Герои. Другая реальность (сборник)

Олег Дивов

«Золушка» в исторических реалиях 1786 года – во Франции назревает революция, но дочь лесничего очень хочет выйти замуж за принца де Рогана. Питер Блад, пиратствующий на Волге. Александр Сергеевич Пушкин, живущий в XXI веке, публикующийся в Интернете и в роли гостя участвующий в передаче Тины Канделаки… Все это – альтернативная классика, литературные вариации на тему произведений, знакомых с детства. Любимое развлечение писателя – размышлять о том, как развивался бы сюжет классических произведений, если бы принц Гамлет вовремя принял противоядие, а у Боромира в загашнике оказался тяжелый пулемет? На страницах антологии, представленной на суд читателя, в эту увлекательную игру играют Олег Дивов, Далия Трускиновская, Наталья Резанова, Виктор Точинов и другие отечественные мастера фантастики.

Часть вторая

ЗВОН МЕЧЕЙ И ПУШЕК ГРОМ

Олег Дивов

Мы идем на Кюрасао

Петр Тизенгаузен, молодой дворянин из мелкопоместных, был с придурью.

Еще в детстве его одолевали всякие идеи: то затеет вертеть дырку до центра земли и обрушит летний нужник; то возьмется изучать самозарождение мышей в грязном белье и увидит слишком много интересного; то задумается, чего люди не летают, и после ковыляет с ногой в лубках. Когда Петр наконец вырос и озаботился вопросами попроще, а именно, почто у девок сиськи, и как от вина шумит в голове, родители юного Тизенгаузена заметно воспряли духом.

Но годам к восемнадцати, когда все ему стало окончательно ясно, понятно, доступно, а от этого как-то пресно, Петру нечто особенное вступило в голову.

От скуки Тизенгаузены держали парусную шнягу, на которой в ясную погоду гуляли по Волге-матушке под гармошку и самовар с баранками. Шняга была верткая, легкая, быстрая, не боялась волны, прелесть суденышко. На ней даже стояла пушчонка для потешной стрельбы, из разряда тех, которые пищалью назвать уже нельзя, а орудием еще совестно.

И вот на эту шнягу Петр Тизенгаузен вдруг зачастил.

Экипаж шняги состоял из шестерых мохнорылых обормотов под командой вольноотпущенного матроса деда Шугая. Тот Шугай, даром что дед, носил флотскую косичку, в ухе серьгу и за поясом нож. Еще он был знаменит аж на другом берегу Волги-матушки невероятным своим сквернословием и ловкостью в работе со всякой снастью. Рассказы деда Шугая о дальних походах и истоплении басурман тянулись часами, ибо на одно русское слово у него приходилось три-четыре морских. Но если слушать внимательно, то можно было узнать вещи поразительные — например, что у китаянок дырка поперек.

Главное, со шнягой дед управлялся отменно. Не было случая, чтоб его мохнорылый экипаж черпнул бортом воду, навалился на другое судно или, скажем, пропил с похмелья якорь — что на Волге-матушке испокон веку считалось в порядке вещей.

Приняв командование и понизив деда Шугая до боцмана, каковое понижение было компенсировано дополнительной чаркой водки в день, Петр Тизенгаузен развил на шняге кипучую деятельность. Во-первых, он перекрестил ее из «Ласточки» в «Чайку». Во-вторых, заставил матросов основательно подновить судно и заново покрасить. В-третьих, оснастил «Чайку» рындой. И принялся на шняге по Волге-матушке разнообразно вышивать. И в вёдро, и в дождь, и при любом ветре «Чайка» сновала туда-сюда, оглашая великую русскую реку чудовищной руганью и вытворяя такие эволюции, что соседи Тизенгаузенов крутили пальцем у виска.

— Эх, и угораздило же меня с моим талантом родиться в России! — возмущался Петр, когда ветер стихал, и команда садилась на весла. — Что скажете, пиратские морды?!

— Ё! — дружно орали пиратские морды.

Экипаж шняги, надо сказать, разросся уже до дюжины мохнорылых, и морды у них вправду были довольно пиратские. Тизенгаузен самолично отбирал на борт мужиков, из-за чего даже имел серьезный разговор с папенькой.

— Как один острожники! — возмущался папенька. — Зарежут! Сожрут!

— А у меня пистолеты, — отвечал Петр.

Со временем эволюции шняги стали приобретать угрожающий оттенок: «Чайка» шныряла в опасной близости от других судов. Опытный глаз легко угадал бы в ее маневрах развороты для бортового залпа и абордажные заходы.

Вскоре со шняги помимо обычной ругани донеслась еще и пальба: Петр выставил на фарватер старый ялик и крутился вокруг него, поливая картечью из пушчонки.

Обеспокоенный папенька бросился к маменьке.

— Быстро жени мальчишку на соседской дочери, пока не началось!

