Вкус утекающей воды

Олег Денисов, 2019

Сначала я написал длинную аннотацию с указанием необычных героев и событий, в расчете привлечь к своей книге легковесного читателя. Но редактор сказала: " Твоя книга – это книга-диалог". Диалог – это всегда интонация. А интонация – это уже совсем непростое чтиво. Вся наша жизнь – это диалог. Весь вопрос с кем мы его ведем. Для оформления обложки использована иллюстрация автора.

Глава 6. Любовь к еврейской нации, шпионы и тонкости марксизма

Электрощит вернулся ещё более весёлым и положительно заряженным. Я сразу же предложил ему вытащить скамейку наверх, под сосны.

— Давай, — с радостью согласился он, — и как я раньше не додумался.

Но скамейка не поддалась, остов и все завитушки по краям действительно были чугунные. Мы с трудом оторвали её от земли, но чтобы нести — об этом не могло быть и речи.

— Варианты? — Электрощит задумчиво посмотрел мне в глаза.

— Катить, тащить, тянуть верёвкой, переваливать, поднимать автокраном, — начал я перечислять варианты, — или накатить.

— Накатить! — согласился Электрощит и снова скрылся в своей подсобке. Вернулся он с двумя чайными чашками. Наполнил их на три четверти, и одну протянул мне.

— Накатим, — объявил он.

— Да я не это имел ввиду…

— Это, это. Давай! — наседал Электрощит.

— А чё не из рюмок?

— Из рюмок не накатывают, объем не тот.

Мы выпили за телекинез. Электрощит потянулся за закуской. Я ударил его по руке.

— Когда накатывают, не закусывают, — сказал я грозным голосом.

— А ты, брат, точно не шпион! — с удивлением констатировал Электрощит. — Так как, говоришь, тебя зовут?

— Андрей.

— Электрощит, — представился он и снова протянул мне руку для знакомства.

— Иди в…опу, Электрощит!

— Извини, извини. Работа такая, — начал он оправдываться, — Я и сам часто забываю, как меня зовут. Давай посмотри на меня внимательно и сам определи, как я должен называться. Все Миши там, или Гоши, все равно чем-то похожи друг на друга.

— Нет, — не согласился я, — все Гоши разные, это точно. — Но ты человек приблизительно моего поколения, поэтому ты уже не Иван, не Вася, и скорее всего не Вова. Но ты ещё не Антон и не Никита… Дима, Саша, Лёша, Серёжа есть в любом поколении. Или у тебя какое-то редкое имя? Вольдемар. Ты, случайно, не Вольдемар?

— Вольдемар у нас Кукушкин, — сказал Электрощит.

— Да ладно?! — не поверил я, — Кукушкин — Вольдемар?

— Да, да. Только он никому не говорит, стесняется что ли, — заверил меня Электрощит. — А я видел его уголовное дело.

— Вольдемар Кукушкин, — произнёс я, прислушиваясь к звукам, — отлично звучит!

— Только не для уголовника, — пояснил Электрощит, — у них свой распорядок дня.

— Так, продолжим, — меня увлекла мысль озаглавить Электрощита по-новому. — Раз ты не хочешь быть Вольдемаром, значит Феликсом тоже не захочешь. Может Марксом?

— Я вижу, тебе не даёт покоя моя борода, — сказал Электрощит. — А сам-то с бородой! Почему твоя мама не назвала тебя Энгельсом?

— Потому что не было у меня бороды в детстве, не могла же она знать, что я буду носить бороду, — нашёлся я.

— А зачем ты её носишь? — Электрощит не унимался, отвлекая меня от решения проблемы.

— По образованию я орнитолог. А орнитолог без бороды, все равно, что геолог… без трубы.

— Какой трубы? — не понял Электрощит, — подзорной, нефтяной, какой? А ещё есть труба, на которой дудят. Геологи чё, дудят?

— Да откуда мне знать! — возмутился я, — Мы будем тебя переименовывать или нет?

— Так давай!

— Продолжаем разговор, — сказал я. — Зачем ты носишь бороду?

— Здравствуйте, С Новым годом! — Электрощит согнулся от смеха. — Ну, какое это имеет отношение к теме разговора?

— Я должен определить, должна ли борода характеризовать твоё имя или нет.

