Остров

Олдос Леонард Хаксли, 1962

Идеи культового «О дивного нового мира» нашли продолжение в последнем, самом загадочном и мистическом романе Олдоса Хаксли «Остров». Задуманное автором как антиутопия, это произведение оказалось гораздо масштабнее узких рамок утопического жанра. Этот подлинно великий философский роман – отражение современного общества. Удивительная и странная история совершенного общества свободных людей на затерянном в океане острове… Но однажды в этот мир счастливого неведения попадает человек извне… В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава шестая

— Ни черта себе! — буквально взорвалась маленькая медсестра, когда дверь за ними плотно закрылась.

— Полностью согласен с вами, — сказал Уилл.

Вольтеровский свет на мгновение вновь мелькнул на евангелическом лице мистера Баху.

— Ни черта себе! — повторил он. — Именно это выражение я услышал от одного английского школьника, когда он впервые увидел грандиозные египетские пирамиды. Рани производит точно такое же впечатление. Монументальное сооружение. Немцы называют таких eine grosse Seele^[31].

Свечение померкло, в лице узнавался только Савонарола, слова явно предназначались для публикации.

Маленькая сестра внезапно рассмеялась.

— Что здесь смешного? — спросил Уилл.

— Я вдруг представила себе египетскую пирамиду, облаченную в белый муслин, — выдохнула она между приступами смеха. — Доктор Роберт называет ее одежду мундиром мистика.

— Остроумно, очень остроумно! — сказал мистер Баху, но тут же дипломатично добавил: — Вот только не знаю, почему вы отказываете мистикам в праве носить мундиры, если им того хочется.

Медсестра сделала глубокий вдох, утерла с глаз слезы от смеха и начала приготовления к инъекции.

— Я точно знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказала она Уиллу. — Вы считаете меня слишком молодой, чтобы хорошо справляться со своим делом.

— Вы угадали, я думал о том, насколько вы еще юная.

— У вас принято поступать в университеты в восемнадцать лет и учиться четыре года. Мы же начинаем в шестнадцать и продолжаем образование до двадцати четырех — половину времени занимает учеба, вторую — практическая работа. Я изучаю биологию и в то же время работаю уже два года. Так что я не такая уж неопытная дурочка, какой, наверное, кажусь. Без ложной скромности — я хорошая медсестра.

— Заявление, которое я готов лично и безоговорочно подтвердить, — сказал мистер Баху. — Мисс Радха не просто хорошая медсестра. Она — абсолютно первоклассная.

Но на самом деле он имел в виду, как был уверен Уилл, глядя на это лицо постоянно искушаемого монаха, что у мисс Радхи был первоклассный животик, первоклассный пупочек и первоклассная грудь. Но владелица всех этих первоклассных атрибутов явно с брезгливостью воспринимала восхищение собой Савонаролы или по крайней мере тот способ, который он избрал, чтобы выразить его. Между тем отвергнутый однажды посол был готов с надеждой возобновить атаку. Впрочем, с надеждой, ни на чем не основанной.

После того как сестра Аппу разожгла спиртовку и поставила кипятиться иглу, она измерила пациенту температуру.

— Девяносто девять и две^[32].

— Это значит, что мне лучше удалиться? — поинтересовался мистер Баху.

— По крайней мере он не представляет опасности для вашего здоровья, — ответила девушка.

— Так что, пожалуйста, задержитесь еще, — попросил Уилл.

Медсестра вколола ему антибиотик, а потом достала из сумки бутылочку и размешала столовую ложку зеленоватой жидкости в половине стакана воды.

— Выпейте.

Вкус напоминал травяные настои, которыми фанатики здорового образа жизни часто заменяли себе чай.

— Что это было? — спросил Уилл, и ему сообщили: экстракт растущего в горах растения, родственного валерьяне.

— Средство помогает людям перестать беспокоиться, — объяснила маленькая медсестра, — не оказывая снотворного воздействия. Мы даем его всем идущим на поправку пациентам. В том числе в случаях нервных расстройств. Тогда оно тоже полезно.

— А кто я? Идущий на поправку или страдающий душевным недугом?

— И то и другое, — не колеблясь, ответила она.