Но было поздно.

Следующим утром на мачте «Чайки» взвился черный флаг. На квадратной тряпке были грубо намалеваны череп и кости.

— Прощайте, маменька и папенька! — крикнул Петр, стоя у руля. — Не поминайте лихом! Мы идем на Кюрасао!

Маменьке сделалось дурно. Папенька в сердцах плюнул шняге вслед.

— Да ты раньше Калязина потонешь, — сказал он.

Шняга подняла все паруса и, подгоняемая легким попутным ветром и крепким матом, унеслась.

Ликующий экипаж выпил по чарке водки за успех предприятия и во славу капитана.

— Стану адмиралом, будете пить по две, — пообещал Петр.

— Ё!!! — заорали пиратские морды.

Тизенгаузен подобрал команду умышленно — все его матросы были, помимо вдового деда Шугая, в разладе с женами и мечтали убраться куда подальше. Хоть на Кюрасао. Поглядеть заодно, правда ли у китаянок дырка поперек.

Шняга весело скакала по мелкой волне.

* * *

К обеду вышли на траверз села Концы. Стали на якорь в видимости скобяной лавки жида Соломона — больше в Концах ничего достойного внимания не было. Тизенгаузен высадил на берег десант во главе с огромным рыжим Волобуевым.

— Все ясно, пиратские морды? — напутствовал флибустьеров капитан.

— Ё! — ответили флибустьеры.

Жид Соломон, увидев выходящую на берег шайку и осознав, что морды приближаются сплошь пиратские, заперся в лавке. Волобуев со товарищи неуверенно потоптались у двери, постучали обухами топоров в ставни, и все было бы ничего, не вздумай Соломон показать флибустьерам в замочную скважину кукиш.

Десант запросил поддержки с моря.

— Наводи, — приказал Тизенгаузен канониру Оглоедову. — Пали!

Пушчонка жахнула по лавке и с первого раза засадила ядрышко аккурат в замочную скважину.

Лавка была захвачена без боя, только жид Соломон с перепугу остался на всю жизнь заикою. Жена его и дочери отделались не в пример легче, правда, следующей весной почти одновременно родили по мальчишке.

— Ну дает Соломошка! — изумлялись в Концах. — Заика, а ишь ты!

Пираты взяли в лавке богатый приз скоб, гвоздей и амбарных петель. Из скоб понаделали абордажных крючьев, гвозди порубили на картечь, петлями набили трюм в разумении когда-нибудь их выгодно продать.

«Чайка» ушла от греха подальше на другой, безлюдный, берег, чтобы первый успех подобающе обмыть, заесть и переспать. А утром пиратская шняга, еще веселее и шумнее прежнего, двинулась промышлять дальше.

План Тизенгаузена был прост: накопив пиратский опыт в относительно безопасных пресных водах, вырваться на оперативный морской простор, а там у кого-нибудь спросить дорогу на Карибы. Напрасно папенька думал сына женить на дочери соседа. В мечтах Петр видел себя зятем губернатора Тортуги, не меньше.

Вскоре на горизонте замаячило нечто большое и неповоротливое, отдаленно напоминающее транспорт с хреном. Оглашая берега эпитетами, «Чайка» начала маневр сближения. Канонир Оглоедов зарядил пушчонку сушеным горохом — на первый выстрел, для острастки.

Намеченная на абордаж жертва оказалась вблизи именно что транспорт с хреном.

— Вы чего?! — заорали оттуда сверху вниз. — Мать вашу!

Но крючья уже, хрустя, впивались в борт. Абордажная команда Волобуева, размахивая топорами, бросилась на приступ.

Капитан Тизенгаузен грозно ступил на палубу транспорта.

— Сарынь — на кичку! — крикнул он и стрельнул из пистолета в воздух.

За что немедленно получил вымбовкой по голове и упал.

— Ё! — рявкнул канонир Оглоедов.

Пираты дружно присели, жахнула пушчонка, и заряд гороха пришелся точно по мордасам вражеской команде, столпившейся вокруг мачты.

Транспорт сдался на милость победителя.

— До чего же мы, русские, несговорчивый и упёртый народ, — сокрушался Тизенгаузен, держась обеими руками за голову. — Я же вам крикнул, обормотам, сарынь — на кичку. А вы?

— Да мы тут все, в общем, не графья, — хмуро сказал капитан. — Чистая сарынь. А ты-то кто, мать твою, истопник хренов?

— Вот и вправду пущу на дно твое корыто — будешь знать, какой я истопник, — пригрозил Петр. — Капитан Тизенгаузен! Пиратская шняга «Чайка»! Слыхал? Ничего, еще услышишь. Деньги на бочку! А то картечью пальнем!

Денег набралось чуть более пятиалтынного. Зато хрена баржа везла, как метко заметил дед Шугай, очень много.

