Чужая Земля

Олег Дивов, 2018

Далекая планета, очень похожая на Землю. Яркие и сильные люди, очень похожие на землян. Мы найдем общий язык с туземцами – или нам лучше уйти. Беда в том, что уйти мы не можем. Открыв «Землю-два», русские, сами того не зная, принесли с собой войну. Пока еще холодную. Но скоро здесь будет жарко. И степные псы, пожиратели трупов, наедятся до отвала. Кажется, мы любим создавать трудности и потом их преодолевать…

© Дивов О., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Пролог

06 июля, аэродром базового лагеря экспедиции МВО РФ на «Зэ-два»

Помню, как сейчас: я стоял на краю летного поля, а экипаж Чернецкого шел к своему конвертоплану, и командир смотрел куда-то вдаль, не замечая никого, зато второй пилот мне подмигнул.

В темно-синей форме гражданской авиации они все были очень красивые и деловые, прямо хоть лети с ними вместе спасать мир, но вот нутром понимаешь, что им — можно, а тебе нет.

Небо закрыто до особого распоряжения, и если эти бедовые парни решили, вопреки запрету, подняться в воздух по неотложному геройскому делу, ты-то не дергайся. Ты же не герой.

Следом за экипажем шли геологи, которым тоже летать нельзя, но в своих защитных робах они смотрелись рядом с авиаторами как багаж, демонстрируя всем видом, что, раз Чернецкий задумал грузить балласт, ему лучше знать. А ты расслабься, жуй травинку и не мешай подвигу. Зря, что ли, тебе подмигнули.

День выдался пасмурным, едва ли не впервые за все жгучее местное лето, и ветерок шелестел степным ковылем. Впереди, за границей летного поля, не было ничего, что напоминало бы о человеке, только серая равнина до горизонта. Если смотреть туда, можно, наверное, притвориться, что никого нет вокруг и ничего не происходит. Или закрыть глаза и, слушая тихий шепот степи, улететь мыслями далеко-далеко.

И хоть на миг забыть, где мы сейчас и сколько наших здесь навеки.

Непозволительная роскошь.

Травинку я жевал и глазел по сторонам не ради безделья: стояли мы тут с великим вождем Унгусма́ном по прозвищу Тунгус, имея беседу на актуальные темы внутренней политики. Смотреть на верховного правителя династии Ун, когда он с тобой говорит, невежливо, но совсем опустить очи долу не позволял уже мой персональный статус. Пришлось, навострив уши, озираться туда-сюда — то на далекую глинобитную стену местной столицы, где мудро и жестко правит Тунгус, то на домики нашей базы, где свирепствует начальник экспедиции полковник Газин. В обоих случаях зрелище не радовало.

Я слишком хорошо знал, что творится там, внутри.

И слишком хорошо видел, как крепко мы влипли.

А на орбите звездолет, только нас не заберет.

Очень не вовремя я вспомнил, что путь домой закрыт. Моя третья вахта за двадцать световых лет от Земли подходит к концу, но вряд ли завершится. Мои навыки дипломата больше не имеют значения, я никому не могу помочь, от меня никакого толку. День за днем я честно тяну лямку рядового члена экспедиции и мог бы в том найти утешение, да не получается. Временами так устаю, что готов сдохнуть, но даже на это не имею права…

И тут летчики пошли к своей машине. Пока я пытался сообразить, что за авантюру они замышляют, Тунгус весь подобрался, двухметровая антрацитовая громадина, и сделал короткий едва заметный жест от живота, будто оттолкнул Чернецкого тыльной стороной ладони. У аборигенов это универсальный знак сопричастности и пожелания скорейшего исполнения задуманного.

Чернецкий вдруг оглянулся через плечо и кивнул Тунгусу.

Грешным делом, я испытал вместе с недоумением известное облегчение. Вождь меня совершенно измучил, приятно было отвлечься.

