Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад

Олег Айрапетов, 2015

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне- и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране. В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Политический зондаж на фоне межсоюзнических контактов

Действительно, в отсутствие военных политики встречались с представителями либеральной общественности. Последние ожидали активной помощи от союзников при реализации своих планов¹. Источниковая база этих встреч невелика. О них можно было судить по «Военным мемуарам» Ллойд-Джорджа и в лучшем случае по воспоминаниям Роберта Брюса Локкарта. Вскоре после войны лорд Милнер скончался, не оставив мемуаров. Во время работы в архивах Форин оффис мне не удалось обнаружить его отчетов, и я использовал ту их часть, которая была воспроизведена Д. Ллойд-Джорджем. На встречах Милнера с представителями общественных организаций переводчиком выступал Локкарт (с 1912 г. — британский вицеконсул в Москве, кстати, встречавший делегацию в Петрограде)², оставивший определенную информацию об этом. Однако картину великолепно дополняют дневники генерала Г Вильсона, с которым Милнер откровенно делился впечатлениями об увиденном и услышанном. В высшей степени характерно то, что о подобных встречах почти ничего не пишут в своих воспоминаниях французский посол Палеолог и его британский коллега Дж. Бьюкенен.

Особенно активными в этих встречах были французы. «Я пытаюсь доставить Думеру возможно полный обзор русского общества, — записывает в своем дневнике 8 февраля 1917 г. Палеолог, — знакомя его с самыми характерными представителями его»³. Через своего знакомого французский посол пригласил представителей общественности на завтрак в посольстве. Это делал именно тот человек, который впервые высказал свою мысль о возможности «революционных беспорядков» в России буквально на следующий же день после отставки Николая Николаевича (младшего) в 1915 г.⁴

Характерно, что приглашены были исключительно представители либерального лагеря, в том числе бывший военный министр генерал А. А. Поливанов, А. И. Шингарев, П. Н. Милюков, В. А. Маклаков и другие (чудовищным образом, учитывая убежденность правительства Франции в будущей революции в России, выглядел подарок ее президента императрице, украсивший приемную Александровского дворца, — гобелен, изображавший королеву Марию-Антуанетту вместе с ее детьми)⁵. На этих встречах, прежде всего, обсуждались вопросы внутренней политики.

Активно проводил встречи с членами правительства, Государственной Думы и Государственного совета, а также с военными Кастельно. Он вынес собственные и весьма яркие впечатления из того состояния, в котором пребывали обе русские столицы: «Если для оценки умов в России в связи с войной ограничиться наблюдением за обществами таких больших городов, как Петроград и Москва, то нам кажется, что гигантская борьба, заливающая мир кровью, не занимает первое место в заботах русского народа. Ничего не изменилось, кажется, в течении жизни, в удовольствиях, в труде. Конечно, война всех стесняет, но она ничему не препятствует, в особенности буйному возбуждению внутренней политики, которое недавно проявилось в одной кровавой драме и которое чувствуется во всех душах, будь то на фронте или в тылу»⁶.

Вообще, в это время фронт был явно не в центре внимания лидеров общественности, во всяком случае, фронт, направленный против немцев. Неудивительно, что Думерг на встрече с «характерными представителями» рекомендовал своим собеседникам быть терпеливее и просил их не забывать о том, что идет война. Это вызвало бурный протест у Милюкова и Маклакова: «Довольно терпения!… Мы истощили все свое терпение… Впрочем, если мы перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать»⁷. Еще дальше пошел Гучков, заявивший, что в случае, если это правительство останется у власти, то союзникам не стоит рассчитывать на дальнейшую помощь России в разгроме немцев. Выходом из внутреннего кризиса, по его мнению, была только милитаризация производства, но на этот шаг могло решиться лишь правительство, облеченное доверием народа⁸.

Внутри узкого круга посвященных в таинства политики либерального лагеря говорили о том, что «.русские политические деятели просили помощи у своих заграничных друзей; они мечтали вывезти царя и Александру Федоровну из России и поставить регентом Михаила»⁹. «Друзья» воспринимали обращенные к ним жалобы по-своему. Кастельно, например, в ходе встреч убедился, что ни император, ни правительство, ни общественность не думают о сепаратном мире и твердо настроены довести войну до победного конца. Его собеседники, в отличие от тех, с кем встречался Думер (среди прочих Кастельно имел долгую беседу с Родзянко по просьбе последнего), убедили генерала, что жесткая критика правительства и требование реформ продолжатся, но не во вред общим интересам союзников: решение этих проблем будет отложено на послевоенный период, и союзники не должны «опасаться революционных беспорядков»¹⁰.