— Никто не хочет вступить в мою команду? — спросил Петр. — Ну и плывите отсюда… С хреном! И всем расскажите, что вас взял на абордаж капитан Тизенгаузен!

— Ага, — скучно ответили ему.

* * *

Когда баржа превратилась в пятнышко на горизонте, экипаж «Чайки» выпил по чарке, а Тизенгаузену перевязали голову его же шейным платком, к капитану подошел Волобуев.

— Слышьте, барчук, — сказал он. — Вы бы это… Не мое, конечно, дело, но лучше вам не хвалиться своей фамилией направо и налево. Вдруг поймают? Нас-то пороли, порют и будут пороть, дело привычное. А вам может показаться стыдно. Да и шкурка у вас, извините за выражение, не такая дубленая.

— Как стоишь перед капитаном?! — взвился Петр.

— Виноват, — громила вздохнул и ушел на корму.

— Я знаю, что делаю! — бросил Петр ему в спину.

Волобуев спиной изобразил недоверие, но больше ничего не сказал.

Команда, против ожидания, не роптала. Экипаж водушевила легкость победы,

редкая меткость канонира вселяла надежду на новые успехи. А хрен… Все равно редьки не слаще. Да и награбленная мелочь была хоть мелочь, однако живые деньги.

На следующий день «Чайка» атаковала еще баржу, которую тянули против ветра бечевой. Наученный горьким опытом, Петр приказал открыть огонь загодя. Оглоедов виртуозно накрыл горохом бурлаков, затем влепил гвоздями по палубной надстройке — строго говоря, шалашу.

— Будешь у меня на фрегате главным канониром, — пообещал Петр.

Команда баржи трусливо покинула судно и убежала по берегу, как метко заметил дед Шугай, очень далеко.

На барже оказались мало того, что всякая мануфактура и провиант, так еще пара ружей с припасом и водки полведра.

Тизенгаузен закусил губу. Приз был что надо, но увести его за собой означало потерять скорость.

— Жалко, не фрегат у нас, — расстроился Оглоедов. — Сейчас бы все забрали.

Стоявший рядом дед Шугай метко заметил, что фрегату в Волге-матушке было бы тесно.

— Петли амбарные за борт, — приказал Тизенгаузен. — Грузите ткань. Ох, сколько же ее! Кто хочет, может намотать себе бархатные онучи. Хм… А не поставить ли нам алые паруса?

Дед Шугай метко заметил, что хотя тряпья красного полно, но команда устанет шить.

— Ты прав, мужественный старик! — согласился Тизенгаузен. — Что бы мы без тебя делали?

Дед Шугай объяснил, что.

* * *

Утром пиратская шняга подошла к убогому селению Малые Концы. Капитан послал Волобуева с людьми на разведку.

— Ну, ты расспроси там, — туманно объяснил он Волобуеву.

Люди ушли и пропали. Канонир Оглоедов скучал у пушчонки, дед Шугай травил морские байки, Тизенгаузен разглядывал берег в подзорную трубу.

— Сходите за ними кто-нибудь, — распорядился он.

И остатки команды затерялись среди покосившихся домишек.

Через некоторое время с берега донеслась унылая пиратская песня:

По-над Волгой, да над Волгой,

Да над Волгой, Волгой-ой!

Раздается по-над Волгой

То ли песня, то ли вой!

Этот вой зовется песней

По-над Волгой, Волгой-ой,

Потому что, хоть ты тресни,

А помру я молодой!

— Перепились, сволочи, — понял Тизенгаузен.

— А то из пушчонки жахнуть? — с надеждой спросил Оглоедов, сглатывая слюну. Глаза у него едва не слезились, вероятно, от сострадания к поющим. — Глядишь, прибегут. Или лучше прикажите, я за ними смотаюсь?

— Всем оставаться на борту! Стрелять не будем, припаса жалко. Подождем еще.

Команда вернулась на борт только утром. Вид у пиратов был виноватый, дышали они в сторону.

Дед Шугай за неимением боцманской дудки обошелся словами. Команда послушно изобразила подобие строя во фрунт. Канонир Оглоедов, справедливо полагая, что его это все не касается, остался у пушчонки, недобро щуря левый глаз.

— Зачинщики — шаг вперед! — приказал Тизенгаузен. — Перепорю негодяев!

Пираты дружно, как один, шагнули.

Капитан Тизенгаузен впервые в жизни опустился до непечатных выражений. Как после метко заметил дед Шугай, капитану еще было, чему учиться, но для начала выступил он неплохо.

–…А тебя, паразита, — сказал в заключение капитан, тыча пальцем в грудь огромному рыжему Волобуеву, — я с этого дня назначаю старшим помощником!

— За что, барин?! — взмолился Волобуев.

— А вот будешь моей правой рукой. И за каждое прегрешение этих обормотов мохнорылых схлопочешь горячих!