— Нет, — заверил Электрощит. — Я пробовал без бороды — это ужас. Каждое утро в зеркало я наблюдал, как из меня выползает обезьяна. День за днём, каждое утро я тщательнейшим образом брился. Но каждое утро я снова и снова видел, как из меня, из всех щелей, прет обезьяна. Если это наблюдать каждый день можно сойти с ума. Уж если бреешь бороду, так надо брить и все остальное: подмышки, пузо, пенисы, анусы, ляжки. Иначе получается, где не видно там не надо, фуфло какое-то, лицемерие. Ты сам-то как считаешь?

— Я считаю, — ответил я, — что мне крупно повезло, что я встретил тебя. До этого мне все время попадались молчаливые монстры. Теперь же, в твоём лице, я имею роскошь человеческого общения. Я не болтлив. Как мне кажется. Но недели, проведённые в лесу, требуют эмоционального выхода. Кукушкин за это меня чуть не убил. А с тобой, я вижу, мы можем болтать тут хоть до ночи.

— Да ты первый начал, — слегка обиделся Электрощит.

— Да я же не в претензии, — попытался я его успокоить. — Мы прекрасно проводим время. Давай накатим.

Мы снова выпили за телекинез, но скамейка не шелохнулась.

— Давай по старинке, — предложил я, — подложим кусок фанеры под одну ножку и будем крутить вокруг неё, потом под другую.

Электрощит извлёк из тумбочки полку, выполненную из многослойной фанеры. Мы подложили её под переднюю ножку, и, взявшись вдвоём с другой стороны, развернули скамейку на 180 градусов. Снова переложив фанерку под переднюю ножку, мы повторили процедуру. Через три-четыре оборота мы достигла края площадки. Далее начинался склон наверх. Он был достаточно пологий, но развернуть на нем скамейку относительно ноги не представлялось возможным.

— Давай сначала поставим её на попа, — предложил я, — потом опрокинем спинкой и сиденьем на склон и затем верёвкой будем тянуть наверх.

— У меня нет попа, — сказал Электрощит не то серьёзно, не то стибаясь.

— Попа у всех есть, — ответил я с ударением на последнюю «а». — Давай!

И мы вцепились в скамейку, пытаясь поставить её вертикально, но, сколько не кряхтели и не вспоминали ближайших родственников по женской линии, не смогли.

— Видишь ли, её попа, — также с ударением на вторую «а» сказал Электрощит, — не хочет и поэтому жутко сопротивляется. Давай бросим её здесь, вместе с её попа. Тут уже не под крышей, поэтому и так больше солнца и воздуха.

— «Уж если я чего решил, я выпью обязательно», — раздражённо процитировал я Владимира Семёновича. — А ты, человек без попа, гляжу совсем без принципов, иди, ищи верёвку!

Электрощит скрылся в своей хобичьей норе со словами: «Выпить — не вопрос», а я полез вверх по склону. Действительно ёлки и сосны подрезались с многих сторон, с целью получить какие-то садовые фигуры. Но пока получалось невразумительно. Как будто сначала из кроны дерева формировали фигуру крокодила, потом передумали, и стали получать фигуру страуса. Единственная фигура, которая мне понравилась, был кактус из ели. Мало того, что крона ёлки, узкая у основания, расширяющаяся к середине и овальная сверху, полностью повторяла форму кактуса. Из-за густой, от постоянной подрезки, кроны равномерно торчали еловые веточки, олицетворяя иглы. На концах веток были почки, уже пущенные в рост. Как у новогодней ёлки, которую ставили в воду. Это придавало веткам некоторую законченность формы, свойственную иглам. Не успел я обойти весь ботанический сад, как появился Электрощит с небольшой лебёдкой в руках.

— Попень, жопень, — передразнил я его, глядя на лебёдку. — Вот это тема. Вот это самовар! Только я этой штукой пользоваться не умею, ну, не было у меня никогда такого инструмента

Пока Электрощит крепил лебёдку к стволу самого могучего дерева, с диаметром ствола, дай бог, сантиметров семь, я обвязал тросом две дальние ножки скамейки и закрепил крюком.

— Давай! Вира, майна, — скомандовал я. И услышал, как наверху защелкала лебёдка, и увидел, как закачались кроны деревьев. Вспомнилась детская сказка: «Дедка за репку, бабка за дедку… то ли дедка не выдержит, то ли его репка оторвется. Тут кто кого. Но бабка всегда в выигрыше, не считая мышки». Трос натянулся, и дальняя от склона сторона скамейки стала медленно подниматься. Я бросился помогать «дедке», рискуя быть прихлопнутым, как мышь в мышеловке.

