Хирурги человеческих душ (роман-трилогия). Книга первая. Человек может всё!

Олег Владимирович Фурашов, 2022

Для чего рождён человек? И кто он? Бог, созидающий этот мир, или же существо, от которого ничто не зависит в поднебесном бытии? Однозначного ответа на поставленные вопросы нет и быть не может. Ибо исход зависит как от самого человека, так и от обстоятельств. Герой этой книги – следователь, а затем прокурор Алексей Подлужный – своими поступками формирует как собственный внутренний мир, так и души тех, кого он любит, а также тех, кого он обязан исправлять, подвергая их своеобразной и подчас безжалостной, но необходимой кастрации. И ещё он любит Советский Союз, который подлежит неизбежному реформированию. Но возможна ли эта миссия без судьбоносных ошибок? Тому, кто дерзает, подчас многое даётся. Но делают ли свершения человека счастливым? Так ли должно было распорядиться своим жизненным шансом, как получилось? Содержит нецензурную брань.

Все события и действующие

лица романа выдуманы,

все совпадения случайны.

Автор

Глава первая

1

Рыжий бродяга с пафосной фамилией Замараев-Переславский виновато вздыхал и смущённо теребил единственную пуговицу, чудом уцелевшую на его замызганном пиджаке.

— Так куда тебе предписано было следовать после освобождения из места ссылки? — раздражённо и сурово вопрошал его председатель Ленинского районного народного суда Пожарский Андрей Андреевич.

— В Красносыльск, — покорно ответствовал скиталец.

— Вот и следовал бы туда! — всё более распалялся судья. — Чего ты в областной центр попёрся?

— Дык…, — напрочь стушевался Замараев-Переславский.

— Вот тебе и «дык»! — подъел его Андрей Андреевич. — Раз родители тебя произвели в Красносыльске, знать там тебе и место.

— Дык, я же уже говорил, что родом-то из Ленинграда.

— Откуда-откуда! — скептически возопил Пожарский, не придавший внимания данному автобиографическому нюансу при установлении личности подсудимого. — Чё ты меня бабкиными сказками кормишь? — принялся он листать материалы уголовного дела. — Фу ты ну ты! А ведь взаправду! — убедившись в правоте оборванца, изумлённо уставился на него вершитель судьбы человеческой.

— Именно, — не без ностальгии выдохнул Замараев-Переславский. — Литейный проспект, 24. В одном доме с самим Осей Бродским…

— А кто это?

— Заика-то? Это пиит, высланный из СССР. Тоже сидел за тунеядство. А недавно его выдвинули на Нобелевскую премию…

— Была б моя воля, — перебил деклассированного элемента судья, — я б и тебя выслал! Приморила уже эта творческая интеллупенция…

— Высылайте, — с готовностью выдохнул рыжий. — Глядишь, и меня выдвинут на Нобелевку. Я ведь тоже — натура креативная. Мы с Осей одной крови…

— Чего-чего? — выпучил глаза Пожарский.

— Рыжая лошадь ржала во ржи! И рыжий мерин над нею кружил! — вместо пояснения, продекламировал Замараев-Переславский. — И была, была та ржа, даже круче, чем маржа!

— Ты мне эти замашки гнилозубой интеллигенции брось! — пригрозил ему Андрей Андреевич. — Вот впаяю тебе пару годиков за бродяжничество…

Гневную тираду служителя Фемиды прервала резкая трель телефонного звонка. Председатель суда снял с аппарата трубку.

«Странно, — подумал Алексей Подлужный, сидевший в зале на лавочке для слушателей. — С чего бы это? В судебном заседании — и вдруг телефон. Странно…»

Судья принялся что-то бормотать в трубку, широко и резко раскрывая рот, но голоса его не было слышно, словно в немом кино. Телефонный же аппарат, между тем, продолжал зуммерить, не переставая, вопреки поднятой трубке…

…Алексей Подлужный с трудом разомкнул затяжелевшие ото сна веки и оторвал голову от подушки. Сообразив, что находится в помещении городской прокуратуры, он сорвал телефонную трубку с трезвонящего устройства, предусмотрительно придвинутого к дивану. Выругавшись про себя (приснится же такая дребедень!), Алексей бросил в эфир расслабленным заспанным голосом традиционную фразу: «Дежурный следователь прокуратуры Подлужный».

— Дежурный управления внутренних дел города Среднегорска майор Колотушкин, — представились ему на противоположном конце провода. — Убийство на улице Тихой: муж застал жену с любовником и порешил его. Оперативная группа за вами уже выехала. Прошу приготовиться.

— Понял.

— Пока группа в неполном составе, — продолжал Колотушкин. — Зашились с происшествиями по нашей, по милицейской линии. Остальные подъедут попозже. На месте вас встретит участковый. Всё.

— Понял, — вторично подтвердил усвоение полученной информации Алексей, прерывая разговор и готовясь к выезду.

Поскольку Подлужный, как это обычно и бывает на дежурстве, спал полуодетым, то сборы заключались в том, что он надел туфли, поверх рубашки набросил лёгкую курточку, поставил следственный чемодан к входной двери служебного помещения и присел на стул у окна, поджидая оперативную машину. Спохватившись, он бросил взгляд в изголовье дивана: там лежала «самиздатовская»¹ книга об опальном поэте-тунеядце Иосифе Бродском, что он читал перед сном — и брошюрка полетела в боковой карман чемодана.

Милицейский «УАЗик» въехал во двор городской прокуратуры через пару минут, и Алексей энергичным шагом последовал на улицу.

— Здравствуйте, — проговорил он, распахивая дверцу автомашины и забираясь на второй ряд сидений.

— Ночь добрая! Здрасьте, — поочерёдно откликнулись с передних мест пожилой водитель и оперативный сотрудник — молодой плечистый парень.

— Если её можно назвать доброй, — проворчал Подлужный, усаживаясь удобнее. — А что нас так мало?

— Квартиру персонального пенсионера союзного значения бомбанули, так туда пол управления согнали, — пояснил шофёр, трогая «УАЗик». — Опера в мыле бегают…А дежурный судмедэксперт — в гостях, его с другого конца города везут. По краже наши как закончат, так тоже на убийство переключится.

— Место происшествия где? — начал уточнять обстановку Алексей.

— Улица Тихая, двадцать восемь, — прочитал адрес «горячей точки» с блокнотного листа оперативник.

— Погодите, погодите, это где ж такая? Что-то знакомое…, — принялся анализировать информацию Подлужный.

— Да в Кировском же районе, — прояснил его затруднение водитель.

— Возле старого кладбища?! — воскликнул Алексей.

— Ну да.

— Теперь вспомнил, — констатировал следователь. — Я однажды туда выезжал — у чёрта на куличках. Мы тогда адресок чуть ли не час разыскивали. Что примечательно, там по одну сторону кладбища идёт улица Тихая, а по другую — Весёлая.

— Наверное, по которой с музыкой несут? — предположил плечистый парень.

Троица негромко рассмеялась.

— Да-а, у нас, у русских, завсегда так: печаль и радость вперемешку, — мудро подытожил шофёр. — Весело нам — пьём, грустно — пуще того пьём.

— Бывали в тех краях? — поинтересовался Алексей у оперативника.

— Нет, — признался тот. — Я вообще на труп — впервые. Я же стажёр. Только-только школу милиции закончил…Шилов. Виктор Шилов, — назвался он.

— Старший следователь прокуратуры Ленинского района Подлужный, — ответно отрекомендовался Алексей. — А кто сообщил об убийстве?

— Да сам рогоносец и позвонил. Он, вроде, экспедитором работает. Так, мол, и так: досрочно прибыл из командировки, а жена с хахалем «кувыркаются». Ну и пофулюганил…, — слегка поюродствовал Шилов. — Приезжайте, дескать, помогите похоронить хахалька-то. И далее в том же духе. С чёрным юморком…

Выслушивая более обстоятельную вводную, Алексей автоматически взглянул на электронный экран, установленный на крыше здания вычислительного центра, мимо которого они проезжали. Табло в строго чередующейся последовательности демонстрировало температуру воздуха и местное время. Электронный информатор сначала показал, что на дворе четырнадцать градусов тепла, а затем поведал о том, что идёт третий час ночи начала июня 1987 года.

Вокруг безмятежно почивали в домах горожане, погрузились в сладкий сон окрестные райцентры, деревни и сёла, спокойно отдыхал весь советский народ, и лишь правоохранительные органы, пограничники и дежурные службы Вооружённых сил великого и могучего Советского Союза зорко и бдительно несли почётную и ответственную вахту.

2

Улицу Тихую, находившуюся на окраине областного центра, нашли быстро, несмотря на кромешную тьму и некстати разразившийся, почти тропический ливень. Но вот с обнаружением искомого жилища изрядно помучились, ибо последним, из разбросанных там и сям одноэтажных деревянных хибарок, как ни странно, оказался домишко под номером двадцать семь. На нём улица Тихая, кривая и изогнутая как в средневековом татарском селении, и обрывалась. Дальше через болотистую низинку тянулась разбитая вдрызг просёлочная дорога, окружённая гигантскими и мрачными деревьями и густым кустарником. Водитель подал было автомобиль в сторону чащобы, но затем затормозил и заявил:

— Шабаш, ребята, дальше я ни тпру, ни но…Видите, как топко тут?

— Где же этот обещанный и неуловимый участковый? — сердито отреагировал Алексей, намекая на анекдот про грязного, а потому никому и ненужного неуловимого ковбоя Джо, вглядываясь в ночной мрак через стекло, заливаемое дождевыми потоками.

— Буде, подождём основную группу? — нерешительно предложил Шилов. — Или давайте свяжемся с дежурным по городу — пусть он уточнит дислокацию дома.

— Дислокацию до-о-ма, — иронично усмехнулся шофёр. — Выдумают же словечки… Да откуда ж ему знать? У них там, на карте, нарисовано рядком да гладком. Скажет: «Ищите», — вот и вся подмога.

— Вы посигнальте, — посоветовал Подлужный. — Глядишь, участковый объявится.

Водитель ритмично стал подавать отрывистые звуковые автомобильные сигналы, а также включил мощный противотуманный фароискатель и повёл лучом света по зарослям.

— Оп, хлопцы, — вскоре выкрикнул он. — Вроде, как то…

Следуя взглядом за светящейся полосой, Алексей рассмотрел в чернильной мгле в полусотне метров от них нечто похожее на строение, таившееся в куртине тополей.

— О-ля-ля, — неопределённо протянул он, и, тоскливо вздохнув, наконец, определился: — Ничего не поделаешь, надо идти. Где же этот пресловутый участковый?

— Погодь, — остановил его шофёр. — На-ка вот, надень мои бахилы. — С этими словами он достал из-под сиденья резиновые сапоги.

Скользя, спотыкаясь и кляня про себя выпавшую долю, Алексей и оперативник шагали по световому коридору, образованному прожектором. Попав под дождь, они вымокли до нитки в мгновение ока. По мере продвижения Подлужный различил, что в промежутке деревьев действительно находилась лачуга, огороженная забором. Подле ворот он остановился и, впервые растревоженный нахлынувшим чувством опасности, шёпотом обратился к напарнику: «Виктор, оружие-то хоть есть?». Вместо ответа тот показал ему увесистый кулак. Удручённо помотав головой, Алексей двинулся дальше.

Простимулированные пинком, ворота ограды распахнулись с многообещающим злодейским скрипом и могильным скрежетом, леденящим душу. За тополями и забором их встретила влажная, непроглядная и таинственная неизвестность. Подлужный достал из следственного чемодана электрический фонарик, включил его и опасливо ступил на неверную тропу, ведущую к дому. Оперативник с судорожно зажатой в руке дубиной, подобранной у забора, озираясь, следовал за ним. «Сейчас как шандарахнет чокнутый «рогоносец» по башке топором — и прощай, мама! — невольно втягивая голову в плечи, думал Алексей. — Не исключено, что и участковый с раскроенным черепом где-нибудь в кустах валяется…Маньяк вершит свой дьявольский шабаш, а мы составляем театральный фон в актах его злодеяний».

Отворив наружные двери, следователь осветил сени фонариком и хрипло выдавил: «Есть тут кто?». Кладбищенское молчание встретило его жалкий выкрик, беззвучно и ехидно ощерившись: «Что, начальник, обмарался с перепугу?!…Не писайся до срока. Смертушки глупо опасаться: когда её ещё нет — бояться рано, а когда она нагрянула — уже поздно. Хе-хе…»

— Есть тут кто? — вторично крикнул Алексей в непроницаемую темноту.

Не дождавшись отклика, он сделал два шага и рванул на себя входную дверь, ведущую в дом. Сначала его окатила волна спёртого, кислого, сивушного запаха, а затем, сквозь перестук стихающего ливня, донёсся непонятный шелестящий звук: словно кто шуршал бумагой или интенсивно потирал сухие ладони одна об другую.

Осторожно вытянув из-за косяка в дверной проём руку с фонариком, Подлужный принялся водить лучом света по помещению, пытаясь обнаружить источник странного звука. Ему это быстро удалось: шуршание производила небольшая лохматая собачонка, лежавшая на полу возле печи. Она запрокинулась в углу на спину и беспрестанно сучила лапками и виляла хвостиком, точно подметала пол, на манер автомобильной щётки-стеклоочистителя.

Около дверей и в обозреваемом с места наблюдения пространстве больше никого не было видно. Тогда следователь запустил руку за косяк и начал шарить ею по внутренней стороне стены дома. Интуиция его не подвела: он нащупал коробку выключателя и нажал на тумблер…

Изрядно ослеплённые ярким электрическим светом, Алексей и Виктор, тараща глаза, продолжительное время вглядывались в глубину ближнего помещения, оказавшегося сразу и прихожей, и кухней, и гостиной. Незамысловатое убранство кухни, помимо печи, составляли стол, валявшиеся на полу стулья и табуретки, буфет и старый обшарпанный холодильник. На столе громоздилась вповалку грязная посуда с остатками пищи и две трёхлитровые банки с жидкостью мутно-жёлтого цвета на дне. Общее тошнотворное впечатление от неряшливости довершали полчища тараканов, которые дружно ринулись наутёк, нарушая относительную тишину совокупным шелестом своих лапок, по громкости не уступавших шороху, производимому собачонкой. Также обнаружилось, что запорный крючок «с мясом» выворочен из косяка и валяется у входа, а на дверях имеются острые и глубокие задиры, оставленные орудием взлома.

Рядом со столом на полу, со стороны противоположной входу, лежало опрокинутое навзничь недвижимое тело мужчины в одних трусах. Труп следователь и оперативник не сразу заметили, так как его заслоняли две табуретки. Переглянувшись, предельно мобилизованные, Подлужный с милиционером протопали дальше и в том же порядке осмотрели вторую половину дома, представлявшую собой спальню средних размеров.

Помимо бездыханного мужчины и собачонки странного поведения никого более в лачуге не было. Алексей с коллегой перевели дух, несколько расслабились и вполголоса начали обсуждать увиденное, повторно обходя дом и выявляя новые детали драмы, разыгравшейся до их прихода.

— В общих чертах картина ясна, — размышлял вслух следователь. — Хозяйка и ухажёр…глушили брагу, — и в подтверждение выдвинутой догадки, он принюхался к зловонию, распространяемому трёхлитровыми банками. — А равно, время от времени, предавались плотским утехам.

— Интим грехопадения имел место здесь, — в тон ему заговорил осмелевший стажёр, указывая на кровать со смятой постелью. — Как говорится, на кровати — кучка пепла, под кроватью — дохлый кот.

— Чего-чего? — удивлённо уставился на плечистого парня Подлужный.

— Да это загадка такая, — кратко растолковал тот. — Что это такое: на кровати — кучка пепла, под кроватью — дохлый кот?

— Ну и…?

— Полюбовники сгорели от трения, а кот сдох от зависти.

— А-а-а…, — понимающе засмеялся Алексей, и продолжил рассуждения, параллельно сопровождая их осмотром, но ничего не трогая и не изменяя обстановки. — Итак, вскрыв дверь монтировкой или…топором, прелюбодеев застиг врасплох… — —

— Секач обмишуленный…Недотёпа лопоухий…Пенёк тупорылый…, — подсказал ему Виктор.

— Несколько грубовато, но пусть будет так, — поморщившись, согласился Подлужный. — Загулявшая парочка, по-видимому, сидела за столом в неглиже и посасывала сивуху. Судя по всему, здесь местного казанову и настигла расплата, а хозяюшка успела улепетнуть, в чём мама родила, оставив на блудном ложе даже бюстгальтер и панталоны… Либо муж догнал её на улице и…Или же всё ещё носится за ней…

— Марафон под дождём, — резюмировал оперативник.

Прервав процесс логической индукции, следователь присел на корточки перед трупом и пристально визуально его обследовал, а затем вновь перешёл к устному комментарию:

— Видимых телесных повреждений у покойного, кроме травматического воздействия на теменную часть головы — предположительно твёрдым тупым предметом с ограниченной соударяющей поверхностью, как сказали бы эксперты, я не нахожу. Скорее всего, они отсутствуют и на задней поверхности тела, коли пятна, потёки, лужицы бурого цвета, похожие на кровь, на одежде и на полу отсутствуют. Более достоверный вывод мы сделаем попозже, когда перевернём пострадавшего в присутствии понятых.

— А чего это пёсик так лапками машет, словно на гитаре наяривает? — спросил у следователя стажёр, участливо склонившись над собачонкой.

— Инфаркт, шоковое состояние, — деловито бросил Алексей.

— Скажете тоже, — недоверчиво скривился собеседник.

— У меня имел место такой случай в бытность ещё стажёром прокуратуры, — вполне серьёзно отвечал следователь, оставляя шутливо-ироничный характер диалога, вызванный предшествующим нервным напряжением. — Мы в тот раз выезжали на место происшествия с судмедэкспертом Сивковым. Правда, фабула была несколько иная: наоборот, гость убил хозяина жилища с особой жестокостью. И там не кудлатая дворняжка оказалась свидетелем демонической злобы, а прибранный аккуратненький шпиц. Впрочем, мандражировал он схоже. Я — к Сивкову: «Что это с ней?». Он мне и объяснил популярно: «Инфаркт. Друзья наши меньшие тоже ведь переживают, огорчаются, радуются…».

— Занятно…Не горюй, пёсик, — погладил парень перепуганную животину.

— Ладно, тянуть дальше некуда. Эдак мы до утра проваландаемся, — определился после непродолжительной паузы Подлужный. — Я начинаю писать протокол, а вы, Виктор, ищите понятых. Может быть и участкового встретите…Будьте поосторожнее, — завершающую фразу Алексей послал вдогонку удаляющемуся оперативнику.

— У меня же дубинка! — внешне насмешливо, но с прорезавшимся внутренним эмоциональным напряжением, парировал напутствие Шилов.

Едва Подлужный остался в одиночестве, как, рассеявшаяся было атмосфера страха, постепенно вновь стала сгущаться над ним. Прежде Алексей «недобрую сотню раз» выезжал «на трупы», но всегда подобное происходило в сопровождении группы вооружённых работников милиции и не при столь экстремальных обстоятельствах. Ныне же множество нюансов мешало ему сосредоточиться: то завывание ветра и перемежающийся по частоте осадков шум дождя, то ветки деревьев, стучащие в окно, то редкие, и оттого неожиданные и вызывающие непроизвольный озноб, повизгивания собачонки. Самое же неприятное заключалось в том, что его не оставляло внутреннее навязчивое предчувствие грозящей опасности.

Однажды, ещё в далёком детстве, Генка Щукин — старший дружок Алёшки Подлужного — открыл для мальца любопытное явление. Младший по заданию приятеля сидел на стуле с закрытыми глазами, а Генка в мистической тишине приближал к его носу свою руку, сжатую в кулак. И ответно в переносице у испытуемого «бесшумно завёлся» неведомый приборчик. И чем более сокращалось расстояние между двумя объектами, тем настойчивее «моторчик» в Алёшкином носу «жужжал» о грозящем «таране».

— Вот так ничего себе! — восхищался мальчуган «открытием». — Здорово! Ген, а что это такое, а?

— Хороший нос за неделю кулак чует! — гоготал «экспериментатор». — Отлупят тебя, вот чего.

Аналогично и сейчас в подсознании Подлужного включился такой же прогнозирующий механизм. Усилием воли следователь отогнал мрачные мысли, сел на табурет посередине кухни, положив на колени следственный чемодан, и начал «строчить» протокол осмотра места происшествия. Едва он перестал озираться по углам, сосредоточился, и мысли легко и свободно стали ложиться на бумагу в виде привычных формулировок, как что-то резко щёлкнуло и застрекотало у него за спиной. Подлужный едва чемодан не выронил!