— Может, не надо? — попросил Волобуев. — Вон же, боцман есть…

Тизенгаузен покосился на деда.

Дед Шугай сказал, что он уже стар для всего этого, а Волобуев в самый раз.

* * *

С новообретенным старпомом шняга понеслась выискивать добычу, как укушенная. Казалось, она летела быстрее ветра. Может, у Волобуева и не было таланта моряка, зато он умел убеждать.

— Что там было-то хоть, в деревне? — спросил Тизенгаузен у боцмана.

Из объяснения деда Шугая следовало, что в деревне нашлась бражка, и ничего больше интересного.

— И как пиратствовать с такой командой, а? — Петр вздохнул.

Дед Шугай сказал, как.

Через пару часов впереди показалась такая же шняга, идущая галсами навстречу. Петр схватил подзорную трубу. Команда приободрилась. Но Тизенгаузен увидел что-то такое, отчего сел под мачтой и загрустил.

— Отставить, — сказал он. — Разойдемся.

Встречное судно приближалось. Вот уже стало видно, как над ним вьется дымок самовара.

— Эй! — раздалось над Волгой-матушкой.

Тизенгаузен вобрал голову в плечи.

— Да это же Петя! Тизенгаузен! Петюнчик! Эй, на барже! Лом не проплывал?! Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Пираты заскрипели зубами. Капитан молчал.

— Петюнчик! Ты ли это? Спускай паруса! Давай к нам чай пить! Ой, глядите! Да у него флаг пиратский! Эй, Петюня! Дружище! Гроза морей! Ха-ха-ха!!!

Тизенгаузен сидел красный, как вареный рак.

— Капитан! — прошептал канонир Оглоедов. — А то жахнуть?

Петр молча показал ему кулак.

Шняги сходились под свист и улюлюканье с одной и гробовое молчание с другой.

— Адмиралу Тизенгаузену — ура! — надрывались на встречном судне.

А вот этого не надо было. Потому что Петр переменился в лице, вскочил на ноги, прошел к рулевому, отодвинул его и взял управление.

— К повороту, — сухо приказал он. — Слушай меня. Абордажа не будет. Оглоедов! Бей картечью по парусам. Бери выше, если кого там зацепишь — не пощажу.

Пиратский экипаж, до этого переносивший унижение стоически, теперь с горящими глазами бросился по местам. «Чайка» пошла на сближение.

— Давай, Оглоедов, — сказал Петр. — Покажи им. Пали!

Жах! У пушчонки засуетились, заряжая. Жах! На встречной шняге поднялась суматоха, там махали руками, истошно орали, кто-то сиганул за борт.

Паруса у встречного были уже как решето, а Тизенгаузен целил острым носом «Чайки» ему под корму.

— К повороту!

В последний момент «Чайка» легла на бок. Хрясь! Мелькнули белые лица, раззявленные рты, воздетые кулаки — и промелькнули.

— Пусть теперь походят по матушке по Волге, без руля-то, да без ветрил, — сказал Тизенгаузен. — Чего молчим, пиратские морды?

— Ура капитану Тизенгаузену!!! — раздалось над великой русской рекой. — Ура! Ура! Ура!

Петр Тизенгаузен стоял на корме, твердой рукой направляя «Чайку» к великим свершениям. Над коротко стриженой головой капитана развевался пиратский флаг.

* * *

Водный приступ к богатому торговому селу Большие Концы стерегла крепостица. Это ветхое сооружение, возведенное, сказывали, аж при царе Горохе, было в новейшие времена оснащено российским штандартом и пушечной батареей при инвалидном расчете. Сейчас штандарт грустно висел книзу, пушки убедительно торчали из бойниц, инвалиды безалаберно покуривали на крепостной стене.

«Чайка» заблаговременно спустила пиратский флаг, прикидываясь гражданской посудиной. Тизенгаузен рассчитывал сбыть в Больших Концах награбленную мануфактуру, пополнить запас провианта да разузнать новости.

Не тут-то было. Едва шняга приблизилась к крепостице на выстрел, одна из четырех пушек окуталась дымом, шарахнула, и по курсу «Чайки» поднялся водяной столб.

— Ну-у, началось… — бросил Петр, стараясь не подавать виду, что на душе заскребли кошки.

Он послюнил палец и высоко поднял его над головой. Ветер дул еле-еле, впору было сажать команду на весла.

— Проскочим? Или не проскочим? — подумал вслух Петр.

— На таком ходу не проскочим, — уверенно сказал канонир Оглоедов. — Там в наводчиках Федор Кривой. Ему, заразе, целиться самое милое дело: лишний глаз не мешает. Сейчас еще далековато, а чуть ближе подползем — утопит нас с одного залпа.

— Откуда знаешь? — удивился Петр.

— Так Федор мой учитель, — гордо сообщил Оглоедов. — Я на этой самой батарее служил малость, пока в острог не загремел.