Уилл громко рассмеялся.

— А я-то напрашивался на комплимент!

— Мне вовсе не хотелось показаться грубой, — заверила она. — Я лишь хотела подчеркнуть, что еще не встречала никого из внешнего мира, кто не имел бы некоторых душевных отклонений от нормы.

— Включая присутствующего здесь посла?

Но она ответила вопросом на вопрос:

— А вы сами как думаете?

Уилл переадресовал его мистеру Баху.

— Вы должны знать подобные вещи, — сказал он.

— Обсудите это между собой, а мне нужно пойти позаботиться об обеде для моего пациента, — засобиралась медсестра.

Мистер Баху посмотрел ей вслед, затем позволил моноклю выпасть из глаза и стал методично протирать стекло носовым платком.

— У вас отклонение в одну сторону, — сказал он потом. — У меня в другую… Шизоид, кем вы являетесь для нее, а я, словно пришелец из другой части света, параноик. Мы оба жертвы чумы двадцатого столетия. Но только на этот раз не Черной Смерти, а Серой Жизни. Вас когда-нибудь влекла к себе власть? — спросил он после небольшой паузы.

— Никогда! — Уилл выразительно помотал головой. — Нельзя обладать властью, не отдавая себя ей целиком.

— А для вас страх полного поглощения перевешивает удовольствие распоряжаться судьбами других людей?

— В тысячекратной степени.

— То есть искушение властью никогда не посещало вас?

— Никогда, — повторил Уилл и сменил тему: — Но давайте вернемся к делу. — Тон он сменил тоже.

— К делу, — задумчиво произнес мистер Баху. — Тогда расскажите мне немного о лорде Альдегиде.

— С чего начать? Как верно подметила Рани, он удивительно щедр.

— Меня не интересуют его достоинства. Только интеллект. Насколько он, по-вашему, умен?

— Достаточно умен, чтобы понимать: никто ничего не делает за просто так.

— Уже хорошо, — сказал мистер Баху. — В таком случае передайте ему от меня, что для эффективной работы экспертов, занимающих стратегические позиции, он должен быть готов выложить по крайней мере в десять раз больше, чем он предложил вам.

— Я напишу ему письмо в этой связи.

— И сделайте это сегодня же, — посоветовал мистер Баху. — Самолет отправляется из Шивапурама завтра вечером, а потом почту будет невозможно отправить срочно целую неделю.

— Спасибо за информацию, — сказал Уилл. — А сейчас, когда Ее Высочество и наводящий на меня ужас подросток нас оставили, давайте перейдем к другому искушению. Как насчет секса?

Жестом человека, отбивающегося от тучи назойливых насекомых, мистер Баху помахал смуглыми и тощими руками перед своим лицом.

— Попытка слегка развлечься, не более того. Досадная, несколько унизительная осечка. Но разумный человек всегда легко справится с этим.

— Как же это сложно, — сказал Уилл, — понять пороки другого!

— Вы правы. Именно поэтому каждый должен держаться только того безумия, которое Бог счел необходимым проклятием именно для него. Pecca fortiter^[33] — советовал Лютер. Но не забывайтесь! Предавайтесь только своим грехам и не лезьте в чужие. А превыше всего избегайте поступать так, как делают люди на этом острове. Не пытайтесь вести себя, словно вы полностью разумны, душевно здоровы и добры от природы. Мы все — слабые грешники на борту одного вселенского корабля, который к тому же постепенно идет ко дну.

— Но, несмотря на это, ни одной крысе не дозволено сбежать с него. Вы это хотите сказать?

— Некоторые из них могут время от времени предпринимать такие попытки. Но сбежать далеко им никогда не удается. Сама история и другие люди обрекают их тонуть вместе с остальными. Вот почему у Палы нет ни малейшего шанса выстоять.

С подносом в руках в комнату вернулась юная медсестра.

— Буддийская пища, — сказала она, повязывая салфетку на шею Уиллу. — Все, за исключением рыбы. Но я решила, что в какой-то степени рыб по образу жизни можно приравнять к растениям.

Уилл принялся за еду.

— Помимо Рани и Муругана, да еще нас двоих, — спросил он, сделав паузу, — скольких еще людей извне вы когда-либо встречали?