Он резко «юзанул» всем телом на табуретке, развернувшись на сто восемьдесят градусов…И понял, что это, включившись, заработал как припадочный, захлёбывающийся собственной слюной, доисторический холодильник «Саратов».

— Зар-раза! — выругался следователь, принимая прежнее положение. — Что б ты…разморозился, термос допотопный!

— Кря-кря-кря, — обиженно ответил ему холодильник.

Алексей поёрзал, собираясь с мыслями, перевернул страницу протокола и приступил к завершению неоконченного предложения об одежде, имеющейся на потерпевшем. Благо, что в данной части, особо описывать было нечего. Начертав: «…чёрные сатиновые трусы», Подлужный с тихим ужасом ощутил, что некто вкрадчиво, почти нежно касается его ноги. Медленно-медленно, как загипнотизированный, он перевёл взгляд вниз: фу-у-у-у…то малость оклемавшаяся собачонка подползла к нему и несмело тронула за сапог.

— П-ф-ф-ф-ф! — облегчённо и протяжно выдохнул Алексей, а затем зло и презрительно прошипел, словно чванливый польский шляхтич на зачумленного малороссийского холопа: «Пш-ш-шла вон, ш-ш-шалава!»

— И-и-и, — заскулив, благоразумно убрался восвояси пёсик.

Подлужный желчно фыркнул, но секундой позже, поостыв, виновато взглянул на собачонку и извиняющимся тоном произнёс: «Не сердись, Шарик…Прости, был неправ». Судя по заслезившимся страдальческим глазам собаченции, извинения были с благодарностью приняты. Доброе слово хоть кому приятно, а в трудную минуту — вдвое.

Следователь поднялся с табуретки и, унимая раздражение, прогулялся по кухне, бормоча под нос: «Нервы–нервы, нервы–нервы…». Эмоционально разрядившись, он присел на корточки у изголовья трупа и всмотрелся в обширную вздувшуюся подкожную гематому в теменной области, собираясь описать её. И спохватился: орудие преступления им так и не установлено! В новой попытке обнаружения инструмента причинения вреда, Подлужный бдительно обозрел кухню, прошёлся по комнате, заглянув под кровать и в другие укромные места…Однако ничего подходящего не отыскал.

И тут его взгляд упал на встроенный в проходе между кухней и комнатой деревянный шкаф. С Шиловым они мимоходом заглядывали туда, открыв правую дверцу и обнаружив кучу беспорядочно сваленного и дурно пахнущего тряпья. Сейчас же работник прокуратуры принялся отворять и левую створку, которую заклинило. Пыхтя от натуги, Алексей вполголоса бубнил песенку из кинофильма «Дети капитана Гранта». И под рефрен: «Кто ищет, тот всегда найдёт!», вытащил-таки перекошенный стержень верхнего шпингалета из гнезда…

И тут нижняя защёлка, в одиночку не выдержав давления изнутри, с треском вылетела из места крепления! Нежданно-негаданно левая дверца сама с силой распахнулась, и из шкафа на настырного малого вывалилось нечто грузное и объёмное, обволакивая его всей тёплой массой и сбивая с ног…

Нечленораздельно заорав от внезапной агрессии, Подлужный попытался оттолкнуть неопознанное месиво, одновременно стремясь отскочить. Как бы не так! Запнувшись за скомканный половик, он полетел навзничь вместе с леденящим душу грузом. Крепко «гвозданувшись» затылком об пол, следователь, тем не менее, судорожно и без промедления принялся обороняться от жуткого нападения. Он бестолково и беспорядочно отталкивался и отпинывался всеми четырьмя конечностями, словно захваченная врасплох кисейная барышня от насильников.

Выкарабкиваясь из-под рухнувшей тяжести, будто в заплыве «на спине» при установлении мирового рекорда, Подлужный с изумлением распознал то, что «набросилось» на него из шкафа. Это было обнажённое и мёртвое тело женщины. Вскочив на ноги и ещё не вполне придя в себя, Алексей начал отряхиваться от пыли и мусора. Со стороны можно было подумать, что неотложное наведение лоска является делом первостепенной важности, ибо сотруднику прокуратуры предстоял немедленный приём у английской королевы.

Очухавшись от пережитого стресса, Подлужный не впервые за текущую ночь выпустил воздух изо рта так, как стравливается излишний пар из котла через клапан: «Пф-ф-ф-ф…». И смачно выругался: «Зар-раза!…Какого хрена!». При этом он и сам не сознавал, кого имел в виду: то ли даму-оригиналку, забравшуюся в шкаф в мёртвом состоянии, то ли придурка-ревнивца, затолкавшего её туда.

Прерывисто вздохнув, он пристально и недоверчиво посмотрел на потолок: не свалится ли на него вдруг оттуда третий труп или что-нибудь похожее…Поскольку там, за исключением застаревшей копоти и электрической лампочки, было пусто, Алексей, нервно зевая, по обычаю, выработанному годами службы, продолжил исполнение служебных обязанностей. Самообладание вернулось к нему быстро: трупы для него были не вновинку; усопших он не боялся, ибо точно знал, что ни один мертвец ещё никогда и никого не убил. По крайней мере, с заранее возникшим умыслом.

На теле женщины имелись явные следы удушения. Данное предположение прокурорский работник логично вывел, исходя из одутловатости и багрово-синюшного цвета лица потерпевшей. Такой вывод также напрашивался из-за наличия «следов-сарделек» от пальцев, чётко проявившихся на боковых поверхностях шеи.

«Упитанная. Килограммов под восемьдесят, — про себя оценивая «вновь возникшие обстоятельства» и проявляя мужскую нетактичность, на глазок прикинул вес женщины Алексей. — Так, внесём уточнения в рабочую версию. Последовательность событий была, вероятно, следующая: облапошенный муженёк застаёт парочку, в чём мама родила; тяжёлым предметом убивает любовника; как Отелло Дездемону душит неверную и заталкивает её в шкаф; звонит в милицию. Сам скрывается в неизвестном направлении. После чего приезжает баловень Фортуны — следователь Подлужный, и сия темпераментная мадамочка западает на него…Да-а-а, потешненькая исторьица близ захолустного погоста между улицами Тихой и Весёлой».

Так и не разжившись предметом, которым орудовал убийца, потирая ушибленные места, Подлужный опять вынужденно «приземлился» возле трупа мужчины на табуретку, уже вызывавшую у него ассоциации с электрическим стулом, и продолжил протокольную фиксацию обстановки. Дождь к тому времени прекратился, ветер стих, и в доме воцарилась почти мёртвая тишина (если не принимать во внимание редкие повизгивания полуживого пёсика и дыхательные подёргивания полуобморочного «следака»).

Но, несмотря на столь благожелательные перемены, Алексея, кропавшего и кропавшего юридически значимые факты на казённую бумагу, не покидало смутное ощущение тревоги. «Интуитивный моторчик» в переносице жужжал и жужжал, набирая обороты. И как только они достигли максимума, Подлужный даже не периферийным зрением, а каким-то шестым чувством уловил жуткую тень, взметнувшуюся над ним. Он стремительно вскинул голову и увидел топор, занесённый в вышину — под самый потолок. Воспринимая происходящее как в кадрах замедленной киносъёмки, следователь неимоверным усилием заставил собственное зацепеневшее от ужаса тело метнуться в сторону, кубарем слетев на пол. Последней его мыслью было любимое изречение дружка детства Генки Щукина: «Хороший нос кулак за неделю чует…»

И в то же мгновение топор разяще низвергнулся с вышины…Между тем целью его острия оказался вовсе не Подлужный, а распростёртый на полу труп: то возвратившийся в дом мстительный хозяин метил в бездыханного обидчика. Но распластать надвое голову покойника помешало то, что в последний момент злодей был сбит Виктором Шиловым, поспевшим к самому пику деяния. От толчка оперативника лезвие топора описало в пространстве кривую траекторию и по касательной лишь «чиркнуло» по темени трупа. Волосяной покров головы убитого тотчас обагрился излившейся кровью, не успевшей под кожей свернуться в тугую гематому.

Невесть откуда возникший, но как нельзя более кстати появившийся Шилов, а за ним и мужчина в форме капитана милиции, дружно навалились на ревнивца, извивавшегося угрем. Они вырвали у него топор, вывернули руки за спину и защёлкнули на них наручники. Без промедления капитан схватил с буфета длинное грязное полотенце и ловко связал им ноги задержанного. С сопротивлением буяна махом было покончено.

— Участковый инспектор милиции капитан Козырев, — часто дыша, представился сотруднику прокуратуры человек в милицейском мундире, поднявшись с пола.

— Эта…Старший следователь прокуратуры Подлужный, — назвался Алексей, тоже едва-едва успевший вскочить на ноги. — Лихо вы его!

— Работа, — скромно отозвался Козырев. И, кивнув на Шилова, дополнил: Наперёд всего нам вот кого благодарить надо.

— Да уж, — согласился Подлужный. — Спасибо, Виктор!

— Чего там, — смущённо отмахнулся тот. — Работа.

И вся троица облегчённо засмеялась, постепенно выходя из состояния нервного потрясения.

— Вы меня, небось, потеряли, — первым перестроился на производственный лад участковый. — А я рыскал — понятых искал. Все без исключения отказываются. Вот, через силу уломал, — и он дёрнул подбородком в направлении порога, где с лицами, перекошенными от созерцания дикого зрелища, застыли мужчина и женщина, готовые задать стрекача.

— В такое время и в таком месте понятые — вечная морока, — подтвердил истинность слов участкового Алексей, сполна хлебнувший подобного опыта, и жестом пригласил граждан: — Проходите, проходите, товарищи понятые…Будьте как дома, — не без иронии добавил он.

— Проходите, теперь не страшно, — поддержал его Козырев. — Кузьмило уже не страшен.

— Знакомый фрукт? — осведомился Подлужный у капитана, кивая на связанного.

— Встречались, — небрежно ответил участковый, вытирая пот и дождевую влагу со лба и шеи носовым платком. — Он недавно отбыл срок за жену. Дотоле микосил её капитально…Опа!…А это что такое?! — капитан выдержал продолжительную паузу в пояснениях, заметив тело женщины, лежащее в затемнённом проходе между кухней и комнатой.

— Да вот, её Кузьмило, похоже, и подкузьмил, — скаламбурив, растолковал Козыреву и остальным Подлужный, — Теперь, кажется, уж отмикосился. Предположительно, женщина задушена. В шкафу я её нашёл.

— Эх, Валентина, Валентина…, — неопределённым тоном сказал капитан, обходя убитую.

— В самый раз вы поспели, — признался Алексей расторопному стажёру Шилову, — а то, как бы я в одиночку с этим…Кузьмило разбирался.

— Эт точно. Это вон кому теперь всё равно, — соглашаясь с Подлужным, кивнул оперативник на мёртвого прелюбодея. — Ему-то хоть десять раз по башке тюкни, а вот вам бы несладко пришлось.

— Санька Кротов, сосед ихний, — продлил краткий экскурс в историю улицы Тихой Козырев, приблизившись к трупу мужчины. — Отсоседился…

Кузьмило, услышав фамилию соседа, задёргался мощной фигурой и пьяно заорал: «Изрублю его на куски, суч-чару! Мало я его товарнул, паскуду!»

— Заткнись, Кузьмило, а то я тебе портянку на рыло напялю, — сурово оборвал того капитан.

По просьбе Подлужного Козырев и оперативник утащили Кузьмило в комнату — подальше от трупов.

Пока вновь прибывшие вникали в обстановку, Алексей ознакомил понятых с их правами и обязанностями, а также вписал в протокол обстоятельства, сопутствовавшие появлению на месте происшествия искомого орудия преступления — топора. Затем, так и не дождавшись запропавшего судмедэксперта, он достал из следственного чемодана тонкие резиновые перчатки, натянул их на руки и приступил к самостоятельному и более детальному обследованию тел пострадавших, начитывая текст Шилову.

— Труп Кузьмило Валентины…, — диктовал Подлужный Виктору.

–…Кузьмило Валентины…, — заносил оперативник данные в протокол.

–…Николаевны, — подсказал им отчество участковый.

Обретая душевное равновесие, нарушенное экстраординарными событиями, следователь по ходу осмотра обращал внимание понятых на отдельные детали, имеющие доказательственное значение:

— Видите, трупное окоченение отсутствует не только в конечностях, но и слабо выражено даже в жевательных мышцах лица, где оно, как правило, проявляется ранее всего. — Правдивость высказанного тезиса Алексей подтвердил наглядно, поболтав нижнюю челюсть покойницы. — …Значит труп, извиняюсь за выражение, свеженький. Смерть наступила в пределах пары часов тому назад. Трупные пятна отсутствуют в верхних конечностях и слабо проявились в нижних…Оно и понятно: женщина же была в шкафу в положении «стоя». Её, видимо, туда муженёк затолкал. Кровь, поэтому, книзу и стекла…Так, так…При надавливании трупные пятна бледнеют и практически сразу же восстанавливают свою окраску…Тэк-с, занесём в протокол точное время: три часа сорок девять минут…

Завершив осмотр трупа Кузьмило Валентины, Подлужный возвратился к телу Кротова, чтобы дополнительно протокольно зафиксировать уже не гематому, но свежий разруб на его темени. Следовало также осмотреть, наконец, и спину убитого. Предварительно демонстрируя понятым, что смерть мужчины тоже наступила недавно, Алексей поклацал нижней челюстью пострадавшего.

Тут-то и случилось совершенно невообразимое: из полости рта Кротова, который дотоле не проявлял признаков жизни, донёсся глухой стон, а затем он тихо, но внятно…матерно выругался! Сам отправившийся уж было к праотцам, Кротов бессознательно и обезличено послал того, кто не давал и помереть-то спокойно, туда, откуда назойливый непоседа некогда появился на свет божий.

Женщина-понятая, дотоле отрешённо сидевшая на печально известном табурете, подпрыгнула, как казнимая на электрическом стуле в штате Техас, живо напомнив Алексею его же — только получасовой давности. У второго понятого и у оперативника невольно и синхронно вырвались ответные и не менее крепкие словечки, уверившие Кротова в том, что мир неоднороден в половом отношении.

Лоб же Подлужного моментально покрыла мелкая испарина, и он потрясённо ощутил, как в области крестца зашевелился рудиментарный отросток, словно у собаки, что нутром чует: кость сама шевелиться не может! И он громадным напряжением воли удержался от того, чтобы не рвануть прочь, скуля на ходу.

Первым, проявляя недюжинную выдержку, адекватно среагировал участковый Козырев:

— Мат в общественном месте — мелкое хулиганство.

— Матерится — значит, существует, — приходя в себя, логично заключил Алексей.

Едва они успели обменяться впечатлениями, как послышалось гудение автомобильного мотора и впритирку к дому, как яичко к Христову дню, подкатил вездеход с оперативной группой, прокурором Кировского района и судебно-медицинским экспертом Сивковым. По рации, через дежурного по городу, вновь прибывшие экстренно связались со станцией «Скорой помощи» и сообщили о тяжелораненом.

3

По завершении осмотра и прибытии врачей, Кротова погрузили на носилки и дотащили до «скорой». Брыкающегося Кузьмило затолкали в задний отсек милицейского «УАЗика». Завершая «весёлый вояж», работники правоохранительных органов гурьбой на двух машинах выехали в отдел внутренних дел Кировского района.

В доме, до прибытия спецтранспорта, именуемого в просторечии «труповозкой», остался наедине с телом Валентины Кузьмило и постановлением о назначении судебно-медицинской экспертизы трупа отважный участковый Козырев. Он же милосердно пообещал хлопоты по несчастной собачонке принять на себя.

В милиции Подлужный вынес постановление о возбуждении уголовного дела, заполнил протокол о задержании Кузьмило, изъял у него одежду и обувь, а также произвёл срезы ногтей и подноготного содержимого с его рук, поскольку там могли быть микрочастицы и биологические выделения, имеющие доказательственное значение. После некоторого колебания следователь с помощью фельдшера из медицинского вытрезвителя произвёл смывы с полового члена Кузьмило. Так, для подстраховки. Мало ли что…

Допрашивать задержанного в качестве подозреваемого Алексей не стал, так как тот был изрядно пьян, о чём фельдшер составил акт. Оставив уголовное дело и вещественные доказательства в дежурной части, Подлужный с чувством честно исполненного долга отбыл в городскую прокуратуру до окончания дежурства. Ибо, вообще-то, он работал старшим следователем прокуратуры Ленинского района города Среднегорска, а в городской прокуратуре нынешней ночью просто дежурил. Такое случалось в среднем один раз в месяц.

Подлужный не принадлежал к числу экстрасенсов или ясновидящих, а потому не мог предположить, что о многострадальном Кротове, телесно претерпевшем от действий Кузьмило, ему ещё доведётся услышать.

Глава вторая

1

Дилетанты простодушно полагают, что всякий следователь, тем паче старший следователь прокуратуры, единовременно расследует одно уголовное дело; что он располагает возможностью неспешно и дотошно проанализировать обстоятельства совершённого преступления, подобно комиссару Мегрэ или сыщику Шерлоку Холмсу вкусно и со смаком раскуривая трубку; что на подхвате у него легион помощников, нетерпеливо гарцующих в сладком предвкушении указаний, с которыми до них снизойдёт главный детектив; что в комфортабельных боксах гаража, стреляя выхлопными газами, рвутся «со стремени» мощнейшие и наисовременнейшие «стальные скакуны», готовые умчаться в погоню с высочайшего соизволения Господина Следопыта.

Остыньте, наивные неофиты! Ваши умозрительные суждения верны ровно настолько же, насколько правилен тезис о том, что хвост управляет собакой. В действительности же всё обстоит далеко не так. Как и в случае со следователем Подлужным, у которого в производстве находилось сразу девять уголовных дел и три материала доследственной проверки, что по перестроечным временам² считалось запредельной нагрузкой. Именно по этой причине Алексей, имея формальное право на отгул после изматывающего ночного дежурства, из городской прокуратуры поспешил на своё постоянное место работы — в прокуратуру Ленинского района города Среднегорска, чтобы выполнить ряд следственных мероприятий, не терпящих отлагательства. Ведь следователь действует в условиях цейтнота: на расследование каждого дела законом отводится два месяца, по истечении которых срок следствия продляется в особом порядке прокуратурой области.

Однако, даже и в эти незатейливые планы, стоило Подлужному появиться в районной прокуратуре, легко внесла существенные коррективы молоденькая черноволосая секретарша Римма. Завидев его, она крикнула из приёмной через вестибюль: «Алексей Николаевич! Как хорошо, что вы зашли: вы шефу до зарезу нужны».

Алексей, со вздохом оставив следственный чемодан в своём кабинете, направился к прокурору района Двигубскому. Путь в приёмную лежал через вестибюль, минуя который, следователь увидел двух расфуфыренных посетительниц: дородную даму бальзаковского возраста и девицу лет двадцати, являвшуюся точной копией первой дамочки (с учётом скидки на разницу в возрасте).

— Здравствуйте, Яков Иосифович, — сказал следователь, входя в начальственные апартаменты.

— Здравствуй, Алексей, — вальяжно ответил Двигубский и барским движением руки указал ему на место за приставным столиком, примыкавшим к обширному прокурорскому столу, заложенному папками с деловыми бумагами. В принципе, в присутствии посторонних прокурор обращался к Подлужному исключительно корректно, по имени-отчеству и на «вы», но наедине, особенно если предстоял доверительный разговор, переходил на «ты».

Мудрый еврей Двигубский проработал «в органах» почти сорок лет. За его плечами была Великая Отечественная война, тяжёлое ранение, орден, четыре медали и пять прокурорских сроков. Он заслуженно слыл одним из опытнейших прокурорских работников и прожжённым бюрократическим волком (в положительном смысле этого словосочетания), «собаку съевшим» в аппаратных игрищах и пересидевшим многих «хозяев» из вышестоящих инстанций. Несомненно, тактическая гибкость и славное фронтовое прошлое сыграли в его жизни далеко не последнюю роль. Перечисленные «штрихи судьбы» давали Двигубскому негласное право на отчасти высокомерное и снисходительное обращение с подчинёнными. Да к тому же с молодыми подчинёнными.

— Знаю, знаю, что ты с дежурства, — в проникновенном тоне заговорил Двигубский, — но обстоятельства вынуждают. Подольский в отпуске. Но даже будь он здесь, такую проблему я ему не решился бы доверить.

— Яков Иосифович, — укоризненно вздохнул старший следователь. — Да вы уж раз двадцать такой аргумент приводили!

