Остров

Олдос Леонард Хаксли, 1962

Идеи культового «О дивного нового мира» нашли продолжение в последнем, самом загадочном и мистическом романе Олдоса Хаксли «Остров». Задуманное автором как антиутопия, это произведение оказалось гораздо масштабнее узких рамок утопического жанра. Этот подлинно великий философский роман – отражение современного общества. Удивительная и странная история совершенного общества свободных людей на затерянном в океане острове… Но однажды в этот мир счастливого неведения попадает человек извне… В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава пятая

Солнце только всходило, когда доктор Роберт пошел в больничную палату своей жены. Оранжевое сияние, и на его фоне темные зазубренные силуэты горных вершин. Затем неожиданно между двумя пиками возникла ослепительная светящаяся дуга. Этот серп почти сразу превратился в полукруг, и вот уже первые удлиненные тени деревьев прочертили сад, первые лучи золотого света пролились на землю за окном. И когда ты снова поднимал взгляд в сторону гор, приходилось жмуриться от невыносимо яркого солнца, полностью показавшегося на небе.

Доктор Роберт сел рядом с постелью жены, взял ее руку и поцеловал. Она улыбнулась ему, но затем снова повернулась к окну.

— Как же быстро вращается Земля! — прошептала она и после паузы добавила: — Скоро наступит утро, когда встречу свой последний рассвет.

Сквозь гомон птичьего щебета и жужжание насекомых донесся отчетливый голос майны:

— Каруна. Каруна…

— Каруна, — повторила Лакшми. — Сострадание.

— Каруна. Каруна, — настойчивым гобоем повторил словно сам Будда из сада.

— Мне оно уже скоро больше не понадобится, — сказала она. — А как насчет тебя? Что будет с тобой, мой бедный Роберт?

— Так или иначе, люди находят в себе силы, необходимые, чтобы жить дальше, — ответил он.

— Да, но будут ли это действительно нужные тебе силы? Или же ты просто наденешь броню, замкнешься в себе, найдешь способ с головой уйти в работу, погрузиться в свои идеи, ни в грош не ставя все остальное? Вспомни, как я приходила и дергала тебя за прядь волос, чтобы заставить хоть на что-то еще обратить внимание. Кто будет это делать, если меня не станет?

Вошла медсестра со стаканом подслащенной воды. Доктор Роберт просунул руку под плечо жены и перевел ее в сидячее положение. Сестра поднесла стакан к ее губам. Лакшми отпила немного, с трудом сглотнула, а потом отпила еще и еще раз. Отвернувшись от протянутого к ней стакана, она посмотрела на доктора Роберта. Изможденное лицо вдруг осветила невероятная и, казалось бы, неуместная улыбка, полная откровенного лукавства.

— «Я Троицу изображаю, — процитировал хриплый голос, — и пью свой сок тремя глотками, чем Ариана раздражаю…» — Она оборвала декламацию. — Как нелепо, что мне вспомнились именно эти стихи. Впрочем, я всегда была чуть-чуть нелепой, скажешь нет?

Доктор Роберт сделал все, чтобы улыбнуться ей в ответ.

— Почему же чуть-чуть? Просто нелепой, — отшутился он.

— Ты любил повторять, что я похожа на блоху. Только что была здесь, и вдруг — прыг! Уже в другом месте. В милях от прежнего. Неудивительно, что ты так и не смог ничему меня научить!

— Зато тебе удалось многому обучить меня, — заверил он жену. — Если бы ты не приходила и не таскала меня за волосы, заставляя взглянуть на мир и помогая понять его, кем бы я стал сейчас? Ученым-педантом в защитных очках? Несмотря на все свои знания и образование. Но к счастью, у меня хватило ума сделать тебе предложение, а ты оказалась достаточно глупенькой, чтобы принять его, а потом проявила много мудрости и терпения, чтобы слепить из меня нормального человека.

— Но все-таки я блохой как была, так и осталась. — Она помотала головой. — А ведь я старалась, очень старалась. Не знаю, замечал ли ты это, Роберт, но я всегда вставала на цыпочки, всегда тянулась туда, где ты работал, мыслил или просто читал. Неизменно хотела встать рядом с тобой, быть тебе ровней. Господи, как же это было утомительно! Какие бесконечные усилия я прикладывала! Но все без толку. Потому что в конечном счете я все же не преодолела уровня безмозглой блохи, метавшейся среди людей и цветов, собак и кошек. Твой высоколобый мир оставался местом, куда мне никак не удавалось взобраться, а если бы и удалось, я бы в нем сразу потерялась. И когда со мной произошло это (она подняла руку к отсутствовавшей груди), отпала необходимость в стараниях. Никакой больше учебы, никаких домашних заданий. У меня появился предлог больше не заниматься этим никогда.

Наступило долгое молчание.

— Не хотите ли сделать еще глоток? — спросила медсестра, первой нарушив его.

— Да, тебе нужно еще попить, — спохватился доктор Роберт.

— И уничтожить свою Троицу. — Лакшми снова улыбнулась ему.

Сквозь маску возраста и смертельной болезни доктор Роберт вдруг увидел ту смеющуюся девушку, в которую он полжизни назад — а как будто только вчера — так безоглядно влюбился.

Через час доктор Роберт вернулся в свое бунгало.

— Этим утром вы останетесь в одиночестве, — объявил он, сменив повязку на колене Уилла Фарнаби. — Мне нужно поехать в Шивапурам на заседание Тайного совета. Одна из наших студенток, обучающихся на медсестер, около двенадцати придет, чтобы сделать вам укол и покормить чем-нибудь. А после обеда, как только закончатся занятия в школе, к вам снова заглянет Сузила. А сейчас мне пора уходить.

Доктор Роберт встал и на мгновение положил ладонь поверх руки Уилла.

— До вечера.

Но на полпути к двери он остановился и обернулся.

— Чуть не забыл отдать вам одну вещь. — Он полез в карман своего мешковатого пиджака и вынул небольшую зеленую книжицу. — Сочинение Старого Раджи «Заметки о том, Что есть Что, и о разумных действиях в этой связи».

— Восхитительное название! — не удержался от комментария Уилл, принимая протянутую ему брошюру.

— Содержание вам тоже понравится, — заверил его доктор Роберт. — Всего-то несколько страниц. Но если вы хотите понять, что представляет собой Пала, лучше вступления не придумаешь.

— Кстати, — спросил Уилл, — кто он такой, этот ваш Старый Раджа?

— Боюсь, что правильнее ставить вопрос, кто он был такой. Старый Раджа умер в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, после того как правил островом на три года дольше, чем королева Виктория правила Англией. Он пережил своего старшего сына, и наследником власти стал внук, который оказался полнейшим ослом, но компенсировал этот недостаток за счет краткости своей жизни. Нынешний Раджа — его праправнук.

— А теперь, если позволите, глубоко личный вопрос. Как сюда занесло человека по фамилии Макфэйл?

— Первый Макфэйл прибыл на Палу еще при деде Старого Раджи — при Радже-Реформаторе, как мы привыкли величать его. Именно эти двое — тот Раджа и мой прапрадед — придумали концепцию современной Палы. Старый Раджа закрепил их достижения и добился дальнейшего прогресса. А в наши дни мы делаем все от нас зависящее, чтобы следовать по их стопам.

Уилл указал на «Заметки о том, Что есть Что»:

— Я найду здесь историю реформ?

Доктор Роберт отрицательно помотал головой:

— Здесь всего лишь заявлены основополагающие принципы. Ознакомьтесь для начала с ними. Когда я вечером вернусь из Шивапурама, то постараюсь устроить для вас экскурс в историю острова, дать почувствовать ее на вкус, так сказать. Вы лучше поймете, чего удалось достигнуть, если будете знать, какие цели ставились и что необходимо было сделать для их достижения. О том, что должен делать каждый и повсеместно, если он имеет понятие, Что есть Что. А потому читайте, читайте. И не забудьте выпить в одиннадцать свой фруктовый сок.

