Последний ход за белой королевой

Олег Агранянц

В остросюжетную трилогию "Последний ход за белой королевой" вошли романы "Валютный извозчик", "Тень наркома" и "Так говорил Песталоцци". Евгений – значит благородный. Любимое имя Пушкина. И неслучайно героя романа Олега Агранянца тоже зовут Евгений. Да, он благороден и честен, порой даже немного наивен. И эти его черты удивительно точно сочетаются с тайной – своеобразным знаком Зодиака Евгения Лонова. Он на службе у ее величества Тайны и призван как можно шире открывать ее завесы, срывать ее покровы, постигать ее глубины, ибо он – служитель разведки конца ХХ века. Однако он настолько обаятелен и самобытен, настолько человечен и остроумен, что ни в какие привычные рамки образа разведчика не вписывается. Он царит в мире приключений, очаровывает женщин и очаровывается ими, идет по загадочному следу и выступает в роли режиссера и главного исполнителя небольших спектаклей, призванных нокаутировать противников… Он хитрец, фантазер и мастер своего дела. А именно таких любит ее величество Тайна. Женщина по природе, подлинная интриганка, она благоволит к тем, кто умеет найти к ней свой подход. И дарит им разгадки. Хотя Евгению Лонову даются они не так уж просто, зато как изумителен вкус победы!

Книга третья

ВАЛЮТНЫЙ ИЗВОЗЧИК

Жизнь все время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно.

Ф.Кафка

Глава одиннадцатая

РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

47. Отпуск закончился

Было теплое московское утро, то летнее утро в центре города, когда предметы одежды на женщинах можно пересчитать при помощи всего лишь трех пальцев, а одетые в пиджаки чиновники утешают себя тем, что, несмотря ни на какие козни начальства, после пятницы непременно наступит суббота.

Все, но не я.

Еще позавчера, прогуливаясь по парку санатория в Звенигороде, я удивлялся, что начальство впервые за пять лет дало мне возможность отгулять весь отпуск. Я знал, что мне предстоят две командировки, которые совместить трудно. Во-первых, мне надо выполнить то, что я не сделал в мае, а именно перевезти деньги за Габонский рудник из Браззавиля в Женеву. А во-вторых, в конце месяца придется лететь в Монреаль. Причем командировку в Монреаль ни отодвинуть, ни придвинуть нельзя, вот уже четвертый год я направляюсь туда на Международный кинофестиваль, где исправно исполняю роль члена советской делегации.

А потом, возвращаясь из парка, я увидел сотрудника моего отдела, прогуливающегося по аллее, и понял, что отпуск закончился.

* * *

Мой непосредственный начальник Владимир Гаврилович Колосов внимательно осмотрел меня и сказал:

— Если бы у десяти прохожих спросили, кто ты и где работаешь, все десять непременно признали бы в тебе дипломата. И не из-за заграничного костюма непонятно какого цвета и галстука с вензелем «Шанель» а из-за твоей физиономии, на которой написано, что ты привык подолгу жить за границей и знаешь с десяток иностранных языков. А еще потому, что в такую жару в костюмах ходят лишь дипломаты и официанты. А на официанта ты не похож.

— Только не говори, что мне надо лететь завтра. Завтра тринадцатое. — Суеверным я не был, но к тринадцатому числу относился с предубеждением. — И не говори, что габонские деньги надо так срочно перевезти в Женеву.

— А я и не говорю. Хочешь лететь четырнадцатого, я не против. Но не в Браззавиль, а в Рим.

— Что я должен делать в Риме?

— Понимаешь, Евгений Николаевич, какая проблема, — начал он нараспев. Так он обычно начинал, когда готовился сказать что-нибудь неприятное.

Однако задание, которое я получил, особо неприятным назвать было нельзя. По сути оно оказалось рутинным. Военная помощь «национально-освободительным» движениям шла через Главное инженерное управление Комитета по экономическому сотрудничеству, за которым стояло Министерство обороны. ЦК партии оказывал этим движениям гуманитарную помощь. Фактически безвозмездную, однако какое-то чисто формальное возмещение предусматривалось. Военные получали эту компенсацию через свои каналы. Компенсацией для ЦК партии занимались мы. Наши люди получали ее иногда в самой различной форме, обращали в валюту и переводили в лондонские банки, которые мы контролировали через Министерство внешней торговли.

Так было и в том деле, ради выполнения которого меня отозвали из отпуска.