Впрочем, далеко не всех гостей удалось заставить поверить в то, что столь сложная задача может быть реализована, хотя принимавшая сторона и старалась изо всех сил. Милнер отправился в Москву. Программу мероприятий для представителей союзников готовил Локкарт¹¹. Накануне приезда их союзников «Утро России» посвятило целый разворот проблеме назревших изменений. По мнению газеты, Россия стояла на распутье и нуждалась в министерстве «национальной обороны». «Какое самое сильное и самое яркое переживание русской действительности в настоящий момент? — вопрошал Б. П. Вышеславцев. — Это, безусловно, чувство дезорганизации. С этим принуждены будут согласиться все, без различия партий и воззрений. Сейчас есть только две партии в России: людей, страдающих от дезорганизации, и людей, пользующихся дезорганизацией; и последних не мало. Организация национальной обороны есть для нас, русских, организация России вообще»¹².

Как сообщал своим читателям П. Сурмин, у власти есть только два пути: первый — сохранение существующей политической системы или второй — путь, который прошла Франция. Исторической выбор для автора был очевиден: «Не сохранение status quo, необходимость не простой, а великой перемены власти чувствуется всеми»¹³. «…Для достижения полной спайки между различными обществами “вооруженного народа”, будь то действующая армия, или органы тыла, работающие на нужды страны»¹⁴ необходимо создание нового аппарата власти, убеждал П. Бурский. Представители союзников прибыли в столицу еще 27 января (9 февраля), их бурно и торжественно приветствовали. Некоторые газеты опубликовали приветствия на французском и английском языках. Руководителям делегаций были посвящены статьи, особое внимание уделялось Милнеру. Он был назван «человеком действия»¹⁵.

Действовали и представители либералов. Торжественные встречи и банкеты следовали один за другим. И везде звучали бодрые и часто длинные речи¹⁶. На встрече в городском управлении Челноков говорил о том, что войну сейчас ведут не правительства, а народ; союзники, находясь в Москве, в самом центре России, имеют возможность познакомиться с ее возможностями, ведь, «.естественно, на Москву выпала обязанность организовать всю общественную Россию»¹⁷. На следующий день на торжественном банкете к тому же призывал и В. А. Маклаков: он обратил внимание на необходимость для союзных держав сближаться не только с государством и властью, им управляющей, но и с народом, которого союзники не знают¹⁸.

Союзники воспользовались возможностью сделать то, о чем их просили. Результатом было сильнейшее разочарование. «До конца своей жизни, — вспоминал Локкарт, — лорд Милнер не мог забыть этих двух дней в Москве. Это был последний гвоздь в гроб его дискомфорта»¹⁹. По возвращении в Петроград дискомфортные чествования продолжились. На встрече, организованной русско-английским обществом 31 января (13 февраля) 1917 г. под председательством Родзянко, в лучших традициях банкетной кампании Поливанов, Сазонов, профессор Виноградов, Бьюкенен и Милнер произнесли речи, воспевшие яркие перспективы сотрудничества двух стран и их общественности²⁰. Вне банкетов союзникам приходилось слышать и другие слова.

Вслед за главами делегаций союзников в Москву прибыла английская военная миссия во главе с Вильсоном, которого сопровождали Нокс, Локкарт и несколько британских офицеров²¹. Вернувшийся с фронта Вильсон находился в прекрасном настроении²². 2 (15) февраля он посетил Московский ВПК, где его приветствовали речами заместитель председателя комитета С. А. Смирнов и сам председатель — П. П. Рябушинский, который не замедлил заявить, что военно-промышленные комитеты трудятся, «преодолев много препятствий, тормозивших нашу работу». Возникала картина почти изолированной заботы ВПК о нуждах фронта: «Конечно, наша работа могла бы быть значительно продуктивнее, если бы общественные организации встречали должную поддержку»²³.

На фоне публичной демагогии такого рода неудивительно, что во время пребывания английской военной делегации в Москве один из русских генералов подвел Вильсона и Нокса к карте России. Нокс вспоминает: «Там, — сказал он, указывая на прифронтовую область, — все в порядке, но здесь, в тылу, все в хаосе»²⁴. Теперь в этом предстояло убедиться англичанам. Интересно, что с этими словами русского генерала почти полностью совпала оценка, данная представителем вражеской страны. Осенью 1916 г. посольство Австро-Венгрии в Румынии после того, как вопрос о его выезде через Болгарию был решен негативно, получило разрешение вернуть его домой окружным путем — через Россию, Швецию и Германию. Путь через Киев и Петроград затянулся почти на три недели.