Уилл дождался его ухода, а потом открыл тонкую зеленую книжку и принялся читать.

I

Никому не нужно отправляться куда-то еще. Мы все, и нам необходимо только понять это, уже прибыли в конечный пункт.

Если бы я знал, кто я на самом деле, я бы перестал вести себя так, как тот, кем себя (ошибочно) считаю; а если бы я перестал вести себя так, как тот, кем я себя считаю, я бы узнал, кто я в действительности.

На самом деле, если бы только манихей, каковым я себя считаю, позволил мне узнать это, я являюсь образцом примирения между «да» и «нет», живущим с полным приятием и с благословенным опытом отрицания Раздвоенности.

В религии все слова — это грязные ругательства. Любому, кто пускается в красноречие по поводу Будды, Бога или Христа, надлежит отмыть рот хозяйственным мылом.

Поскольку его ожидание увековечить одно лишь «да» в каждой паре противопоставлений не может в силу самой природы вещей никогда быть реализованным, изолированный манихей, к каковым я себя причисляю, обрекает себя на бесконечно повторяемое разочарование, на бесконечно повторяющиеся конфликты с прочими ожидающими и разочарованными манихеями.

II

Знание того факта, кем мы являемся в действительности, делает нас Добродетельными, а Добродетель приводит к совершению соответствующих добрых дел. Однако добрые дела не всегда есть результат нашей Добродетели. Мы можем стать творцами добра, даже не зная, кем являемся в действительности. Существа, которые добры сами по себе, не являются Добродетельными; они всего лишь опора общества.

Большинство таких опор уподобляются Самсону. Они поддерживают, но рано или поздно лишаются своей силы. Еще никогда не существовало общества, в котором большинство добрых поступков стали бы продуктами Добродетели, то есть были бы неизменно и постоянно уместными и исполненными надлежащим образом. Но это не значит, что такое общество никогда не возникнет или что на Пале мы здесь все сплошь глупцы, если пытаемся создать его.

III

Йог и Стоик — суть две полноправных мыслящих личности, которые достигают порой весьма существенных результатов, систематически выдавая себя за кого-то другого. Но не путем притворства и явления себя под личиной кого-то другого, пусть даже очень хорошего и мудрого по сути своей, сможем мы совершить переход от изолированного Манихейства к Добродетели.

Добродетель начинается с познания, кто мы такие на самом деле; а для выяснения, кто мы такие в реальности, мы должны сначала установить, деталь за деталью, кем мы себя ошибочно считаем и к каким чувствам и деяниям приводит нас привычка мыслить о себе неверно. И момент ясного и полного понимания, кем мы себя считаем, на самом деле не являясь таковыми, дает на мгновение решение шарады Манихейства. Если же мы станем множить подобные моменты знания, кем мы не являемся на самом деле, до тех пор, пока они не сделаются продолжительными во времени, то сможем совершенно неожиданно познать, кто мы есть в действительности.

Концентрированное абстрактное мышление, духовные упражнения есть систематическая замкнутость в сфере сознания. Аскетизм и гедонизм есть систематическая замкнутость в сфере чувственности, осязательности и действия. Но Добродетель состоит в знании, кем является каждый из нас в действительности, соотносимом с любой сферой жизненного опыта. А потому следует всегда осознавать себя — осознавать свою сущность в любом контексте, во все времена, достоверно или с сомнением, получая удовольствие или не получая оного, что бы ты ни делал, через какие страдания ни проходил бы. И это единственная подлинная йога, единственное духовное упражнение, стоящее того, чтобы его практиковать. Чем больше познания человека об индивидуальных объектах, тем больше его познания о Боге. И, переводя Спинозу на наш современный язык, мы можем сказать: чем больше человек знает о себе в различных обстоятельствах, тем выше его шансы внезапно осознать — в одно прекрасное утро, — кто он такой на самом деле. Или лучше так: Кто (с заглавной К) «он» (в кавычках) Такой (с заглавной Т) На Самом Деле (каждая первая буква — заглавная).

Прав был святой Иоанн. В благословенно безмолвной вселенной Слово было не только у Бога; Слово было Бог. Как нечто, во что можно верить. Бог есть проекция символа, имя, ставшее предметом поклонения. Бог = «Бог».

Религиозная Вера в значительной степени отличается от обычной веры. Обычная вера предусматривает систематическое слишком серьезное восприятие не подвергнутых анализу слов. Слов святого Павла, слов Мохаммеда, слов Маркса, слов Гитлера — люди относятся к ним чересчур серьезно, и что же происходит в итоге? Итогом является историческая амбивалентность. Садизм против долга или (что намного хуже) садизм как долг; набожность, вступающая в конфликт с организованной массовой паранойей. Сестры-благотворительницы, самоотверженно выхаживающие жертв инквизиторов и крестоносцев, принадлежащих к той же самой церкви. Религиозная Вера, с другой стороны, никогда не может восприниматься слишком серьезно. Потому что она представляет собой эмпирическим путем достигнутую уверенность в нашей способности узнать, кто мы такие на самом деле. Необходимо забыть пронизанное и отравленное простой верой Манихейство, вступив на стезю истинной Добродетели. Дай же нам Подлинную Веру на каждый день и избави нас, милостивый Боже, от простой веры, иначе именуемой Доверчивостью.

В дверь постучали. Уилл оторвался от книги.

— Кто там?

— Это я, — произнес голос, вернувший неприятные воспоминания о полковнике Дипе и кошмарной гонке на белом «Мерседесе». В одних только белых сандалиях, в белых шортах и с часами из платины на запястье к его постели приближался Муруган.

— Как мило с вашей стороны навестить меня!

Другой посетитель в первую очередь поинтересовался бы, как он себя чувствует, но Муруган был настолько целиком и полностью зациклен на себе самом, что не мог даже изобразить малейший и самый притворный интерес к кому-то другому.

— Я подходил к вашей двери сорок пять минут назад, — сказал он, как будто жалуясь на несправедливое обращение с собой. — Но старик еще был здесь, и мне пришлось вернуться домой. А там мне пришлось сидеть с моей матерью и человеком, который гостит у нас, пока они завтракали…

— А почему вы не могли войти, когда здесь был доктор Роберт? — спросил Уилл. — Вы бы нарушили какие-то правила, поговорив со мной?

Юноша нетерпеливо помотал головой:

— Конечно же, нет. Я просто не хотел, чтобы он узнал причину моего прихода повидаться с вами.

— Причину? — улыбнулся Уилл. — А разве посещение больного не является больше актом милосердия, достойным высокой похвалы?

Муруган не уловил в его словах иронии, потому что думал исключительно о собственных делах.

— Спасибо, что не рассказали им о нашей предыдущей встрече, — сказал он резко, почти зло.

Складывалось впечатление, что ему претила обязанность быть кому-то благодарным, и Уилл только привел его в раздражение, вынудив своим благородным поступком испытывать это чувство, а тем более еще и высказать.

— Я заметил ваше желание, чтобы я ни о чем не упоминал, — сказал Уилл. — И потому не стал ничего говорить.

— Вот я и хотел сказать спасибо, — процедил Муруган сквозь зубы тоном, который больше подошел бы для фразы «Ты — грязная свинья!».

— Не стоит благодарности, — отозвался Уилл с насмешливой вежливостью.