Прокурор старчески пожевал губами, обдумывая дальнейший ход беседы, а затем продолжил:

— Может быть, может быть…Не заметил парочку крашеных фифочек в коридоре?

— Угу. Матрёшки из одного лукошка.

— Вот тебе и угу. Твои клиентки.

— Что опять ещё?

— Заявляют об изнасиловании работником милиции.

— Час от часу не легче!

— Некто маман Платунова с дочкой. Молодая настаивает, что в конце апреля с ней совершил половой акт некий сотрудник медвытрезвителя. Называет конкретные приметы.

— Яков Иосифович! — буквально взвился со стула под потолок Подлужный. — Вы бы поручили разобраться кому-нибудь из помощников. Их же у вас целых пять. А у меня завал! Притомили уже…

— Притомил? Вы выбирайте, товарищ Подлужный, выражения, — остепенил его шеф. — Это раз. Помощницы не потянут такой воз, это два. Тут не банальщина какая-нибудь.

— Яков Иосифович! — натуральным образом простонал подчинённый. — Вы же не хуже меня предвидите, что это будет за расследование. Жалуются на милиционера, это раз, Изнасилование, если верить тем фифочкам, имело место в апреле, а ныне уже июнь. То есть следы, как пить дать, что кот сметану слизнул, вот вам уже и два. В отделе внутренних дел на меня и без того косо смотрят с той поры, как я гаишника упёк. Уже поговаривают, что я на костях милиции себе служебную лесенку в Эдем строю. То будет три. Заковыристый казус требует, чтобы им вплотную занимались, а у меня и без него хлопот невпроворот, четыре. И наконец, вы же прекрасно осведомлены, что я не перевариваю данную категорию дел, пять…

–…И прокурора нужно слушать, шесть, — остановил его Двигубский. — Не гундось, Алексей. Эдак ты и меня сосчитаешь, что тот козлёнок из мультика, который умел считать до девяти…

–…до десяти, — хмуро поправил «знатока мультфильмов» неуступчивый критик.

— Ну, до десяти, — тактически грамотно пошёл «на уступку» шеф. — Чего ты, ровно гудок заводской? Вхожу в твоё положение и, если грамотно разрешишь эту каверзу, обещаю премию от прокурора области. Никогда тебе не льстил, но тут объективно признаю: ежели тебе сей казус окажется не «по зубам», то его вряд ли кто-либо ещё «разгрызёт». Прими и это во внимание. А также иди и прими у Риммы заявление этих кумушек…А то, может статься, и отговоришь их. Однако, чтоб грамотно и без нажима. Будто бы вызрело само собой.

— Коли так, создайте мне условия, Яков Иосифович, — строптиво упёрся Алексей.

— Говори яснее.

— Без машины мне не поспеть. Давайте вашу «Волгу». У меня пять мест запланировано объехать. И завтра — столько же…

— Ишь ты, «Волгу» ему, — барски откинулся Двигубский в кресле. — Хм…А коли не дам?

— Тогда я умываю руки, — веско заявил Подлужный. — Вот завалю дела, и пусть нас с вами казнят на пару. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

— Ты, Подлужный, у мёртвой бабы сношать выпросишь, — с несвойственной ему скабрезностью съехидничал прокурор, вообще-то отличавшийся высокопарной словесностью. — Уговорил. Сегодня и завтра машина передаётся тебе…кгм…не насовсем, но на приоритетное обслуживание.

— Один — один! — уже посмеиваясь, подытожил переговоры Алексей, шагая на выход.

2

Выйдя в приёмную, Подлужный забрал у Риммы заявление об изнасиловании, в получении которого расписался в журнале. Затем он подошёл к чете расфранчённых посетительниц и с тщательно скрываемым раздражением отрекомендовался:

— Следователь Подлужный. Вы Платуновы?

— Да-да, — поспешно вскочила со стула мамаша.

— Да вы сидите, сидите, — невольно смягчаясь, жестом усадил её Алексей. — Мне поручено рассмотреть ваш вопрос. Но, поскольку я после ночного дежурства и даже не успел позавтракать, вам придётся с четверть часа подождать.

— Мы понимаем-понимаем! — вновь привстала Платунова-старшая.

— Я постараюсь быстрее обернуться, — пообещал следователь.

Возвратившись в свой кабинет, Алексей положил заявление в сейф и достал из нижнего ящика письменного стола полиэтиленовые кулёчки с сахаром, индийским чаем и печеньем. Затем он направился в кабинет под номером пять, где размещались помощники прокурора Авергун Мелисса Марковна и Торхова Ульяна Васильевна. Туда он заглянул с традиционным шутливым возгласом:

— Добра-здоровья, милые барышни! А не попотчуете ли чайком странника?

— Здоровы будем, Ляксей! — отрываясь от бумаг, в тон ему ответила сленгом начала двадцатого века Авергун — крупная темноволосая 35-летняя женщина с неприступным от природы выражением лица. — Почифирить³ захотелось за чужой счёт? Так знай, Ляксей, ты — не медаль, и место тебе не у нас на шее! А шёл бы ты в люди… Работать!⁴

Мелисса Марковна, зная литературное пристрастие Подлужного к тёзке и великому пролетарскому писателю Горькому, которого тот зачастую обильно цитировал, сейчас «била» гостя его же «оружием».

— Так я же не задарма, — деланно обиделся визитёр, демонстрируя прихваченные атрибуты чаепития. — Я же только за кипяточком.

— Раз так, то милости просим, — «подобрела» Торхова — ровесница Авергун, поразительно внешне похожая на соседку по кабинету.

Метко подмечено, что кресло формирует чиновника. Профессиональная деятельность накладывает «несмываемый» отпечаток на лик и личность человека. Вместе с тем и последний тянется к тому занятию, что соответствует его внутреннему укладу. Прокурорская деятельность требовала законопослушания не только от рядовых граждан. В конечном итоге в её орбите удерживались и приживались преимущественно те, кто родился с инстинктом преклонения перед порядком, установленным свыше. Регламент для них был превыше всего. Закономерно поэтому, что обличье прокурорских работников несло на себе печать строгости, читаемую сторонним оком «с полулёта и за версту». На челе у служителей права словно было начертано латинянами: «Пусть мир летит в Тартарары, но торжествует закон. Рекомендуем от нас держаться подальше». Именно таковой «благоприобретённой» внешностью обладали Авергун с Торховой. Да и на себе Подлужный периодически «схватывал» черты чрезмерной пунктуальности и педантичности. Однако его бунтарский дух свободомыслия неизменно брал верх, когда догмы железной дисциплины входили в противоречие с основополагающими постулатами социальной справедливости. В этом плане Алексей всегда несколько выпадал из «общей обоймы».

Вот и сейчас, присаживаясь к приставному столику, за которым традиционно протекали чаепития, больше похожие на мини-паузы для разрядки, он хитроумно осведомился:

— А вот ответьте мне, пожалуйста, милые дамы, на один вопрос, а то я недавно попал в неловкую ситуацию в приличной компании…Вот с точки зрения этикета, какой рукой правильнее размешивать чай: правой или левой?

— Да мне думается, что хоть так, хоть эдак, — пожала плечами Мелисса Марковна, включая электрический чайник.

— Не скажи, — не согласилась с ней Ульяна Васильевна. — Ведь чай к нам завезли не то из Китая, не то из Индии. А у индусов, например, левая рука считается нечистой.

— Ну, хорошо, — простодушно согласилась с ней Авергун. — Пусть Алексей нам скажет.

— Да уж, не томи, — поддержала подругу Торхова.

— Вообще-то, — с укоризной пожал плечами Подлужный, — воспитанные люди размешивают чай не рукой, а маленькой ложечкой…

Вот так, сопровождая разговор приятельскими подначками и «шпильками», которые были приняты в их среде, троица быстро приготовила заварку и принялась пить тонизирующий напиток с печеньем и конфетами. Под охи и ахи коллег Подлужный живописал им треволнения минувшей ночи, местами кое-что преувеличивая, и уже иронизируя по поводу пережитых страхов.

Кратковременный «релакс» взбодрил Алексея. И он, ощутив прилив свежести, отправился восвояси, попутно пригласив из вестибюля мамашу с дочкой.

Разместив Платуновых в кабинете, он известил их: «Слушаю вас», а сам повернулся к сейфу, извлекая оттуда сообщение о преступлении. Подлужному было известно не только из курса криминалистики, но и из собственного опыта, что налаживать контакт с потерпевшей стороной лучше всего с так называемого свободного рассказа.

Раскрашенные «разноцветные фифочки» зашушукались, решая, кому из них начинать. «Стартовала» мамаша: «По какому праву подростка забирают в вытрезвитель, — подвывая, на высокой ноте нудила она осенней мухой. — Я справлялась у адвоката. Несовершеннолетних ващще не должны туда забирать. А Регинку без разбора ухватили. У нас что, Кампучия? Пол Пот командовает?⁵ Ну, выпимши была девка — нихто её за то не похвалил, так не значит, что её в тошниловку пихать надоть. Да ещё и учинили с дитём такое зверство! С девочкой незапятнанной… Я до Михал Сергеича Горбачёва дойду! — И в конце тирады она опять взвыла фистулой, по-матерински скорбя по нежданно-негаданно утраченной целомудренности дражайшей доченьки. — …Она ж нетронутая была-а-а!»

Н-да…Свободный рассказ явно не получился. И потому следователь, бешено подмываемый позывом оборвать занудное нытьё несчастной мужским ехидно-неизбежным: «Аминь!», устало и с подавляемой зевотой спросил:

— Всё?

— Всё, — растерянно подтвердила родительница, будто сама удивилась тому, что та исступлённая материнская исповедь, которую она неимоверно долго готовилась излить, столь невероятно быстро иссякла.

Подлужный устыдился эмоционального порыва. Снимая неуместную неприязнь к размалёванным существам, он пробегал глазами по тексту заявления и корил сам себя: «Алый, ну ты чего?! Уймись. Ведёшь себя хуже чинуши. Какой смысл пенять им вдогонку на безалаберность и бестолковость? Вот сидят они на стульях, одна к одной, с одинаково выпученными остекленевшими глазами, подобно совушкам на ветке, с надеждой сопровождая каждый твой жест. Мамаша, так та вообще пялится на тебя, как на гинеколога-белошвейку, обязанного вернуть её чаду безвозвратно утерянную девственность. Люди же пожаловали с глубоко интимной и деликатнейшей бедой не куда-нибудь, а именно сюда, где им единственно в состоянии помочь».

— Давайте по-человечески познакомимся, — словно повинившись, проронил сотрудник прокуратуры. — Меня зовут Алексей Николаевич. А вас?

— Меня? — вопросительно ткнула родительница себя пальцем в грудь. — Эта…Ирина Осиповна…Фамилья — Платунова. А дочку — Регина. Регина Андроновна. Фамилья тоже Платунова. Ага. Я работаю продавщицей. На колбасе стою. А Регинка учится в школе-магазине, тут же, при гастрономе. Ага.

— Ясно, Ирина Остиповна, — остановил её Алексей. — Давайте-ка, послушаем рассказ от первого лица. Пусть нам Регина изложит события того дня. Начинай, Регина, — ободряюще кивнул он головой.

И девушка, волнуясь и сбиваясь, начала свой рассказ:

— В тот день, 26 апреля, я с подружками Катькой…ой…с Катей и Леной пошла на Каму смотреть открытие навигации. Под вечер. Катя купила бутылку вина, и мы её распили. Я раньше вина не пробовала. Опьянела. Пошли обратно по Компросу…Ой…По Комсомольскому проспекту. Проходили мимо магазина «Аметист». Уже стемнело и огни зажглись. На витрине разные украшения красиво так…переливались. Я остановилась, и от подруг отстала. Любуюсь украшениями и пою: «Обручальное кольцо-о…». Потом — «Малиновки заслышав голосок». Вроде не так, чтоб громко. Вдруг, слышу, говорят: «Ишь, малиновка расчирикалась. Слышим, слышим твой голосок». Оглянулась — милиция. Меня забрали и привезли в медвытрезвитель. Там меня мужчина в белом халате посмотрел. Рядом с ним — офицер. Ну, помню, что погоны со звёздочками. Начали спрашивать: кто я да откуда. Я — ни гу-гу. Тогда меня женщина-милиционер увела в эту…ну…в комнату к другим женщинам, которые пьяные. Раздела меня и положила в кровать. Сама ушла и дверь комнаты снаружи на железяку закрыла. Сначала шумно кругом было: в приёмной у них, в коридоре, в соседних комнатах. В голове у меня тоже шумело и кружилось. Потом стихло, и я уснула…

— Так-так, — кивнул ей Подлужный, подавая тем самым знак, что он внимает неотрывно.

— Ночью проснулась, — приободрилась Платунова-младшая. — Захотела в туалет. Так…, по маленькому. Я побарабанила в двери, а женщины-то той нету. Там в дверях есть маленькое открывающееся окошечко, туда мужик какой-то сунулся и спрашивает: «Чего?». Я забоялась — и прыг в кровать. Полежала. А в туалет пуще прижало. К дверям. Стучуся. Опять тот мужик: «Чего надо?». И уж на третий раз я говорю: «Чего надо, чего надо…В туалет хочу». Мужик меня в туалет и повёл. Он в форме был: в милицейских брюках и рубашке с погонами. На погонах жёлтые…Нет, золотистые блестящие полоски. Ну, пошли. А на мне одна простынка с постели — я в неё закуталась. Завёл меня мужик в туалет, а там — никого. Я оправилась. В туалете он это…и сделал. А утром-то я протрезвилась…И когда офицер снова стал спрашивать, я и призналась, кто такая, назвала фамилию, школу, где учусь, и меня отвели в инспекцию по несовершеннолетним, а оттуда — домой.

И обесчещенная девушка (если верить её утверждениям) завершив откровение, потупилась

— Значит так, Регина, и вы, Ирина Осиповна, — приступил к решительным действиям Подлужный, — отныне и до окончания…кгм…действий, выполняемых мной, забудьте, что я мужчина. Я для вас — следователь-гинеколог, который должен знать всю подноготную. Извините, но вы сами себя, мягко выражаясь, в такую позу поставили. Поэтому — без обиды, если что не так. Любознательность буду проявлять открытым текстом. Ясно?

— Ясно, — проглотила слюну мамаша.

— Да, — кивнула головой девушка.

— Ты, Регина, до того мужчины в погонах в половую связь вступала?

— Не-а, — произнесла та, заливаясь краской стыда.

— То есть, с мужчиной в милицейском мундире — в первый раз? — конкретизировал ситуацию Алексей.

— В первый…И в последний, — помедлив, тихо добавила Платунова-младшая.

— У тебя из-за полового акта выделения из влагалища были?

— Маленько. Кровь была.

— На простыню попала?

— Не-а, он её с меня сдёрнул и бросил на столик.

— Но ты же вытиралась чем-то?

— Он мне эта…тряпку давал. Потом забрал её.

— А у него выделения были?

— Да. У него это…брызгало…мне на…попу. Он меня спиной к себе поставил, а сам сзади был. И он тоже…это…вытер.

— Ты не сопротивлялась ему, не кричала, не стучала в двери?

— Нет, — разом обмякла девушка.

— А што?

— Забоялась. Он пугал, что расскажет всем про меня. Бумагу напишет куда надо, что я пьяница. И в газету — тоже. А если буду молчать, то он всё прикроет. Говорил, что через такое все…бабы проходят. Месяцем раньше, месяцем позже — какая разница.

— В палате женщинам рассказывала?

— Не-а.

— А што?

— Забоялась. И стыдно было.

— И они ничего не видели и не слышали?

— Не-а. Они спали. Ажно храпели.

— Допустим. А дома? Матери-то, небось, пожаловалась?

— Не-а, — как заведённая заладила Регина.

— Тоже забоялась?! — недоверчиво воскликнул Подлужный.

— Забоялась, — прошептала девушка, закрывая лицо ладонями.

— Х-ха! — непроизвольно вырвался у Алексея неопределённый возглас. — Боялась, боялась, а через полтора месяца — вдруг пожаловалась? С какой же стати бояться перестала?

— Да она же заболела! — жалобно вскрикнула, суровая внешне мамаша. — Не подвезло ей.

— Чего-чего? — не сориентировался в её стенаниях следователь.

— Не подвезло-о!…Они в школе-магазине недавно анализы сдавали, — зло сверкая глазами, принялась растолковывать Ирина Осиповна. — И у Регинки того…гонорею нашли. А до того она терпела и ото всех скрывала.

— Эх-ма! — не сдержался Подлужный. — Хорош подарочек!

— Вчера нам про заболеванье сказали, и сразу погнали в диспансер, — миновав критическую точку, относительно спокойно затараторила многострадальная мамаша. — Мы — туда, а там условие: покуда не признаетесь от кого — лечить не примем. Мы сказали откеля, а главный врач к вам и погнал.

— Сюрпризик, — почесал затылок следователь. — Что ж, давайте, так сказать, ближе к телу. У тебя, Регина, на теле повреждения имелись.

— Синяки. Тут и тут, — указала та на бёдра.

— Отчего?

— А он, мужик, шибко меня к себе тянул.

— Показывала кому-то синяки?

— У-у.

— Опять забоялась.

— Угу.

— Тьфу! — раздосадовано изобразил воздушный плевок Алексей. — Голову даю наотрез, что как только приехала из милиции домой, тщательно помылась и постирала нижнее бельё. Так?

— Угу! — почти восхищённо уставилась Регина на него, поражённая его прозорливостью.

— Угу, — передразнил её Подлужный. — Сейчас подумайте, уважаемые мои дамы, насколько блестящая, без преувеличения, перспектива перед нами открывается. Статья 117 Уголовного кодекса, устанавливающая ответственность за изнасилование, предусматривает три формы недозволенного воздействия на женщину: физическое насилие, психическое — в виде угроз, а также беспомощное состояние потерпевшей. — Свои рассуждения Подлужный сопровождал, для пущей убедительности, демонстрацией свода уголовных законов обеим замороченным кумушкам. — Берём физическое воздействие. Доказательств на сегодня — ноль целых ноль десятых. Если нечто на теле и было, то сошло. Ну, назначу я судебно-медицинскую экспертизу. Специалисты обследуют Регину и констатируют, что спермы не обнаружено. Правда, дефлорация имела место, то бишь, целостность девственной плевы действительно нарушена. И тут же отметят, что давность упомянутого телесного повреждения — более двух недель. Конкретнее сроков они не назовут. Что нам сие даст по отношению к периоду изнасилования?…Да ничего. Милиционеров-самодуров я встречал, но круглых дураков — извините. Сграбастаем мы потенциального насильника, а он нам и врежет промеж глаз: «Гражданин следователь и иже с вами! Я глубоко сожалею, что какой-то подонок испохабил милую Региночку ещё в первом классе. Ведь давность-то более двух недель. Значит, акт телесного вандализма над несчастной девочкой мог быть и в детском саду».

— Это ж…гадство! — возмутилась Платунова-старшая.

— От первой бесперспективной зацепочки мы цепляемся за вторую, — не отвлекаясь на возглас, развивал пояснения для женщин Алексей. — То бишь, ухватываемся за гонорею. Она, образно выражаясь, — гусарский насморк. В век научно-технической революции её вылечить или, на худой конец, заглушить, что высморкаться: ударный двухнедельный цикл приёма антибиотиков — и реабилитация. У Регины-то вензаболевание есть. Теперь прикиньте: а если у насильника его нет. Что это? Это гол в собственные ворота.

Подлужный замолчал, давая парочке оценить сложность ситуации. Мамаша и дочка тупо молчали. Тогда он продолжил развивать нить вполне вероятных событий:

— Я, разумеется, чуточку утрирую. Уж простите. О том сообщаю вам, так сказать, для расширения общего кругозора. Двигаемся дальше. Берём угрозы применения насилия. Обосновать словесные запугивания, прозвучавшие тет-а-тет, архисложно. Вернее — нереально. К тому же те угрозы были обращены в будущее и носили некий дискредитирующий характер. Снова «в молоко», как обожает говорить мой знакомый коллега Николай Бойцов. То есть, мимо.

— Вот же…гадство! — «заклинило» Платунову-старшую.

— Остаётся уповать на беспомощное состояние потерпевшей, — с критической миной на лице посмотрел Алексей на Платунову-младшую, которую по внешнему виду прадеды оценили бы как «молодуха-кровь с молоком». — Регина несовершеннолетняя, чему я был немало удивлён, услышав о том от вас, Ирина Осиповна. Казалось бы, несовершеннолетие — стратегический козырь. Ан нет! Регина же скрыла свой возраст. Да и выглядит она, честно говоря, минимум лет на двадцать. Рослая. Развитые формы. И тэ дэ. И тэ пэ.