— За что посадили-то?

— За страсть к пальбе, — скупо объяснил Оглоедов.

— Понятно, — сказал Тизенгаузен. — Эй, старпом! Ложимся пока в дрейф, а там видно будет.

— Боцман! — рявкнул Волобуев. — Ложимся пока в дрейф, а там видно будет!

Дед Шугай метко заметил, что кричат людям прямо на ухо только глухие и тупые.

От крепости отвалил ялик и неспешно погреб к «Чайке».

Тизенгаузен, заложив руки за пояс, стоял под мачтой и размышлял, не поднять ли снова пиратский флаг, раз уж такое дело, но не мог решиться. Теплилась еще надежда, что им отсигналили по ошибке. А может, вышло предписание каждое судно так встречать в Больших Концах — ради предотвращения.

Ялик подвалил к борту. В лодчонке оказался красномордый прапорщик, неопрятный и пахнущий сивухой.

— Который здесь будет капитан Тузигадин? — спросил он. — Примите от коменданта пакет, ваше благородие.

Петр сделал каменное лицо и взял письмо так лениво, будто пакеты от комендантов приходили к нему каждый Божий день.

— Подождите ответа, милейший, — буркнул он.

— Дык, — прапорщик кивнул. — Ага, и ты здесь, Оглоедина, морда разбойная? Дома не сидится, в истопники подался?

— А дома-то что хорошего? — мирно отвечал Оглоедов. — Баба постылая, работа каторжная, да семеро по лавкам.

— Узнаешь теперь работу каторжную, — пообещал ему прапорщик.

Петр развернул письмо.

«Милостивый государь Петр Петрович! — писал комендант. — Поскольку велено мне губернатором бесчинства на Волге-матушке прекратить, и самого вас, сыскав, представить, осмелюсь рекомендовать следующее. Сдавайтесь-ка вы, голубчик, подобру-поздорову, пока дело не зашло слишком далеко. Нынче еще можно ваше предприятие обрисовать, как неумную проказу, и выставить вас перед губернской властью, простите всемилостивейше, молодым романтическим идиотом. Смею надеяться, отделаетесь порицанием и вернетесь домой вскорости. Проявите благоразумие! То же и папенька ваш советует, от коего передаю сердечный привет и полное прощение».

Тизенгаузен сложил письмо вдвое, потом вчетверо. Снова развернул. Перечитал. Опять сложил. Окинул взглядом своих людей. Команда ждала, что скажет ей капитан, затаив дыхание. В глазах флибустьеров горели собачья преданность и русская надежда на авось.

Даже «молодой романтический идиот» сообразил бы, что станется с экипажем, вздумай «Чайка» сдаться. Пока Петр с комендантом будут гонять чаи, пиратов закуют в кандалы и ушлют куда Макар телят не гонял. Ибо что положено Тизенгаузенам, то не положено Оглоедовым.

А ведь Петр обещал им Кюрасао.

— Флаг поднять… — хрипло выдавил Тизенгаузен.

Его не расслышали, команда заволновалась.

Петр откашлялся.

— Флаг поднять! — звонко скомандовал он. — Эй, прапорщик! Живо на борт. Ты мой пленный.

Прапорщик оттолкнулся было веслом, но красномордого выцепили багром за шкирку и с хохотом втянули наверх.

— Это вам даром не пройдет, — сказал прапорщик, лежа на палубе. — Нет такого закона, чтобы государева человека за шиворот таскать.

— Принайтуйте государева человека где-нибудь на самой корме, а то от него воняет, — распорядился Петр. — Боцман! Всем по чарке за почин сражения.

— Ура капитану Тизенгаузену! — взревела команда.

На мачте взвился черный флаг. Под ним «Чайка» сразу как бы приосанилась, заново ощутив себя не мирной речной шнягой, но отчаянным пиратским кораблем.

Крепость снова окуталась дымом и шарахнула аж во все четыре ствола. Комендант давал понять, что принимает вызов.

Петр ждал водяных столбов, но их не было.

— Берегут ядра, — объяснил канонир Оглоедов. — А вот продвинемся корпусов на десять — накроют нас.

— Боцман! — позвал Тизенгаузен. — Непорядок на борту! Всем по чарке — значит, и капитану тоже!

Водка была теплая и отдавала купоросом. Петр запустил руку в бочонок с квашеной капустой, нагреб посвежее, принялся жевать. Ничего умного в голову не шло. Проскочить мимо батареи в темноте при таком безветрии можно было и не думать — ночи стояли, как назло, самые лунные. Болтаться в виду Больших Концов, ожидая свежака, тоже представлялось глупым. На пристани за крепостью уже толпились любопытствующие. Петр раскрыл подзорную трубу. Так и есть — народ тыкал в «Чайку» пальцами, обидно смеясь. С крепостной стены инвалиды делали неприличные жесты. Того и гляди задницу покажут, сраму не оберешься.