«Какое утонченное создание!» — думал он, с любопытством разглядывая этот гладкий, отливающий золотом торс, это надменное лицо с чертами правильными, как у статуи, но уже не Олимпийского божества, уже не классической красоты — лицо эллина: слишком подвижное, чрезмерно человеческое в отражении на нем всех обыденных страстей. Сосуд несравненной красоты. Да, но что в нем содержалось? Как жаль, подумал он. Надо было немного более серьезно задаться этим вопросом, прежде чем связываться с невыразимо отвратительной ему теперь Бабз. Впрочем, Бабз была женщиной. А для такого исключительно гетеросексуального мужчины, как он, задавать женщине вопросы, подобные этому, представлялось совершенно невозможным. Как, несомненно, не смог бы критически оценить любитель мальчиков этого скверного юного полубога, сидевшего сейчас в ногах его постели.

— Доктор Роберт не знал, что вы отправились на Ренданг? — спросил он.

— Знал, разумеется. Об этом знали все. Я отплыл туда, чтобы привезти обратно свою матушку. Она гостила там у каких-то своих родственников. И мне было поручено сопровождать ее домой. Все обстояло совершенно официально.

— Тогда почему вы не хотели, чтобы я сообщил о нашей там встрече с вами?

Муруган колебался ровно секунду, а потом посмотрел на Уилла вызывающе.

— Потому что не желал огласки факта своей встречи с полковником Дипой.

Ах, так вот в чем дело!

— Полковник Дипа потрясающая личность, — сказал он вслух, закидывая сладкую наживку в расчете завоевать доверие собеседника.

Рыбка клюнула с поразительно наивной быстротой. Сумрачное прежде лицо Муругана вдруг засветилось энтузиазмом, и внезапно перед Уиллом возник Антиной во всей своей противоречивой прелести.

— Я считаю его восхитительным, — сказал он и впервые с того момента, когда вошел в комнату, как показалось, заметил существование Уилла, одарив его самой дружелюбной улыбкой.

Восхищение полковником заставило его забыть о неприятных ощущениях, сделало возможным, пусть ненадолго, полюбить всех — даже этого отталкивающего незнакомца, которому пришлось отдать долг благодарности, наступив на собственное горло.

— Посмотрите, как много он сделал для Ренданга!

— Он, несомненно, приносит Рендангу немалые блага, — согласился Уилл несколько уклончиво.

Облако набежало на сиявшее только что лицо Муругана.

— Здесь так не считают, — сказал он, нахмурившись. — Они полагают, что он ужасен.

— Чье это мнение?

— Да практически всеобщее!

— И потому не хотят, чтобы вы встречались с ним?

С выражением лица хулиганистого школьника, натянувшего «нос» в спину отвернувшемуся учителю, Муруган триумфально усмехнулся:

— Но они-то думают, что я неотлучно находился при матушке.

Уилл ухватил суть сразу.

— Стало быть, ваша мама знает, что вы видитесь с полковником? — спросил он.

— Конечно.

— И не возражает против этого?

— Она всегда только «за».

Но это нисколько не поколебало уверенности Уилла, что он не ошибся относительно Адриана и Антиноя. Неужели женщина настолько слепа? Или просто не хочет замечать очевидного?

— Но если даже она не против, — заметил он вслух, — то почему должны возражать доктор Роберт и остальные?

Муруган окинул его взглядом, исполненным подозрительности. Сообразив, что вторгся слишком далеко на запретную территорию, Уилл поспешил прибегнуть к отвлекающему маневру.

— Неужели они опасаются, — спросил он со смехом, — что он может сделать вас сторонником военной диктатуры?

Уловка блестяще удалась, и лицо юноши расслабилось в очередной усмешке.

— Не совсем этого, — ответил он, — но чего-то подобного. Все так глупо, — добавил он, пожав плечами. — Тонкости идиотского протокола.

— Протокола? — Уилл искренне удивился.

— А вам ничего обо мне не рассказывали?

— Я слышал только то, что говорил о вас вчера доктор Роберт.

— То есть что я — обычный студент? — Муруган залился смехом, откинув голову назад.

— Разве быть студентом так уж смешно?

— Нет, нет, конечно, вовсе не смешно.

Мальчишка снова отвел взгляд. Наступило молчание. По-прежнему не поворачивая головы, он после паузы сказал:

— Причина, по которой я не должен встречаться с полковником Дипой, состоит в том, что он глава государства, и я тоже глава государства. Каждая наша встреча расценивается как акт международной политики.

— Что вы имеете в виду?

— Я Раджа острова Пала.

— Раджа Палы?

— Да. С пятьдесят четвертого года. Тогда умер мой отец.

— Значит, вашу матушку, насколько я понимаю, зовут Рани?

— Точно так. Моя мать — Рани.

«Направляйся прямиком во дворец». А тут сам дворец прямиком направился к нему. Провидение явно оставалось на стороне Джо Альдегида и трудилось на него сверхурочно.

— Вы были старшим сыном? — спросил Уилл.

— Единственным сыном, — ответил Муруган, а потом, чтобы жирнее подчеркнуть свою уникальность, добавил: — Единственным ребенком вообще.

— Так что никаких сомнений быть не может, — сказал Уилл. — Бог ты мой! Тогда мне следует называть вас «ваше величество»! Или по крайней мере использовать обращение «сэр».

Он говорил почти сквозь смех, но надо было видеть, с какой серьезностью и внезапно обретенным королевским достоинством отозвался на его слова Муруган.

— Вам нужно будет использовать подобные обращения, начиная с конца следующей недели, — заявил он. — После моего дня рождения. Мне исполнится восемнадцать. Это возраст, когда Раджа Палы вступает в свои полномочия. А до тех пор я всего лишь Муруган Майлендра. Обычный студент, изучающий все понемногу, включая процесс ухода за растениями. — Он презрительно осклабился. — Видимо, для того, чтобы, когда придет время, я знал, что мне делать.

— А что вы собираетесь делать, когда придет время? — Уилл находил предельно комичным контраст между этим миловидным Антиноем и столь важным положением, которое ему предстояло занять. — Какие действия вы предпримете? — продолжал он в том же шутливом тоне. — Всем врагам головы долой? L’Etat с’est Moi^[15].

Серьезный тон и королевское достоинство не допускали глумления, и последовал упрек:

— Не надо этих ваших глупостей!

Уилл, которого разбирало любопытство, оказался готов немедленно извиниться:

— Прошу прощения, но мне лишь хотелось узнать, насколько абсолютной вы собираетесь сделать свою власть?

— Пала — конституционная монархия, — с суровым видом ответил Муруган.

— Другими словами, вы станете лишь номинальным главой государства. Как английская королева, которая царствует, но не управляет страной.

— Нет, нет! — почти завизжал Муруган, забыв о достоинстве будущего монарха. — Совсем не так, как в Англии. Раджа Палы не просто занимает трон, он реально правит.

Слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте, Муруган вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате.

— Да, он правит в рамках конституции, но, Богом клянусь, он руководит государством!

Муруган подошел к окну и посмотрел наружу. А когда повернулся к Уиллу снова после непродолжительного молчания, его лицо словно отлили в новую форму. Оно приобрело выражение хорошо знакомой психологической ущербности, что выглядело отчасти символичным.

— Я им всем покажу, кто здесь настоящий босс! — Причем и сама фраза, и тон, которым он ее произнес, были явно позаимствованы у героя какого-то тупого американского гангстерского боевика. — Эти люди думают, что мной можно манипулировать, — продолжал он цитировать до невозможности заезженный сценарий, — как дурили моего папашу. Но здесь они глубоко заблуждаются! — И он зловеще осклабился, мотая своей неуместно красивой сейчас головой. — Очень глубоко заблуждаются, — повторил он.

Слова он цедил сквозь стиснутые зубы, почти не двигая губами и выставив нижнюю челюсть вперед, как у нарисованных преступников из комиксов; глаза горели холодным огнем в щелках прищуренных век. Выглядел он одновременно и абсурдно, и пугающе. Антиной превратился в карикатуру на всех жестких парней, какими их показывали в фильмах категории «Б» с незапамятных времен.