Движение в Намибии переслало в адрес ЦК партии алмазы. Они должны были пройти по цепи и обратиться в валюту, которой предназначалось лечь в Лондонский «Сити Континентал» банк. Однако деньги в банк не пришли. Мне предстояло пройти по цепочке и выяснить, где случился обрыв.

Кейс с алмазами должен был получить нелегал с кодовым именем Крокодил. И передать его нашему агенту Топалову (кодовое имя Типограф), тот с помощью парижского дельца Мишеля (это его настоящее имя) должен был в Амстердаме продать алмазы. Получив деньги, Типограф был обязан перевести их в Лондон.

Агент Крокодил жил в Риме. Поэтому моя первая остановка — Рим. Требовалось выяснить, получил ли агент алмазы и передал ли их Типографу. Но начальство не знало того, что знал я. Восемнадцатого мая Типографа убили. Поэтому для меня было особенно важно узнать, когда Крокодил передал алмазы Типографу, если вообще передал.

Потом я должен встретиться с Мишелем. Его я хорошо знал. Часто бывал в его квартирке на улица Лепик в Париже. Но здесь меня ожидала неожиданность.

— Если получишь подтверждение, что Крокодил передал алмазы Типографу, отправишься в Монпелье. Тебе повезло. Это на юге у моря.

Я не понял:

— Зачем в Монпелье?

— Мишель уехал из Парижа и живет в маленьком городке возле Монпелье. Городок называется Сет. Догадайся, кем он работает.

— Кроме сутенера ничего предположить не могу.

— Ошибся. Что-то ты стал в последнее время много ошибаться.

Если бы он все знал!

— Он поет. В портовых ресторанах. Встретишься с ним и, если он подтвердит, что алмазы продал, выйдешь на Типографа. Но к нему на север не поедешь. После твоей поездки в мае тебе туда лучше не соваться.

Если бы он знал, насколько он прав.

— Поэтому свяжешься с господином Дижоном.

Я сначала не сообразил, о ком он говорит. Потом понял. В прошлый раз я не стал докладывать, что шофером машины, на которой я удирал из Онфлера и которому выписал за это вполне достойный чек, была прекрасная дама Анжелика Дижон, а представил ее как несуществующего господина Дижона.

— Попроси господина Дижона привести Типографа к тебе в Монпелье.

Вот это номер! Несуществующий человек должен привести мертвеца. Хичкок!

— Дальше будешь беседовать с Типографом, беседуй жестко. Но на рожон не лезь. В конце концов, без этого кейса ЦК не обеднеет, а нам с тобой еще работать. И времена сейчас, сам понимаешь… Если почувствуешь, что он виляет, предупреди, что мы можем принять самые крутые меры.

Это по отношению к покойнику!

— А в общем-то… Не рискуй. Сам решай на месте. Но нас информируй. Как поймешь, что дальше — тупик, улетай в Браззу. Понял?

Ясно. В Браззу за деньгами, а потом в Женеву.

Но и здесь меня ожидал сюрприз. В Женеву, оказывается, мне лететь не надо. Я должен отвезти деньги в Тунис и отдать лично Арафату.

Раньше Арафат нам давал деньги, теперь мы Арафату. Времена.

— Наши в Тунисе уже предупреждены. Встречу с Арафатом тебе организуют.

— Что я ему скажу?

— Ничего. Общие слова.

После обеда я снова сидел у него в кабинете, и мы вырабатывали более детальный план.

— Как будешь добираться из Рима в Монпелье? Попытайся договориться с этим Дижоном, чтобы он встретил тебя на полпути и довез в Монпелье на своей машине.

Я согласился. Мы посмотрели расписание поездов из Рима и решили, что лучше всего встретиться в Сан Ремо. Я доеду туда из Рима на поезде.

— Если он по каким-либо причинам не согласится, сними машину в Сан Ремо и добирайся до Монпелье сам.

Я один раз спутал имя Дижона. Сначала я назвал его «Жераром», потом «Жюлем». Немудрено спутать имя несуществующего человека. Колосов меня поправил. Получилось вполне естественно.

— Если с Дижоном ничего не получится, тебе может понадобиться твой швейцарский паспорт.

Паспорт этот был настоящим, мне его выдали в швейцарском консульстве в Монреале. Выдал клерк коммунист. Там я значился господином Жильбером Мало, родившимся в городе Квебеке. Этот паспорт можно было безбоязненно предъявлять в любой стране, кроме Швейцарии.