— Регинке все больше дают. А ей осенью ишо только семнадцать стукнет…, — пригорюнилась Платунова-старшая. — Так что?! — внезапно взъярилась она. — Из-за того поступиться, что девку опозорили? Она же баскущая у меня! Справная! Послушная! Завсегда в шесть домой приходила. Один раз, как на грех, отпросилась подольше погулять — и на тебе! А что глаза начернила да губы красит — вы не хулите. То она с меня всё слупила. С меня моду взяла. Тута я виноватая! А девкой я не поступлюся!

— Никто поступаться и не предлагает, — пристукнул кулаком по столу Подлужный. — Вы настаиваете на разбирательстве в уголовном порядке?

— Настаиваю.

— Быть посему, — даже повеселел следователь от наступившей определённости. — Я ведь просто делюсь с вами сомнениями и закавыками. Единственный резерв — состояние опьянения и то, что Регина находилась в специальном учреждении, где полностью зависела от персонала. Акт помещения её в вытрезвитель я, положим, изыму. В нём, наверняка, значится, что у доставленной установлена, как минимум, средняя степень опьянения — иначе бы в палату её не водворили. И это предел аргументации? Да, скудновато.

— Моя Регинка не врёт! — возмутилась Платунова-старшая. — Ей что, напрочь веры нету? Милиционер, значит, не врёт, а она, выходит, врёт. Так что ли? Он — белый человек, а она — негр?

— Уймитесь, пожалуйста, уважаемая, — культурно осадил её Алексей. — Милиционера мы пока не допрашивали и он ещё ничего не сказал. Но в вытрезвителе 26 апреля ни вы не присутствовали, ни я. Что там приключилось, ведомо двоим да ещё Господу. И вот вам аналогия на эту тему. Через минуту, предположим, вы от меня удаляетесь к прокурору и говорите, что я вас обозвал всячески, нецензурные выражения применял. И потребуете привлечь меня за оскорбление. Вас — двое, я — один. Если руководствоваться подобной логикой: кто первый напал или кого числом больше — тот и прав. Эдак любого можно запросто в тюрьму засадить.

— Окститесь! Да что вы тако говорите? — даже перекрестилась мамаша. — Ни в жисть я вам подлянку не удею.

— Да я же пример вам привёл, — заторможено смежил веки следователь, утомлённый примитивизмом её восприятия. — Вникните: расположение фигур на шахматной доске таково, тоже фигурально выражаясь, что мне без вашей помощи не обойтись. Приблизительно так же, как врачу без веры больного в выздоровление. Вы должны мне подсказать, прежде чем я сунусь в вытрезвитель, как и в каком закуточке откопать улики против гражданина милиционера, если он, конечно, — действительно предатель трудового народа, правовой нигилист и моральный перерожденец. И у нас единственный выход — поймать его на косвенных доказательствах. Растолковываю сей тезис. Слушайте меня, не отрываясь.

— Да-да! — привстала Ирина Осиповна, точно борзая в стойку перед броском на дичь.

— Так, у меня был случай, — раскрыл Подлужный журнал учёта следственных дел, мысленно возвращаясь в прошлое. — Ну вот…К примеру. Женщина обвинила мужчину в том, что тот овладел ею помимо её воли. Уличаемый отрицал факт совокупления. Оба — совершенно незнакомые люди. И при всём при том, заявительница оперирует сногсшибательными фактами. Допустим, настаивает, что у подозреваемого в нижней части живота — шрам от удаления аппендикса, а в верхней трети левого бедра — углубление с трёхкопеечную монету. Цапаем того, освидетельствуем, и что вы думаете — и шрам красуется, и след от огнестрельного ранения темнеет. Оказывается, его в юности подстрелили, когда он свинью воровал. Жалко: промахнулись малость. На пять бы сантиметров правее…И эс ист эрледигт ⁶, — как говорят в Берлине. Будь выстрел поудачнее, и насильник уже бы ни на кого и никогда не покусился бы. Даже при о-о-очень несгибаемом искушении. Ферштейн? ⁷ Ну, то есть, понимаете?

И Алексей выдал длительную паузу, подобно знаменитому актёру Щепкину в ожидании овации при первом появлении в спектакле перед зрителями. Или неосознанно подражая легендарному советскому футбольному форварду Всеволоду Боброву, который на длительном замахе блестяще уложил на газон знаменитого венгерского вратаря Дьюлу Грошича, а сам с мячом пешком вошёл в ворота. Однако аплодисментов не последовало: и проблеска мысли не отразилось на обильно размалёванных мордашках компаньонок по несчастью. Мать с дочерью лишь переглянулись с постными физиономиями, недоумённо пожав плечами.

— А то ещё казус выдался, — листая журнал, вдохновлялся Подлужный былыми победами, действуя по принципу «Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».⁸ — Жил да был некто Петрюк. Врач-терапевт, к вашему сведению. Жена у него уехала на курорт. Он обманным путём заманил к себе в жилище пациентку и трое суток держал там, на манер кавказской пленницы с вечера пятницы до утра понедельника. И страдал тот Петрюк отсутствием аппетита и присутствием худобы — эдакая типичная этажерка без книжек. Но анорексия, то бишь нежелание кушать, нападала на него в обычной обстановке. Стоило же ему совершить коитус, изъясняясь по-научному, а попросту говоря — акт совокупления, как он пренепременно нёсся на кухню и пожирал здоровенную тарелку наваристого супа харчо. То блюдо в трансформированном виде поступало в предстательную железу, сублимировалось в зажигающий мужской субстрат, порождало либидо — и круговорот возобновлялся. За трое суток умыкнутая «кавказская пленница» сварила «три ведёрных кастрюли». Так их изящно именовал сам Петрюк. Понимаете? — изощрялся Подлужный, стремясь вызвать нужные ассоциации у Платуновых.

— И чо? — выгнулась знаком вопроса дородная мамаша.

— Зачем я ворошу это старьё, интересуетесь вы, — наклонился туловищем следователь к ней. — Да затем, что стоило мне зачитать показания «кавказской пленницы» жене Петрюка, как та моментально «поплыла». И заявила: «А ведь правда! Чё уж кривить-то…Этот проглот обожает харчо. Особливо «после того». Но при мне, козлина безрогая, он больше миски не съедал, сволочь! Ему одной ведёрной кастрюли на неделю хватало».

И Алексей затрясся всем телом в беззвучном хохоте, соблюдая этикет и служебную честь. Мать и дочь Платуновы отреагировали на странное поведение следователя с опаской: они то косились на телефон, вспоминая номер вызова экстренной психиатрической помощи, то на плотно прикрытую дверь, готовые «задать драпа». Должно быть, внутренне Ирина Осиповна с тоской зелёной подытоживала, что нынче со следователем ей круче «не подвезло», чем дочери в вытрезвителе.

— Э-эх, доля наша аховая, — поскучнел сотрудник прокуратуры. — Чего вы молчите да молчите? Я же не ковёрный на арене цирка, чтобы веселить вас вечер без перерыва. Я же вам излагаю для сравнения, а не удовольствия ради. Возможно, нечто похожее возникало у Регины с мужчиной в милицейской форме, а?

— У Регины? — поражённо уставилась на ту мамаша.

Количество почерпнутой информации всё же переросло в качество: Платуновы о чём-то довольно активно зашептались.

— Общаясь на шахматном языке, оцените расстановку фигур, — «разжёвывал» в предельно допустимой манере положение вещей следователь. — Мне же негоже непрофессионально совать свой длинный нос в милицию без чётких ориентиров. Если вы рассчитываете, что когда я приду туда с вашим заявлением, а тем паче с вами, и милиционеры умрут от радости, то глубоко заблуждаетесь. Если двоечника уведомить, что он напортачил в контрольной задачке, то он сотрёт мазню и каракули с доски, глазом не моргнув. Выход один: нагрянуть в берлогу с рогатиной, выведав, когда медведь сладко сосёт лапу и какова его излюбленная поза. Вникаете? Напоследок доходчиво расскажу вам неприятную бывальщинку, а вы мозгуйте.

— Да-да! — хором напряглись для мозгового штурма мать с дочкой.

— Нынче, в мае, — ретроспективно прищурился Алексей, — к нам в прокуратуру поступило «сообщение о двух ногах». Иначе говоря, пришла некая гражданка Дёмина с устным заявлением о том, что в отношении её трёхлетней дочери Кати жилец малосемейного общежития учинил развратные действия: трогал руками половые органы девочки, усаживал её к себе на колени голой попкой. Во всяком разе, именно так маме Катенька поведала. Словом, обычная необычная криминальная история. Дёмины жили на первом этаже, а жилец — позже установили, что это Василий Липин — на пятом. Вытворял Липин свои художества с малышкой наедине. У малышки повреждений никаких, кроме незначительного покраснения, что вполне может быть списано на обычное раздражение. А потому в «активе» мы имели «писк» трёхлетней Катюшки, которая и букву «эр» не научилась выговаривать, в «пассиве» — рокочущий бас возмущённого Липина. Очную ставку проводить бесполезно — девочка замкнётся и не проронит ни звука. И если даже проронит, так то всего лишь детский лепет. А у Липина, согласитесь, потрясать атмосферу голосом тридцатилетнего холёного борова авторитетнее получится. Кому верить?

— Кхе-кхе, — дружно закашлялись заявительницы.

— Сыграли мы на том, — самодовольно хрустнул Подлужный суставами пальцев, — что семьи Дёминых и Липиных знакомства не водили и отношений не поддерживали. И предварительно здесь, в моём кабинете, где сию секунду сидите вы, Ирина Осиповна и Регина Андроновна, бегала Катюшка и в присутствии педагога показывала: «…А вот у етой стенки у дяди Васи в комнате стоит клавать. На ей мы сидели…А вот тут у ево окоско. А у окоска стол. А на столе плитка са скавалодкой…А вот тут, в угойке, стоят удоцки…» Я же только успевал записывать её «писк» и рисовать схему с её слов. Спустя час мы у дяди Васи произвели осмотр и обыск, железно подтвердившие правду маленькой пискуньи. Да ещё откопали дичайшую порнографию. Короче, в дальнейшем на дядю Васю повылезало со всех щелей и дырок: судимости и за разврат, и за педерастию, и выявились девочки постарше, которых он за конфетки водил к себе и глазел на разные прелести…Во как! Так, в конце концов, надеюсь, и вы, Регина, в этом плане порадуете нас доказательственной аналогией?

— Но я же не была в квартире у милиционера, — простодушно пояснила девушка.

— О-о-о! — закатил глаза к потолку Алексей, демонстрируя Всевышнему то, до чего же он измотан и обескровлен. — Кончаем эту бодягу. Переключаемся на следующий диапазон. Регина, тебе установочные данные мужчины в милицейской форме известны: имя, фамилия, звание, должность?

— Не-е-ет. На погонах у него были эти…три блестящие полоски. А по имени или по фамилии при мне его не называли.

— Точно, три полоски?

— Точно.

— А почему ты так уверена?

— А потому, что когда он….это саменькое делал, то наклонил меня вперёд. Я руками на такой…на маленький столик опиралась. А на стене же зеркало висит. Сам-то он лицом к моей шее прижался. А погоны в зеркале, когда он…это…ёрзал, было видно…

— Тэк-с, выходит сержант. Опиши-ка его, пожалуйста: рост, телосложение, лицо, голос.

— Он такой…Не высокий и не низкий. Полноватый, животик свисает. Мордастый. Волосы тёмные, короткие. Глаза карие. Губы полные. Так-то он симпатичный…

— Гос-споди! — окрысилась на неё мамаша и отвернулась к стене.

— Так-так, — не обращая внимания на Платунову-старшую, уточнял следователь. — А голос?

— Такой низкий, хрипловатый.

— По голосу его сможешь опознать?

— Смогу. Я по голосу его не хуже запомнила, чем по лицу.

— А какую фразу он чаще всего произносил?

— Фразу?…Как её…Эту: «Тише, дурёха! Стой смирно, не дёргайся, и всё будет хоккей».

— Хоккей, — раздумчивым эхом повторил Алексей. — Ты, Регина, настраивайся на то, что в ближайшем будущем тебе предстоит опознавать его сначала по голосу, а уж затем — по внешности. Уловила?

— Уловила.

— И ничего и никого не бойся. Где бы ты ни была со мной, везде я — самый главный. Заволнуешься — посмотри на меня. Уловила?

— Уловила.

— Пока ты, Регина, посиди в коридоре, а я приму заявление о совершённом преступлении по всей форме, с предупреждением об уголовной ответственности за заведомо ложный донос по статье сто восьмидесятой уголовного кодекса у твоей мамы. Также я признаю её законным представителем несовершеннолетнего, а уж потом допрошу тебя. Понятно?

— Да, — ответила девушка, вставая со стула.

Она уже взялась за дверную ручку, как вдруг Подлужный спохватился и остановил её:

— Прости, пожалуйста, Регина. Погоди. Вконец зарапортовался. Кое-что упустил. Ты утром, 27 апреля, почему дежурному по медвытрезвителю, офицеру то есть, не пожаловалась на того мордастого?

— Забоялась…А вдруг у них так принято…И ещё. Этот же, мордастый, обещал, что никто ничё не узнает…

3

Суматошные сутки истекали, когда Подлужный добрался домой — на улицу Авиастроителей. Там Алексей принял душ, поужинал, почистил зубы и упал в постель. Полуторасуточное бодрствование измотало его. Однако в тридцать один год закалённый мужской организм восстанавливается быстро. Живее, чем у проглота Петрюка. Семи часов полноценного отдыха для того, несомненно, окажется предостаточно.

И хотя тело следователя требовало срочного отключения, да вот только нервную систему и перевозбуждённый мозг сон ни за что не брал. В голове галлюцинаторно и вперемешку бродили фрагменты событий недавнего минувшего. Ан у Подлужного имелся проверенный способ впадения в томный поток дремоты и вручения сознания во власть Морфея: нужно было думать о приятном. И он мысленно нырнул и поплыл по реке времени, возвращаясь на семь лет назад. К тому памятному случаю в своей судьбе, что свёл его с Татьяной Серебряковой.

Встрече с Татьяной предшествовала своя предыстория. Алексей поступил на юридический факультет Среднегорского государственного университета относительно поздно — отслужив «срочную» в армии. Зато окунувшись в студенческую среду, он многое наверстал. Способный, непоседливый и инициативный студент развил бурную общественную деятельность: играл за «альма матер» в футбол, участвовал во всесоюзных олимпиадах и научных конференциях, избирался от университета депутатом городского Совета народных депутатов. Депутатский статус почти автоматически повлёк за собой то, что его приняли в Коммунистическую партию Советского Союза. Но было у него и ещё одно, и притом весьма нетривиальное, увлечение. Со своим новым другом и сокурсником Колей Бойцовым и другими студентами юрфака он организовал первый в истории областного центра городской студенческий философский клуб. В начинании их поддержали заведующий кафедрой философии профессор Коршунов Владимир Вячеславович и секретарь парткома университета Сочнов. В Среднегорске в ту пору не было философского факультета ни в одном из ВУЗов, и Коршунов делал всё возможное, чтобы поднять престиж философских наук. Подлужного и выбрали первым президентом философского клуба.

В конце семидесятых-начале восьмидесятых годов в университете вошли в моду, помимо академических, апробированных форм обмена мнениями, и так называемые политбои. В них студенты «бились насмерть», как правило, доказывая преимущества советского образа жизни над «разными прочими шведами»⁹. В лидерах-полемистах числились юристы и экономисты. И в том незабываемом сентябре их ожидала «интеллектуальная сеча». К тому же на весьма необычную тему. Так как в первом раунде «принимающей стороной» являлись «счетоводы» (как их не без иронии именовали правоведы), то и право выбора предмета спора было за ними. Но с учётом одного непременного условия: проблематика не должна была входить в программу обучения ни одной из сторон. И следует признать, что «идейный гуру» студентов-экономистов Дима Озеров остановился на весьма неожиданной теме: «Мона Лиза — непревзойдённый образец художественного творчества». А юристов об этом, в полном соответствии с правилами, известили за три дня до диспута. Так что, Подлужному «со товарищи» пришлось изрядно попотеть, чтобы подойти к поединку во всеоружии.

В тот вечер Алексей шествовал из университетской библиотеки, где ему выдали книгу Клары Цеткин¹⁰ «Воспоминания о Ленине». Оттуда он направился к актовому залу главного корпуса, на ходу продумывая ключевые штрихи своей речи. Но вдруг его, материалиста до мозга костей, некая иррациональная сила заставила оторваться от этого занятия и устремить свой взгляд вдаль. И в университетской сутолоке парень отыскал фигурку загадочной особы. Почему в тысячной толчее взор выхватил именно её, студент и сам не понимал. Однако было именно так.

Сентябрьский вечер выдался тёплым, и девушка была в платье, туфлях «на шпильках» и с элегантной дамской сумочкой. Накрапывал тёплый дождик, и потому над головой неземной недотроги какой-то парень, почтительно переступая ногами на некотором отдалении, держал зонтик. По мере приближения парочки Алексей разглядел, что дивную леди сопровождал лидер «счетоводов» Дима Озеров.

Мыслящее серое вещество Подлужного впало в кому. Его тренированное сердце футболиста на несколько мгновений замерло, а кровь прекратила свой неустанный бег. И он кратковременно застыл и онемел. И с заворожённым и весьма забавным видом стал ожидать дивную незнакомку. Увы, даже не сообразив, что надо бы хоть как-то скрыть своё состояние.

Впрочем, подобные меры предосторожности оказались излишними. «Голубки», минуя оцепенелое «изваяние», не удостоили его и толикой внимания — настолько неземного очарования прелестная синеглазая блондинка была поглощена беседой со «счетоводом». Недотрога из прекрасного потустороннего измерения, воркуя с везунчиком, прошла мимо, оставив после себя божественную ауру Хрустальной Красоты и Чистоты. А равно забыв позади странного типа, мимолётно и невзначай растерзанного и распятого ею.

Подобную сердечную рану Подлужный пережил лишь однажды — в далёком детстве. Он тогда посещал ясельную группу. На днях ему должно было исполниться три года — уже большой мальчик. И малыш решил преподнести маме сюрприз: после ужина самостоятельно одеться и даже шнурки на ботинках завязать. Маленький джентльмен выгреб из шкафчика одежду и обувь и укрылся в уголке, чтобы никому не мешать. Близ него шумели нянечки, воспитательницы, малышня и родители, спешащие домой, а Алёшка никого не замечал, вкривь и вкось натягивая на себя шаровары, гольфы, ботинки. Он усердно пыхтел и опасался не поспеть с осуществлением грандиозного замысла.

Внезапно в ясельках воцарилась тишина — то пришла его мама. Ведь тогда она была заведующей детским садом. Но буквально тут же безмолвие было взломано людским гомоном: то его маму приветствовали родители, к ней обращались воспитательницы и нянечки, с ней делились новостями её воспитанники. Вот какая была у Алёшки мама — самая долгожданная, самая нужная и самая главная! И она тоже приветливо здоровалась со взрослыми, что-то подсказывала сотрудницам, делилась радостью с мальчонками и девчушками. И для каждого из малышни она находила то, что требовалось: одному бутузу ласково пригладила волосы, второго рёву успокоила, со следующей болтушкой и лопотуньей оценила обновку. Вот только своего бесконечно преданного сына, одевшегося «сикось-накось», она не заметила и не оценила. Хоть усердно и искала глазами.

И самый любимый на свете человек удалился из раздевалки в группу без него. От чудовищной несправедливости Алёшка заплакал. Нет, он не закатил по-девчоночьи истерику. Он протиснулся ещё дальше за шкафчик и молча пустил скупую и сдержанную мужскую слезу. Там его, «зарёванного посиневшего тихушника», через четверть часа и обнаружили насмерть перепуганные мама и нянечки. А в Алёшкиной душе навсегда запечатлелось то, как ненароком и всерьёз способна обидеть однолюба-мужчину любимая женщина.

И вот сейчас, едва-едва завидев женщину своей мечты, едва-едва ощутив предчувствие Божественного Вознаграждения, Подлужный вдруг пережил Великий Облом и осознание горькой утраты ещё не обретённого…Но в состоянии потрясённого сопливого карапуза он пребывал лишь миг. Нет, Алексей был не из тех мужчин, что готовы были вот так запросто уступить суженую (в чём он уже ничуть не сомневался), какому-то там завхозу Озерову. Сердцебиение его возобновилось, навёрстывая упущенные мгновения. Последовал молниеносный спурт, и на повороте к главному корпусу романтик нагнал любезничающую парочку, лихорадочно изыскивая свой шанс. И таковой не замедлил ему представиться.