— Дайте подумать. Была группа американских врачей, — ответила она. — Они прилетали в Шивапурам в прошлом году, когда я работала там в центральной больнице.

— Зачем они к вам пожаловали?

— Хотели понять, почему у нас так низка статистика неврозов и заболеваний сердечно-сосудистой системы. Ох уж эти доктора! — Она покачала головой. — Скажу вам правду, мистер Фарнаби, у меня от них в самом деле волосы встали дыбом на голове, как и у всех сотрудников больницы.

— Вы посчитали нашу медицину слишком примитивной?

— Неверное определение. Она не примитивна. На пятьдесят процентов она замечательная, а на остальные пятьдесят ее как бы вовсе не существует. Разработаны чудодейственные антибиотики, но нет методов для повышения сопротивляемости организмов, чтобы в антибиотиках отпала нужда. Они умеют делать фантастические хирургические операции, но не предпринимают ничего, чтобы научить людей прожить жизнь без необходимости оказаться в итоге на операционном столе. И так во всем. Пятерка с плюсом за лечение тех, кто уже заболел, но кол с минусом за сохранение здоровья населения. Если не считать современной канализации и синтетических витаминов, ничего не сделано для профилактики. Но в то же время каждый из них отлично знает поговорку, что болезнь лучше предотвратить, чем лечить.

— Но ведь лечение с профессиональной точки зрения намного интереснее профилактики, — сказал Уилл. — А для докторов оно еще и намного выгоднее.

— Это верно только для ваших докторов, — возразила маленькая медсестра. — Но не для наших. Нашим платят больше за поддержание здоровья пациентов.

— Как же это возможно?

— Мы задавали подобный вопрос уже добрую сотню лет и нашли множество ответов. Химических ответов, психологических ответов. Ответов, которые заключаются в том, что человек ест, как он занимается любовью, в том, что он видит и слышит, каким образом ощущает свою роль в окружающем его мире.

— И какой же из ответов наиболее эффективен?

— Нельзя выделить что-то одно. Они максимально эффективны только в связи друг с другом.

— Значит, панацеи все-таки не существует?

— А как она может существовать?

И девушка процитировала стишок, который каждая медсестра заучивает наизусть в первый же день обучения:

Ты одна, а пациентов многие сотни, И тебе надо быть для всех них полезной. Но сначала вот что постарайся запомнить: Нет одной панацеи от всех сразу болезней.

— Как может существовать единое лекарство от недугов, имеющих столь разное происхождение? А потому и в профилактике, и в лечении мы атакуем болезнь на всех фронтах одновременно. На всех фронтах, — настойчиво повторила она. — От правильной диеты до самовнушения, от отрицательно заряженных ионов до медитации.

— Очень разумный подход, — прокомментировал Уилл.

— Возможно, даже слишком разумный, — сказал мистер Баху. — Вы когда-нибудь пытались внушить здравый смысл маньяку? — Уилл помотал головой. — А вот я однажды попробовал.

И он приподнял прядь седых волос, косо падавшую ему на лоб. Чуть ниже линии волос отчетливо проступал неровный шрам, до странности бледный на фоне темной кожи.

— По счастью для меня, бутылка, которой он меня ударил, оказалась достаточно хрупкой. — А потом, вновь уложив волосы, он обратился к маленькой медсестре: — Никогда не забывайте, мисс Радха: ничто так не бесит лишенного разума человека, чем попытки вразумить его. Пала — крошечный остров, полностью окруженный двумя миллиардами и девятью сотнями миллионов безумцев. А потому будьте поосторожнее со своим чересчур рациональным образом жизни. В стране сумасшедших нормальный человек никогда не станет королем. — Лицо мистера Баху снова определенно светилось лукавством Вольтера. — Его не коронуют. Его линчуют.

Уилл натянуто рассмеялся, а потом тоже обратился к юной медсестре:

— Неужели у вас совсем нет кандидатов для лечения в психиатрической больнице?

— Почему же? Их столько же, сколько и у вас. Я имею в виду — пропорционально численности населения. По крайней мере так говорится в наших учебниках.

— Стало быть, сама по себе жизнь в разумно устроенном обществе ничего не значит?