— Сейчас поездка в Швейцарию отменяется, возьми его с собой на всякий случай.

Я согласился и попросил выслать паспорт диппочтой в Рим.

— Не забудьте выслать прилагаемые документы, особенно чековую книжку.

Прилагаемые документы — это документы, подтверждающие активную деятельность владельца паспорта: водительские права, билет в бассейн в Монреале, фотографии родителей.

— Особо на Дижона не скупись. Платить будешь по чеку на свое имя. На счету у Мало у тебя остались деньги?

— Немного.

Это было неправдой. Мне несколько раз удалось завернуть туда неоприходованные остатки. И сколько там лежит сейчас, я не знаю. Этим счетом я пользуюсь в личных целях.

— Вернешься, дам указание подкинуть пару тысяч долларов на этот счет.

* * *

После развода я оставил квартиру жене и сыну, а сам жил в квартире матери, где и был прописан. Когда мать была жива, ее однокомнатная квартира выглядела уютно, а теперь превратилась в неприветливое стойбище холостяка. Ехать туда не хотелось. И я на субботу и воскресенье вернулся в санаторий, в конце концов у меня еще целых пять оплаченных дней.

В понедельник снова на работу. Два дня беседовал с разными людьми. Кроме основного задания Колосов просил посмотреть двух человек, с которыми намерена работать резидентура.

— Просто посмотри. Твое первое мнение очень важно.

И еще небольшое задание. Встретиться с известной актрисой. Когда-то она нам помогала, но после чешских событий связь с нами порвала. Потом мы эту связь восстановили, однако прежней откровенности уже не было.

— Обязательно надо встретиться, — напутствовал Колосов. — Есть сведения, что она на днях может стать министром культуры. Нынешний министр очень болен. Кроме того, до меня доходили слухи, что она к тебе неравнодушна.

На эту тему у нас подшучивали давно.

— А что? Человек ты свободный. Про моральный кодекс у нас теперь забыли. А для пользы дела…

Во вторник после обеда я зашел попрощаться.

— Какой последний совет?

— Плавки не забудь. Завидую я тебе. Читал сводку погоды в Италии. Всю неделю солнце.

— Однажды Цезарь спросил у оракула, какая будет погода. «Отличная», — ответил оракул. «Это прекрасно», — обрадовался Цезарь. А радовался он зря. На следующий день Брут…

— Верно, — согласился Колосов, — будь осторожней.

48. Телефонные звонки

Прежде всего я хотел позавтракать. Не то чтобы в самолете плохо накормили, просто я привык начинать заграничную жизнь с ресторана.

По мере того как я ел омлет и отхлебывал кофе из коричневой фаянсовой чашки, я постепенно превращался из обремененного перестройкой гражданина шестой части суши в европейского обывателя. Поболтав с официантом о погоде, я почувствовал себя совсем уверенно: беглость языка — без проблем.

Из ресторана я позвонил в Онфлер.

К телефону подошла мадам Высокая табуретка.

— Как найти Кики?

— А, это вы! Снова собираетесь забрать у меня крошку?

— Собираюсь.

— Я рада за нее. С вами ей весело. Но учтите: на следующей неделе в четверг она должна быть в салоне.

— Договорились. Куда мне позвонить, чтобы ее застать?

— По этому телефону через час. Я надеюсь, что при упоминании вашего имени она станет более пунктуальной.

Следующий звонок — в посольство. Дежурный комендант прочитал записку, оставленную для меня помощником резидента Володей Тростниковым. «Отель Модильяни». Молодец. Помнит: прошлые два раза я останавливался именно там.

Я расплатился и вышел на улицу.

Через каких-нибудь полчаса я уже открывал чемодан в квадратном номере с одной кроватью и в широкое неоткрывающееся окно разглядывал аккуратно втиснутый между старинными домами парк с редкими, словно по линейке подстриженными кустами.

Десять минут второго. Пора. Я спустился в холл и медленно пошел в сторону метро.

Я доехал до Термини и вошел в здание вокзала. В главном станционном зале все двигалось, перемещалось, пассажиры спешили, на ходу перекрикивались друг с другом, озабоченно жестикулировали, наспех покупали что-то у лоточников. Я подошел к блоку телефонов-автоматов.

Трубку подняла Кики.

— В Италию не хочешь съездить?

— Вообще-то нет. Но поеду. Когда и куда? Италия большая.