— Кто же управлял страной в годы вашего малолетства? — спросил теперь Уилл.

— Кучка престарелых ретроградов, — уничижительно отозвался Муруган. — Кабинет министров, Палата представителей и те, кто представлял меня лично, то есть Раджу, — так называемый Тайный совет.

— Бедные старые ретрограды! — сказал Уилл. — Их скоро ожидает шок, какого они не переживали никогда в жизни! — Легко переходя на тот же тон, он рассмеялся. — Остается надеяться, что я все еще буду здесь, чтобы лично увидеть, как это произойдет.

Муруган тоже залился смехом, но не как злорадствующий «жесткий парень», а с той внезапной сменой настроения и открытой веселостью, которая, как предвидел Уилл, и помешает ему в будущем играть роль киношного бандита в реальной жизни.

— Шок, какого они еще не знали в жизни, — повторил он с довольным видом.

— У вас уже есть конкретные планы?

— Естественно, есть, — ответил Муруган, и на его подвижном лице выражение шаловливого школьника сменилось важностью государственного деятеля, доброжелательно, но чуть снисходительно отвечающего на вопросы участников пресс-конференции. — Основной приоритет: модернизация страны. Посмотрите, чего добились на Ренданге за счет поступлений от нефти.

— Но разве Пала не получает доходов от нефтяных концессий? — Уилл с невинным видом изобразил полнейшую неосведомленность, которая, как показывал годами накопленный опыт, неизменно становилась лучшим методом вытянуть информацию из людей чванливых, но не слишком далеких.

— Ни пенса, — ответил Муруган. — А между тем южная оконечность острова просто пропитана этим черным золотом. Но за исключением нескольких мелких скважин для удовлетворения внутренних нужд старые ретрограды ничего больше не желают предпринимать. Но что еще хуже, они и других не подпускают к подобным проектам. — Государственный деятель снова начал злобиться; в его голосе и в выражении лица опять появились намеки на образ «жесткого парня». — А ведь нам поступало множество предложений. От «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии», от «Шелл», от «Ройял датч», от «Стэндард» из Калифорнии. Но треклятые дряхлые старики и слушать ничего не хотят.

— И вы не можете убедить их рассмотреть предложения?

— Я скоро, черт возьми, заставлю их это сделать, — заявил «жесткий парень».

— В вас силен боевой дух! — А потом как бы невзначай Уилл спросил: — А какое предложение приняли бы вы сами?

— Полковник Дипа сотрудничает с калифорнийской «Стэндард» и считает, что нам надо последовать его примеру.

— Я бы не стал ограничиваться одной опцией, не рассмотрев условий, предлагаемых конкурентами.

— Таково и мое мнение. Как моей матушки.

— Очень мудро с вашей стороны.

— Мама — сторонница «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии». Она знакома с их председателем совета директоров лордом Альдегидом.

— Она знакома с лордом Альдегидом? Удивительное совпадение! — Нотки радостного удивления приятной неожиданностью звучали с неотразимой убедительностью. — Джо Альдегид и мой друг тоже. Я пишу для его газет. И даже выступаю в качестве его неофициального представителя. Частного советника. Строго конфиденциально, конечно же, — добавил он. — Между нами: именно поэтому мы и поехали посмотреть на разработки меди. Торговля этим металлом одна из побочных составляющих деловой империи Джо. Но его подлинная любовь — нефть.

Муруган напустил на себя вид прожженного дельца.

— Что он будет готов нам предложить?

Уилл ухватил намек на лету. И отвечал в лучшем стиле нефтяных магнатов из кино:

— Столько же, сколько «Стэндард», и немного сверх того.

— Вижу, у вас правильный подход к вопросу. — Муруган словно читал свою реплику из заранее написанного сценаристом диалога.

Затем в разговоре наступила длительная пауза. А когда он заговорил снова, это звучало как часть интервью главы государства для иностранной прессы.

— Поступления от нефти, — сказал он, — будут нами использованы следующим образом. Двадцать пять процентов от всех доходов будет выделено на преобразование мира.

— Могу я полюбопытствовать, — спросил Уилл с видом крайней заинтересованности, — каким образом вы предполагаете преобразовать мир?

— Посредством Духовного Крестового Похода. Вы знаете о Духовном Крестовом Походе?

— Разумеется. Разве найдется человек, который о нем не знает?

— Это величайшее всемирное движение, — очень серьезно сказал государственный деятель. — Как в эпоху раннего христианства. Оно основано моей матушкой.

Уилл изобразил на лице восторг и восхищение с легкой примесью удивления.

— Да, именно моей матушкой, — повторил Муруган и добавил внушительно: — Я полагаю, что это — единственная надежда человечества.

— Согласен, — кивнул Уилл Фарнаби. — Полностью согласен.

— Таким образом нами будут использованы первые двадцать пять процентов нефтяных доходов, — продолжал правитель страны. — Остальное пойдет на интенсивную программу индустриализации. — Его тон снова изменился. — Старые идиоты допускают развитие промышленности лишь в строго ограниченных местах, оставляя остальную территорию острова в том виде, в каком она существовала тысячелетиями.

— А вы хотели бы внедрить промышленность повсеместно? Индустриализация ради индустриализации?

— Ни в коем случае. Индустриализация для блага страны. Индустриализация с целью превратить Палу в сильную державу. Чтобы заставить другие народы считаться с нами. Взгляните на Ренданг. Через пять лет они будут способны сами производить все винтовки, пушки и боеприпасы, которые им требуются. Правда, уйдет значительно больше времени, прежде чем они смогут наладить выпуск танков. А пока они легко имеют возможность покупать их у фирмы «Шкода» за нефтяные деньги.

— А сколько времени им понадобится, чтобы соорудить собственную водородную бомбу? — с иронией спросил Уилл.

— Они не станут даже пытаться, — серьезно ответил Муруган. — В конце концов, водородная бомба далеко не единственное мощное оружие. — Эту фразу он произнес с особым нажимом; становилось понятно, что «мощное оружие» было ему особенно по вкусу. — Есть еще химические и бактериологические вооружения — полковник Дипа называет их атомной бомбой для бедных. Первым предприятием, которое я построю, будет завод по производству инсектицидов^[16]. — Муруган рассмеялся и подмигнул собеседнику. — Если вы можете производить инсектициды, то без труда перепрофилируете производство на нервно-паралитический газ.

Уиллу сразу же припомнилась все еще недостроенная фабрика в окрестностях Ренданг-Лобо.

— Что это? — спросил он полковника Дипу, пока их «Мерседес» пролетал мимо.

— Предприятие для выпуска инсектицидов, — ответил полковник, светясь дружелюбной белозубой улыбкой. — Скоро мы будем экспортировать его продукцию по всей Юго-Восточной Азии.

В тот момент он, конечно, принял слова полковника за чистую монету. Но теперь… Уилла внутренне передернуло. Что ж, полковники остаются полковниками, а мальчишки — даже такие, как Муруган, — остаются мальчишками, обожающими играть в войну. И никогда не будет недостатка работы для специальных корреспондентов, идущих по следам гибели людей.

— Значит, вы собираетесь значительно усилить паланскую армию? — спросил Уилл вслух.

— Усилить? Нет. Мне придется ее создать. Пала не имеет своей армии.

— Вообще?

— Абсолютно никакой. Они здесь все пацифисты. — В звуке «пэ» отчетливо прозвучало отвращение, а в «эс» шипело безграничное презрение. — Все нужно будет начинать с нуля.

— То есть милитаризация пойдет рука об руку с индустриализацией, я верно вас понял?

— Совершенно верно.

Уилл рассмеялся.