— Для людей, изначально предрасположенных к психозам, не значит. Они уже рождаются уязвимыми для заболевания. Мелкие проблемы, которые нормальный человек едва ли вообще замечает, приводят их к срыву. И мы только сейчас начали приближаться к пониманию, что вызывает предрасположенность к приступам. И учимся распознавать приближение срыва еще до его наступления. А стоит распознать его, как появляется возможность повысить сопротивляемость. Снова профилактика и, как в других случаях, по всем направлениям.

— Значит, все-таки родиться в разумном мире полезно даже для потенциальных психов?

— Да, а в том, что касается неврозов, мы уже добились значительного прогресса. У вас сейчас неврозом страдает один из каждых пяти или даже четырех. У нас — лишь каждый двадцатый. Тот, кто заболевает, получает лечение — на всех фронтах, а девятнадцать здоровых людей подвергаются профилактике, тоже на всех фронтах. Что еще раз напомнило мне о тех американских докторах. Трое из них были психиатрами, причем один беспрестанно курил сигары и говорил с немецким акцентом. Его выбрали для того, чтобы прочесть нам лекцию. И какую лекцию! — Маленькая медсестра зажала голову между ладонями. — Я никогда не слышала прежде ничего подобного.

— О чем же он говорил?

— О том, как они лечат людей с невротическими симптомами. Они никогда не атакуют болезнь на всех фронтах. Например, физиологический фронт для них просто не существует. За исключением рта и анального отверстия, их пациент словно вообще не имеет тела. У него нет организма, он родился без своего особого телосложения и без темперамента. У него есть только два конца пищеварительной системы, семья и психика. Но какую психику они рассматривают? Очевидно, что не сознание в целом, не сознание, каким оно является в действительности. Как могут они не принимать во внимание анатомии, биохимического состава и физиологии вообще? Мозг отделяется от тела — и только на этом фронте они ведут свою атаку. Но даже не по всему этому фронту. Мужчина с сигарами постоянно говорил о подсознании. Но все, на что они обращают при этом внимание, — это негативное подсознательное, тот мусор, от которого люди хотят избавиться, пряча его глубоко в подвале. И ни слова о позитивном подсознательном. Не предпринимается никаких попыток помочь пациенту открыться для приятия в себя жизненной энергии или Естества Будды. Они не учат его правильному восприятию повседневного бытия. Вы же знаете: «Здесь и сейчас, парни! Внимание». — Она имитировала голоса майны. — Эти люди позволяют несчастному невротику барахтаться в укоренившихся дурных привычках, которые никогда не позволяют им целиком жить в настоящем времени. Все это чистой воды идиотизм! Хотя человека с сигарами даже это не может оправдать. Нет, он не идиот. Он умен, весьма умен. А тогда это не просто идиотизм. Здесь есть элемент добровольности, устремлений самого пациента — как напиться или заставить себя верить в полную ерунду только потому, что о ней говорится в Священном Писании. И посмотрите, что у них считается нормой. Трудно поверить, но для них человек нормален, если способен на оргазм и приспособление к обществу, в котором живет. — Юная медсестра снова сжала голову между ладонями. — Невероятно! Их не волнует, к чему приводят оргазмы пациента. Они не интересуются особенностями его чувств, мыслей, мировосприятия. И кстати, об обществе, к которому ты должен уметь адаптироваться. Это свихнувшийся мир или здоровый? И даже если он в достаточной степени здоров, разве нормально, что каждый должен совершенно одинаково и полностью приспособиться к нему?

С очередной загадочной улыбкой посол сказал:

— Кого Бог хочет уничтожить, он первым делом лишает разума. Или в качестве альтернативы, которая гораздо более эффективна, он сначала наделяет его здравым смыслом. — Мистер Баху поднялся и подошел к окну. — За мной прибыл автомобиль. Я должен вернуться в Шивапурам за свой рабочий стол. — Он повернулся к Уиллу и обратился к нему с долгой и цветистой прощальной речью, но потом отключил в себе посла: — Не забудьте написать письмо. Это очень важно! — Заговорщицки улыбнувшись, он потер большим пальцем руки о два других, словно отсчитывая невидимые купюры.