— В Сан Ремо и оттуда назад во Францию. В Монпелье.

— Я тебе нужна как художник или как шофер?

— Как Кики. Как Кики, которая прекрасно водит машину.

— Жалко, что не в Верону. Я очень хочу туда.

— В следующий раз.

— Знаешь, что говорит американка, когда ее приглашают в Верону? Она удивляется, зачем летать в Италию, когда у них в каждом штате своя Верона. Немка уверена, что воздыхатель собирается сделать ей предложение у балкона Джульетты и на всякий случай покупает кольца. Итальянка сообщает, что возьмет с собой маму и двоих младших братьев.

— А француженка?

— Француженка смиренно спрашивает, когда надо выезжать.

— Сама рассчитай. Я жду тебя у кинотеатра «Аристон» в воскресенье в полдесятого утра.

— Мне придется где-то ночевать…

— Понял. Все расходы беру на себя.

Расписание поездов на Сан Ремо я изучил еще в Москве и выбрал поезд, отбывающий из Рима в 23.50. Поезд ночной, и поэтому я волновался, будут ли билеты в спальное купе первого класса. Билеты были.

— Синьор знает, что ему придется сделать пересадку в Генуе?

Синьор знал.

В Сан Ремо можно добраться и прямым поездом, он отходит из Рима в 15.46. Но я решил, что лишних восемь часов в Риме могут мне пригодиться.

Следующий звонок.

— Доктора Лоретту Пирелли, пожалуйста.

Через минуту голос Лоретты:

— Доктор Пирелли.

— Это я.

Молчание. Потом:

— Говори коротко. Я очень занята. У меня через десять минут операция.

— Я бы хотел встретиться с приятелем.

Она знает, кто это.

— Когда?

— Лучше всего послезавтра, в пятницу.

— Я попытаюсь. Позвони мне вечером.

— Хочу с тобой пообедать.

— Когда?

— Лучше всего завтра.

— Хорошо. Завтра. В семь устроит?

— Устроит.

— Позвони вечером. Сейчас, извини, не могу.

Следующий звонок в посольство:

— Пожалуйста, Тростникова.

— Кто спрашивает?

— Евгений Николаевич.

— Он вам просил передать, что будет в Культурном центре.

49. Культурный центр

Трехэтажный особняк советского культурного центра, зажатый между двумя высокими зданиями, выделялся несуразно массивными металлическими дверями и окнами, на которых, несмотря на специальные непробиваемые стекла, виднелись царапины от камней: память о демонстрациях в доперестроечные времена.

В дверях меня приветствовал привратник, итальянец. Он работал здесь уже лет пятнадцать, и я знал его по прошлым командировкам. Конечно, он был связан с местной безопасностью. Но посольство это устраивало: он всегда предупреждал о демонстрациях, вовремя вызывал полицию и не требовал повышения совершенно мизерной заработной платы.

Встретил он меня как родного. Спрашивал о здоровье жены, о тех, кто работал в посольстве вместе с мною.

— Вы прекрасно выглядите, прекрасно выглядите, — повторял он.

Я прошел через знакомый и совершенно не изменившийся холл: тот же неуклюжий бронзовый Ленин, те же стенды с фотографиями из АПН (много лет назад, во время моей первой командировки в Рим, мне вменялось в обязанность менять их каждые две недели, что я успешно не делал), тот же макет военного корабля, подаренный моряками еще в пятидесятые годы.

В кабинете начальника восседала полная дама и доканчивала толстый бутерброд.

— Тростников не приезжал?

Дама удостоила меня кивком, который должен был означать «нет». Потом, очевидно, сообразив, что имеет дело с серьезным человеком, спросила:

— Вы его дождетесь?

— Да.

— Это хорошо.

Дама встала, вопросительно посмотрела на меня:

— Вы говорите по-итальянски?

И, поняв по утвердительному кивку головой, что «говорю», обрадовалась:

— Тогда вы мне поможете. Поотвечайте по телефону.

Пока я размышлял, просьба это или просто констатация факта, дама направилась к двери:

— Я — на минутку.

У двери она остановилась и добавила:

— Вернусь минут через десять. Только не уходите.

«Ну и порядки здесь!» — разозлился я, неожиданно превратившийся в секретаршу, и с ненавистью посмотрел на телефон, который, как бы отвечая неприязнью на неприязнь, тут же затрезвонил.