— Назад в Ассирию! Вы войдете в анналы истории подлинным революционером.

— Я бы очень хотел на это надеяться, — сказал Муруган. — Потому что именно такой и будет моя политика — Перманентная Революция.

— Превосходно! — Уилл выдал ему порцию аплодисментов.

— И я лишь продолжу революцию, начатую более ста лет назад прадедом доктора Роберта, когда он прибыл на Палу, при содействии моего еще более отдаленного предка, который помог осуществить первые реформы. Многое из того, чего они тогда добились, вызывает неподдельное восхищение. Хотя далеко не все — это тоже не стоит забывать. — Он раздал свои оценки, а потом с нелепой напыщенностью школьника, получившего роль Полония в любительской постановке «Гамлета» в конце учебного года, покачал кудрявой головой с видом глубочайшего неодобрения. — Но они по крайней мере что-то делали. А сейчас нами правит кучка косных консерваторов, предпочитающих не предпринимать ничего. Застывшие в примитивной разновидности консерватизма, они и пальцем не пошевельнут, чтобы привнести в страну современные усовершенствования. А в своем радикальном консерватизме не хотят отказаться от устаревших и приносящих только вред замшелых революционных идей, не стремятся изменить то, что насущно нуждается в переменах. Они не желают реформировать реформы. Но я скажу вам без обиняков: некоторые из этих так называемых реформ вызывают только отвращение.

— К примеру, как я понимаю, в реформах нуждается, среди прочего, сексуальная жизнь?

Муруган кивнул и отвернулся. К своему удивлению, Уилл заметил, что он покраснел.

— Приведите пример, — настойчиво попросил он.

Но Муруган не мог заставить себя пойти на окончательную откровенность.

— Обратитесь к доктору Роберту, — сказал он. — Поговорите с Виджайей. Они считают нынешнее положение дел образцовыми отношениями, совершенно естественными. И не только они, а все вокруг. И это одна из причин, почему никто не жаждет перемен. Им нужно, чтобы все продолжалось по-прежнему, так же отвратно и мерзко. Продолжалось вечно.

— Продолжалось вечно, — повторило благозвучное контральто, явно передразнивая Муругана.

— Мама! — Юноша вскочил на ноги.

Уилл повернулся и увидел в дверях комнаты крупную цветущую женщину, облаченную (довольно-таки безвкусно, подумал он; к такому лицу и телосложению больше подошел бы лиловый, пурпурный или электрического оттенка голубой цвет) в облако из белого муслина. Она стояла там с намеренно загадочной улыбкой, и лишь только одна мясистая смуглая рука с пальцами, унизанными кольцами, была поднята вверх, упираясь в косяк двери. Это была поза великой актрисы, всемирно известной оперной дивы, замершей при первом появлении на сцене, чтобы принять восхищенные аплодисменты поклонников, сидевших по ту сторону рампы. Позади нее, терпеливо дожидаясь своей очереди, стоял высокий мужчина в костюме из сизо-серого дакрона^[17], которого Муруган, как только разглядел позади массивной фигуры матери, приветствовал как мистера Баху.

Все еще скромно держась в тени, мистер Баху поклонился в ответ, но не вымолвил ни слова.

Муруган снова посмотрел на мать.

— Неужели ты пришла сюда пешком? Всю дорогу? — спросил он, и в его голосе звучал недоверчивый восторг, смешанный с заботой.

«Прийти сюда пешком! Это же совершенно немыслимо!» — словно хотел выразить он своими вопросами. Но если она это сделала, то какое ей понадобилось мужество!

— Да, я проделала весь путь пешком, мой малыш, — ответила она с игривой нежностью.

Поднятая рука женщины соскользнула вниз, обвила тонкое и стройное тело юноши, прижала его к себе, поглотив его фигурку в свободных складках материи у своей необъятной груди, а потом отпустила на волю.

— У меня вдруг проявился один из моих обычных Импульсов. — Как сразу заметил Уилл, она умела говорить так, что собеседник мог действительно слышать заглавные буквы в словах, которые ей хотелось выделить особо. — Мой Внутренний Голос сказал: «Отправляйся и познакомься с Незнакомцем в доме доктора Роберта. Иди же!» «Как, прямо сейчас? — спросила я. — Malgré la chaleur?^[18]» А мой Внутренний Голос от таких вопросов быстро теряет терпение. «Придержи свой глупый язык, женщина, — сказал он. — Исполняй то, что тебе велено». И вот я здесь, мистер Фарнаби.

С протянутой перед собой рукой, вся в облаке крепкого аромата сандалового масла она подошла ближе к нему.

Уилл склонился к толстым, сплошь покрытым драгоценностями пальцам и пробормотал нечто, заканчивавшееся словами «ваше высочество»…

— Баху! — окликнула она, пользуясь царственной прерогативой обращаться к любому просто по фамилии.

Откликаясь на давно ожидаемый вызов, актер второго плана тоже вошел в комнату и был представлен как Его Превосходительство Абдул Баху, посол Ренданга.

— Абдул Пьер Баху — car sa mère est parisienne^[19]. Но английский он выучил в Нью-Йорке.

Он выглядит, подумал Уилл, пожимая послу руку, как Савонарола, но Савонарола с моноклем и в костюме от одного из лучших лондонских портных.

— Баху, — сказала Рани, — это Мозговой Трест Полковника Дипы.

— Если ваше высочество позволит мне высказать свое мнение, то это определение чрезвычайно льстит мне, но в нем содержится явная недооценка личности самого полковника.

Его манеры говорить и держаться были учтивыми почти до степени иронии, пародии на смирение и самоуничижение.

— Мозги, — продолжал Баху, — находятся в положенном им месте, то есть в голове. А что касается меня, то я — скорее часть симпатической нервной системы Ренданга.

— Et combien sympathique!^[20] — подхватила Рани. — Но помимо прочего, мистер Фарнаби, Баху — это Последний Истинный Аристократ. Видели бы вы его загородную резиденцию! Это нечто из «Тысячи и одной ночи»! Стоит только хлопнуть в ладоши, и сразу шестеро слуг спешат исполнить ваше желание. Устраивается день рождения, и получается настоящий fête nocturne^[21] в саду. Музыка, напитки, танцующие девушки, двести одних только факельщиков. Жизнь Гаруна аль-Рашида, но со всеми современными удобствами.

— Звучит весьма завлекательно, — сказал Уилл, вспомнив деревни, через которые проезжал на белом «Мерседесе» полковника Дипы: хижины со сплетенными из прутьев стенами, мусор повсюду, дети, страдающие от офтальмии^[22], скелетообразные собаки, женщины вдоль дороги, сгибающиеся от непомерной тяжести своей ноши.

— И какой утонченный вкус, — не унималась Рани. — Столь высокоорганизованное сознание, но в придачу ко всему, — она понизила голос, — такое глубокое и точное понимание Божественной Сущности.

Мистер Баху склонил голову, и воцарилось молчание.

Муруган между тем придвинул стул. Даже не бросив назад и легкого взгляда, в своей королевской уверенности, что, согласно самой природе вещей, непременно найдется кто-нибудь и убережет от оплошности и потери чувства собственного достоинства, Рани опустилась на сиденье всей тяжестью своих ста килограммов.

— Надеюсь, вы не воспринимаете мой визит как непрошеное вторжение? — обратилась она к Уиллу. Он заверил ее в обратном, но она продолжала извиняться. — Я бы непременно прислала уведомление, — говорила она, — попросила бы вашего согласия. Но мой Внутренний Голос твердил: «Нет, ты должна пойти сейчас же. Почему? Я даже не знаю. Но не сомневаюсь, что по ходу беседы мы это выясним.