Как уже отмечалось, тем вечером накрапывал дождик. И когда мимо стихийно возникшей группы из трёх человек пронёсся какой-то разгильдяй на велосипеде, то заднее колесо его драндулета скользнуло по луже, подняв целый веер брызг. Студентка испуганно вскрикнула, а её кавалер заодно с третьим лишним (в каковых пока фигурировал Подлужный) наградили неуклюжего чурбана массой эпитетов. Впрочем, нелицеприятные определения вряд ли догнали непутёвого чудака, умчавшегося вдаль.

Само по себе маленькое происшествие не имело бы далеко идущих последствий, если бы каскад воды не обрушился на бездомного брошенного рыженького котёнка, в полной безнадёге приковылявшего неведомо откуда под куст сирени. Ему и без того не фартило в этой едва начавшейся жизни, а тут ещё и неприятный душ целиком достался ему одному. И от безысходности и отчаяния он возмущённо запищал из последних сил.

Прекрасная незнакомка отреагировала на призыв маленького существа о помощи на удивление оперативно: она тотчас остановилась, шагнула на газон и присела на корточки перед мокрым взъерошенным и не очень-то симпатичным созданием.

— Ой, кто это у нас тут так плачет?! — участливо воскликнула она мелодичным чистым сопрано, разглядывая найдёныша.

— Котяра…Беспризорный, наверное, — поглядывая на часы, безучастно проинформировал её Озеров, словно девушка без него не могла определить кто перед нею.

— Ах ты,…мой маленький бедняжка! — с непередаваемым состраданием обратилась незнакомка к котёнку, приглаживая указательным пальчиком шерстинки у него на голове и окидывая его таким нежным взглядом, что Алексей сердце отдал бы за то, чтобы оказаться на месте лохматого бедолаги. — Ты, наверное, потерялся? Замерз, да?

— Кгм-кгм! — громко и нетерпеливо откашлялся у спутницы за спиной Озеров.

— Дима, нужно что-то делать, — озадачила его девушка.

— А чего делать-то? — ответил ей вопросом тот. — Что ты предлагаешь?

— Я не знаю, — честно призналась недотрога.

— Танюша, мы опаздываем — смягчая свой тон, пытался вразумить её Дмитрий. — Пойдём. Нам же надо ещё тезисы выступления повторить.

— Нет, я так не могу, — выпрямляясь, уже решительно проговорила его спутница, открывая сумочку. — Сейчас я только достану платочек…

Откровенно говоря, если бы не эта самая Таня, Подлужный, подобно Озерову, скорее всего, тоже прошёл бы мимо. Но возможность стать сподвижником необыкновенной девушки, приобщиться к её бытию, всё изменило в мгновение ока…

И Алексей, опережая в выборе вариантов Озерова, а в действиях — девушку, неожиданно выдвинулся вперёд и взял из травы грязный дрожащий комочек. Окончательно завладевая инициативой, он обратился к слегка опешившим экономистам: «Привет, Дим! Здравствуйте, Таня! Давайте пока отнесём его в «дежурку». Ну, где сидят вахтёр, уборщицы. А после дебатов заберём. Идёт?»

Так они и поступили. Он принёс котёнка в дежурную комнату, где на пару с Танечкой почистил и просушил его дамским платочком. При этом Алексей касался нежной атласной кожи рук девушки, вдыхал аромат её тела, общался, устанавливая социальный контакт, и…

Подлужный «не добрался» до последующих событий. В том числе до диспута между «завхозами» и «законниками»…Улыбка сладких воспоминаний ещё играла на его губах, а старший следователь прокуратуры уже спал, периодически подрыгивая ногами — то он рефлекторно разряжался от нервных перегрузок и от навязчивых образов убийцы Кузьмило, невезучего Урванцева, горемычной мамаши Платуновой…

Глава третья

1

Подлужный проснулся в половине седьмого утра по звонку будильника. Он не был разбит предыдущим перенапряжением. Он был свеж и, потягиваясь в постели, быстро входил в тонус. Ощущение готовности к борьбе с новыми испытаниями подстёгивалось тем, что под утро ему приснилась Регина Платунова. И не просто так, а с той произнесённой ею в прокуратуре сакраментальной фразой, что теперь представлялась ключевой в раскрытии изнасилования. Если, конечно, девушка не лгала. Если криминал действительно имел место. Отныне в деле установления истины Алексей в гораздо меньшей мере зависел от не слишком толковых мамаши и дочки. В том числе и от того, сообщит ли ему сегодня Регина что-то новое, либо нет.

«Ай да Алый! Ай да…сукин сын советского народа! — выражался он высоким пушкинским штилем в свой адрес. — Верной дорогой идёшь, товарищ детектив».

Отличное настроение следователя возросло, когда он после традиционных утренних процедур вышел из дома. Возле подъезда дома его «под парами» поджидал «УАЗик» вневедомственной охраны — Двигубский держал слово.

В половине восьмого Алексей подъехал к месту работы. Несмотря на неурочный час, Платунова-младшая уже сидела на лавочке близ опорного пункта охраны правопорядка, соседствовавшего с прокуратурой. Поздоровавшись с ней, Подлужный сказал:

— Вы посидите пока. Я приготовлюсь, и вас позову.

— Я посижу, посижу, — поспешно заверила его та.

Следователь отпер двери учреждения, отключил сработавшую охранную сигнализацию, прошёл в приёмную, откуда позвонил на пульт охраны. Представился и назвал пароль. Выполнив необходимые процедуры, он пригласил девушку в свой кабинет.

— Что нового, Регина? — обнадёженно обратился он к ней, едва она присела на стул.

— Я вчера весь день и сегодня всё утро думала про ваши примеры…И всё поняла, — с затаённой гордостью произнесла девушка, отчего у непосвящённого могло сложиться впечатление, что речь пойдёт не о неких скверных вещах, а о победе пианистки на международном конкурсе имени Чайковского.

— Ну-ка, ну-ка…Регина, я — весь внимание, — подвинулся к столу Алексей, готовый делать пометки.

— Когда ночью этот…водил меня в туалет…

— Давай-ка, до выяснения личности и для удобства, придумаем ему кличку, — предложил следователь. — Что тебе больше всего в нём запомнилось?

— Запомнилось? Эта-а…, — порозовела Регина. — Руки везде совал…

— Ну вот! Станем условно называть его…Рукоблуд.

— Ка-ак?

— Рукоблуд.

— Ага. Поняла. Ночью этот…Рукоблуд отвёл меня в туалет. В нём есть как бы прихожая и кабинка. Всего одна кабинка. В туалете чисто, пол и стенки отделаны плиткой. Около умывальника висят два чистых полотенца. Над ними — красивое овальное зеркало в пластмассовой красной рамке. Там есть окно с решёткой. У окна стоят два стула, столик, а на столике — пепельница. А утром, когда я призналась офицеру кто такая, то снова захотела…по-маленькому. Туда меня водила эта…милиционерша. Она меня отвела в другой туалет. Он рядом с тем, с первым. Второй туалет с двумя кабинками. Он меньше первого. Там грязно. В нём пол бетонированный. Стенки крашеные: синие внизу и белёные вверху. Никаких полотенцев нет, а кран с холодной водой течёт. Да!…Первый туалет закрывается на ключ. И в него других пьяных при мне не водили. А второй не запирается снаружи.

— Умничка! — щедро одарил похвалой Подлужный зардевшуюся горемыку.

— И ещё, — потупилась девушка. — Когда Руко…Рукоблуд со мной делал…ну…это, то снимал с руки часы. Наверное, чтобы не царапались или не мешались. Точно не знаю. И положил их на столик. Часы у него такие красивые, большие, на браслете. Серебристые. И когда он делал…это, то я руками ухватилась за столик, чтоб не упасть. А часы на боку стояли. И на крышке у них написано: «Дембель. 1975 — 1977». А остальное так, как я вам вчера говорила.

— Здорово! — сжав правую руку в кулак, поднял большой палец руки кверху следователь. — Убедилась сама: стоит пораскинуть мозгами — и воз почти на горе. Что на горе, я, небось, перебрал. До вершины — ой-ёй-ёй. И тем не менее, и тем не менее…Сейчас я твои показания запротоколирую. И наша дальнейшая программа. После допроса съездишь со своей мамой в амбулаторию живых лиц. Амбулатория — около Центрального колхозного рынка, напротив автовокзала. Захвати паспорт. Постановление на тебя уже там. У экспертов. Дальше. В четырнадцать ноль-ноль — к вытрезвителю. Одна. Без мамы. Я буду там. Произведём осмотр. Настраивайся. И помни: не теряться и смотреть на меня.

2

Отпустив Платунову, следователь уведомил Двигубского о возбуждении уголовного дела по её заявлению. Начальнику отдела внутренних дел Буйнову о принятом решении Подлужный сообщил очно. По-военному рослый, предпенсионного возраста полковник от переживаний не полез на стенку, не застрелился и не загрыз живьём глашатая печальной вести. Он оседлал своё кресло и принялся вращаться в нём, как маленький в карусели.

— Яков Иосифович в курсе? — собравшись с мыслями, прекратил странные манёвры руководитель районной милиции.

— Обижаете, Леонид Леонидович, — подчеркнул весомость и авторитетность принятого решения следователь прокуратуры. — О возбуждении так называемых актуальных дел руководство ставим в известность в обязательном порядке.

— На милицейском горбу замыслил в райские кущи въехать, Алексей Николаевич? — «спустил собаку внутренней истерии» Буйнов.

— Я сейчас как раз в них и собираюсь въехать, — наполовину пропустил резкость мимо ушей Алексей. — То бишь, прибыл для осмотра места происшествия. То бишь, вытрезвителя.

— Да хоть взорви его — вытрезвитель драный, мне-то что?! — не таил негодования полковник.

— Прошу вас вместе с начальником вытрезвителя Анисиным, для всесторонности и объективности, поприсутствовать при следственном действии, — корректно уведомил Подлужный Буйнова о собственной позиции.

— Ну, не дай бог, оговор! — вставая, синхронно скрипнул полковник зубами, креслом и дряхлеющими костями.

— Дело возбуждено по заявлению, а не по факту и не в отношении конкретного лица, — слегка задобрил начальника милиции сотрудник прокуратуры, бросив ложку мёда в бочку с дёгтем. — Для того и следствие, чтобы непредвзято разобраться.

Осмотр вытрезвителя Алексей производил с участием Регины Платуновой и пары милицейских чинов — Буйнова и Анисина. При производстве следственного действия также присутствовали двое понятых и эскорт в виде угрюмой гробовой тишины, прерываемой вопросами следователя и сжатыми пояснениями потерпевшей. Время было дневное, и учреждение от пациентов, очень кстати, было свободно.

Подлужный морально был уже настроен на то, что тяжесть расследования сполна ляжет на него одного. Разбирательство будет протекать, условно говоря, в вязкой болотной трясине: не только без привычного оперативного сопровождения и помощи правоохранительных служб, но, напротив, при их негласном пассивном противодействии. Из-за угла не прикончат, зато при оплошности с наслаждением дадут досылающего пинка в небезызвестное чуткое место. И наэлектризованная гнетущая атмосфера, плотно обволакивающая следователя и Регину, с первых минут подтвердила прогнозы.

Впрочем, реплики девушки, почти не отрывавшей взгляда от следователя, были точны, проясняя лишь те нюансы, что относились к предмету доказывания. И наоборот, они не раскрывали того, что не полагалось слышать на данной стадии посторонним. Сведения, добытые в ходе осмотра, в главном на сто процентов совпали с показаниями Платуновой на допросе.

Наличие двух туалетов — служебного и для вытрезвляемых — из словесного утверждения превратилось хоть и не в определяющую, но всё же улику. Равно как и обычай запирать служебный клозет на замок. Ключ от последнего вешался на гвоздик с внутренней стороны стола дежурного по вытрезвителю.

Следующей «домашней заготовкой» Подлужного явилось изъятие им протокола о помещении Платуновой Регины на вытрезвление. Запись в нём о том, что доставленная отказалась назваться, была зачёркнута и дополнена поверх строк подлинными данными о ней. Из протокола вытекало, что 26 апреля 1987 года в подразделении дежурил не тот наряд, что находился на службе в текущий момент.

Протокольно обозрев акты помещённых в женскую палату и книгу дежурств за подлежащие исследованию сутки, Алексей не мешкая настрочил отдельное поручение на имя Буйнова, которое тому и вручил «под роспись». В документе следователь предписывал обеспечить явку в прокуратуру к 10 часам завтрашнего дня сотрудников вытрезвителя, находившихся на посту в злополучную апрельскую ночь.

Регину Подлужный до завтра отпустил, а сам оперативно допросил работников вытрезвителя, заступивших на дежурство с нынешнего утра, о режиме пользования туалетами и порядке вывода вытрезвляемых туда. Наконец, затратив ещё час, он изъял тот искомый блок бумаг, на уличающую силу которых его навела ключевая фраза Регины Платуновой.

3

Очередная насыщенная рабочая смена истекала. В завершение её Алексей на «Волге» райпрокуратуры поспел в морг до закрытия данного безрадостного учреждения. Там ему нужно было получить акт судебно-медицинского вскрытия трупа потерпевшей по одному из расследуемых уголовных дел.

— Сколько зим, сколько лет?! — встретил его в вестибюле шутливым возгласом эксперт Сивков, будто и не случилось между ними вчерашней предрассветной встречи на улице Тихой в доме убийцы Кузьмило. — Каким ветром занесло?

— Хотелось бы заключение на убиенную получить, — озабоченно отозвался Подлужный.

— Как фамилия?

— Зобнина.

— Зиночка, глянь-ка заключение на Зобнину, — крикнул в окошечко кабинета секретаря Сивков.

— Кто спрашивает? — раздался голос той, что была укрыта от Алексея стеной.

— Зинаида Михайловна, это я, Подлужный, — доложил следователь, заглядывая в оконный проём.

— А-а-а, — узнала его секретарь. — Готово заключение, но без гистологических исследований. Будете брать?

— Буду, буду, — активно подтвердил Алексей.

Расписавшись в получении акта, Подлужный принялся укладывать его в «дипломат»¹¹.

— Чой-то ты хмурый и неприветливый, — шутливо поддел его Сивков.

— Да дела, Антон Иванович, — посетовал следователь. — Кстати, а мою ночную крестницу не вы, часом, препарировали?

— Ту бабёнку, что из дома у старого кладбища?

— Угу.

— Как же, как же…И её, и второй труп.

— Па-агодите, какой второй труп? — разинул рот Алексей шире обычного. — Вы что-то путаете. Труп там один был. Мужчину же, как его…Кротова!…на «скорой» в больницу увезли.

— И ничуть я не путаю, — обиделся Сивков. — По дороге почил в бозе твой крестничек.

— Да ну!

— Вот те и ну, — поддразнил его эксперт. — Интересный случай, доложу я тебе. Крестнику твоему как по темени первый раз обухом-то вдарили, он, естественно, отключился. Внутри — закрытая черепно-мозговая травма, а снаружи — почти нетронутый черепок. Окучив его, рогоносец придушил жену и пошёл с повинной. Топор с собой прихватил — вещдок и подтверждение, так сказать, начала перевоспитания. Позвонил из телефонной будки по «ноль-два». Подождал-подождал, да и одумался: вдруг не добил этого…Кротова. Ну и двинул назад. Про то мне уже следователь Новиков, что из прокуратуры Кировского района, обсказывал.

— Виталий Семёныч?

— Он, он…А любовник тем временем лежит на полу. Валяется себе, — хохотнул Сивков. — Но временно живой. Внутри башки у него здоровенная гематома образовалась. Свеженькая, жиденькая, не оформившаяся пока. Она росла-росла и постепенно отключала центры жизнедеятельности. И благополучно преставился бы мужичок…Самокатом, так сказать…Но…

–…тут на его многострадальную голову объявился следователь Подлужный, — удачно «включился» в монолог Алексей.

— Ага! Не было бы счастья, да несчастье помогло! — на данном отрезке словесного потока Сивков в азарте аж хлопнул себя по ляжкам, присел и зашёлся в трескучем смехе. — Когда кровопивец вернулся в дом и вторично рубанул «по барабану», то мозг практически не задел — его ж участковый с ног сбил. А на черепной коробке Кротова, аккурат в теменной области, получился филигранный разруб. Своеобразная хирургическая операция высокой точности. Через разруб кровь излилась наружу. Гематома купировалась, освободила часть мозга — твой крестничек и задышал. И забормотал. И заматерился, чтоб его перевернуло да подбросило! Да всё ж таки первичное повреждение серьёзным оказалось — несовместимым с жизнью. По дороге Кротов и ушёл в мир иной. Се ля ви.

4

От морга до дома Алексею пришлось добираться «на перекладных»: с пересадкой с одного автобуса на другой. И чтобы скрасить унылую поездку в пассажирской толчее, он вернулся к милой его сердцу истории знакомства с Татьяной. К тому эпизоду, когда они оставили котёнка в «дежурке», а сами поспешили на политбой. И вновь превратились из временных союзников в соперников, которые кардинально расходились в оценке творения Леонардо да Винчи, всем известного под названием «Джоконда».

Небезызвестная в университетских кругах аудитория номер восемьдесят семь главного корпуса, выполненная в виде древнегреческого амфитеатра, была забита до отказа. Лидер экономистов Дмитрий Озеров сделал зачин. Он обосновал и раскрыл посыл о том, что портрет Лизы Герардини, супруги флорентийского торговца шёлком Франческо дель Джокондо — не просто шедевр, но непревзойдённое творение на все времена. О чём тут спорить? Потому, излагая тему, Озеров был спокоен и уверен в себе — вариант-то выбран заведомо беспроигрышный. Его речь сопровождалась демонстрацией изображений на большой экран с помощью эпипроектора. И умелой ассистенткой Дмитрия в этом процессе, естественно, выступала прекрасная Татьяна.

«Создавая своё любимое творение, Леонардо да Винчи проявил все грани своего художественного таланта, — приводил один аргумент за другим докладчик столь увесисто, будто складывал пирамиду Хеопса из блоков. — В том числе гений применил и такой художественный приём как сфумато. Сфумато — едва уловимая дымка, окутывающая лицо и фигуру, смягчающая контуры и тени. Как выражался сам художник — это «некий род тумана». Благодаря этому достигался гипнотический эффект, что делает изображение Моны Лизы почти живым, выражение её лица — неуловимым. Кажется, что знаменитая её улыбка вот-вот разомкнётся и эта красивейшая из женщин произнесёт слово. Её гримаска так приятна, что усмешка подобна ласкающей мягкости прикосновения рук! Вот, взгляните крупным планом на её черты, — выдержал паузу Озеров, пока его помощница меняла в аппарате иллюстрацию. — Видите? Мастерство Леонардо здесь достигло таких высот, что выражение лица Джоконды с разных точек — разное. Леонардо применил и такой революционный приём, как концентрический взгляд. Она всегда смотрит на зрителя, откуда бы вы ни глядели на неё. Взгляд Лизы как бы простирается за пределы картины. Убедитесь сами…»

И оратор вновь замолчал, давая возможность Татьяне продемонстрировать собравшимся портрет в разных аспектах. По залу лёгким ветерком пролетел шёпот, подтвердивший, что студенты весьма впечатлены.

«Некоторые недалёкие в искусстве люди, не разбирающиеся в художественных тонкостях, — изобразил гримасу горечи Дмитрий, — пытаются принизить величие Моны Лизы. Они прибегают к недостойным приёмчикам. Говорят, что в изображении замаскирован сам мастер. Или намекают, как выражаются на Западе, на нетрадиционные наклонности да Винчи…Ведь первым владельцем картины после смерти мастера был его любимый ученик Салаи. Или же утверждают, что всё дело в рекламе. В той детективной истории, когда в 1911 году шедевр выкрал из Лувра некто Винченцо Перуджа. А сначала подозревали Пабло Пикассо. Его даже арестовывали. О том тогда действительно писали все газеты мира, и была шумиха. Но всё это наносное. Не имеющее прямого отношения к гениальному творению. Истина же заключается в том, что вот уже почти пятьсот лет Джоконде поклоняются миллионы людей. В Лувре, самом большом музее мира, Джоконда — самый посещаемый экспонат. В 1974 году в Японии её посмотрело полтора миллиона человек, а в Москве за два месяца — почти три миллиона! И загадка Моны Лизы, как говорят всемирно известные критики, не в том, что это загадочная женщина, это — загадочное бытие! Мона Лиза — произведение малого формата, всего семьдесят семь на пятьдесят три сантиметра, но всемирно-исторического значения. Или, как выражался великий советский историк искусства и член-корреспондент Академии художеств СССР Борис Виппер: Джоконда — это «одухотворённость, это не умирающая искра сознания»!