Детский голос спрашивал, как можно записаться на курсы русского языка.

— Я сторож! — рявкнул я. — Позвоните через полчаса.

Потом какая-то дама поинтересовалась, можно ли поехать в Советский Союз с кошкой.

— Вам не нужно брать с собой кошку, — ответил я. — В Советском Союзе вы сможете взять кошку напрокат.

Обалдевшая дама замолчала, а я ей продиктовал телефон Интуриста. «Представляю себе, как среагируют в Интуристе!» — хмыкнул я про себя.

— Ну, Евгений Николаевич, вы уже совсем освоились? — услышал я веселый голос Тростникова, незаметно появившегося в комнате.

— Где бы нам с тобой потолковать?

— Есть тут маленький ресторанчик рядом. Очень любопытный.

Ресторан и правда был любопытный. В качестве основного блюда подавали семгу в малиновом сиропе. Я засомневался.

— Соглашайтесь, Евгений Николаевич. Не пожалеете. Белого местного?

Я согласился и на семгу в малиновом сиропе, и на «белое местное».

«Местное белое» белым назвать было трудно.

— Оно у вас зеленое! — удивился я.

— Так ведь и виноград зеленый, — весело отпарировал Володя.

Выпили первый бокал.

— Мне нужно прикрытие послезавтра. Время уточню.

Послезавтра я встречаюсь с агентом. Володя агента не знает, но в курсе, что обычно я встречаюсь с ним в кабинете доктора Лоретты Пирелли.

— Понял. В том же месте?

— Да. По обычному плану.

— Прикрытие организуем. Когда уточните время?

— Скорее всего, сегодня вечером.

— Позвоните в посольство и скажите, чтобы я заказал билет в Москву. Дату назовете на три дня после даты встречи.

— А время?

— Неважно. Мы все равно начнем прикрытие с утра. Если будет что-то не так, то, как обычно, мимо пройдет кто-нибудь из наших. Это означает…

— Что мне надо ехать в посольство. Потому что у меня скоропостижно скончался отец, который умер десять лет назад.

Тростников засмеялся.

— А за Пирелли мы поглядываем. У нее поклонник завелся. На сером «Альфа-Ромео». Один раз даже машина оставалась на ночь у ее дома. Но вы не волнуйтесь, Евгений Николаевич. Ничего у него не получится.

— Почему?

— Агентурная работа у нас на высоте. Мы проследили, он болеет за «Лацио». А она… она ведь в компартии.

— Была.

— Неважно. Они все там болеют за «Рому». Знаете, как это в Риме важно.

Это я знал и поэтому, чтобы не наживать себе врагов, когда меня спрашивали, за какую команду болею, отвечал «Tifo Vincenza», болею за Винченцу. И что удивительно, все воспринимали это как должное.

— Ваш паспорт мы получили. Вам он нужен?

— Пока не знаю. На всякий случай проставьте вылет из Монреаля вчера и прилет в Рим сегодня.

— Будет сделано.

Принесли семгу. Чтобы угодить Володе, я принялся восхищаться. Он обрадовался:

— Вы первый, кому она понравилась.

— Теперь напомни, кого ты хочешь мне показать.

Резидентура нашла двоих, с которыми намеревались установить «особые» отношения. Колосов хотел, чтобы я с ними встретился и составил о них хотя бы поверхностное представление.

— Художник. Очень прогрессивных взглядов. И дама. Дура набитая. Левая до умопомрачения. Жена президента компании, выпускающей лазерные устройства.

— Когда я смогу на них посмотреть?

— Завтра.

Договорились, что завтра утром он заедет за мной.

— А теперь отвези меня в отель.

50. Дама и прогрессивный художник

Тростников заехал в одиннадцать часов.

— Сначала дама. Она сейчас на каком-то заседании в ФАО. Мы поедем к Читову. Он вас с ней познакомит.

Петр Христофорович Читов уже лет восемь без перерыва работал в ФАО, что в переводе на русский язык означает «Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН». В международные чиновники он попал случайно. В партком Московского пищевого института, где он преподавал без малого два десятка лет, пришла разнарядка на просмотр в ФАО. В тот год он оказался избранным в партком и, к его счастью, никто из партийного начальства желания уходить из института не выказал. Его и рекомендовали.

Тихий, незарывающийся, он трезво оценил свое положение в посольстве: регулярно приносил в резидентуру все интересное, что проходило через его руки, первые годы — до отмены приказа — безропотно отдавал в кассу посольства часть зарплаты, получаемой в ФАО, во всем соглашался не только с послом и резидентом, но и со всеми влиятельными дипломатами.