— Слава богу, — сказала маленькая медсестра, когда он ушел.

— В чем он провинился? — спросил Уилл. — Обычные мужские дела?

— Предлагать деньги той, с кем хочешь переспать, но она этого не желает. А потому повышать и повышать предложенную сумму. Так принято в стране, откуда он прибыл?

— Это у них древний обычай, — заверил ее Уилл.

— Могу только сказать, что мне он не понравился.

— Заметно. Но есть другой вопрос. Что у вас было с Муруганом?

— А почему вы спрашиваете?

— Из любопытства. Я понял, что вы встречались с ним прежде. Это было, когда он два года назад остался здесь без надзора матери?

— Откуда вы знаете?

— Мне напела об этом одна маленькая птичка. Хотя нет, вру, птица была очень больших размеров.

— Рани! В ее устах все превратилось, должно быть, в Содом и Гоморру.

— К несчастью, меня не посвятили в самые пикантные детали. Смутные намеки — больше я от нее ничего не услышал. О том, например, как некая перезрелая Мессалина давала уроки любви невинному мальчику.

— И как же он нуждался в подобных уроках!

— А еще речь шла о слишком рано повзрослевшей и развращенной девушке его возраста.

Сестра Аппу рассмеялась.

— Вы с ней знакомы?

— Этой развращенной девушкой была я сама.

— Вы? Рани известно об этом?

— Муруган изложил ей факты, не называя имен. За что я должна быть благодарна ему. Понимаете, я действительно повела себя очень плохо. Потеряла голову из-за того, кого на самом деле не любила, и глубоко ранила действительно любимого человека. Как я могла быть настолько глупа?

— Сердцу порой не прикажешь, — сказал Уилл, — как и гормонам.

Они надолго замолчали. Уилл доел остатки холодной вареной рыбы и овощей. Сестра Аппу подала ему тарелку с фруктовым салатом.

— Вы никогда не видели Муругана в белой сатиновой пижаме, — сказала она.

— Я много потерял?

— Вы себе не представляете, как он красив в белой сатиновой пижаме. Человек просто не имеет права быть таким красивым! Это граничит с неприличием, не говоря уже о том, что дает незаслуженные преимущества.

Увидев его в той белой сатиновой пижаме, произведенной лучшей европейской фирмой, она потеряла голову окончательно. Потеряла настолько, что два месяца была сама не своя — превратилась в дурочку, бегавшую за человеком, который ее терпеть не мог, и отвернувшись от юноши, серьезно влюбленного в нее, кого она и сама прежде очень любила.

— И у вас получилось что-то серьезное с юнцом в пижаме? — поинтересовался Уилл.

— Мы даже добрались до постели, — ответила она. — Но стоило мне начать целовать его, как он выпрыгнул из постели и заперся от меня в ванной. И не выходил, пока я не подала ему через окошко пижаму и торжественно не пообещала больше к нему не приставать. Сейчас я уже могу посмеяться над этим, но тогда, скажу я вам, тогда… — Она помотала головой. — В то время это стало для меня подлинной трагедией. Должно быть, по моему виду они догадались, что происходило. Молодая да ранняя, развращенная девица явно не справлялась. Ему были необходимы регулярные уроки.

— Конец истории мне известен, — сказал Уилл. — Юнец пишет письмо матери, та мчится домой и срочно увозит его в Швейцарию.

— Да, они вернулись только месяцев шесть назад. Хотя почти половину времени проводят и сейчас на Ренданге в гостях у тетки Муругана.

Уилл чуть не обмолвился о полковнике Дипе, но вовремя вспомнил обещание, данное Муругану, и промолчал.

Из сада донесся свист.

— Прошу прощения, — сказала маленькая медсестра и подошла к окну. Потом радостно улыбнулась и помахала рукой. — Это пришел Ранга.

— Кто такой Ранга?

— Тот самый мой друг, о котором я упоминала. Он хотел бы задать вам несколько вопросов. Можно впустить его на минутку?

— Конечно.

Радха снова повернулась к окну и сделала приглашающий жест.

— Это означает, как я понимаю, что белая сатиновая пижама уже забыта?

Она кивнула.