Произнеся финальную цитату, докладчик слегка склонил голову и перевёл дыхание, прежде чем его озадачат соперники. Лёгкая задержка оказалась кстати: раздались аплодисменты. Нельзя было утверждать, что публику проняло, но Озерову из вежливости хлопали в ладоши не только «счетоводы», но и «братья-юристы». От них не отстало и жюри, разместившееся в переднем ряду и состоявшее из профессуры и студентов нейтральных факультетов.

— Спасибо, Дмитрий, — поблагодарил Озерова ведущий диспута, преподаватель филологического факультета, профессор кафедры зарубежной литературы Эйбоженко. — У уважаемых оппонентов вопросы есть?

— Позвольте, — встал со студенческой скамьи Подлужный. — Скажите, Дмитрий, а почему вы в своём выступлении даже не упомянули про выставку «Сокровища гробницы Тутанхамона», что экспонировалась в нашей стране в 1973 году?

–…А-а-а…при чём здесь…э-э-э…Тутанхамон? — как и почти весь зал, недоумевающе посмотрел на Алексея тот.

— Ну как же, ведь у вас один из главных критериев, с позволения сказать, шедевральности — массовость лицепоклонников. А Тутанхамона лицезрело около трёх миллионов советских ценителей искусства. И на «Титаник» до его крушения — тоже.

— Вопрос не по существу, — скривился экономист. — Видимо, не зря я говорил про недалёких в культуре людей…

— Спасибо, маэстро! — вежливо поклонился ему Подлужный, и уселся на своё место.

— Я попрошу спорящие стороны быть взаимно вежливыми, — вмешался в ход дискуссии Эйбоженко, уловив разноречивый шум, как на половине экономистов, так и на половине юристов. — У уважаемых оппонентов ещё есть вопросы?

— Да-да, имеются!

Это громкоголосо заявил о себе сокурсник Алексея Коля Бойцов, которого с его же собственной подачи окрестили «правнуком комбрига Котовского». Он и вправду здорово напоминал собой знаменитого революционера и российского Робин Гуда — комбрига Григория Ивановича Котовского. Крупный, ощутимо склонный к полноте, обладающий недюжинной физической силой, Бойцов от природы был наделён массивной глыбоподобной головой, которую стриг наголо. Большие оттопыренные уши и глубоко посаженные глаза придавали его лицу смешанное выражение потешности и пронизывающей проницательности. Сам же Николай, не только грезивший стать сыщиком, но и реально помогавший сотрудникам уголовного розыска, пребывал при том твёрдом убеждении, что его «мужественно-свирепый вид потрясает до микиток уркаганов¹² и разную блатную шелупонь»¹³.

И вот сейчас «правнук Котовского» лихо выдал «домашнюю заготовку» студентов-юристов:

— Разъясни мне непросвещённому, пожалуйста, маэстро Озеров, отчего в основном мужчины так любят Мону Лизу?

— Кхе-кхе, — несколько смешался тот, не улавливая подвоха. — По правде говоря, я не располагаю статистикой на этот счёт. Но если так, то, вероятно, потому, что она красивая женщина…

— Да нет, — вальяжной отмашкой остановил его Бойцов. — Мужчины всего мира, особенно женатые, обожают Мону Лизу потому, что она всегда не только улыбается, но и всегда молчит.

Шутка, что называется, прошла. Аудитория смеялась вне зависимости от болельщицких пристрастий. И на этом фоне Подлужному, которому предоставил слово для выступления Эйбоженко, легче было «поймать нужную волну».

— Перед вами тот, кто не разбирается в нюансах творчества да Винчи. И кого вышучивал маэстро Озеров, — без тени смущения заявил Алексей, умышленно выдержав паузу. — …И я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости…

— А не много на себя берёшь?! — выкрикнул кто-то с половины экономистов под общий гул.

— Я попрошу не нарушать порядок! — грозно насупил брови профессор Эйбоженко, восстанавливая порядок.

— Между прочим, только что прозвучали не мои слова. Только что я процитировал Ленина, — «оглушил» забродившую было публику эпатирующий докладчик. — Он их высказал в беседе с Кларой Цеткин. Желающие могут убедиться в этом незамедлительно.

И Подлужный через Колю передал в жюри раскрытую в нужном месте книгу Цеткин «Воспоминания о Ленине». В зале воцарилась тишина. Спорить с вождём мирового пролетариата никто не решался. Мало того, что проделанный «интеллектуальный кульбит» утихомирил противников «законников». Он породил в слушателях эффект некритического восприятия: а что если этот шустрый малый снова примется жонглировать цитатами Владимира Ильича?

— Зато есть подлинная радость, — хитро прищурился Алексей, возобновляя пояснения. — И она у каждого исключительно своя. Это радость любви. Вообразите, что вы безумно влюбились, но вдруг появляется знаток, который день и ночь поёт вам на ухо, что есть девушка гора-а-а-здо красивее. Почему? Да потому, что она лучше накрашена, одета по последней моде, а причёска — шик. Что скажет настоящий мужчина такому эксперту? Как минимум: «Ко всем чертям с матерями катись!»¹⁴ А как максимум — элементарно набьёт морду…Правда, это уже не ленинские рассуждения, а мои собственные. Вперемешку со словами Маяковского, — смущённо добавил Подлужный, завершая тезис.

…Оценив посыл, зал засмеялся и зашумел. В основе своей — благожелательно. А кто-то невидимый выкрикнул сверху:

— Понимаем, понимаем…

— Ведь восприятие прекрасного сугубо субъективно и индивидуально, — проникновенно продолжил нить рассуждений Алексей, обводя взором университетское сообщество. — И не может быть иным. Обычному советскому любителю искусства, — жестом как бы обнял он присутствующих, — дела нет до сфумато, световоздушной перспективы, концентрического взгляда и прочих зрительных иллюзий. Художественный приём — средство донести до зрителя замысел живописца. Если картина потрясает, заставляет задуматься, будит добрые чувства, ведёт на славные поступки — жизнь искусника оправдана. Если же художественная техника выходит на первый план, то это называется формализмом в искусстве. Буржуазным эстетством, чуждым народу. Например, для нас — без всякой нудной назидательности — не является тайной за семью печатями замысел художника Верещагина в его картине «Апофеоз войны». Потому, если произведение, что называется, разжёвывают, идею растолковывают, красоту навязывают, то это либо чёткий критерий внушенности, как в случае с Джокондой, либо рассчёта автора на скандальность, как в случае с «Чёрным квадратом» Малевича, либо откровенной мазни…

— Джоконда — не мазня! — перебил оратора аноним с галёрки.

— Я этого и не говорил, — жестом руки остановил Алексей Эйбоженко, готового приструнить нарушителя порядка. — Более того, в аспекте изобразительной техники я не оспариваю ни одного из тезисов маэстро Озерова. Зато с позиции восприятия, с точки зрения эмоциональной, Мона Лиза оставляет меня равнодушным. На картине я вижу невзрачную женщину не первой молодости. Мало того, деликатно выражаясь, мужеподобную даму…

И по сигналу Подлужного Коля Бойцов под неясный гул зала дал на экран крупным планом лицо Джоконды.

— Кое-кто недоволен, — сделал указующий жест докладчик в сторону анонима, — но, по крайней мере, это — проявление живых чувств. Тех самых, которых не было, когда вы взирали на картину да Винчи во время доклада Дмитрия. Ведь тогда было всё, кроме эмоций…Кроме одухотворённого восприятия…Зато теперь они есть. И далее мы покажем вам такое, что оно в мгновение ока заставит вас призадуматься, — самоуверенно посулил почтенному собранию дерзкий юрист.

И ещё не успело смолкнуть эхо обещания Подлужного, а заинтригованное сообщество установить мёртвую тишину, как Бойцов заложил в эпипроектор очередную иллюстрацию.

— Перед вами репродукция картины Леонардо да Винчи «Иоанн Креститель», — воистину утихомирил аудиторию Алексей. — Поразительно, насколько не только внешность этого библейского персонажа, но и выражение лица напоминает Джоконду! Не правда ли? Мало того, Иоанн, который, согласно Ветхому завету, был весьма суровым мужчиной, Леонардо здесь изобразил весьма и весьма женоподобным. Их роднит та же улыбка. Те же уголки рта. Да и концентрический взор с тающим сфумато тоже присутствуют, не так ли? Однако, наверняка, многие из присутствующих впервые видят данное произведение, ибо вокруг него не было всемирного ажиотажа. Впрочем, для вас, уважаемые ценители прекрасного, эта картина демонстрируется с иной целью. «С какой же?» — спросите вы. Прежде чем получить обоснованный ответ, давайте взглянем на ещё одно творение титана живописи.

Подлужный даже не успел повернуться в сторону своего помощника, а Николай отрепетировано успел подать на экран следующее изображение.

— Это знаменитая настенная роспись Леонардо в одном из монастырей Милана. Называется она «Тайная вечеря», — пояснил залу Алексей. — На ней изображена трапеза Иисуса Христа с апостолами. По его правую руку, согласно всем канонам, сидит Иоанн — любимый ученик Христа. Прошу не путать его с Иоанном Крестителем. Это разные персонажи. А теперь попросим дать лицо апостола крупным планом…«Ба! знакомые всё лица! И вновь мужчина в образе девицы!» — дав залу прийти в некоторое замешательство, ёрничая, воскликнул Подлужный. — Извините, уважаемые слушатели, но ваш покорный слуга сейчас невольно перевоплотился в небезызвестного Фамусова, ибо и ученик Христа тоже выглядит женственно…По крайней мере, настолько не мужественно, что многие критики принимали его за Марию Магдалену…

— Тебе дай волю, ты и Микеланджело опошлишь! — раздался возмещённый голос из рядов студентов.

Это, согласно задумке юристов, сработала «подсадная утка № 1». И пока профессор Эйбоженко стучал по столу и призывал к порядку, Коля Бойцов уже «выдал на гора», то бишь на светящееся табло, новые иллюстрации, которые он оперативно менял по ходу пояснений Алексея.

— Перед вами потолок Сикстинской капеллы в Ватикане, расписанный Микеланджело, — невозмутимо продолжил свой комментарий Подлужный. — Вот сцена изгнания Адама и Евы из рая. Вот крупный план Евы. Вы только взгляните на неё: какие у неё развитые бицепсы, атлетическое строение фигуры — слепок с Адама, да и только. А вот фрагмент Страшного суда…И здесь женщины тоже уродливо мужеподобны…

— Говори яснее! Что ты этим хочешь сказать? — подала голос «подсадка № 2», затесавшаяся в ряды экономистов.

— Назревший вопрос! — назидательно воздел указательный палец «ниспровергатель устоев». — Вы говорите: «Непревзойдённые исполины изобразительного искусства». Но почему тогда их, мягко выражаясь, необычные пристрастия к существам одного с ними пола, были перенесены на самое прекрасное, что есть на свете — на женщин? Профанация, да и только! Где правда жизни, а?

И пока аудитория растерянно внимала ему, поскольку излагаемое находило очевидное подтверждение на экране, была введена в действие «заготовка № 3».

— Ну, хорошо, — раздался возглас с галёрки, — а в чём твоя правда жизни?

— Честно говоря, — признался Алексей, — в нашей команде при подготовке к сегодняшней встрече возникли разногласия по поводу двух великих полотен. Вот одно из них. Коля, будь добр, — обратился он к Бойцову.

И тот подал на экран изображение картины русского художника Александра Иванова «Явление Христа народу».

— Это творение более чем известно в Советском Союзе, — заговорил Алексей в проникновенном тоне. — Великолепная художественная техника и колорит! А сюжет какой?! Какая идея заложена! В отличие от безыдейной Моны Лизы…Ведь во всём мире униженные и оскорблённые, как сказал бы Достоевский, заждались такого героя. Даже учебник «История КПСС» признаёт, что Христос — фигура историческая. Трагическая и народная. А на мой взгляд, он — вообще первый стихийный и наивный коммунист. Где-то я его даже люблю. Как первого народного заступника. Теперь остаётся лишь добавить к Христу фигуры Ленина, Маркса, Энгельса — и реализм, та самая правда жизни — налицо. Однако, нашу команду в выборе данного полотна остановило только одно: построение коммунизма — преходящая задача. Вне всякого сомнения, что в перспективе коммунизм победит на всей планете, и тогда на первый план выйдут новые проблемы. Между тем, есть кое-что, даже более важное, чем коммунизм! Есть большие святыни!

И это громогласное и почти еретическое для советского общества заявление «горлопана-юриста» заставило онеметь даже тех, кто шептался в последних рядах. И даже Эйбоженко поперхнулся собственным языком.

–…Есть непреходящая духовная ценность на все времена, — всех буквально заставил затаить дыхание Подлужный. — Сейчас мы вам покажем её художественное воплощение. Но прежде…Но прежде я просто обязан поведать вам о, казалось бы, маленьком происшествии, случившемся полчаса назад, чтобы доказать, что за нашим шедевром стоит правда жизни…

И Алексей лаконично рассказал о встрече котёнка-потеряшки с его спасительницей Татьяной.

–…А увидев, с какой нежностью Таня смотрит на этого маленького оборвыша, — завершал краткое отступление от основной темы Подлужный, — я был безжалостно покорён этой чудной девушкой. И знаете почему? Да потому, что первое и главное воспоминание моего детства связано с этим: на меня так же, как Таня на котика, смотрела моя мама! Так наши мамы ласкали в младенчестве каждого из здесь присутствующих…

Алексей продолжал раскрывать свою задумку, но теперь зал не столько слушал его, сколько взирал на прехорошенькую ассистентку Димы Озерова. Татьяна, и без того не обделённая мужским обожанием, сейчас, вся пунцовая от переживаний, буквально утонула в океане внимания и любопытства сильной половины аудитории, а также в цунами женской ревности — второй части зрителей.

–…Канули в лету первобытно-общинный строй и феодализм, клонится к закату капитализм, восходит в зенит первая фаза коммунизма — социализм…, — в раздумье морщил лоб Подлужный, — но…Но во все времена не было, нет и не будет выше ценности, нежели мать и дитя! Это ради них — души и сердца нашей Родины — прежде всего вершили подвиги на полях Великой Отечественной войны наши легендарные деды и отцы-фронтовики! Это ради них, согревающих теплом и улыбками нашу Отчизну, покоряли космос Гагарин и Королёв! Это ради них — солнечным светом озаряющих душу мужчины — бились на поле спортивной брани Валерий Харламов и Лев Яшин…

И под эту исповедь, от которой всем присутствующим стало даже немного стыдно за своё мещанское прозябание на этом свете, Николай Бойцов выдал на экран самым крупным планом изображение бессмертного произведения Рафаэля — «Сикстинскую мадонну» с младенцем Иисусом на руках…

— Как сказал историк искусств Бернард Беренсон: «Главная причина славы Рафаэля — это его способность говорить со всеми обо всем на языке, понятном каждому», — проронил в тишине Подлужный.

И долго безмолвствовали очарованные зрители, пока какой-то озорник с галёрки не выкрикнул: «Мадонна, слов нет, хороша! Но Танечка-то Серебрякова, пожалуй что, краше будет!»

И тут уж зал, до того не ведавший, как тактично выйти из торжественности момента, грохнул канонадой хохота…Смеялись все! Аж сам Эйбоженко ржал по-лошадиному! И даже секретарь парткома Сочнов, призванный во всём и всегда блюсти чистоту партийной линии, втихую похрюкивал и повизгивал по-поросячьи.

Далее последовали краткие выступления содокладчиков, реплики сторон…Но им оказалось не по силам переломить общий настрой. Победа правоведов была предрешена.

По окончании дебатов Алексей в числе первых покинул аудиторию номер восемьдесят семь. Он не просто покинул, но выбежал и из неё. С его стороны то было не бегство с поля триумфа, а реализация хитроумной задумки. И потому, когда Таня Серебрякова, как выяснилось — дочь известного университетского профессора Владимира Серебрякова — вышла из дежурной комнаты в сопровождении Озерова и с котёнком на руках, входные двери, ведущие на широкое университетское крыльцо, перед ней распахнул…Подлужный.

Близ парадного входа спасительницу с найдёнышем уже поджидало такси, которое Алексей успел взять на вокзальной площади, расположенной неподалёку.

— Прошу вас, — открыв заднюю дверь автомобиля, жестом пригласил Подлужный девушку.

— Я…Я не принимаю такие…любезности от незнакомых, — растерялась та.

— Ну, теперь-то мы уже не совсем незнакомые, — улыбнувшись, прищурил глаза хитрец. — За два часа творческой дискуссии мы стали чуть ближе…

— Напротив, мы стали ещё дальше! — недовольно поморщившись, перебила его красавица.

— Хорошо-хорошо, — поспешно согласился Алексей. — Я незамедлительно избавлю вас от своего присутствия. Но не тащить же бедного котейку по городу в общественном транспорте, где сутолока, разные люди…Считайте, что моя инициатива — исключительно ради него! Поездка оплачена тоже ради него.

— Оплачена, оплачена, — подтвердил таксист, авансом получивший три рубля (по тем временам — более чем щедрый платёж).

Татьяна заколебалась, и Подлужный, воспользовавшись этим замешательством, мягко, но настойчиво усадил её с котёнком в салон. И вознамерился было разместиться на свободном месте. Но тут студентка, обретая себя, воспротивилась его планам:

— Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе? — остановила она жестом руки расторопного и настырного малого. — Осчастливьте нас с котиком, пожалуйста, отсутствием вашего присутствия.

— Э-э-э…, — лишь на миг опешил оборотистый юрист, с ходу принимая решение и за себя, и за слегка медлительного Озерова. — Что ж, желание дамы — закон вселенной. А мы с Димой доберёмся и на трамвае. Кстати, куда котик изволит его доставить?

— Он…Нам до дворца культуры Свердлова, — с неуверенными нотками в голосе протянула Серебрякова.

— Дворец культуры Свердлова! — властно распорядился Алексей в адрес таксиста, захлопывая пассажирскую дверцу.

— Дворец культуры Свердлова, — прозвучало для пассажиров объявление водителя автобуса, в котором ехал и Подлужный. — Следующая остановка — улица Чкалова.

— Опля! — отвлекаясь от дум, непроизвольно воскликнул старший следователь. — Чуть не прозевал. Через остановку мне выходить.

И он сквозь скопление пассажиров стал неспешно протискиваться к выходу.

Глава четвёртая

1

Дисциплина и законопослушание — великая вещь. И пусть начальник райотдела милиции Бодров, принимая от Подлужного в медвытрезвителе отдельное поручение, стенал о его нереальности, на деле же он обеспечил выполнение следственного предписания в срок. В десять ноль-ноль в прокуратуру прибыла вся смена, находившаяся на дежурстве в медицинском учреждении в ночь с 26 на 27 апреля. Даже уборщица.

Проанализировав состав явившихся, Подлужный оставил «на десерт» дежурного, фельдшера и техничку. В первую голову его занимали постовые, обслуживавшие палаты. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. В Среднегорске на миллион сто тысяч жителей приходилась единственная женская палата для вытрезвления, рассчитанная на четырёх пациенток. Трудно поверить, что сравнительно недавно численность «назюзюкавшихся» до непотребного состояния представительниц рода Евы, соблазнённых Зелёным Змием, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И того сложнее было представить, что существовали двуногие скоты, жаждавшие обладать ими.

Из трёх постовых мужского пола предстояло «вычислить» для ключевой акции — опознания — «любителя лихого аттракциона» в туалете. Если он, конечно, не плод вымысла Регины Платуновой. Алексей ответственно относился к данному выбору, учитывая, что Платунова в ту ночь была пьяна и видела насильника, как сие ни парадоксально звучит, мимолётно. Неудачная попытка могла лишить её уверенности и отразиться на установлении истины. Нельзя было допустить, чтобы в органах продолжала «пастись» паршивая овца. Вместе с тем, не хотелось и противного — «натянуть» эпизод до изнасилования, если такого не было. Короче: и хочется, и колется, и мама не велит.

Один из постовых, Ронжин, отпадал сразу, поскольку по возрасту «перевалил» за четвёртый десяток лет. Выбирая из двоих оставшихся, сержантов милиции Волового и Малышева, соответственно тридцати одного года и двадцати семи лет, следователь предпочёл «стартовать» с более зрелого. И не потому, что Воловой проявлял признаки нервозности. Просто Малышев со своими впалыми щеками не тянул на «мордастого Рукоблуда». Подлужный также не упускал из виду и возможные годы службы Волового в армии. В мозгу следователя нескончаемо вращалась (пока что лишь воображаемая) гравировка на часах: «Дембель. 1975-1977».