Она уставилась на него своими большими навыкате глазами и загадочно улыбнулась:

— Но прежде всего скажите, дорогой мистер Фарнаби, как вы себя чувствуете?

— Как видите, мэм, я в прекрасной форме.

— В самом деле? — Вытаращенные глаза так пристально стали изучать его лицо, что ему стало немного неловко. — Как я понимаю, вы из тех героически стойких мужчин, которые будут заверять друзей, что с ними все прекрасно, уже лежа при смерти.

— Вы мне льстите, — сказал он. — Но если честно, я действительно в хорошей форме. Что невероятно, принимая во внимание все обстоятельства. Это почти чудо.

— Чудо, — сказала Рани, — это именно то слово, которое я употребила, когда услышала о вашем спасении. Это и было настоящее чудо.

— «Удача повернулась ко мне лицом, и Провидение хранило меня», — снова процитировал Уилл строку из «Едгина».

Мистер Баху хотел рассмеяться, но, заметив, что Рани не уловила юмора и не знала источника цитаты, передумал. Вместо смеха он вовремя разразился громким кашлем.

— Как это верно! — воскликнула Рани, ее густое контральто завибрировало от волнения. — Провидение всегда хранит нас. — А когда Уилл вопросительно вздернул брови, пояснила: — Я имела в виду тех, кто добился Истинного Понимания. — Заглавная «И», заглавная «П». — И это так, даже когда все вокруг, кажется, оборачивается против нас — même dans le désastre^[23]. Вы, конечно же, владеете французским языком, мистер Фарнаби?

Уилл кивнул.

— Французские фразы чаще приходят мне на ум быстрее, чем на родном языке, чем на английском или на паланском, после стольких лет в Швейцарии, — объяснила она. — Сначала училась там в школе. И потом, когда здоровье моего бедного малыша настолько пошатнулось, — похлопала она Муругана по обнаженной руке, — что нам пришлось отправиться туда и пожить в горах. И это лишнее подтверждение моих слов, что Провидение всегда хранит нас. Как только мне сообщили, что моему маленькому мальчику грозит туберкулез, я забыла все, чему когда-то училась. Я была вне себя от страха и тревоги. Я даже винила Бога за то, что Он допустил такое. Меня поразила Непозволительная Слепота! Мой малыш поправился, а те годы, что мы провели среди Вечных Снегов, стали самыми счастливыми в нашей жизни, не так ли, милый?

— Самыми счастливыми в жизни, — согласился юнец, и это прозвучало действительно почти искренне.

Рани торжествующе улыбнулась, сложила свои полные красные губы и чуть слышно чмокнула ими, послав сыну воздушный поцелуй.

— Видите, мой дорогой Фарнаби, — продолжала она, — видите? Это же настолько очевидно. Ничто не происходит по воле Случая. Существует единый Великий План, а в пределах Великого Плана бессчетное количество мелких планов. Некое предначертание для каждого из нас.

— Верно, — вежливо сказал Уилл. — Очень верно подмечено.

— Было время, — хотелось закончить свой рассказ Рани, — когда я понимала это только через мой интеллект. А теперь знаю сердцем и душой. Я добилась настоящего… — Она сделала паузу на мгновение, словно готовясь произнести мистическую заглавную букву. — Понимания.

«И к тому же она обладает дьявольскими способностями экстрасенса», — вспомнил он еще один отзыв о ней Джо Альдегида. И уж конечно, кому было не знать об этом, как давнему участнику спиритических сеансов Джо.

— Насколько мне известно, мэм, — сказал Уилл, — вы от природы наделены сверхъестественными навыками?

— С момента рождения, — охотно признала она. — Но главное было приобретено путем обучения и тренинга. Надо ли говорить, что обучалась я Иной Науке…

— Иной науке?

— Да, я постигала жизнь человеческого Духа. Когда ты движешься этим Путем, все сидхи^[24], дары экстрасенса и чудесной силы развиваются сами по себе.

— Неужели это правда?

— Моя мама, — гордо заверил его Муруган, — может творить фантастические вещи.

— N’exagérons pas, chèri^[25].

— Но ведь это правда, — настаивал Муруган.

— Да, это правда, — вмешался посол, — что могу подтвердить я тоже. Хотя и с некоторой неохотой, — добавил он с приниженным видом. — Я всю жизнь относился к подобным фактам скептически, и мне не может нравиться, когда на моих глазах происходит невозможное. Но к несчастью, я не обучен скрывать истину. Так сказать, болезненно честен. И когда невозможное в самом деле происходит у меня на глазах, я вынужден malgré moi^[26] подтверждать, что стал свидетелем данного события. Ее Высочество действительно умеет делать фантастические вещи.

— Что ж, если вам больше нравится называть это так, я не могу возражать, — сказала Рани, просияв от удовольствия. — Но никогда не забывайте, Баху, никогда не забывайте главного. Сами по себе чудеса ничего не значат. Важна лишь Другая Истина. Та, к которой приходишь в конце Пути.

— После Четвертой Инициации, — уточнил Муруган. — Моя мама…

— Дорогой! — Рани поднесла палец к губам. — Есть вещи, о которых не следует говорить вслух.

— Извини, — сказал юноша.

Воцарилось продолжительное и тягостное молчание.

Рани закрыла глаза, и мистер Баху, позволив моноклю вывалиться из глаза, уважительно последовал ее примеру, обратившись в образ Савонаролы, погруженного в безмолвную молитву. Что происходило за этой суровой и почти бесплотной маской погруженности в воспоминания? Уиллу оставалось лишь смотреть и гадать.

— Могу я поинтересоваться, — спросил он потом, — как вам удалось, мэм, впервые найти Путь?

Секунду-другую Рани ничего не говорила, продолжая сидеть с закрытыми глазами и с улыбкой Будды на устах, исполненной таинственного блаженства.

— Провидение вывело меня на него, — ответила она после паузы.

— Да, это мне понятно. Но ведь должно было что-то произойти. Сопутствующее событие, соответствующее место и время, нужный человек.

— Хорошо, я вам обо всем расскажу.

Ее веки поднялись, и он снова обнаружил устремленный на себя пристальный немигающий взгляд этих ее ярких, чуть выпученных глаз.

Местом оказалась Лозанна. Временем — первый год обучения Рани в Швейцарии. А нужным человеком, так сказать, инструментом обращения стала милая маленькая мадам Бюлоз. Милая маленькая мадам Бюлоз приходилась женой милому старенькому профессору Бюлозу, а престарелый профессор Бюлоз стал тем человеком, попечению которого была предоставлена после тщательного наведения справок и мучительных раздумий единственная дочь ныне покойного султана Ренданга. Профессору тогда уже исполнилось шестьдесят семь лет, он преподавал геологию и принадлежал к столь суровой протестантской секте, что если бы не позволял себе бокал кларета за ужином, молился лишь дважды в день и строго придерживался единобрачия, то жил бы почти по мусульманским законам. Под надзором такого опекуна принцесса Ренданга получила бы стимул для интеллектуального развития, пребывая в моральной и религиозной чистоте. Но султан в своих расчетах не принял во внимание возможного влияния жены профессора. Мадам Бюлоз было только сорок; полноватая, сентиментальная, кипящая живой энергией женщина, она официально принадлежала к тому же протестантскому течению, что и муж, но по секрету стала с некоторых пор новообращенной и потому особенно горячей последовательницей теософии. В небольшой комнатке на верхнем этаже одного из высоких домов в районе площади Рипон располагалось святилище, куда, как только выпадало свободное время, она отправлялась, чтобы делать дыхательные упражнения, практиковаться в концентрированной медитации и поднимать «кундалини»^[27]. Нелегкий труд! Но и награда за него оказалась необычайно велика. Однажды в предутренний час жаркого лета, пока милый старый профессор ритмично похрапывал двумя этажами ниже, она вдруг осознала Присутствие: Наставник Кут Хуми явился ей.

