ещё художником называла. Мне очень Рубенс нравился.

НИНА. Называла. Может, и стал бы художником, если бы водку не пил. Таланта у тебя много было.

ВИТЁК (с тоской). Да, Рубенс.

НИНА. Вот он-то, небось, водку не глушил, как ты со своими дружками. И Гуся мне испортили. А ведь тоже неплохой мужик был.

ВИТЁК. Да это я из-за тебя…

НИНА. Я-то чем виновата?

ВИТЁК. Спрашивает. А кто в тебя был влюблён? На сенокосе-то помнишь?

НИНА. Да уж помню. Еле от тебя отбилась.

ВИТЁК. Так ведь это… любовь. А ты Гуся своего выбрала. На свадьбе я у тебя и загулял и пошло, и пошло…

НИНА. Вам, пьянчужкам, лишь бы найти повод.

ВИТЁК. Эх, какие формы. Ты, Нинка, и сейчас хороша. Не будь Гуся — женился бы на тебе. (Напевает). Да чего же, до чего же я хорошеньких люблю.

НИНА (смеясь). Женился бы он. Ты меня спросил?

ВИТЁК. А чего тебя спрашивать? Ты же ласковая. И я ласковый. Я бы тебя… да я бы тебе кофе в постель по утрам. Цветами бы тебя осыпал, любое твоё желание… Эх, Нинка, сведёшь ты меня с ума.

НИНА. Можно подумать, он у тебя был.

ВИТЁК. Был, Нина, был. И талант был, сама говорила. Всё было. А теперь вот… И Гусь повеситься собрался. Видно, ты и его с ума свела.

НИНА. Кто повеситься?

ВИТЁК. Да Гусь твой в сарае вешается. Уже с верёвкой стоит. Меня в кровь избил.

НИНА. Гусь? В сарае?

ВИТЁК. Ну да.

НИНА. Сомневаюсь.

ВИТЁК. Напрасно.

НИНА. Небось, опять что выдумали?

ВИТЁК. Да, вроде бы, нет. Вон видишь, кровь из носа текла.

НИНА. Да? Текла?

ВИТЁК. Ну, вот…

НИНА. Так что же ты мне тут турусы разводишь любовные, дурень несчастный.

ВИТЁК. Так ведь формы твои… Уж больно привлекательны.

НИНА. Пошли, формалист, посмотрим, что у вас там в сарае происходит.

Сарай. Чингачгук измеряет верёвку, отрезает кусок и откидывает его. Снова перекидывает верёвку через балку, укрепляет её, делает на конце петлю.

(Гусю). Примерь.

ГУСЬ (встав на чурбан, суёт голову в петлю). Нормально.

ЧИНГАЧГУК (инструктируя). Главное — решительность, страстное желание уйти в нихил.

ГУСЬ. Куда уйти?

ЧИНГАЧГУК. В Ничто. В Вечность. На Нинку — когда прибежит — ноль внимания. Не отвлекайся. Не разговаривай, когда она начнёт отговаривать и прочее. Её для тебя уже не существует. Ты уже там, в иных мирах. Понял? А когда рухнешь к её ногам, заплачь настоящими слезами. Мол, эх, повеситься человеку не дают, верёвки нормальной сделать не могут. Побольше эмоций. Важно, чтобы правда чувств была.

ГУСЬ (вдохновенно, уже входя в роль). Я понял. Будет.

ЧИНГАЧГУК. Не разорвалось бы у неё сердце от увиденного.

ГУСЬ. Это уж будьте уверены. Не разорвётся. За её сердце я отвечаю. Баба крепкая.

Слышен шум голосов у дверей сарая.

ЧИНГАЧГУК (подтолкнув Гуся к чурбанчику). Вставай! Идут! Вот, возьми нож. Размахивай им, если что.

Входят Нина и Витёк.

НИНА. Где он?

ВИТЁК. Вон стоит. Ой, уже голова в петле.

ЧИНГАЧГУК. Нина, скорей! Я с ним не могу справиться. Он у тебя помешанный буйвол. Нож у него. Чуть меня не зарезал. Витька в кровь разбил.

НИНА (оробевшая). Гусь, ты что, правда, с ума сошёл? Слезай немедленно.

ГУСЬ (воинственно размахивая ножом с головой в петле). Стоять на месте! Не подходить!

НИНА. Это шантаж.

ГУСЬ. Нет, это прощание с бессовестной, бессердечной женщиной, которая довела до… Вон из сарая все!

ЧИНГАЧГУК. Да погоди ты, Гусёнок…

ГУСЬ. И ты вон! Все вон! Не дадите повеситься здесь, повешусь на чердаке. В реке утоплюсь. Из окна выброшусь!

НИНА. Из какого окна? У нас дом одноэтажный…

ГУСЬ. Молчать! Не рассуждать! Найду способ. Покиньте все сарай. И прощайте! Ухожу в эту… как её… в нихил. В вечность, то есть.

ЧИНГАЧГУК. Ну всё, это конец. Сейчас повесится. (Нине, которая бросилась было к мужу). Куда лезешь? Зарежет.

ГУСЬ. Прощайте! Простите, братцы, если что не так (хочет поклониться, но петля не даёт сделать поклон).