Бывший посол граф Оттокар Чернин вместе со своими подчиненными внимательно отслеживал ситуацию: «Путешествие через неприятельскую страну было весьма любопытно. В то время как раз шли кровопролитные бои в Галиции, и нам и днем и ночью встречались беспрерывные поезда, или везущие на фронт веселых, смеющихся солдат, или оттуда — бледных перевязанных, стонущих раненых… Население всюду встречало нас удивительно приветливо, и здесь мы не замечали и следа той ненависти, которую мы испытали в Румынии. Все, что мы видели, проявляло себя под знаком железного порядка и строжайшей дисциплины. Никто из нас не верил в возможность того, что эта страна находится накануне революции, и, когда по моем возвращении император Франц-Иосиф спросил меня, достал ли я какие-нибудь данные об ожидающейся революции, я ответил решительно отрицательно. Старику императору это не понравилось. Он потом говорил одному из придворных: “Чернин дал очень верный отчет о Румынии, но дорогу через Россию он проспал”»²⁵. Упреки Франца-Иосифа были несправедливы: Чернин, внимательный наблюдатель, просто не имел возможности общаться с представителями столичной общественности. Зато с ними общались представители союзников.

Творческому консерватору, каким был Милнер, пришлось познакомиться с одной особенностью русского либерала, которую очень тонко заметил Б. Пейрс (британский журналист, с 1905 г. работавший в России, с 1908 года — профессор русской истории, языка и литературы Ливерпульского университета). Образ Англии вообще был популярен среди русского общества независимо от политических пристрастий его членов. Но для либералов, конституционалистов симпатии к Великобритании были условием sine qua non^[1], они были почти идентичны желанию «освобождения России»²⁶. В либеральных кругах Англия обожествлялась или, точнее, идолизировалась. Сделать это было тем более просто, что представители этого идола в России как раз казались такими милыми и близкими людьми. Когда 12 (25) ноября 1916 г. делегация из Москвы во главе с Челноковым вручала Бьюкенену диплом почетного гражданина Первопрестольной, тот в ответном слове заявил, что «…я москвич сердцем и душой»²⁷.

Глубокая внутренняя несвобода русского западника заставляла его создавать некий образ идеальной страны, представителям которой он собирался пожаловаться на собственное непрогрессивное правительство. Однако это была внешняя сторона действия, в которую могли искренно верить только люди, подобные князю Г Е. Львову, возглавлявшему Земгор. С ним, а также с московским городским головой М. В. Челноковым встретился по их просьбе лорд Милнер. Первая встреча носила протокольный, торжественный характер, произносились речи, которых Милнер не понимал, вручались награды. Глава английской делегации, несмотря на желание посетить Кремль, был вынужден не только несколько часов потратить на первую встречу, но и согласиться на вторую, в которой принимали участие Милнер, британский дипломат Дж. Клерк, Локкарт в качестве переводчика, а также Львов и Челноков²⁸. Этот разговор, по мысли думцев, должен был привлечь внимание и симпатию главы британской делегации, авторитет которого они хотели использовать «для давления на императора». Аджемов, довольно верно передавший содержание встречи в разговоре с Верховским, отметил: «Львов и Челноков с чувством глубокого отчаяния в душе пошли на то, чтобы привлечь иностранцев в русские внутренние дела»²⁹.

На встречу Львов принес с собой длинный письменный вариант речи (Локкарт называет его меморандумом) и стал зачитывать его. Перспективы союзов земств и городов и их масштабы были потрясающими. Львов говорил о 220 таких комитетах, описывал их работу и затем перешел к острой критике правительства³⁰. Львов обвинял министра внутренних дел А. Д. Протопопова в желании удушить Земгор: «Единственное разумное предложение, которое выдвинул князь Львов, сводилось к тому, чтобы союзная миссия поставила условием дальнейшей поставки материалов использование этих материалов или хотя бы части их организациями, к которым союзники относились с доверием, например, Союзом городов и Земским союзом, возглавлявшимися кн. Львовым и г. Челноковым»³¹.

Земгору, по их мнению, угрожал и новый председатель Совета министров, и новый министр внутренних дел. Земцы требовали передачи власти в руки правительства, созданного ими, «вышедшего из думских кругов и пользующегося доверием народа»³². Речь завершалась утверждением, что если решение не будет принято и отношение императора к общественным организациям не изменится, то в течение трех недель в стране начнется революция³³. В конце 1916 г. Львов и Челноков посетили заседание «Прогрессивного блока» и заявили, что единственное спасение страны лежит в революции, так как при сохранении старого режима войну не выиграть. Правда, некоторые «прогрессисты» все же возразили им, что во время войны революция — предательство³⁴. Теперь Львов и Челноков повторяли свои слова перед руководителем британской делегации. Правда, ситуация несколько изменилась, и они, потеряв государственные субсидии, хотели, как минимум, приобрести контроль над распределением союзных поставок, а в лучшем случае заручиться сочувствием союзников для проведения необходимых с их точки зрения политических изменений.