Рани сделала в своем повествовании впечатляющую паузу.

— Невероятно, — сказал мистер Баху.

— Невероятно, — эхом послушно повторил Уилл.

Рани продолжила свою историю. Предельно счастливая мадам Бюлоз не в силах была долго хранить свой секрет. Началось с туманных намеков, потом последовал доверительный рассказ, а дальше — приглашение в молельню и курс обучения. Причем за очень короткое время Кут Хуми начал уделять больше внимания юной ученице, нежели когда-либо удостаивал ее учительницу.

— И с того дня по сегодняшний, — подытожила она, — наставник помогает мне Двигаться Вперед.

Двигаться вперед, задался вопросом Уилл, но куда? Одному Куту Хуми известно. Но куда бы она ни двигалась, к чему бы ни шла, ему это не нравилось. На ее крупном, излучавшем здоровье лице появилось выражение, которое вызвало в нем острую неприязнь, — выражение властного покоя, величавой и непоколебимой самоуверенности. Странным образом она напомнила ему Джо Альдегида. Джо принадлежал к числу тех счастливых магнатов, которые, не ведая тревог и сомнений, получали чистое удовольствие от своих денег, от власти и влияния, которые можно было за эти деньги купить. А сейчас — пусть окутанная в белые одежды, мистику и чудеса — перед ним предстала другая представительница породы Джо Альдегида: женщина-магнат, захватившая и монополизировавшая рынок, но только не соевых бобов и не меди, а Чистой Духовности и Неземных Наставников, и уже потирала руки в предвкушении выгод от использования своих завоеваний.

— Приведу пример, как Он руководит мной, — продолжала Рани. — Восемь лет назад, а если быть точной, то двадцать третьего ноября 1953 года Наставник явился мне во время утренней Медитации. Явился Лично, во всем Блеске Славы. «Время начинать великий Крестовый Поход, — сказал Он. — Всемирное Движение во имя спасения Человечества от самоуничтожения. И ты, дитя мое, станешь его Вдохновительницей и Главой». «Я? Моя миссия — возглавить всемирное движение? Но это же странно, — пыталась возражать я. — За всю свою жизнь я не произнесла ни одной публичной речи. Не написала ни строчки для публикации. Никогда не обладала способностями лидера и организатора». «И тем не менее, — сказал он (осенив меня одной из своих неописуемо красивых улыбок), — тем не менее именно ты начнешь Крестовый Поход — Всемирный Духовный Крестовый Поход. Над тобой начнут издеваться, называть дурочкой, умалишенной, больной. Но собаки лают, а Караван идет. Начав с всеобщего посмешища, с самого малого, Духовный Крестовый Поход призван стать Огромной Величиной. Орудием Добра, силой, которая в результате и Спасет Мир». И на этом Он покинул меня, оставив как громом пораженной, сбитой с толку, испуганной. Но все это ничего не значило; я была обязана подчиниться. И я подчинилась. А что произошло потом? Я стала выступать с речами — Он даровал мне красноречие. Я взяла на себя бремя лидерства, потому что Он невидимо всегда был рядом. И люди пошли за мной. Я попросила помочь, и деньги полились рекой. Вот как все начиналось и что из этого вышло.

Она всплеснула руками жестом самоуничижения и улыбнулась своей мистической улыбкой. «Всего лишь простая женщина, — словно хотела сказать она, — но я не принадлежу себе. Мой Владыка и Наставник — Кут Хуми».

— Вот что из этого вышло, — повторила она.

— Да, вот что из этого вышло благодаря вам, — с восхищением сказал мистер Баху, — и возблагодарим Бога за это.

После продиктованной тактом паузы Уилл спросил Рани, всегда ли она продолжала практиковать то, чему ее так судьбоносно обучила в своем святилище мадам Бюлоз.

— Всегда, — ответила она. — Я не смогла бы жить без Медитаций, как не могу обойтись без Еды.

— Но разве это не стало затруднительно после замужества? Я имею в виду тот период, пока вы не вернулись в Швейцарию. Должно быть, на вас легло столько утомительных официальных обязанностей?

— Не говоря уже о неофициальных, — вздохнула Рани, и один только тон все сказал о ее негативном отношении к характеру покойного мужа, его мировоззрению и сексуальным привычкам. Рани уже открыла рот, чтобы развить эту тему, но потом снова закрыла его и посмотрела на Муругана. — Милый! — позвала она.

Муруган, поглощенный полировкой ногтей на пальцах левой руки кожей открытой ладони правой, вздрогнул и посмотрел на нее с виноватым видом.

— Да, мама?

Не обращая внимания на полировку ногтей и откровенное невнимание к тому, о чем она рассказывала, Рани с улыбкой окинула его влюбленным взглядом.

— Будь ангелом, — попросила она, — сходи и пригони сюда машину. Мой Внутренний Голос что-то ничего не говорит о том, что я должна пешком вернуться в свое бунгало. Здесь всего несколько сотен ярдов, — пояснила она для Уилла, — но при таком зное и в моем возрасте…

Ее слова напрашивались на льстивый комплимент, но если ей было слишком жарко возвращаться назад, то, как почувствовал Уилл, ему в такую жару потребовалось бы чрезмерное усилие, чтобы собрать достаточно энергии для убедительной демонстрации фальшивой искренности. К счастью, рядом находился профессиональный дипломат и достаточно опытный придворный, чтобы прикрыть нехватку рвения у журналиста. Мистер Баху разразился раскатистым смехом, а потом извинился за неожиданный приступ веселья.

— Но, право же, это так забавно! «В моем возрасте…» — повторил он и снова расхохотался. — При том, что Муругану нет еще восемнадцати, а мне к тому же известно, какой юной была принцесса Ренданга, когда вышла замуж за Раджу Палы.

Муруган тем временем послушно поднялся и поцеловал матери руку.

— Теперь мы сможем говорить более свободно, — сказала Рани, когда он вышел из комнаты. И она заговорила свободно, всем своим видом: выражением лица, тональностью голоса, вытаращенными глазами и даже легкой дрожью в теле — выражая свое крайнее неодобрение.

De mortuis…^[28] Она не могла сказать о своем покойном муже ничего плохого, за исключением того, что, при всем уважении, он был типичным паланцем, истинным представителем своей страны. А печальная правда состояла в том, что под такой гладкой, такой сияющей кожей жителей Палы скрывалась ужасающая гниль.

— Стоит мне только подумать, что пытались они сделать с моим мальчиком два года назад, когда я отправилась во всемирное турне с целью пропаганды идеи Духовного Крестового Похода! — Она в ужасе воздела руки, зазвенев многочисленными браслетами. — Для меня это была мука — расстаться с ним так надолго, но Наставник послал меня с великой Миссией, а Внутренний Голос подсказал, что не стоит брать своего малыша с собой. Он и так слишком долго жил за границей. Пришло время лучше узнать страну, которой ему предстоит править. И потому я решила оставить его здесь. Тайный совет назначил комитет опекунов. Двух женщин, у которых подрастали такие же мальчики, и двух мужчин, одним из которых, как должна с сожалением констатировать (и она действительно говорила скорее печально, нежели злобно), стал доктор Роберт Макфэйл. Так вот, чтобы не вдаваться в лишние детали, скажу сразу: стоило мне благополучно покинуть пределы страны, как эти самые милейшие опекуны, которым я доверила своего Малыша, своего Единственного Сыночка, взялись систематически — я подчеркиваю, систематически, мистер Фарнаби, — подрывать мое влияние на него. Они предприняли попытку разрушить все здание Морали Духовных Ценностей, которое я прилежно возводила многие годы.