Настоящая фамилия его была Шитов. Но чиновник из Консульского отдела МИДа решил, что она неблагозвучна по-английски. И хотя в Италии мало кто догадался бы об этом, фамилию ему все-таки изменили. И в паспорте вместо положенного «Shitov» красовалось «Chitov». Это было и смешно, и даже обидно, потому что в посольстве его жену и дочку сразу стали звать «Читами», как легендарную обезьяну Тарзана. Но он молчал. А лет через пять так привык к новой фамилии, что уже во время отпуска в Москве сам себя называл Читовым.

Читов встретил меня у входа. Человек разумный, деликатный, он не стал расспрашивать о Москве, о семье, а сразу повел в зал заседаний. По дороге я рассказал ему о цели визита.

Мы прошли через большой холл, где на полу мозаикой (все-таки это Рим!) было написано Food and Agriculture Organization of the United Nations и поднялись в большую комнату.

Собрание уже закончилось, и заседавшие, в основном женщины, разбившись на группки, что-то продолжали обсуждать. Говорили тихо, не горячась.

Все слушали полную седовласую даму.

— Это она, — шепнул мне Читов.

–… движимые лучшими и благородными порывами, мы хотим в силу своих, пусть даже вполне ограниченных возможностей, хоть каким-нибудь образом внести посильный вклад в мир без голода…

Когда она закончила, меня ей представили. Дама обрадовалась:

— Вы из России? Я должна вас поздравить. Мы все очень любим вашу первую леди, она очень современна и одевается с большим вкусом. У вас такие замечательные перемены! Я видела синьора Горбачева по телевизору и могу сказать твердо: этому человеку надо дать шанс.

Тростников восторженно посмотрел на меня. Какова?

Дама продолжала говорить. Быстро и одно и то же. И вдруг:

— Чем мы можем помочь вам?

А вот это интересно. Я даже растерялся. Выручил Тростников:

— У нас в Культурном центре на следующей неделе будет просмотр советского фильма. Если бы вы выбрали время…

Дама обрадовалась:

— Я приду.

Когда мы спускались вниз, Тростников меня спросил:

— Ну и как?

— Дура, — прокомментировал я.

— И какая!

Следующим на очереди был прогрессивный художник.

— Я ему позвоню.

Но художник не отвечал.

— Появится он. Никуда не денется.

Подождем.

— Поедем в «партком», — предложил Тростников.

«Парткомом» еще лет десять назад стали называть забегаловку около виллы Ада. Там бармен подавал местную водку, совершенно отвратительную, крепкую, но, что немаловажно, дешевую. А «парткомом» именовали это заведение потому, что вместо того, чтобы сказать «поедем в бар», говорили «поедем в партком».

— А как цены? — спросил я.

— Понимаете, Евгений Николаевич, мерзавец однажды их поднял. Но мы забастовали.

— Как?

— Обыкновенно. По рабоче-крестьянски. Целую неделю никто к нему не ходил. Тогда он прислал к нам гонца и обещал больше никогда цены не повышать. И слово свое держит.

С тех пор, как лет пять назад я был там в последний раз, «партком» не изменился. Бармен все тот же. По глазам я понял, что он узнал меня, но виду не подал.

— Я пойду позвоню.

Тростников улыбнулся. Все знали: телефон-автомат около бара. Отсюда звонили в посольство и говорили: «Я в консульстве» или в консульство: «Я в посольстве». От посольства до консульства езды минут двадцать, а «партком» находился точно на полдороге от того и другого.

Я набрал номер Лоретты. Она сразу взяла трубку.

— Сегодня ужасный день. Но я с больным связалась. Он у меня будет завтра в десять.

— Спасибо. А сегодня?

— В семь часов вечера жду тебя там же, где в прошлый раз. Не забыл?

— Не забыл.

Вернувшись, я сказал Тростникову:

— Операция завтра в десять.

— Заметано.

И скомандовал бармену:

— Два стакана.

Напиток был все тот же. Стакан — целый стакан — за тысячу лир. Но гадость ужасная. Второй пить не хотелось, но пришлось.

Потом пошел звонить Тростников. Вернувшись, сказал:

— Художник будет в Культурном центре через полчаса.