Скамья таки приняла вертикальное положение, покачалась и завалилась на склон. Ура! Как на лыжах заскользила она наверх, опираясь на гладкие закруглённые поверхности спинки и сиденья.

Ещё часа два мы кантовали «лавочку» среди ёлок и сосен, чтобы сделать все по Фэн-шуй. В данном вопросе Электрощит проявил несгибаемую волю и отмёл все компромиссы. Но когда лавочка была устаканена по замыслу художника в нужном месте и мы устало растеклись по ней, вытянув все свои корешочки, я понял — все не зря. Нас окружали сосны без вершин, они окружали скамейку и по бокам, но в центре перед нами лежало открытое пространство купола, уходящего вдаль. Мы молча сидели и любовались переплетением пружин, уходящих в голубое небо.

— Продолжаем разговор, — объявил я, хлопнув себя по коленям.

И Электрощит зарядил длинную тираду о том, какой я молодец, что я его практически спас, вытащив из ямы; и практически дал свободу; что сам до этого он никогда бы не додумался… и прочий бред. Я ничего не мог понять. Алкоголь, который мы приняли, благодаря нашим физическим усилиям давно превратился в глюкозу. Глюкоза окислилась и уже толкалась у выхода, чтобы выйти наружу. А Электрощит никак не мог остановиться. Я стал припоминать, не ударился ли он башкой о ёлку…

— Давай ты будешь Жора, — неожиданно предложил я, и фонтан иссяк.

— Это как-то по-еврейски, — засомневался Электрощит.

— И чё? Я, например, люблю евреев. Самая умная нация. А я люблю умных. У нас в соседях в однокомнатной квартире жила такая семья. Дедушка вставлял золотые зубы прямо на дому, бабушка очень вкусно готовила, папа был кандидатом химических наук, а сын Тимур был моим другом. Его дедушка водил нас гулять по парку, и даже возил за город в лес. Однажды, когда я был у них в гостях, после ужина, они угостили меня мороженным. Мороженное было такое вкусное! И я долго обсасывал палочку, намекая, что неплохо бы повторить. Это было так очевидно, что до сих пор стыдно. Мне, кажется, я заразился у них интеллигенцией. А уж бабушка оставила такой неизгладимый след, что с тех пор я всю жизнь хотел жену еврейку. Потому что они интеллигентные и умеют готовить.

— Хорошо, я буду Жоржем, — согласился Электрощит.

— Нет, не будешь, — оспорил я. — Тогда тебе и фамилию придётся менять на Сименон, а это уже, друг мой, плагиат и перебор. Давай скромнее. Твоё полное имя Георгий, поэтому кроме Жоры, ты также можешь называться Гогой. Но сам понимаешь, это уже как-то по-грузински.

Ничего не ответил мне Жора Электрощит. Он щурился от удовольствия, как кот на солнышке, которому уже не надо ловить мышей. Видимо, новое имя ему все-таки понравилось.

***

— Жора, — обратился я к новорождённому, проверяя его реакцию на сочетание звуков.

— Да, Андрей, — спокойно отреагировал Жора, как будто его всю жизнь, так и звали.

— А молния бьёт в купол во время грозы?

— А ты сам-то как думаешь? — спросил Жора и очень подозрительно стал на меня смотреть. Он даже забыл про солнечную лень и как-то весь напрягся.

— Если он заземлён, — начал я рассуждать вслух, — тогда бьёт. Получается большой такой молниеотвод. А если не заземлён? — тут признаться, мысль моя заметалась. — Тем более бьёт?! Это как большой дом без молниеотвода.

— Джон, это провал. Ты раскрыт, — с грустью заявил Жора.

Я воздержался от комментариев: мало ли что завелось в голове у человека, живущего под куполом цирка. Но мысленно обматерил, согласно перечню, весь этот колхоз, скамейку, Жору и сени Кукушкина.

— Я только не понимаю, зачем нам прислали второго, у нас один уже есть? — Жора не унимался.

— Да, кто? — не выдержал я.

— Первый у нас Швиндлерман, он попался на английской пословице. А кто ты? Моссад?! Ну, конечно!!! Кто тут только что втирал мне про любовь к евреям! — Жора был поражён собственными умозаключениями.