— К счастью, трагедия оказалась всего в одном действии. Я взялась за ум так же быстро, как лишилась его. А когда это случилось, Ранга вновь оказался рядом, все такой же любящий и терпеливый.

Дверь распахнулась, и худощавый молодой человек в кедах и шортах цвета хаки вошел в комнату.

— Ранга Каракуран, — представился он, пожимая Уиллу руку.

— Если бы ты явился на пять минут раньше, — сказала Радха, — то имел бы удовольствие встретить мистера Баху.

— Он был здесь? — Лицо Ранги исказила гримаса отвращения.

— А чем уж он настолько плох? — спросил Уилл.

Ранга перечислил пункты обвинения:

— А: он нас ненавидит. Б: это безжалостный шакал полковника Дипы. В: неофициально представляет в стране все мировые нефтяные гиганты. Г: этот старый козел пытался ухлестывать за Радхой. И Д: он разъезжает по острову с лекциями о необходимости религиозного возрождения. Даже опубликовал книжку об этом, снабдив предисловием чуть ли не профессора факультета теософии Гарвардского университета. Все это часть злонамеренной кампании против независимости Палы. Дипа словно выпрашивает у Бога алиби. Почему преступники не могут честно заявить о том, что задумали? Но нет, им нужно замаскировать свои планы под идеалистическим словоблудием, от которого меня тошнит.

Радха протянула руку и трижды резко дернула его за ухо.

— Ах ты ж, маленькая… — начал он злиться, но тут же его настроение сменилось, и зазвучал смех. — Ты, разумеется, права, — сказал он. — И все равно могла бы тянуть не так больно.

— Вы всегда так поступаете, если он начинает слишком кипятиться? — спросил Уилл.

— Когда начинает кипятиться по пустякам и не вовремя. Или из-за того, что изменить не в его силах.

Уилл повернулся к юноше.

— А вам приходится когда-нибудь таскать ее за уши?

Ранга снова рассмеялся.

— Мне доставляет больше удовольствия отшлепать ее по одному месту, — ответил он. — Но, увы, она редко дает мне повод.

— Следует ли это понимать так, что она более выдержана, чем вы?

— Более выдержана? Я скажу вам без обиняков: она чрезмерно разумна.

— В то время как вы просто находитесь в пределах нормы?

— Не совсем. Мой баланс сдвинут чуть левее центра. — Он помотал головой. — Иногда я подвержен приступам жуткой депрессии. Сам себе кажусь ни на что не годным человеком.

— Хотя на самом деле, — вмешалась Радха, — он настолько хорош, что ему выделили стипендию для изучения биохимии в университете Манчестера.

— А что вы делаете, когда на него находит черная меланхолия, ощущение своей бездарности? Дергаете за уши?

— Это, конечно, тоже, — ответила она. — Хотя есть… Есть, скажем так, другие средства.

Она посмотрела на Рангу, Ранга посмотрел на нее, и оба прыснули со смеху.

— Понятно, о каких средствах речь, — сказал Уилл. — Вполне естественные методы. Но, принимая во внимание отношения между вами, — продолжал он, — неужели Ранга рад перспективе уехать с Палы на пару лет?

— Не слишком, — признал Ранга.

— Но он должен уехать, — твердо сказала Радха.

— А он будет счастлив, оказавшись там? — задался вопросом Уилл.

— Как раз об этом я и собирался расспросить вас, — сказал Ранга.

— Что ж, скажу сразу: климат вам не понравится, еда придется не по душе, вам будет не по вкусу шум и запахи большого города, как и его архитектура. Но могу гарантировать, что учиться будет интересно, и, возможно, вас удивит, как много вы встретите приятных в общении людей.

— А что по поводу девушек? — спросила Радха.

— Какой ответ вы желаете от меня услышать? — спросил он. — Утешительный или правдивый?

— Только правдивый.

— А правда, моя дорогая, заключается в том, что Ранга будет пользоваться бешеным успехом. Десятки девушек посчитают его совершенно неотразимым. И некоторые из них будут сами очаровательны. Как вы себя почувствуете, если он не устоит перед искушением?

— Буду только рада, что ему хорошо.