Это была удивительная по самоуверенности речь. Конечно, накануне Февраля формально земства были реальной силой, и их руководители осознавали это. «Во второй половине 1916 года Земский союз уже был целым государством в государстве: годовой бюджет его дошел до 600 миллионов рублей и продолжал неудержимо расти, — с гордостью писал биограф князя Львова. — Сотни тысяч людей — мужчин и женщин разных профессий — или служили в нем или работали на него… Никто, очевидно, не думал о преходящем значении союза»³⁵. Действительно, союзы проделали значительную работу по организации питательных и медицинско-санитарных пунктов для беженцев в 1915 г. Несмотря на вынужденное переселение нескольких миллионов человек в чудовищно сложных условиях, не было зарегистрировано ни одного случая эпидемии³⁶. Они организовали 75 поездов Красного Креста, перевезли 2 256 531 человека из 4 300 000 эвакуированных. К концу 1916 г. число учреждений Земского союза составило 7728, из них учреждений Главного комитета — 172, губернских комитетов — 3454 и фронтовых комитетов — 4100³⁷.

Но, во-первых, земства существовали в 43 губерниях Европейской России, где проживало около 110 млн человек. На территории 51 губернии и области, где проживал 61 млн человек, они не действовали³⁸, а во-вторых, наличие земских органов само по себе не превращало их в лидеров, способных повести за собой массы. И, наконец, в-третьих, Земгор вовсе не был весьма авторитетной организацией, во всяком случае, для англичан. Большая часть вооружения и боеприпасов поставлялась фронту вовсе не земцами, существовавшими за счет государства. Это не было секретом.

Нокс отмечал в своем дневнике крайне неудовлетворительную работу и ВПК: из его филиалов только одесский (каким-то чудом его возглавил артиллерийский генерал) отличался работоспособностью. В армии по отношению к организациям, патронируемым Львовым и Челноковым, была распространена шутка: «Что такое армия? Армия — собрание людей, которые не смогли избежать военной службы. Что такое общественные организации? Общественные организации — это большие собрания людей, которым удалось избежать военной службы»³⁹. В рабочих комитетах ВПК и других организациях Союза городов часто укрывались революционно настроенные рабочие⁴⁰. Уже в апреле 1916 г. в составленной Московским охранным отделением справке «Земский и Городской союзы» отмечалось: «За последнее время наблюдается наплыв в союзы непригодных к работе лиц, коим гарантируется освобождение от воинской повинности»⁴¹. «В мировой войне, — вспоминал командир 6-го Финляндского стрелкового полка А. А. Свечин, — в поездах-банях, позади русского фронта люди с высшим образованием раздавали мочалу и мыло, а фронт оставался темным и безграмотным»⁴². Особой симпатии к этим раздатчикам фронт, судя по всему, не испытывал. Сотрудников Земгора в армии презрительно называли «земгусарами», «гидроуланами», а автомобили Союза — «сестровозами»⁴³.

Слабая дисциплина среди земских организаций действовала на войска, по свидетельству П. Н. Врангеля, разлагающим образом: «…“земгусары”, призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности заполнили собою всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии, главным образом, прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”»⁴⁴. В отчете о состоянии армии, подготовленном для председателя Совета министров в начале 1917 г. отмечалось следующее: «Влияние Земгора в войсках совершенно не замечается»⁴⁵. В армии вообще и на фронте в частности на организации земств и городов смотрели как на собрание тех, кто «словчился», чтобы не попасть в окопы⁴⁶.

Очевидно, это было почти стандартное отношение армии к этим учреждениям. Ф. А. Степун, прослуживший всю войну прапорщиком в полевой артиллерии, не очень расходился в оценках с представителями кадрового офицерского корпуса, своего и британского: «“Земгусар” — интеллигент, либерал и защитник войны до конца; внешность под офицера, душа под героя. Звенит шпорами и языком, а на самом деле всего только дезертир, скрывающийся от воинской повинности в общественной организации»⁴⁷. В конце 1916 г. две трети состава местных отделений Всероссийского союза городов приходилось на городскую интеллигенцию: это были врачи, статистики, бухгалтеры, юристы, учителя. Примерно такая же картина наблюдалась и у земцев⁴⁸. «Малое сознание в интеллигентных кругах России того, что защита Родины с оружием в руках является долгом каждого гражданина, приводило к тому, что “интеллигент легко устраивался” в тылу или на “безопасных” местах армии. Автору лично приходилось видеть лиц, — вспоминал генерал Н. Н. Головин, — продолжавших носить полковничий мундир, несмотря на то, что они стояли не во главе полков, а во главе учреждений Красного Креста, и это было в то время, когда каждый, даже младший офицер, ценился в войсках на вес золота»⁴⁹

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Необходимое условие (лат.). (Примеч. ред.)