— Жорик, — сказал я очень вкрадчиво, — мы, моссад овцы, жестокие ребята, и свидетелей не оставляем. Колись, как ты меня раскрыл, пока я шприц накачиваю…

— Молниеотвод — вот где ты спалился. Ни один русский никогда не назовёт громоотвод молниеотводом, — с гордостью заявил Жора. — Это же наш менталитет. Это вы там, боретесь с причиной, а мы всегда только со следствием. Срать нам на молнию, если мы боимся грома!

— Отлично сказано, дружище! — похвалил я. — Могу от себя только добавить: поэтому любой умный человек у нас в стране — шпион! Взять того же Швиндлермана. Он же построил систему образования в вашей деревне так, как даже в городах не учат, фактически индивидуальное обучение. Поверь мне, я в этом понимаю, сам начинал в сельской школе. А вы его — шпионом называете!

— Ну и что, что шпион! — возмутился Жора, — Мы все его уважаем и ценим. Только он хороший шпион, а вот ты?

— К сожалению, я не могу носить такого высокого звания, — ответил я. — Назвав громоотвод молниеотводом, я просто сумничал под впечатлением грандиозности купола. Хотел казаться интеллигентным. Для меня это слово также противоестественно, как для тебя или Кукушкина. А ты меня сразу в Моссад. Да будь я шпионом, я бы никогда не позволил себе такой неестественный словооборот. Я бы даже матом так умел крыть, что ты бы рот от удивления открыл и слова попросил переписать. А я молчу. Хотя мне очень хочется послать тебя к «мазе факе», но по-русски!

Получив отпор, Жора как-то замешкался.

— Давай мне провод, два с половиной квадрата, десять метров, а лучше двадцать и я пошёл, — решительно заявил я и встал со скамейки. — Я к тебе в гости не набивался, сам оставил.

— Извини, — сказал Жора смущённо, понимая, что лучше со шпионом, чем одному. — Мы тут все, после того как раскрыли Швиндлермана, помешались на ловле агентов иностранных разведок. А самый главный вопрос в деревне — кто же наш шпион-то?

— А наш-то, вам зачем? — удивился я.

— Когда мы сдали Швиндлермана, нам по секрету сказали: «Не беспокойтесь, за ним присмотрит наш человек». Вот мы теперь всей деревней и гадаем, кто тот человек, который присматривает за Швиндлерманом?

— И как давно гадаете? — поинтересовался я, закипая внутри.

— Да уж лет десять, как…

— Жора, раз я тебе так удачно придумал новое имя… И с учётом того, что ты все-таки не местный. Давай деревню тоже переименуем? — предложил я.

— Зачем? — удивился Жора.

— Чтобы название отражало внутреннее содержание. И назовём мы её Дебилово, а лучше Долбобобово.

— Зря ты так, — обиделся за аборигенов Жора. — Местные мужики, которые Драчиловы, классные мужики. Староверы. Это мы, приезжие попадаловцы, воду мутим. От большого ума и начитанности.

— Самокритично, — похвалил я Жору. — А почему Швиндлермана тогда не арестовали, раз вы его раскрыли?

— Зачем? — снова удивился Жора, — тогда нового бы прислали. А этот уже наш, проверенный.

— И как же вы его вычислили? — поинтересовался я.

— Он использует в своей речи английские выражения, типа «бить мёртвую лошадь» или «плохое яйцо», что равносильно нашему «в семье не без урода». Мы же так не говорим?!

— Жора, а ничё, что он учитель английского языка? И ему по специальности нужно знать устойчивые выражения языка, которому он учит других. Если бы он был шпион, он наоборот бы использовал исключительно русские выражения: дурная голова ногам покоя не даёт, баба с возу — кобыле легче, гусь свинье не товарищ, а кто тогда; и прочее. И матом он не ругается?

— Нет, не ругается, — сказал Жора. — Кстати, он ещё ест чечевицу! Подожди. Так он же специально не ругается. Он знает, что мы ждём от шпиона мата, поэтому и не ругается.

Оба на! — воскликнул я. — Откуда он может знать, что вы от него ждёте? И на каком витке умозаключений «он знает, что вы знаете, что он знает, что вы знаете, что он знает, что вы знаете» вас переклинило?

— Ну да, — удивлённо согласился Жора. — Кто же тогда шпион?

— «Маза фака»! — произнёс я театрально.