Завершив подготовительные процедуры, связанные с опознанием, Подлужный пригласил к себе через понятого из кабинета номер пять Платунову, заранее отправленную под присмотр к Авергун и Торховой. Регина вошла, и перед ней предстал Алексей.

— Свидетель Платунова, — внешне бесстрастно произнёс он, — вы участвуете в следственном действии, именуемом опознанием. Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 181,182 Уголовного кодекса РСФСР. Пожалуйста, распишитесь о том в протоколе. Вот здесь. Да-да…Сбоку от вас сидят понятые. Перед собой вы видите ширму. За ней находятся трое мужчин, которые поочерёдно будут произносить одну и ту же фразу: «Помалкивай. Никто не узнает, и всё будет хоккей». Если голос кого-то из них для вас окажется знакомым, то вы скажете нам, где и когда его слышали. Ежели окажется, что таких голосов вы прежде не слышали, тоже сообщите нам.

Воловой по собственному желанию изрекал сакраментальную фразу последним. Регина на удивление твёрдо опознала его, пояснив при каких обстоятельствах его слышала. Голос говорившего она узнала по низкому тону и хрипотце.

Четверть часа спустя Регина повторно вошла в кабинет и столь же чётко признала Волового уже по внешности:

— Тот, что стоит у сейфа. Узнаю его по лицу. И по глазам — они у него по-лисьи зыркают, вроде норовят чего отхватить. И по щекам — висят, ровно у хомячка. И ещё по…животу — он бочечкой выпирает. Это…это он меня выводил в туалет в вытрезвителе 26 апреля. И там снасильничал. Только тогда он был в милицейской форме…

— Чушь! Я протестую! — резко перебил её Воловой, до того беспрестанно скептически ухмылявшийся. — Оговор! Всё подстроено! Она мне мстит…

— Минутку, опознанный, я вам не давал слова, — попробовал оборвать его разглагольствования следователь. — Лучше назовите-ка свои фамилию, имя и отчество.

— Чушь. Это провокация, — гнул собственную линию Воловой. — Она была пьяна и ни хера не помнит. Мстит за то, что её засадили в вытрезвиловку. Налепит тут горбатого с три короба. Срамина позорная!…

— Молча-а-ать! — заорал Подлужный, хрястнув кулаком по столу, отчего опрокинутый стакан, стоявший на столе подле графина, перевернулся и встал на донышко, понятые подпрыгнули вкупе со стульями, а опознаваемые шарахнулись в стороны. — Молча-ать! Или я вас немедленно задерживаю на трое суток!

— А чего она пиз…врёт как…, — утихая, перечил Воловой, самовольно опускаясь на стул. — И вообще… Я требую занести в протокол, что она меня назвала вороватой крысой и плутоватым лисом.

— Встаньте, опознанный, — уже хладнокровно потребовал следователь. — Ваши слова, равно как и пояснения свидетеля Платуновой, будут занесены в протокол. И чтобы никаких «сильных» выражений от вас я чтобы не слышал. Итак, встаньте и назовите себя.

–…Воловой…Аркадий Николаевич Воловой, — нехотя выдавил из себя милиционер, поднимаясь со стула.

— Я правильно понял, что вы, всё-таки, сопровождали её в туалет 26 апреля, как следует из вашей оговорки?

— Да. Выводил. Галя легла поспать. Ну…постовая Галина Ефремовна Астахова. Я её подменял. Астахова меня сама попросила. Но в туалет нога моя не ступала и до…этой…я кончиком пальца не прикоснулся.

Ах, как надеялся Алексей на то, что Регина идентифицирует личность Волового ко всему прочему и по часам! То стало бы мощной привязкой не просто к контакту между вытрезвляемой и постовым, но и к особому, интимному соприкосновению между ними. Подлужный предвкушал, как он, прежде чем защёлкнутся стальные оковы на кистях Волового, снимет с одной из них наручный хронометр и, повернув его тыльной стороной к свету божьему, громогласно прочтёт: «Дембель. 1975-1977». Уж тогда похотливый «Рукоблуд» сменил бы напускную кичливость на личину ничтожества, жалко лепечущего слова признания и идущего в «абсолютный расклад».

Увы, на руках опознанного часы напрочь отсутствовали. Убедиться в том было проще простого: в жаркий июньский день мужчины щеголяли в футболках и рубашках с короткими рукавами. И загорелые предплечья Волового не имели даже узкого ободка бледной кожи, что остаётся нетронутой солнцем под браслетом или ремешком. Надежда на скорую и победоносную развязку рухнула.

2

Устыдитесь те, кто подумал, что досадная неудача надломила Подлужного. Во-первых, он на Воловом до поры отнюдь не «ставил крест», как на честном человеке. Напротив, противоречие с часами зачислил ему в актив. Во-вторых, Подлужный не был бы самим собой, если бы пал духом от такой малости. Отрицательный результат — тоже результат. Блицкриг в деяниях, совершённых в условиях неочевидности — крайне редкая вещь. Наступила фаза нудного и всестороннего накапливания обвинительных улик и реабилитирующих фактов. И в последующий час производственные свершения «горели» от напора старшего следователя прокуратуры.

Перво-наперво он провёл накоротке очную ставку между Платуновой и Воловым, в процессе которой каждый из них отстаивал персональную правду или персональную ложь. И места правды и лжи пока не были окончательно «застолблены».

Отсадив милиционера в кабинет к помощникам, Алексей допросил постовую Астахову. Та подтвердила, что в ночь на 26 апреля в вытрезвитель доставляли девушку, выглядевшую взросло, которая впоследствии оказалась несовершеннолетней. Ночью она, Астахова, попросила Волового подменить её, так как накануне не выспалась — болел зуб. И тот по-товарищески услужил ей. Это было не обременительно, поскольку двери женской и мужских палат связаны одним коридором. Сама же она, в нарушение инструкции, оставила пост и прилегла вздремнуть в кресло, предназначенное для фиксации буйствующих пациентов. В нём проспала часов до шести утра.

Отпустив постовую и Платунову, Подлужный уговорил Авергун и Торхову допросить остальных сотрудников вытрезвителя, оформив необходимое отдельное поручение и снабдив помощников прокурора вопросником. Сам же следователь вломился к Двигубскому, сладко почивавшему в кресле, и «в один присест» уломал его на санкционирование обыска в комнате общежития, где проживал Воловой. На постановлении не успели просохнуть подпись прокурора и оттиск гербовой печати, а Алексей уже мчался к общежитию на прокурорской «Волге» в компании с понятыми и Воловым.

В комнате милиционера следователь перевернул обстановку вверх дном, но наручные часы бесследно канули, словно маковое зёрнышко в чреве обжоры. Отсутствовали и препараты, предназначенные для излечения венерического заболевания.

— Вы скажите, что вам надо, — кичливо задирал нос и жеманно поджимал губы Воловой. — Я всё вам сам отдам.

— Ага, как же, — мрачно злился про себя Подлужный, — надоумь тебя, так ты часы схрумкаешь теми «устами, что не говорят на человеческом языке», и даже не подавишься.

— Может денег вам не хватает? Золота? Совести? — язвил милиционер.

Получасовые поиски не увенчались успехом. Перепачканный Подлужный — в липком поту и подкроватной пыли — принялся восстанавливать порядок. Ему по мере сил сочувственно содействовали понятые.

— Поправьте-ка постельку, гражданин следователь, — упирая на обращение «гражданин», ехидно раздавал указания Воловой. — Правее. Правее. Хоро-ош! С телевизором поаккуратнее…Та-ак…Вот так пойдёт. Вы меня унизили, гражданин следователь. Лишили моё достоинство. Даром вам не пройдёт. Я на вас огроменную «телегу» накатаю. И не Двигубскому, а в область, в Россию, в Союз.

— А-ап-апчхи! — звонко чихнул Алексей, — …на вашу жалобу, — закончил он мысль и хихикнул от того, что посредством сомнительного экспромта парировал выпад противника. — Я поступаю строго по закону. Распишитесь-ка, лучше, в обязательстве о явке к венерологу для обследования. Вам завтра надлежит побывать у него.

Подлужный умело напускал на себя уверенность. И посторонним было невдомёк, что груз забот у следователя нарастал и нарастал. Про себя же Алексей утомлённо размышлял о том, что придётся ускоренными темпами прибегнуть к реализации трудоёмкого «козыря», на который его натолкнула ключевая фраза Регины Платуновой.

3

Профессиональная деформация личности — коварная и загадочная болезнь, развивающаяся исподволь, в латентной форме. Специалист (полнота которого односторонняя и подобна флюсу, как изрёк некогда Козьма Прутков) до поры до времени и не замечает, что заболевание глубоко запустило цепкие и ползучие корни в его психику. Аномалия проявляется внезапно в форме непредсказуемых кризисных явлений: учительница словесности «западает» на одарённого девятиклассника, вступая в аморальную и почти противоестественную связь; настоящий полковник, праправнук поручика Ржевского, получив за сальность пощёчину от прекрасной дамы, впадая в армейский раж, потрясённо рычит: «Отставить!» — как если бы перед ним «тянулся во фрунт» ефрейтор; забойщик скота с 30-летним стажем, лобзая на рабочем месте блондинистую кудрявую пассию, в патологическом порыве внезапно признаёт в ней — ни много ни мало — овцу, и режет её, подвернувшимся роковым образом под руку ножом, точно таким же манером, как забивал до того тысячи глупых барашков.

Алексей Подлужный, образно выражаясь, малость свихнулся на «криминальных достопримечательностях» Среднегорска. Если обычный житель областного центра, минуя в университетском городке памятник вождю рабочего класса В.И. Ленину и великому пролетарскому писателю А.М. Горькому, воспринимал его как художественное творение и эстетическую ценность, то Алексей волей-неволей вспоминал об изнасиловании у его подножия студентки-заочницы маньяком Киревичем, «запалившемся» на сорок седьмой жертве.

Для гостей города нормой являлось то, что они, созерцая дворец культуры телефонного завода, видели в нём аляповатое произведение современного зодчества. Следователь же прокуратуры Подлужный, бывая здесь, извлекал из глубин недавнего прошлого происшествие, в ходе которого работник милиции, пресекая действия хулиганов, применил огнестрельное оружие.

А мост через великую уральскую реку Каму, что представлял для водителей разновидность транспортного сооружения, у Алексея вызывал ассоциации с тем мрачным урочищем, где было совершено изуверское убийство девушки, по сию пору остававшееся нераскрытым.

Но отныне у старшего следователя прокуратуры Ленинского района к ряду «уголовных достопамятных мест» прибавился ещё и сквер перед зданием театра оперы и балета имени Петра Ильича Чайковского.

Вследствие того, что второй штатный следователь прокуратуры Подольский «оттягивался» где-то на юге, Подлужному приходилась дежурить по областному центру вдвое чаще. Звонок из дежурной части Среднегорского УВД, гулко раздавшийся в городской прокуратуре, разбудил Алексея в половине пятого утра.

— Обнаружен труп женщины с признаками насильственной смерти в сквере оперного театра, — деловито ввёл сотрудник милиции Подлужного в курс событий. — Машина с опергруппой за вами выехала.

— Понял. Жду, — отозвался следователь. И уже не в телефонную трубку, а для себя вслух резюмировал: — Одно утешение — свой Ленинский район. Не «на дядю» работать.

Хотя здание прокуратуры города и сквер оперного театра разделяло расстояние всего-то в три сотни метров, тем не менее, неписаные правила и практика оперативно-следственной деятельности предписывали к месту происшествия добираться на спецтранспорте. Вследствие этого Алексей дождался приезда служебного автомобиля и вместе с милицией прибыл на место.

Рассвет июньского утра оказался солнечным и безоблачным. Светило уже встало над линией горизонта, прогоняя остатки потусторонней ночной тени, под покровом которой творят мутный шабаш прихвостни Вельзевула. В театральном сквере щебетали пташки. Просыпаясь, потянулись к небу росистые лепестки роз, произраставшие на ухоженных клумбах. Упивались целительным нектаром лета завязи наливных яблочек на кудрявых яблоньках. И средь благостного животворящего великолепия райского сада ни за что не хотелось верить в оперативную информацию про то, что чья-то душа помимо собственной воли удалилась в мир иной — мир неизведанный, незнакомый и потому страшащий.

Непосредственно за стройными насаждениями зеленеющих коротко остриженных акаций, выстроившихся вдоль аллеи, на идеально ровном, почти уимблдонском изумрудном газоне навзничь лежал труп молодой женщины. На горле её, врезаясь вглубь, был туго затянут бюстгальтер, завязанный в узел на задней поверхности шеи. Разорванная безрукавая кофточка из легкой летней ткани лежала рядом с потерпевшей, равно как и ажурные белоснежные плавки. Юбочка была задрана кверху, полностью обнажая бёдра и промежность. Ноги женщины были широко разведены. Одна босоножка цеплялась только ремешком к подъёму ноги, а вторая валялась неподалёку — метрах в четырёх от тела пострадавшей.

У Подлужного выработался сугубо профессиональный, абсолютный индифферентно-бесполый подход к телам мёртвых людей. Труп, он и в Африке — труп, извините за известный цинизм. От него следователь должен, по оптимальному алгоритму, заполучить ответы на извечные вопросы: кто? за что? как и когда? Однако на сей раз Алексей не смог абстрагироваться от сексуальной принадлежности объекта. Не являясь некрофилом и не обнаруживая в себе качеств некоей развращённости, он, тем не менее, подспудно констатировал, что женщина красива и не утратила пленительности даже в состоянии вечной дрёмы. Её не слишком портила и характерная для удавленников синюшность и одутловатость лица, а также незначительно выставлявшийся из-за безукоризненно ровного ряда зубов остренький кончик язычка.

Она раскинулась на земле своим роскошным телом, чуть разведя в стороны руки и ноги, и как бы поддразнивала и язычком, и полуоткрытым ртом, с крупными чувственными сочными губами, и игриво полуприкрытыми глазами с поволокой, обступившее её мужицкое племя: «Ну вот же я…Возьмите меня…Все сразу…Я для того и создана, чтобы вы меня любили…». Кокетливость и манкость ещё не успели покинуть её. И то, как она выставляла напоследок напоказ в публичном месте дивные женские прелести, в её исполнении отнюдь не выглядело бесстыдным. Просто истинная экстравертка демонстрировала собственное тело в порядке продолжения её откровенной душевной натуры. Про таких в народе иногда говорят: «Сама вся из себя».

Подлужный, в числе прочей челяди самцов, буквально врос в землю, точно током ударенный, испытывая странные двойственные чувства. Из состояния необъяснимого или, напротив, объяснимого ступора собравшихся, кратковременно запамятовавших о цели прибытия, вывел возглас судебно-медицинского эксперта Зильберштейна, подъехавшего позже остальных:

— О це да! Достойна кисти Мане и Моне! «Завтрак на траве»! ¹⁵ Я бесконечно скорблю, но, к несчастью, описывать несравненную плоть скупыми желчными выражениями придётся никчёмному дряхлому патологоанатому — то бишь вашему покорному слуге, — склонил эксперт в полупоклоне голову. — А то я семеню сюда и гадаю: «Что за вернисаж? Что за ажиотаж?»

Колдовские чары опали…Подлужный глубоко вздохнул и принял руководство на себя. Он удалил всех сотрудников милиции подальше от эпицентра происшествия, оставив одного Зильберштейна. Распорядился о подыскании понятых и охране доказательств, имевшихся на лужайке. Накоротке обсудил с начальником уголовного розыска Ленинского райотдела внутренних дел Зотовым и его заместителем Бойцовым перечень неотложных первоначальных оперативно-розыскных действий. И приступил к детальному осмотру местности и фиксации в протокол обстоятельств, относимых и допустимых к криминальному факту.

Откровенно говоря, с уликами выходило не густо: два старых замызганных окурка под кустом, пара пожелтевших билетов на спектакль «Пиковая дама» за май текущего года, смятый обрывок газеты «Гудок», — вот весь скудный «урожай», не суливший радужных перспектив. Да и та «жатва» была обнаружена на солидном удалении от усопшей обольстительницы и вряд ли касалась её. Следов обуви на газоне обнаружить не удалось. Если не считать бесформенно примятой травы. Тем не менее, дотошный прокурорский следопыт произвёл с места злодеяния выемку (дополнительно к вышеперечисленным находкам) образцов почвы, травы, веточек акаций, а сверх того — обуви и одежды убитой.

Зильберштейн, освобождая шею пострадавшей от бюстгальтера, аккуратно перерезал ножницами бретельки, не нарушая узел, так как способ его завязки имел доказательственное значение. Судебный медик, досконально осмотрев труп, предварительно подтвердил и без того очевидный факт: имело место удавление женщины; манипуляция убийцы с лифчиком — не инсценировка. Злодей удавил жертву, скорее всего сбитую наземь, находясь над ней и позади неё, а после тело перевернул. Срок наступления смерти эксперт предварительно отнёс к периоду между двумя и четырьмя часами ночи.

Оформив протокол осмотра, Подлужный вынес постановление о производстве судебно-медицинской экспертизы трупа. В нём он, помимо традиционных вопросов об имеющихся телесных повреждениях, механизме и времени их образования, наличии алкоголя в крови, также поручил судебному медику произвести срезы ногтей, изъять подноготное содержимое и взять мазки из влагалища неизвестной.

Применение служебно-розыскной собаки по кличке Веста, тоже не ахти как пролило свет на тёмное событие: та потянула инструктора вниз от театра, а потом дворами потащила к железнодорожному и речному вокзалам, расположенным близ Камы. Через треть часа инструктор с Вестой и сопровождавший их участковый вернулись ни с чем: собака сбилась со следа возле железной дороги.

Прибывшие вскоре Двигубский и начальник милиции Бодров, оценив добытые данные, развели в стороны руками столь же растерянно, сколь обескураженно вертела хвостом Веста, опростоволосившаяся на невидимом маршруте неведомого злоумышленника. Если то, конечно, был именно его маршрут.

Н-да, скудноватыми оказались исходные данные. Неплохо жилось детективам из произведений Агаты Кристи, что изобличали убийц из известного и ограниченного круга лиц, да к тому же обитавшим в изолированном помещении. И каково же, в сравнении с ними, приходилось Подлужному, изначально в расследовании «отталкивавшемуся» от умерщвлённой женщины без документов, неведомыми путями оказавшейся в сквере мегаполиса. А в Среднегорске, между прочим, проживало более миллиона человек. И это не считая гостей города, ежедневно мигрировавших во все четыре стороны.

Однако выявить святотатца (если он злодействовал в одиночку), осмелившегося наложить руки на столь наружно симпатичное создание, было делом мужской чести.

4

По завершении осмотра Подлужный отбыл в милицию, разместившись в кабинете начальника уголовного розыска. Там он совместно с Зотовым и Бойцовым (тем самым Колей, с которым Алексей дружил со студенческой скамьи) наскоро набросал план неотложных оперативно-следственных действий. Троица дружно сошлась в том, что «плясать» следует от потерпевшей, установив её личность. В том числе немедленно размножив её посмертные фотографии. Если она местная, то такую броскую женщину должны были знать многие. При ином варианте — уповали на местное телевидение. Естественно, наметили версии и пути их проверки по причастности к убийству лиц, ранее судимых за деяния против личности, в том числе с сексуальными отклонениями, а равно работников театра и завзятых театралов. Возлагались надежды и на подворовый обход в прилегающем к учреждению культуры микрорайоне.

Дальше дело застопорилось, поскольку предположения о случайном контакте или об убийстве знойной красотки из хулиганских побуждений, либо мужем, знакомыми, родственниками или близкими на почве личных неприязненных отношений, на сей стадии не предоставляли пищи для богатой фантазии. Зато споры вызвала выдвинутая Зотовым гипотеза о том, что преступник преследовал корыстную цель.

— Рома, какая к лешему корысть, какое ограбление?! — горячился Бойцов. — У дамочки на пальцах шикарный перстень, золотое обручальное кольцо, в ушах — серьги с камешками. Чего же злодей их не тронул?

— Видел, Коля, — спокойно реагировал начальник «угро». — Видел и кольца, и серёжки. Убийцу могли спугнуть, он мог не успеть довести умысел до конца. Да мало ли что… Что меня смущает, — ударил кулаком по колену Зотов, — так то, что у дамочки на шее никаких безделушек. Сама фартовая, а на шее — пусто. А это место для бабы — что иконостас для попа. А где сумочка? Без неё баба — не баба.

— Ром, — не уступал тому заместитель. — Ну не вяжется…Налётчик, на крайняк, может дать по башке. Но с какого перепугу ему такую зверскую мокруху затевать? А ты как считаешь, Алексей? — обратился Бойцов к Подлужному.