«Что бы сделал на моем месте пиратский капитан? — размышлял Петр. — Интересно, а кто тогда я? Пиратский капитан. Ну, и как бы ты поступил, капитан Тизенгаузен? Наверное взял бы противника на испуг. А ведь это мысль!».

— Давай на весла, пиратские морды, сдадим назад чуток.

Под язвительный хохот, доносящийся с пристани, «Чайка» отошла от крепости, приблизилась к берегу и отдала якорь.

— Волобуев! Сажай в ялик людей сколько поместится. И ружья возьмите!

Лодчонка ходко почесала к прибрежным кустам и скрылась в них. Назад греб один Волобуев. Но Тизенгаузен в трубу видел: люди никуда не делись, лежат вповалку на дне ялика. А вот из крепости разглядеть это было нельзя.

Ялик сновал туда-сюда, притворяясь, будто высаживает десант. Выглядело это однозначно: пираты, сообразив, что миновать крепость водой не смогут, решили приступить к ней с суши. Угроза была вполне значимой. Сколько пиратов на шняге, комендант точно знать не мог, но грузоподъемности суденышка как раз хватало для команды, способной душевно начистить рыла инвалидам с батареи. Вся надежда крепости в случае приступа была только на пушки.

Сделав вид, что высадил две дюжины буканьеров, Тизенгаузен прибрал ялик к корме и стал выжидать. Смеркалось. Наконец комендант не выдержал. Длинное рыло одного из орудий втянулось за стену. Потом другое, третье… В крепости шла ожесточенная работа: инвалиды, обливаясь потом, перетаскивали батарею, готовясь отражать атаку с берега.

Над Волгой-матушкой стояло вечернее безмолвие, в котором издали слышна была многоголосая ругань и извечное русское «Э-эй-ухнем! Эй, зеленая, сама пойдет!»

— Как же, пойдет она сама… — канонир Оглоедов только хмыкнул. — Пупок развяжется, тогда с места сдвинется.

— Мы — когда?.. — коротко спросил его Тизенгаузен.

— Рано, капитан. Сейчас они четвертую оттащат и замертво упадут. Я скажу, скажу.

Ветер стих окончательно. Команда вся сидела на веслах, даже вонючего прапорщика к делу приспособили. И ялик спереди запрягли.

— Теперь время! — прошипел Оглоедов.

— Команда, слушай! — шепотом крикнул Тизенгаузен. — И-и-раз!

«Чайка» легко тронулась, набирая ход.

До самой крепости дошли безопасно, потом шнягу заметили — над стеной раздался матерный визг, хлопнул ружейный выстрел.

— На-кося, выкуси! — заорал Волобуев. — И-и-раз! Навались, православные!

— Ё!!! — отозвались православные.

Инвалиды даже не пробовали вернуть пушки на место — ясно было, что не успеют. «Чайку» обстреляли из ружей, одна пуля засела в борту, другая расщепила весло.

— А то ответим, капитан? — с надеждой спросил Оглоедов.

— Было бы на кого припас тратить! — заявил Тизенгаузен надменно. — Впрочем… Пальни разок, чтоб знали. Только не вздумай по флагштоку. Там штандарт с гербом российским.

— Знамо дело, — заверил Оглоедов. — Мы же русские пираты, чай не басурмане какие.

Пушчонка хажнула картечью по крепостной стене, выбив из нее облако пыли. Под громовое «Ура капитану Тизенгаузену!» шняга уходила вдаль по Волге-матушке.

* * *

Наконец крепость осталась позади. «Чайка», облаянная собаками и ночным сторожем пристани, благополучно миновала Большие Концы. Выпили по чарке. Настроение на борту царило безмятежно-возвышенное. До флибустьеров дошло, что они ненароком совершили взаправдашний подвиг, и обязаны этим своему капитану.

— А с государевым человеком что делать? — спросил Волобуев, предъявляя капитану прапорщика, взопревшего от весельной работы.

— За борт, — небрежно бросил Петр. — Заодно и помоется.

Государеву человеку, дабы не утоп случаем, вручили бочонок из-под квашеной капусты.

— Раздайся, грязь — дерьмо плывет! — скомандовал канонир Оглоедов.

Прапорщика метнули за борт так рьяно, что он верных полпути до берега летел по воздуху. Бултыхнуло.

— Это вам даром не пройдет! — донеслось издали. — Нет такого закона, чтобы государева человека в воду кидать…

Дед Шугай сказал, какой зато есть закон.

— Ну, ты полегче, старина… — ласково попросил Петр. — Ох, да что это с тобой?

В лунном свете все казались бледными, но лицо деда было белее, чем хорошо накрахмаленное исподнее. Петр пригляделся и увидел, что плечо Шугая криво перевязано набухшей тряпицей.