— Не верю! — решительно отреагировал Жора. — Сколько стоило ленинградское мороженое в шоколадной глазури?

— Двадцать две копейки! А самое дешёвое в стаканчике — девять копеек.

— Всё. Ты не шпион, — заявил Жора.

— А кто тогда шпион? — спросил я вкрадчиво; и мне уже самому стало интересно.

— Зачем нам тогда сказали, что кто-то присмотрит за Швиндлерманом? — вспомнил Жора.

— Любой умный человек, включая, извини, меня… сказал бы вам, бестолковым, то же самое. Если вам сразу заявить, что Швиндлерман не шпион, вы, во-первых, не поверите и будете проклинать ФСБ, КГБ и Луначарского. А во-вторых, вы найдете кого-нибудь другого.

— Андрей, ты только что растоптал все наши достопримечательности, — грустно сказал Жора. — Десять лет мы жили с надеждой, что у нас в деревне есть два шпиона. Швиндлерман и кто-то из наших. Мы гордились таким мирным сосуществованием двух враждебных структур и высокой значимостью нашего населённого пункта. Включая климатическую станцию. И что теперь?

— Жора, — спросил я, начиная волноваться, — а купол точно отключён? Он как-то побочно на голову не действует?

— Никому не нужная, забытая богом деревня… — продолжал горевать Жора, игнорируя мой вопрос. — Таких тысячи в России.

— Зато у вас есть Швиндлерман, — утешил я его. — В тысячах деревнях по всей стране нет Швиндлермана, а у вас есть.

— Это, правда, — согласился Жора, и настроение его улучшилось. — Если в каждую российскую деревню по шпиону… в смысле по Швиндлерману… Днепрогэс, ГОЭЛРО, полет на Луну и даже подъем сельского хозяйства вместе взятые, стали бы детским лепетом. Все-таки не говори никому, что Швиндлерман не шпион. Зачем людей разочаровывать. А про купол я тебе сейчас все расскажу.

— Не, Жор, не получится. У них у каждого зарплата должна быть как у шпиона. А такие деньги на образование не выделяются.

— Все великие дела, все равно делаются на энтузиазме, — убеждённо заявил Жора.

— Или по пьяни, как перемещение этой лавочки — добавил я. — Будучи трезвыми, мы бы ее с места не сдвинули. Даже мысли такой не появилось. Но пьянство и образование — вещи, возможно, и близкие, но разнятся по методологии.

— А что такое методология? — спросил Жора.

— Методология — это способы достижения цели, — сумничал я.

Жора погрузился в раздумья, переваривая мои слова.

— А знаешь, ты прав, — после долгого молчания заявил он, и продолжил очень пафосно, как на похоронах. — У нас, у каждого, кто учился, когда-нибудь и где-нибудь, был преподаватель, который слыл пьяницей, которого не любили на кафедре и обожали студенты. Его лекции были феерией знаний, мыслей и чувств. Как поход в кино или спектакль. И каждый раз премьера. В отличие от студентов он иногда прогуливал собственные лекции, но его прощали…

— Жора, — произнёс я грозно, — давай не перебарщивай. Были, конечно, и такие, согласен. Я бы даже сказал, что лекция — это не источник знаний, это встреча с личностью, с Учителем. А если препод не личность, нечего на такие лекции и ходить. Я, например, и не ходил. Есть другие источники информации. Мне до сих пор снятся по ночам кошмары: что через два дня экзамен, а я все лекции прогулял. Знал бы, что потом всю жизнь буду плохо спать, поостерегся бы лекции прогуливать.

И давай без инсинуаций. Иначе получится, что пьющий человек — хороший человек, трезвенник — плохой.

— А ты, хотя бы немножко с последним тезисом согласен? — Жора, перегнувшись через ограждения, попытался заглянуть в мою душу.

— Ну да, — раздражённо ответил я. Затронутая тема мне совсем не нравилась. — Непьющие вызывают опасение. Особенно когда берёшь на работу человека, а он говорит: «Не пью». Самые опасные люди. Неизвестно сколько он не пьёт: два месяца, до первой зарплаты, полгода? Потом бац, и не может остановиться. Он хороший человек, ему очень стыдно. И он пьёт ещё больше, чтобы не было больно. У меня тестяга, был такой. Добрый милый человек, покладистый и душевный. Не пил. Тёща из него верёвки вила. Но когда наступали вечер трудного дня и зарплата, он вырывался на свободу. Стучал кулаками по стенам, хлопал дверями так, что стекла в окнах звенели, гонял тёщу по всей квартире и кричал: «Ведьма!». Эх, и эмоционально это у него получалось! Через неделю, снова милый хороший человек, шёл заказывать новое стекло для балконной двери.