— Про безделушки и сумочку Анатолий, конечно, вопросы ставит верно, — живо отреагировал тот. — Но пока это вопросы без ответов. Меня же озадачило и другое. Убийца, вероятно, догнал девицу и сбил с ног. Да так, быть может, сбил, что она кратковременно потеряла способность сопротивляться. А вот душил злодей, явно находясь позади неё. В пользу этого свидетельствует и узел на лифчике, и крупинки земли и сухие травинки на лбу и коленях потерпевшей, и ссадина на локте. Да и холёные ноготки у неё целёхоньки…Но лежит она навзничь. Почему так? И ещё. Ноги у жертвы…кгм…будто демонстративно широко разведены. И так же, словно напоказ, плавки с кофточкой разбросаны. Такое впечатление, что неизвестный ей мстил. А мстить можно только знакомой…

Посудив и порядив, Зотов и Бойцов отбыли на ежедневное утреннее оперативное совещание в ленинскую комнату, чтобы сориентировать и задействовать личный состав милиции в работе по раскрытию убийства. Впрочем, Подлужный без «живого дела» тоже не остался, потому как появился фигурант-нефигурант, подозреваемый-неподозреваемый, да всё-таки странная личность, требовавшая за собой пристального догляда. Однако до встречи с ним Алексей предпочёл накоротке допросить дежурного по отделу внутренних дел капитана Синцова и сержанта Патракова, чтобы уж если «колоть» задержанного, то во всеоружии.

–…Нам позвонили из городского УВД, — солидно и размеренно рассказывал следователю Синцов, — и переключили на абонента, звонившего из телефона-автомата. Тот говорит, мол, так и так, за кустами у оперного театра задушенная тётка. Не назвал ни конкретного места, ни подробностей.

— И всё?

— Да. Повесил трубку.

— Во сколько позвонили?

— В четыре ноль девять.

— Кто звонил?

— Не представился. Я стал допытываться, а он сразу бросил трубку.

— А по возрасту? По полу? Мужчина? Женщина?

— Голос был такой…Мальчишеский. Может, подростковый. Не взрослый — тут я уверен. И выражения полудетские. Дословно не воспроизведу. Типа: мёртвая тётка на траве в кустах.

— Угу. Ваши дальнейшие действия?

— Выслали машину из вневедомственной охраны, чтобы крутанулись там: сведения-то непроверенные, мало ли что…Выехали: водитель, сержант Патраков и рядовой Кулышевым. От театра по рации связались с нами. Доложили, что труп есть, вызов не ложный. Я дал им команду об охране объекта, а сам стал собирать опергруппу…

Краснощёкий, почти юный сержант милиции Патраков, в отличие от многоопытного Синцова, рапортовал Алексею о ночном выезде взбудоражено, чуть ли не взахлёб:

–… Выехали мы, значит, по заданию. Втроём. В начале пятого. На улице было так…Даже не сказать, чтобы темно. Серенько так. Видно не очень. Но труп махом отыскали: на газоне же белое тело выделяется капитально. От касс недалече. Сообщили в отдел. Машину за билетные кассы отогнали, заглушили и охрану места происшествия организовали. То есть, сами попрятались вокруг. Акция известная: ничё не трогать, всех пущать, ник-кого не выпущать. Короче, система ниппель. Минут десять прошло, чапает один. Сверху пилит. От гастронома номер один. И что примечательно, конкретно зырил в сторону касс. Но на подходе к ним чё-то замялся. Скорее всего, нас углядел — уже светленько становилось. Резко повернул на девяносто градусов — к гостинице Центральная. Ну, мы его и забрали. При мужике документов не оказалось. Пояснял, что следовал к сожительнице на улицу Советскую, дом двадцать. Назвался Балашовым. Сообщил номер квартиры и телефон сожительницы.

Сведения, почерпнутые из двух источников, кое-что прояснили для Подлужного, и вооружили его для разведки боем. Подлужный связался по селекторной связи с «дежуркой», распорядившись о приводе Балашова.

5

Балашовым Юрием Петровичем оказался добродушного вида невысокий толстячок средних лет, накопленная биомасса которого тряслась и дрожала сродни холодцу на блюде при виде обжоры. Солидный мужчина. В очках. Где-то, с претензией на интеллигентность. В безукоризненно отглаженном чистеньком костюмчике. В таком виде женщин не душат.

Вообще-то он вызывал доверие. Да что-то уж слишком доставленный нервничал, поминутно поглядывая через плечо — не гонится ли кто. Ко всему прочему, Балашов чуточку заикался и даже малость всхрапывал от волнения. Впрочем, подмеченные проявления могли быть легко объяснимы: не всякое утро забирают в милицию, да и в одном из домов на улице Советской, не исключено, его воистину поджидала фактическая жена.

— Накануне, часов в одиннадцать ночи, я поругался с сожительницей Пермяковой Зоей Ивановной, — вибрирующим от волнения фальцетом рассказывал Балашов. — Она была у меня дома. Мы сошлись с ней у-уж года как три. И на-надо же — поцапались, хуже кошки с собакой. Зоя хлопнула дверью и ушла. Я разнервничался. Не сплю. Хожу, курю пачками, кофе хлебаю кружками…Ча-часа в четыре у-утра — звонок. Зо-Зоя на телефоне. Говорит, что была не права. Позвала меня. Я то-тоже и-извинился. Отлегло. Заторопился туда. Живу я на у-улице Кирова. До Зои ходу — минут десять. Она на у-улице Советской обретается, дом двадцать. Через театральный сквер — кы-кратчайший путь. Там меня и за-задержали. Я дей-действительно попытался от ваших это…у-улизнуть, что ли…Хо-ховаются о-опасные фигуры по кустам. Я и по-попраздновал труса, честно говоря. А те-тело женское…ну-у, труп…я увидел, когда меня уже к машине та-тащили.

— Опишите, пожалуйста, интерьеры квартир — своей и сожительницы, — попросил Балашова следователь. — И развёрнуто обрисуйте внешний вид и автобиографические данные Пермяковой. А также, детально, её и ваши выражения в процессе телефонного диалога.

— А за-а-зачем? — удивился толстячок-бодрячок.

— Надо.

Последний аргумент почему-то моментально убедил допрашиваемого, и он с выраженным желанием, до нюансов обрисовал и убранство жилищ, и обличье некоей Зои Ивановны, и предутренний разговор.

6

Расследуя убийство, мелочиться не приходилось. Обоснованный, оправданный и законный риск постоянно присутствует в деятельности следователя. Равно как и риск расплаты за ошибки. Проверка алиби, выдвинутого толстячком, требовало времени, а потому Алексей решил «закрыть» его на трое суток на основании статьи 122 уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Подлужный заполнил типовой бланк протокола задержания.

Теперь наступил заключительный акт «отработки» Балашова на начальной стадии расследования. Личность всякого задержанного уникальна. Однако реакция этой категории лиц на первоначальные неотложные оперативно-следственные действия была весьма типичной.

Вот и у толстячка при ознакомлении с документом о задержании, округлая физиономия предсказуемо вытягивалась, приобретая сходство с мордой лошади, которой взамен обещанной торбы с овсом подсунули кубинскую сигару со смертельной каплей никотина. Ведь Балашов жаждал воли-вольной, а его толкали в тюрьму. И когда милицейский эксперт-криминалист поочерёдно вычищал подошвы туфлей подследственного, соскабливая в пакетики прилипшие частицы почвы и приставшие травинки, тот со знакомым Подлужному выражением озадаченности пялился на сие необычное действо.

И уж вовсе комический характер приобретала мизансцена, как только за дело взялся «главный экзекутор» — фельдшер Содомов, вызванный «извергом-следователем» из медицинского вытрезвителя для отбора объектов криминалистического исследования. Стоило фельдшеру приступить к срезу ногтей с пальцев рук подозреваемого и извлечению подноготного содержимого, как Балашов ожидаемо принялся корчить звероподобные гримасы ужаса, словно тренировался перед поездкой в Америку на конкурс «Самая страшная морда».

Следователь прокуратуры, взирая на происходящее из укромного уголка, хихикал на манер озорующего мальчишки, прикрывая лицо ладонью: «Ну полно, Алый! Не будь мальчишкой!». Его тайное веселье достигло кульминации в той фазе, когда здоровенный и свирепого вида «медбрат» Содомов, мускулистые и волосатые ручищи которого по природе своей годились скорее для того, чтобы выворачивать бивни у мамонтов, либо по-медвежьи взламывать несгораемые сейфы без «фомки»¹⁶ и иных «уркаганских» приспособлений, переходил к завершающей процедуре, со стороны напоминающую садистскую.

Содомов, донельзя оскорблённый и раздражённый поручением Подлужного, приступил к смыву на марлевый тампон биологической субстанции с причинного места «конкурсанта-мордоворота». Тут уж подозреваемым воистину овладел тихий ужас. В виду слабого понимания цели происходящей церемонии (внешне сходной с ритуальным обрезанием), но ясного осознания возможных последствий, он впал в состояние отупения и прострации. От опасения за дражайшее мужское достоинство, небрежная и презрительная манипуляция с которым медбратом грозила вылиться в членовредительство, мошонку потенциального калеки втянуло под прямую кишку. От переживаний у него спёрло дыхание в зобу, ибо любое резкое движение медбрата, не особенно миндальничавшего с испуганно съёжившимся подручным материалом, грозило невосполнимой трагической утратой.

«Бегемот, окучивающий одуванчики», — метафорически окрестил эту картину Подлужный. Он не сопереживал «пациенту Содомова»: нечего шляться, где попало, а также «конкретно зырить в сторону касс!». Старший следователь прокуратуры всего лишь добросовестно и профессионально исполнял свои обязанности. Хотя при этом его не оставляло ощущение, что к убийству в сквере оперного театра это если и имеет, то весьма отдалённое отношение. Ведь тогда он ещё не ведал, что кое-что из проделанного в будущем пригодится.

Подозреваемого из «дежурки» увезли в изолятор временного содержания. С их отъездом испарился и несколько неуместный ироничный настрой насмешника. «Отрезвлению» Подлужного также поспособствовал привод в милицию лёгкой на помин Пермяковой Зои Ивановны.

7

Фактическая супруга Балашова представляла собой экспансивную и эксцентричную

шатенку средних лет, которую сыщики отдела, сработав оперативно, «выцепили», как они выражались, «из-за стола прямо с бутербродом во рту».

— Вандалы, солдафоны, ваньки необразованные! — бушевала она, колыхаясь дебелой грудью, которую её сожитель, приходилось признать, протокольно описал весьма достоверно, и ничуть не сгустив краски. — Я вам сопли-то поотшибаю! У меня в башке всё равно сорок пять процентов — мне ничё не будет. У меня справка из психбольницы…Позавтракать девушке не дадут!

— Тс-с-с! — по-шпионски приложил палец к губам Подлужный, сбивая напор доставленной. — Коль речь идёт о расследовании убийства, допустимо пренебречь таким мизером, как утренний бутерброд.

— Ка-какого убийства?! — плюхнулась на стул Пермякова. — Что-то с Юрой? Что с Балашовым?

— Нет, с ним-то обстоит более или менее нормально, — успокоил её Алексей. — Он у нас. Отдыхает от забот. Но возникает вопрос: с какой стати вы спохватились именно его?

— Кого же мне ещё спохватываться? — переведя дух, вновь озлилась Зоя Ивановна. — Если Юра ко мне ночью пообещался, но не появился.

— Тем не менее, это не лишило вас аппетита, — съязвил Подлужный, которого нередко подводил «острый язычок».

— При чём здесь аппетит?! — исходила эмоциями и мощным темпераментом Пермякова. — Одно другому — не помеха…

— Да, да, да, Зоя Ивановна, — примирительно выставил руки вперёд следователь. — Беру свои слова обратно. Итак, обо всём по порядку.

— Ладно, по порядку, — смягчилась та. — И втихаря. У меня ж характер собачий. Я ж без психа разговаривать не выучилась. Отлаяла я Юру ни за что, ни про что…

Женские откровения, выуженные Подлужным от свидетельницы, вписывались в орбиту повествования Балашова. А по обстановке в их жилищах, периоду происходящего — укладывались тютелька в тютельку.

— Что ж, Зоя Ивановна, — завершая допрос, констатировал Алексей, — на данной стадии у меня к вам иных вопросов нет.

— Стало быть, вы отпустите Юру, — вскочив, кинулась его яро уговаривать пышнотелая скандалистка.

— Пока что я не отпускаю и вас, — величественным жестом повелел ей Алексей опуститься на стул. — Сейчас поедем на осмотр в вашу квартиру. Потом я проинспектирую, так сказать, жилище Балашова. А уж затем определюсь с вашим Юрием Петровичем.

8

До обеда Алексей при содействии работников уголовного розыска произвёл осмотры квартир Пермяковой и Балашова. Увы, то оказались те напрасные хлопоты, что уличающих дивидендов следопытам не принесли.

Основательно проголодавшись, Подлужный перекусил в кафе «Россиянка» и поспешил в свою резиденцию — на три часа пополудни Двигубский назначил совещание по нераскрытому убийству. Зайдя с июньского солнцепёка в прохладный вестибюль прокуратуры, Алексей обнаружил, что сюда заблаговременно прибыл не только он, но и Бойцов, державший в руках какую-то коробку.

— Коля? — удивился Подлужный. — До трёх же ещё целый час.

— Дела, — загадочно улыбнулся тот. — А ты чего такой затурканный?

— Да-а-а, — неопределённо отмахнулся Алексей, отпирая ключом входную дверь кабинета. — Происшествия попёрли, что гвозди в худых солдатских сапогах: и покоя не дают, и ходить мешают. Сегодня же пятница, значит, как пить дать, с выходной поездкой на дачу я пролетаю. Проходи.

— Прой-ду, прой-ду-у…Пройду, прой-ду-у…, — на мотив собачьего вальса запел второй человек в «уголовке», по-свойски располагаясь за приставным столиком и водружая на него коробку.

— Торт, что ли? — полюбопытствовал хозяин.

— Вы угадали, сэр. Призовая игра, — похвалил его Бойцов, одержимый детскими развлечениями на игровых автоматах. — Вам причитается кусочек десерта.

— По какому поводу нас решил побаловать правнук комбрига Котовского? — облизнулся Алексей.

Псевдоним «правнуком комбрига Котовского» Николай заслужил. От одного его взгляда у некоторой части криминальной братии начинали дрожать поджилки. А кражи и грабежи среднегорский детектив раскрывал столь же непринуждённо, как опытный дровокол на тридцатиградусном морозе вдребезги разносит чурки умелыми ударами колуна.

Жил Бойцов в двухкомнатной «хрущобе» с матерью и младшей сестрёнкой. Отец Николая семью бросил много лет назад. На подспорье со стороны головастому парнишке надеяться не приходилось, и он, мало-мальски «встав на ноги», кое-чего в жизни добился личным трудом. По демобилизации из армии пробился на рабочий факультет Среднегорского университета. Оттуда поступил на дневное отделение юридического факультета, где и познакомился с Подлужным. На протяжении пяти лет учёбы Николай, как и Алексей, подрабатывал дворником, а летом друзья отбывали в составе студенческих строительных отрядов в лесные посёлки севера Среднегорской области, возводя там новые дома и ремонтируя старые. По окончании университета Бойцов сам попросился на переднюю линию борьбы с преступностью — в уголовный розыск.

Николай являлся убеждённым сторонником социальной справедливости, коллективистской дисциплины, и за то без раздумья готов был расстаться со своей лихой стриженой головой. «Я — мент. Я — ментяра в чистом виде», — с вызовом говаривал он, совсем не усматривая в жаргонном выражении умаления достоинства ведомства внутренних дел. В середине восьмидесятых годов то было в новинку. Во всяком разе, именно от него Подлужный впервые услышал подобное определение в качестве словесного эквивалента верности милицейскому долгу.

При всём при том, Бойцов являл собой редкий пример доброты «для своих». А ещё он служил образцовым воплощением коммуникабельности — качества, для сыщика незаменимого. Он способен был «за один присест» втереться в доверие и разговорить самого нелюдимого буку, затворника и отшельника. Тут он не уступил бы самому Тилю Уленшпигелю¹⁷.

Как известно, неисправимый «балабол» Тиль непрекращающейся болтовнёй вынудил прервать обет молчания монаха, совершавшего паломничество к святым местам. И это несмотря на то, что позади у послушника осталось девять десятых из тысячекилометрового путешествия, пройденного по каноническому ритуалу задом наперёд. Но заноза Уленшпигель в два счёта допёк его так, что святоша не сдержался и, презрев клятву безмолвия, вступил с ним в перепалку, а затем и в драку. Опомнившись, монах в крайнем раздражении смачно сплюнул и, кряхтя, поплёлся обратно: по догматам религии ему предстояло начать хадж сызнова, «с нулевой отметки».

Вот каким пронырой был Уленшпигель. Коля же «махом» не только сумел бы разговорить святошу, но и завербовал бы его в общественные помощники милиции.

Отдельным категориям женщин безмерно импонировал грубоватый, сугубо милицейский юмор Бойцова. Таких он мог «уболтать и перевести в горизонтальное положение, — как каламбурил сам сыщик, — за пять минут до вылета самолёта».

Иное дело прокуратура, где работают холодноватые и чопорные должностные лица, осуществляющие высший надзор за исполнением законов. Здесь самому бы удержаться в вертикальной стойке, не помышляя о чём-либо ином. Сотрудники прокуратуры требовали нетрадиционного — и в служебном, и в человеческом плане — подхода. И к коллективу прокуратуры Ленинского района Николай подбирался поэтапно. Вводил его «в сонм избранных» и приобщал к чаепитиям в кабинете номер пять Подлужный.

К дебютной совместной трапезе с помощниками прокурора Николай расстарался и «затоварился» пирожными. В ходе чайной церемонии он то и дело неустанно подкладывал кусочки лакомства Авергун и Торховой, не забывая и о себе. Аппетитно умяв очередную порцию, Борцов спохватился. Самокритично хлопнув по животу, оперативник сам себя и «уел»: «Позорище! Мент должен быть поджарым и борзым — иначе он не то ли что злодея, но и муху в миске с мёдом не спымает». Благожелательная к людям Авергун, ранее знакомая с Бойцовым в режиме «здравствуйте — до свидания», умилостивила его: «Ну что вы, Николай…Батькович, в последнее время вы, несомненно, постройнели».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Самиздат (самостоятельное издательство) — неофициальное (во избежание цензуры) издание и распространение литературных произведений в СССР.

2

Под перестройкой в настоящей книге понимается хаотичный процесс всестороннего реформирования советского общества, инициированный в середине 80-х годов ХХ века политбюро центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза во главе с генеральным секретарём Горбачёвым М.С.

3

Чифир — напиток, получаемый вывариванием концентрированной заварки чая. Обладает стимулирующим действием. При регулярном употреблении способен вызывать зависимость.

4

Переиначенная цитата из книги М. Горького"Детство. В людях. Мои университеты".

5

Пол Пот — политический и государственный деятель Кампучии (ныне — Камбоджа) в 1963 — 1979 годах, лидер движения Красных кхмеров. Его правление сопровождалось массовыми репрессиями, голодом и привело к гибели, по некоторым оценкам, от 1 до 3 млн человек.

6

Эс ист эрледигт (Es ist erledigt — немецк.) — дело сделано.

7

Ферштейн (verstehen — немецк.) — понимаешь.

8

А.С. Пушкин."Песнь о вещем Олеге".

9

«И чувств никаких не изведав, берут, не моргнув, паспорта датчан и разных прочих шведов» — В. Маяковский, «Стихи о советском паспорте»..

10

Клара Цеткин (5 июля 1857 г. — 20 июня 1933 г.) — участница международно-го коммунистического движения, одна из основательниц Компартии Германии, активистка борьбы за права женщин.

11

«^{Дипломат» (кейс, атташе-кейс) — небольшой плоский чемодан для деловых бумаг.}

12

Уркаган (жаргонное) — опытный уголовник.

13

Шелупонь (жаргонное) — никчёмные люди, сброд.

14

Перефразированная строка из произведения В. Маяковского «Стихи о советском паспорте».

15

Основоположники импрессионизма, французские живописцы Эдуард Мане и Оскар Клод Моне — авторы картин «Завтрак на траве».

16

Фомка — небольшой лом с загибом и гвоздодёром на конце (в уголовной среде может использоваться для взлома хранилищ).

17

Тиль Уленшпигель — герой немецкого и фламандского фольклора средних веков, бродяга, плут и балагур.