— Ерунда, ваше благородие, — сказал боцман. — Пульку словил из крепости. Бывало и хуже. Заживет, как на собаке…

Тизенгаузена равно ужаснули ледяное спокойствие деда и внезапное исчезновение из его речи морских слов. Капитан смекнул: дело худо.

— К берегу! — потребовал он.

Дед Шугай удивленно посмотрел на капитана и вдруг упал.

На берегу Тизенгаузен приказал развести костер, вскипятить воды, порвать на бинты чистую рубаху, принести со шняги фонарь, острый нож и иголку с ниткой.

Приготовлениями руководил Волобуев.

— А это надо? — опасливо спросил он, глядя, как Тизенгаузен собственноручно правит нож на оселке. — Авось оклемается наш боцман. А гикнется, так на то и Божья воля, значит.

— Не боись, — заверил Петр. — Я же дворянин, если ты забыл.

— Как можно! — Волобуев даже обиделся.

— Любого дворянина с детства учат воевать, — объяснил Тизенгаузен. — А заодно и штопать дырки, которые случаются в людях от войны. Лекарь я, конечно, неумелый, но пулю извлечь, промыть рану и зашить ее — смогу. Иначе вспыхнет в ране антонов огонь, и если придется руку отрезать, считай, еще повезло. Нужен тебе однорукий боцман?

— Капитан дело говорит, — подтвердил канонир Оглоедов. — Петр Петрович, ваше благородие, сколько водки в деда заливать?

Тизенгаузен бросил короткий взгляд на Шугая, который что-то невнятное бормотал в бреду.

— Сколько влезет, — сказал Петр.

* * *

Пиратская шняга пряталась в камышах целый день, с нее для большей скрытности даже сняли мачту. Команда стирала бельишко, чинила одежонку да рыбачила, стараясь особо не высовываться. Троих самых неприметных Тизенгаузен послал берегом в Большие Концы — продать на рынке шелка, прикупить водки и чего-нибудь вкусненького.

— Вернетесь пьяными — оставлю на берегу, — сказал капитан. — Не вернетесь — тем более.

Волобуев тоже очень хотел сбегать в село, но он был рыжий и высокий, такой сразу бросится в глаза. Оглоедов со вздохом сказал: «Меня там слишком хорошо помнят, нюхнули они моего пороху…» — и даже не попросился. Впрочем, обоих Тизенгаузен не отпустил бы. Из рыжего детины буквально на глазах вырастал отличный старпом, а уж с канониром «Чайке» слишком повезло, чтобы им хоть как-то рисковать.

Дед Шугай тихо похрапывал и улыбался во сне. Лицо его налилось здоровым румянцем, то ли от водки, то ли вообще.

Посланцы вернулись мало что трезвые, так еще и удачно поторговавшиеся. Разузнали новостей: комендант рвет и мечет, затеял пороть своих инвалидов, а народ радуется.

— Чему радуется-то? — не понял Тизенгаузен. — Пираты нос властям утерли, тут сердиться надо бы. Ну, народ… Ну, страна…

— Это в вас немецкая кровь бунтует, ваше благородие, — подсказал Волобуев. — Порядку ей хочется.

— Да сколько ее, той крови, осьмушка разве, — Петр безнадежно махнул рукой. — Русский я — и по пачпорту, и по физиономии. А все одно в толк не возьму, отчего на моей родине, куда ни плюнь, такой перекосяк.

Дед Шугай сказал, отчего. Голос его звучал еще слабо, но вполне убедительно.

— Ура! — воскликнул Петр. — Боцман с нами! Налейте-ка мне по такому случаю.

Водка была теплая и отдавала олифой. Тизенгаузен привычно пошарил рукой, но бочки с квашеной капустой рядом не нашлось.

— Ну? — спросил он неопределенно.

— Готовы к отплытию, — доложил Волобуев. — Идем на Куросаву!

— На Кюрасао, — поправил Петр. — А ведь придется вам, братцы, учить нерусские языки. Там по-нашему не говорят.

— Не умеют? — удивился Волобуев. — Научим.

— Всех не научишь. Карибское море, — сказал Петр, — это тебе не Волга-матушка.

— Нешто нерусь такая тупая? — удивился Волобуев.

Дед Шугай метко заметил, что тупые всюду есть.

С тем и отвалили.

* * *

Некоторое время плыли без происшествий. Горизонт был пуст, еще пустынней выглядел берег. Оглоедов начищал свою пушчонку, Волобуев следил за порядком, дед Шугай, временно освобожденный от боцманских обязанностей, выздоравливал. Сыграли забавы ради боевую тревогу, после наловили рыбки, сварили прямо на борту вкуснейшей ушицы.

— Ну, живем, — сказал Тизенгаузен, поглаживая сытый живот. — Будто не пираты, а обыватели какие, самовара не хватает с баранками.