* * *

В кабинете директора Центра сидела та же дама и жевала бутерброд. Расценив, и не без ошибки, взгляд Тростникова как «А ну, живо отсюда», она поспешно ретировалась.

Через пять минут Тростников спустился в холл и вернулся с небритым патлатым субъектом в синей замшевой куртке и коротких джинсах.

— Это наш друг из Москвы, — представил меня Тростников и вынул из письменного стола бутылку «Абсолюта».

Художник принялся трясти мне руку и рассказывать о том, какое впечатление на него произвел Горбачев, которого он видел месяц назад, когда был в Москве. Я услышал и про «исторический подвиг этого человека», и про «ожесточенное сопротивление консерваторов». Потом мастер кисти приступил к проблемам более общим, не утруждая себя плавными переходами с «идиотов из местной компартии» на «сталинский террор», а потом сразу на «общедемократическое движение в мире».

Я знал таких людей. Им надо дать возможность выговориться. Но на это нужно время, а у меня каждая минута на счету. Я подошел к художнику, положил руку на плечо:

— Вы наш верный друг.

Стаканы опустошались по-артиллерийски. Залп — и сразу же подготовка к новому.

Прогрессивный художник дал слово нарисовать такую картину, что все поймут, во-первых, что он гений, а во-вторых, что капитализм обречен.

Я сказал Володе:

— Ты заканчивай с ним. Поеду в номер. Отдохну.

Перед встречей с Лореттой я хотел принять душ.

51. Личный доктор

Лоретта сидела на террасе у самого тротуара.

— Ну, наконец-то, здравствуй.

— Здравствуй.

Я поцеловал ее в щеку, уселся рядом:

— Уф!

— Боже мой! Ты пьян!

Все женщины одинаковы.

— Ешь!

Она подвинула к мне тарелку с зеленью.

Я набросился на салат.

Руки действительно не совсем слушались. «Как у алкоголика!». И голова не то чтобы кружилась, но…

— Как ты здесь без меня?

Банальные фразы первых минут встречи, когда торопятся выяснить, не произошло ли чего-либо экстраординарного, в корне меняющего прежние отношения.

— Все по-старому.

Подошел официант. Я не стал мудрить:

— Суп страчателла, телячий бифштекс с жареным картофелем по-французски. И кружку пива. Холодного пива.

Лоретта вмешалась:

— Синьор пошутил. Он не хочет пива. Принесите стакан холодного чая.

Официант удалился.

— Самое лучшее для пользы дела — сохранить здоровье. Выглядишь ты плохо. Где ты сегодня обедал?

— В двух местах перекусил.

— У тебя больше нет изжоги? — в ее голосе промелькнула ирония.

— Почти нет.

— Почти? — она покачала головой. — Ты принимаешь мои таблетки?

— Давно кончились.

— Я тебе говорила, ты взял слишком мало.

Я решил перевести разговор на другую тему:

— Ты выглядишь усталой.

— Много работаю. По две-три операции в день.

— Плохо.

Она удивилась:

— Почему плохо?

— Какая ты хорошенькая!

— Была бы хорошенькая, бросил бы все и остался здесь.

Это было новым оборотом. Я не знал, что ответить.

Мне принесли суп.

— Связаться было нетрудно?

— Нет. Завтра в десять. У меня в кабинете.

— У тебя сегодня были сложные операции?

— Операций легких не бывает.

— А ты можешь человеку совершенно изменить лицо?

— Ты думаешь, тебе уже пора?

«Что она имеет в виду? Так постарел? Или — сделать пластическую операцию, чтобы уйти?»

* * *

Потом поехали к ней. Знакомый дом, знакомый подъезд, тот же почтовый ящик — две чахлые рекламки, тотчас выкинутые в рядом стоящую коробку — та же дверь с двумя замками.

Она пропустила меня вперед. Было темно, но выключатель я нашел сразу, и веселые бра, похожие на уличные фонарики, осветили прихожую. Одновременно зажегся свет на кухне. Все было по-старому, как два года назад. Над дверью в спальню меня приветствовал зевающий рыжий котенок, пушистый и голубоглазый, он, казалось, вот-вот выпрыгнет из рамки. У входа в салон раскачивалась ваза с цветком; она всегда раскачивалась, когда хлопали дверью. Цветок был из шелка, в последнее время делают их — просто не отличишь от настоящих, и я любил трогать лепестки пальцем, как бы отдавая дань искусству.

Конец ознакомительного фрагмента.