Не знаю, объяснит ли это мое замешательство, но великий вождь Унгусман действительно великий, у нас таких не делают. Видит насквозь все живое, а оно его слушается. Даже лютые степные псы виляют перед ним хвостами, словно земные собаки… И когда этот ослепительно черный и оглушительно харизматичный дядька начинает на тебя давить, а ты согласно этикету жуешь травинку и делаешь одухотворенное лицо, — ей-богу, даже война обрадует.

Обычно вождь меня не плющит своим величием, держит за равного. Мы знакомы три года, Тунгус зовет вашего покорного слугу другом и сегодня чисто по-дружески так наступил на горло, что я счастлив был отдышаться хоть самую малость.

А Тунгус сказал, провожая летчиков взглядом:

— Хорошие парни, доброе задумали, почему ваши начальники запрещают им?..

И сам же ответил:

— Начальники боятся потерять силу управления. Понимаю. Сам такой. Иногда проще всё запретить, чем устранять последствия. Особенно в трудные времена. Но если находятся герои…

Я не успевал переводить слово в слово, но общий посыл был ясен. Тунгус пытался донести до меня простую мысль, что правильный вождь умеет замечать правильных героев. И даже когда всем запрещено всё подчистую, надо оставлять лазейки для хороших парней, задумавших доброе: вдруг они своим самоуправством выручат племя — не казнить же их потом.

Второй смысловой слой я тоже выловил: Тунгус деликатно намекнул, что очень уважает полковника Газина, но в нынешних обстоятельствах стоило бы наплевать на отдельные запреты, а то как бы не стало хуже.

Сдохнем же.

У местных есть аналог нашему понятию «интуиция», и Тунгус говорил, что в мирной жизни полагаться на интуицию глупо, зато в моменты смертельного риска именно ее надо слушать. Летчики, на взгляд Тунгуса, сейчас повиновались инстинкту и потому имели шанс на победу, а контрольная башня аэродрома, с которой вдруг начали орать невнятное, но явно неприятное, — она как стояла на месте, так и обречена стоять, покуда не рухнет. Ну и заткнулась бы. Сошла бы за умную.

— Вот семеро смелых! — провозгласил вождь. — Запомни их, друг мой. Наверное, их потом накажут. Но такие, как они, проложили твоему народу дорогу к звездам!

Тунгуса так разобрало, что он даже руку положил мне на плечо, а другую эпически простер Чернецкому вослед.

Я ничего не понимал, кроме того, что вождь, в отличие от меня, все понимает.

Честно говоря, я не мог в тот момент нормально исполнять служебные обязанности, поскольку боролся с приступом паники.

Вождь пришел по вопросу, как я уже говорил, внутренней политики: он настоятельно советовал мне сделать ребенка его младшей дочери, прекрасной Унга́ли. Тунгус знал, я буду против, а я вдруг подумал, что очень даже «за» — помирать так с музыкой.

Тут мне и стало дурно, впервые по-настоящему дурно за эти безумные полгода, когда на глазах развалилось все, и прахом шли былые достижения, и смерть дышала в затылок каждый божий день… Мы метались в поисках выхода, делали глупости, нарушали правила, теряли товарищей, это было естественно, и тогда я не чувствовал страха. Теперь — когда стало ясно, что полетела к черту моя профессиональная этика, — испугался. Значит, край настал. То ли сдают нервишки, то ли я чую, как близко погибель, и мечтаю хоть под конец побыть нормальным человеком, которому можно просто влюбиться и не обманывать себя, будто он ходит во дворец вождя исключительно по долгу службы.

Помнится, когда меня тут заподозрили в жестоком убийстве с особым цинизмом, я не испугался вовсе, было просто грустно и немного даже смешно. А сейчас накатило — хоть плачь.

А великий вождь Унгусман, папуас этакий, не боится ничего, он считает, что у нас временные трудности и русские с ними совладают. Если не будут мешать своим героям, то совладают прямо сегодня.

Мы уже сами в себе разуверились, а инопланетянин — верит в нас.

Спасибо ему, конечно.

Тяжелая рука вождя лежала на моем плече, и профессионал во мне требовал анализировать это, а человек просто впитывал доброе тепло и пытался думать о хорошем.

А семеро смелых, растуды их туды, полезли в конвертоплан.