— Гармошку бы еще, — поддакнул Оглоедов.

И затянул веселую пиратскую песню:

Как по матушке по Волге,

Да по Волге-Волге, ё!

Проплывает да по Волге

Вот такое ё-моё!

Проплывает вот такое,

Да по Волге-Волге, ё!

Совершенно никакое,

Честно слово, не моё!

— А самовар у этих отнимем, — добавил Оглоедов, всматриваясь из-под ладони в речную даль. — Может и гармошка у них тоже найдется.

Петр схватился за подзорную трубу, глянул вперед и похолодел.

Встречным курсом шла черная, как смоль, пушечная барка. Паруса у нее тоже были черные, и длинный черный вымпел развевался по ветру.

Тизенгаузен ждал чего угодно, только не этого. «Чайка» едва начинала флибустьерскую карьеру, а тут ей навстречу попались всамделишные истопники, русские речные пираты, те самые, что «…и за борт ее бросает в надлежащую волну». Петр думал, они остались только в былинах и рыбацких песнях, извели их на Волге-матушке, ан нет.

— Это мне кажется, или у них кто-то болтается на рее? — неуверенно пробормотал Тизенгаузен себе под нос.

— Дозволь обозреть, капитан, — раздалось сзади.

Петр обернулся. На него выжидающе смотрел дед Шугай. Тизенгаузен отдал трубу боцману. Тот неловко принял ее одной рукой.

— На плечо мне клади, — разрешил капитан.

— Благодарствую, — сказал боцман, и от этой вежливости сердце Тизенгаузена натурально ушло в пятки.

Дед едва глянул на барку и чуть не выронил трубу.

— Holy shit! — пробормотал боцман.

Тизенгаузен почувствовал, что ему становится дурно.

— Там правда удавленник висит на рее? — спросил он несмело.

— Там всегда кто-то висит, — тихо ответил боцман.

И добавил — кто, да за какое место.

Барка дала предупредительный выстрел из носовой пушки. В воду плюхнулось ядро и заскакало по невысокой волне.

Петр поднял руку, давая команде понять, что раньше времени суетиться не надо.

— На прямых курсах шняга не оторвется от этой черной дуры, — сказал он негромко. — Но у нас лучше маневр. Можем славно покрутиться вокруг да попортить барке обшивку. Конечно, рано или поздно накроют бортовым залпом… Что посоветуешь, старина?

Дед Шугай посоветовал.

— А если серьезно?

Дед Шугай метко заметил, что положение серьезнее некуда. И совет его вполне к месту. Ну, можно еще выброситься на берег и ломануться врассыпную по кустам.

— Я свой корабль не брошу, — отрезал Тизенгаузен. — Не для того мы отправились в путь.

Он повернулся к Волобуеву и отдал приказ спустить паруса.

Барка надвигалась на шнягу, как черная смерть. «Чайка» ощетинилась ружьями и топорами. Оглоедов колдовал у пушчонки. Тизенгаузен нацепил шпагу, проверил и заткнул за кушак пистолеты.

— Молитесь, кто умеет! — посоветовал он команде и сам зашептал «Отче наш».

— Эх, отче наш! — вторя капитану, рявкнул Волобуев. — Иже еси на небеси! Дальше забыл, короче говоря, аминь и кранты. Веселее, братцы! Не позволит Никола-угодник, верховный спасатель на водах, чтобы нас — да за просто так! Всем по чарке — и к бою! За капитана Тизенгаузена, пиратские морды!

— Ё!!! — проорали пиратские морды. — Аминь!

Барка тем временем тоже убирала паруса, ход ее замедлился. Палубные надстройки отливали смолью, пушечные стволы — медью, матросы бегали по вантам, повешенный на рее вяло болтал ногами. Над «Чайкой» навис высокий черный борт, сверху, как приглашение, упали швартовые концы и веревочный трап.

— В гости зовут, — Оглоедов недобро прищурился. — Ну-ну…

— Швартовы принять, — скомандовал Тизенгаузен. — Сидеть тихо, ждать меня, Волобуев за старшего. Если не вернусь… Тогда тем более Волобуев за старшего. Не поминайте лихом.

И полез по трапу.

Через несколько ступенек он почувствовал, что за ним кто-то увязался. Тизенгаузен раздраженно посмотрел вниз. Там карабкался дед Шугай.

— Я пригожусь, капитан, — сказал дед.

Петр недовольно поджал губы и полез дальше.

Вахтенные ухватили его, помогли встать на палубу. Тизенгаузен отряхнул камзол, поправил шпагу, заложил руки за спину. Все это он проделал для того, чтобы как можно позднее встретиться взглядом с капитаном барки, сидевшим под мачтой на перевернутой бочке. А когда Петр набрался храбрости поднять глаза, капитан уже глядел мимо.

Конец ознакомительного фрагмента.