Уилл обратился к Ранге:

— А вы будете тоже довольны, если она тем временем найдет утешение в объятиях другого паренька?

— Хотел бы быть, — ответил он. — Но буду ли? Этого я пока не знаю.

— И вы не возьмете с нее клятвы хранить верность?

— Я не стану заставлять ее ни в чем клясться.

— Хотя она ваша девушка?

— Она девушка, которая принадлежит только самой себе.

— А Ранга — самому себе, — поддержала его маленькая медсестра. — Он волен делать то, что ему нравится.

Уилл вспомнил клубнично-розовый альков Бабз и громко расхохотался.

— Но прежде всего он волен делать то, что ему не нравится.

Он переводил взгляд с одного юного лица на другое и видел, что на него смотрят с изрядным удивлением. Пришлось ему сменить и тон, и улыбку.

— Простите, я совершенно забыл, — сказал он, — что среди вас есть человек сверхъестественно нормальный, а другой с легким сдвигом влево от центра. А потому вам никак не понять, о чем толкует этот умалишенный пришелец из внешнего мира. — И, не оставив им времени на возражения, спросил: — Скажите лучше, как давно… — Он прервался. — Вероятно, это слишком нескромный вопрос, и если это так, велите мне не совать нос в чужие дела. Но мне из чисто антропологического интереса хотелось бы знать, как давно продолжается ваша дружба? Сколько лет вы уже дружите?

— Вы имеете в виду, сколько лет мы просто дружим… или как давно стали любовниками? — спросила юная медсестра.

— И то и другое, раз уж мы заговорили об этом.

— Дружим мы с раннего детства. А спим вместе — если забыть тот жалкий эпизод с белой пижамой — с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать с половиной, а ему — семнадцать. Где-то года два с половиной.

— И никто не возражал?

— С какой стати кому-то было возражать?

— И действительно, с какой стати? — эхом повторил Уилл. — Но факт остается фактом, что в той части мира, где живу я, возражал бы почти каждый.

— А если бы речь шла о двух юношах? — спросила Радха.

— Теоретически это было бы еще более предосудительно. Но на практике… Просто представьте себе, что происходит, когда пять или шесть сотен почти взрослых подростков запирают вместе в пределах одного интерната. У вас происходит что-нибудь подобное?

— Ну разумеется.

— Признаться, я удивлен.

— Удивлены? Чем же?

— Тем, что мальчикам разрешается влюбляться не только в девочек.

— Но одна форма любви не исключает другой.

— И обе полностью узаконены?

— Естественно.

— А потому никто не возмутился бы, узнай он, что Муругана интересует другой юноша в пижаме?

— Нисколько, при условии, что между ними складывались бы добрые отношения.

— Но к сожалению, — сказала Радха, — его мать так над ним поработала, что его не мог интересовать никто, кроме нее самой. Ну и самого себя, разумеется.

— Никаких мальчиков?

— Может быть, сейчас. Я просто не знаю. А в дни нашей с ним близости у него не было никого во всей вселенной. Только Мамочка, мастурбации и Высшие Наставники. Только джазовые пластинки, спортивные автомобили в журналах и гитлеровские идеи стать Великим Вождем, превратив Палу в то, что он называет Современной Державой.

— Три недели назад, — подхватил ее рассказ Ранга, — они с Рани были во дворце Шивапурама. И пригласили группу студентов университета прийти и послушать идеи Муругана — о нефти, об индустриализации, о телевидении, о вооружениях и о так называемом Духовном Крестовом Походе.

— Ему удалось обратить кого-то в свою веру?

Ранга помотал головой:

— Для чего нам менять нечто щедрое, доброе и бесконечно интересное на суррогат, который плох, скуден и скучен? Мы не чувствуем необходимости в ваших скоростных катерах или в телевидении. А еще меньше нужны нам ваши войны, революции, ваши возрождения и политические лозунги, весь метафизический нонсенс, который слышен повсюду — от Рима до Москвы. Вы слышали когда-нибудь о Майтхуне? — спросил он.

— Нет. А что такое Майтхуна?