— У меня тоже был подобный семейный опыт, большую часть детства я провёл без отца. Когда вырос — понял, если семья распалась из-за пьянства, в семье не было секса. И виновата в этом женщина. Раньше вообще секс считался чем-то необязательным, если не зазорным. Может сейчас что-то изменилось?

— Конечно, изменилось, — заверил я. — Сейчас хоть не женятся, чтобы заняться любовью. А раньше женились, пробовали, не понравилось, развелись. Сейчас браки должны быть более обдуманными и поэтому более устойчивыми. Я так полагаю.

Кстати. На четвёртом курсе я прочитал у классиков марксизма-ленинизма, что каждый человек нуждается во сне, еде, воде и половом партнёре, и это все — его физиологические потребности. Это было какое-то программное произведение, которое теоретически, должны были изучать все студенты. Что-то типа «семья в буржуазном обществе». С тех пор я уважаю классиков марксизма-ленинизма и особенно Энгельса. Мне почему-то кажется, что это был именно он. И очень обидно, что, признавая их основоположниками существующего строя, мы не взяли на вооружение такой простой принцип. Да в Конституции нужно было прописать: «Секс — физиологическая потребность человека». Советский Союз тогда никогда бы не развалился, а мы бы не путали круглое с яйцеобразным. А так полный бред: секс, любовь, семья, секс без любви, любовь без секса и семья — не пришей ни к чему рукав. Потому что пришивать не к чему.

— Андрей, а как же я? — жалостливо спросил Жора.

— А что ты?!

— Я один. В этом чёртовом «лифчике»! Здесь нет полового партнёра.

— Жора, — назидательно начал я, — кого это останавливало? Тебе сказать, как это по-научному называется, или показать, как это делается? Вспомни восьмой класс.

— Но это же не «половой партнёр»?

— Врачи говорят, лучше так, чем вообще никак.

— А ты слышал об опытах на крысах? Крысе в мозг вживляются электроды. Зверёк бежит, случайно задевает педальку и получает электрический импульс в центр удовольствий. «Крыся» перестаёт есть и пить, сидит и жмёт педальку до тех пор, пока не сдохнет. Поэтому я не хочу, чтобы меня нашли когда-нибудь с «педалькой» в руке.

— Ну, ты же не Крыся, — неубедительно возразил я, поражённый познаниями Жоры в области биологии. — Ты тогда хоть не пей. Потому что алкоголь — сильнейший афродизиак, а не какой-то там сельдерей или толчёный лук, как нам любят рассказывать.

— Самый сильный афродизиак — это гречка, — безапелляционно заявил Жора, явно вырываясь из-под моего интеллектуального превосходства.

— Это как это ты определил?!

— Да потому что я тут ем, практически, одну гречу, и каждое утро, просыпаясь, я вижу перед собой рыбацкую палатку. Один раз спросонья испугался — думал, в горы попал.

— А ты на животе спать не пробовал? — рассмеялся я, в душе завидуя заявленным возможностям.

— А пить я совсем не пью, только когда гости, — продолжал Жора, игнорируя мои комментарии. — Если начну пить в одиночку, точно сопьюсь. Короче у меня два железных принципа, и я их неукоснительно выполняю.

— Хреново, Жора, — я покачал головой, — Если не будешь соблюдать заветы основоположников марксизма-ленинизма про физиологическую потребность, очень скоро не на что будет натягивать. Проснёшься утром — ни палатки, ни гор. Ты один и кругом пустыня. Придётся совсем отказаться от рыбалки. Вот тогда запьёшь с горя и станешь беспринципным. Но знаешь, кто долго мучается, сам в этом виноват, поэтому мне тебя не жалко.

— Так, Андрей, — железным голосом заявил Жора, — мне срочно нужно отлучиться в деревню. Посторожишь тут, пока меня не будет?

— Вообще-то, ты мне про купол хотел рассказать… — возразил я.

— Мы с тобой сейчас перекусим, прежде чем я уйду. Я успею рассказать теорию, а потом ты сам все здесь посмотришь и пощупаешь. Давай, помоги мне накрыть.