Бросив нож на пол, отталкивается от чурбанчика. Тот покатился по деревянному настилу. Гусь повис. Несколько секунд длится напряжённая тишина, в течение которой Гусь трепыхается в петле, дёргая ногами, ухватившись руками за верёвку. Наконец, опомнившись, Нина бросается к висящему «самоубийце», схватив нож с пола и чурбанчик, ставит его рядом с болтающимся мужем, расторопно залезает на чурбанчик и перерезает верёвку. Гусь рухнул на Нину. Она его не удержала, и вместе они падают на пол. Чингачгук суетливо хлопочет возле них. Витек с растерянно разведенными руками застыл в этой позе, потрясенный происходящим. Нина и Гусь поднимаются с пола.

ЧИНГАЧГУК. Гусь, родненький, ты живой?

ГУСЬ. А ты меня уже похоронить хотел?

ЧИНГАЧГУК. Да что ты, что ты! (Машет руками). Я… я… веревочку-то того… надрезать забыл.

ГУСЬ (потирая шею). Забыл?

ЧИНГАЧГУК. Забыл. Зарепетировались мы с тобой. В генеральной репетиции не забыл, а как в действие перешло — из памяти вон.

ГУСЬ. Пить со мной, так память не подводит, а как…

НИНА. Ах, вот оно в чём дело? Репетировали? Разыграть меня решили, чтоб расчувствовалась, поллитру вам выставила?

Поворачивается к Витьку и с размаху даёт ему в нос. У того снова потекла кровь.

ВИТЁК (захныкав). Да за что?

НИНА. За то самое. Вестник несчастный! Скорей, Ниночка! Бегом! Не успеем! Уже повис!

ВИТЁК (задрав голову к потолку). Почему физическое воздействие в отношении одного меня применяется?

ГУСЬ (передразнивая Витька). А ты её лаской, лаской. Сам же сказал, что она женщина полная, а толстушки все добрые.

НИНА. Ах, я ещё и толстушка? (Снова замахивается на Витька. Тот отскакивает от неё). Значит так. (Направляется в угол сарая и достаёт из тайника поллитровую бутылку). Вот вам ваша ценность и жизненный ориентир. Пейте на здоровье. А ты, Гусь, можешь домой больше не приходить. Я с тобой развожусь. Если вот это тебе дороже, чем жена, семья, работа… живи с этим. Сына будешь видеть по выходным дням. Не знаю, как твоё мужицкое слово, но мое, женское, я сдержу.

Ставит бутылку на пол и выходит из сарая. Пауза. Чингачгук вытаскивает из кармана всегда находящиеся там на всякий случай стаканчики и, откупорив бутылку, разливает.

ЧИНГАЧГУК. Мужики, это надо отпраздновать.

ГУСЬ (хмуро). Что отпраздновать?

ЧИНГАЧГУК (смущённо). Ну… живой же остался.

ВИТЁК. Так что, пьём?

Стоят с поднятыми стаканами. Пауза, в течение которой Гусь о чём-то напряжённо думает.

ЧИНГАЧГУК. Чего задумался?

ГУСЬ. Погодите, мужики. Я вот что хочу сказать. Я ведь чуть и, правда, не погиб. Пока болтался там, между землей и небом, вся жизнь перед глазами промелькнула. А мелькать-то, оказалось, нечему. Вот Нинка всё на море просилась… Мы же ни разу на море не были. Мальчонка мой дельфинов не видел. Мы с вами водку пьём, а вон мужик на горных лыжах катается, на сверхзвуковых самолётах летает…

ЧИНГАЧГУК. Кто катается?

ГУСЬ. Неважно.

ВИТЁК. Да пусть катается. Водка стынет.

ГУСЬ. Цыц! Замолчи. Какая у меня Нинка справная бабёнка, работящая, хлопотливая.

ВИТЁК. Красивая. Знаешь, как на неё наш бухгалтер Чирикин заглядывается. Ух, говорит, мне бы такую жену.

ЧИНГАЧГУК. Точно. Облизывается, как кот на сметану.

ГУСЬ. А чего раньше молчали? Да я этого бухгалтера… Я смотрю, Витёк, и ты на неё заглядываешься.

ВИТЁК. Я-то?..

ГУСЬ. Ты-то.

ВИТЁК. Да я так… для чистой эстетики. Люблю красивые формы. Да ты не ревнуй, Гусёк, мы же с ней за одной партой сидели, на сенокосе вместе сенокосили…

ГУСЬ (сердито). Сенокосили… Я тебе посенокошу. Форму он, видите ли, любит. Ты знаешь, люби… только подальше от Нинки. Иначе, глядите мне, мужики… Я, можно сказать, уже в вечности побывал. В нихиле. Мне теперь всё нипочем.

ЧИНГАЧГУК. Да мы-то что, мы по-дружески.

ГУСЬ. Да уж хорош друг, нечего сказать: чуть на тот свет не отправил. Эх, собутыльнички.

Ставит чурбанчик под балку, поднимает с пола верёвку, забирается на чурбанчик, перекидывает верёвку через балку. Делает петлю.

Хорошая балка, надёжная. И верёвочка… не подвела.

ВИТЁК. Ты, Гусь… ты чего? Опять, что ли, вешаться?

ЧИНГАЧГУК. Никак, спятил?

Гусь продевает голову в петлю.

ГУСЬ. Прощайте, братцы! Прощайте навсегда. Оставляю я вас и ваш (кивнув на водку) жизненный ориентир.

Подпрыгнув и оттолкнувшись от чурбанчика, пролезает в петлю всем туловищем и пошёл раскачиваться на верёвке, как на качелях.

Сделаю сынишке качели. А потом на море всей семьёй, а потом — на горных лыжах, и на сверхзвуковом самолёте.

Громко хохоча, летает по сараю над застывшими с рюмками в руках бывшими собутыльниками.