— Тогда лучше будет начать с истории вопроса. — И с педантизмом вчерашнего студента, которому поручили прочитать лекцию о том, что он сам узнал совсем недавно, он углубился в рассказ: — Буддизм пришел на Палу примерно тысячу двести лет назад, и пришел не с Цейлона, как легко можно было бы предположить, а из Бенгала, причем позже проникал через Бенгал уже непосредственно из Тибета. Результат: мы относимся к махаянистам, и наш буддизм пронизан различными тантрами. Вам знакомо понятие Тантры?

Уиллу пришлось признать, что он имеет и об этом весьма смутное представление.

— Сказать вам правду, — продолжал Ранга, и смех прорвался сквозь напускную маску педантизма, — я на самом деле знаю об этом едва ли больше вас. Тантра — необъятное понятие, и по большей части, как я догадываюсь, оно состоит из древнего вздора и суеверий, в которые нам нет нужды вдаваться. Но в основе лежит твердое и разумное основание. Если вы тантрист, вы не отвергаете внешний мир и не отрицаете его ценности, не пытаетесь погрузиться в нирвану, укрывшись от реальной жизни, как поступают представители Южной школы. Нет, вы принимаете мир, но используете его. Применяете все, что делаете в нем, все, что с вами происходит, все, что вы видите и слышите, осязаете и пробуете на вкус с единственной целью — освободить свою личность из тюрьмы собственной ограниченности.

— Звучит привлекательно, — заметил Уилл тоном сдержанного скептицизма. — Но все это разговоры.

— Нет, за этим стоит гораздо большее. И как раз здесь заключается разница между вашей философией и нашей. — Юный педантизм сменился на столь же юный пыл прозелита. — Западные философы, причем даже лучшие из них, всегда не более чем великолепные мастера излагать свои мысли. Восточные мудрецы очень часто плохие ораторы и писатели, но это не имеет значения. Не в словах заключен смысл. Их философия прагматична и применима в жизни. Она подобна философии современной физики — только совершаемые операции чисто физиологические, а результаты трансцендентальны. Ваши метафизики, скажем, объясняют природу человека и вселенной, но не дают своим сторонникам возможности проверить свои объяснения на практике. Когда же мы делаем некое заявление, то прикладываем список упражнений для проверки достоверности того, о чем мы говорим. Например, «Тат Твам Ази» («Ты есть То» — то есть в тебе заключен Бог) — в этом заключен сам дух нашей философии. «Тат Твам Ази», — повторил он. — Звучит как метафизический постулат, но на самом деле имеется в виду психологический опыт и упражнения, путем которых подобный опыт может пережить каждый. Они описаны нашими философами. И любой, кто найдет в себе достаточно сил и желания проделать эти упражнения, может на себе проверить справедливость тезиса «Тат Твам Ази». Подобные упражнения называют то йогой, то дхьяной, то дзен, а в некоторых особых обстоятельствах — майтхуной.

— И это возвращает нас к изначальному вопросу. Что такое майтхуна?

— Быть может, лучше спросить об этом Радху?

Уилл повернулся к маленькой медсестре:

— Так что это?

— Майтхуна, — ответила она серьезно, — это йога любви.

— Священная или общедоступная?

— Не вижу разницы.

— В том-то и дело, — вставил реплику Ранга. — Когда занимаешься майтхуной, банальное становится сакральным.

— «Buddhatvan yoshidyonisansritan», — процитировала девушка.

— К черту ваш санскрит! Что это значит?

— Как бы ты перевел Buddhatvan, Ранга?

— Буддоподобие, Буддообразие. Познание бога.

Радха кивнула и снова повернулась к Уиллу:

— Это значит, что Буддоподобие заключено в yoni^[34].

— В йони?

Уилл вспомнил, как покупал маленькие каменные эмблемы Вечной Женственности на сувениры девушкам в офисе у горбатого уличного торговца в Бенаресе. Восемь анн за черную йони, двенадцать — за еще более священный образ йонилингам.

— В буквальном смысле в йони? — спросил он. — Или только метафорически?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

31

Великая Душа (нем.).

32

37,3 градуса по Цельсию.

33

Окончание латинской фразы «Верь крепче и греши смелее».

34

Санскритский символ, олицетворяющий женское принимающее начало, то есть лоно, влагалище.