Не без тайного злорадства (поскольку он сразу понял, что имеет в виду эта женщина) Уилл изобразил на лице негодование. Все здание моральных и духовных ценностей? Но ведь никто не мог быть добрее, чем доктор Роберт и остальные, ни один самый истовый самаритянин не принес бы столько блага самым безыскусным и эффективным способом.

— Я не отрицаю их доброты, — сказала Рани, — но в конце концов доброта не является единственным достоинством личности.

— Разумеется, нет, — согласился Уилл и перечислил все те качества, которыми столь явно не обладала сама Рани. — Есть еще искренность. Не говоря уже о правдивости, скромности, самоотверженности…

— Вы забыли о Чистоте, — сказала Рани сурово. — Чистота — фундамент всего. Чистота — это sine qua non^[29].

— Но как я понял, здесь, на Пале, они так не считают.

— Вот именно — не считают.

И она продолжила плакаться о том, как ее несчастного малыша намеренно повергли в нечистоту и даже активно подталкивали на связь с одной из этих слишком рано повзрослевших развращенных девиц, которых на Пале развелось в последние годы слишком много. А когда обнаружили, что он не из тех легкомысленных мальчишек, которые стремятся соблазнить девушку (ведь Рани воспитала в нем убеждение в Святости самой природы Женщины), то заставили девицу приложить все усилия, чтобы соблазнить его.

«Добилась ли девушка успеха? — гадал Уилл. — Или же Антиной уже тогда был надежно защищен от посягательств противоположного пола маленькими дружками одного с ним возраста или еще более надежно и эффективно зрелым, опытным и властным педерастом? Каким-нибудь швейцарским предшественником полковника Дипы?

— Но это еще не самое страшное. — Рани понизила голос до испуганного театрального шепота. — Одна из матерей из опекунского комитета — матерей, обращаю на это ваше особое внимание, — посоветовала ему взять курс уроков.

— Какого рода уроков?

— Того, что они именуют эвфемизмом «Любовь». — Она наморщила нос так, словно почувствовала запах из канализационного люка. — Уроки, представьте себе, — ее отвращение сменилось открытой злостью, — которые преподает не девушка, а Женщина.

— Боже милостивый! — воскликнул посол.

— Боже милостивый! — покорным эхом повторил за ним Уилл.

Он понимал, что женщины постарше были в глазах Рани гораздо более опасными конкурентками, чем самые развратные из юных дев. Хорошая и умелая учительница любви становилась равной матери, имея при этом чудовищно несправедливое преимущество, потому что могла не опасаться перейти запретную черту кровосмешения.

— Они обучают… — Рани колебалась, но потом продолжила: — Они обучают Особым Способам.

— Что это за способы? — поинтересовался Уилл.

Однако она не могла заставить себя описывать столь отталкивающие подробности. Да в этом и не было необходимости, потому что Муруган (благослови Господь его непорочную душу!) отказался их слушаться. Аморальные уроки, которые бы преподавала женщина, годившаяся ему в матери, — от самой по себе идеи его тошнило. И ничего удивительного. Его взрастили в священном почитании Идеальной Чистоты.

— Они проповедуют Брахмачарью, если вы знаете, что это такое.

— Знаю, — ответил Уилл.

— И это еще одна причина, почему его болезнь стала нежданным благом, словно была ниспослана Свыше. Не думаю, что мне удалось бы воспитать его таким на Пале. Здесь его на каждом шагу подстерегали бы дурные влияния. Силы, борющиеся против Чистоты, против Семьи, даже против Материнской Любви.

Последнее замечание привлекло интерес Уилла.

— Они реформировали даже вопросы материнства?

Она кивнула:

— Вы себе представить не можете, насколько далеко здесь все зашло. Но Кут Хуми знал, каким опасностям мы подвергнемся на Пале. И что же происходит? Мой Малыш заболевает, и врачи отправляют нас в Швейцарию. Подальше от стези Греха.

— Но как же тогда получилось, — спросил Уилл, — что Кут Хуми позволил вам отправиться в Крестовый Поход? Неужели он не предвидел событий, которые начнутся, как только вы уедете?

— Он предвидел все, — сказала Рани. — Соблазны, сопротивление, массированную атаку всех Сил Зла, а потом — в самый последний момент — спасение. Долгое время, — объяснила она, — Муруган не давал мне знать о том, что происходит. Три месяца под давлением Сил Зла оказались для него невыносимы. Он начал с намеков, вот только я была слишком поглощена Миссией, порученной мне Наставником, чтобы понять их. Но кончилось тем, что он написал мне письмо, где все рассказал откровенно — в деталях. Тогда я отменила последние четыре лекции в Бразилии и помчалась домой с такой скоростью, на какую только способен современный реактивный самолет. Неделю спустя мы уже снова оказались в Швейцарии. Только я и мой Малыш. Наедине с Наставником.

Она закрыла глаза, и на ее лице отобразилось выражение злобного и торжествующего экстаза. Уилл от омерзения отвел глаза в сторону. Эта самозваная святая, эта спасительница человечества, эта хищная мать, буквально пожиравшая свое дитя, — неужели же она никогда, ни на мгновение не могла увидеть себя со стороны? Такой, какой видели ее другие? Имела ли она хоть какое-то внятное представление, что сотворила и продолжала творить со своим бедным и не слишком умным, все еще очень юным сыном? Ответом на первый вопрос могло служить четкое «нет». А по поводу второго оставалось только гадать. Возможно, она действительно и простодушно не ведала, каким воспитала сына. Но с другой стороны, могла четко все понимать. Понимала, но предпочитала происходившее у Муругана с полковником Дипой передаче его обучения в руки другой женщине. Женщина была способна заменить ее; полковник с этой точки зрения не представлял опасности.

— Муруган рассказал мне, что собирается реформировать так называемые реформы.

— Я денно и нощно молю Бога об этом, — сказала Рани тоном, который напомнил Уиллу о его деде, архидьяконе. — Прошу Всевышнего наделить его необходимыми Силой и Мудростью.

— А что вы думаете о его прочих проектах? — спросил Уилл. — О нефти? О промышленном развитии? Об армии?

— Я не слишком сильна в экономике и политике, — ответила она с легким смехом, призванным напомнить, что он все-таки разговаривал с персоной, прошедшей Четвертую Инициацию. — Спросите Баху, как он смотрит на все это.

— Я не имею права высказывать свое мнение, — возразил посол. — Будучи иностранцем и, более того, официальным представителем зарубежной державы.

— Ну, не такая уж она и зарубежная, — сказала Рани.

— Только в ваших глазах, мэм. И как вам известно, в моих тоже. Но если встать на позиции членов правительства Палы, то я — стопроцентный иностранец.

— Разве это мешает вам иметь личный взгляд? — сказал Уилл. — Не стоит только, думаю, излишне одобрять ортодоксальную линию местных властей. Кстати, — добавил он, — я нахожусь здесь не при исполнении профессиональных обязанностей. Вы не даете мне интервью, многоуважаемый посол. Все сказанное здесь останется строго между нами и не будет опубликовано.

— Значит, не для обнародования в печати, это раз, а я буду высказываться только от себя лично, не отражая официальной точки зрения, это два. В таком случае могу заявить, что считаю нашего юного друга абсолютно правым.

— А это, безусловно, подразумевает, что политику нынешнего паланского руководства вы считаете абсолютно неправильной.

— Абсолютно неправильной, — повторил мистер Баху, и аскетическая маска Савонаролы неожиданно осветилась лукавой улыбкой Вольтера. — Абсолютно неправильной, но только потому, что она настолько безукоризненно правильна.

— Правильна? — с негодованием воскликнула Рани. — В каком смысле?

— Абсолютно правильна, — объяснил Баху, — потому что ведет к верно рассчитанной цели: сделать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка на этом зачарованном острове настолько свободными и счастливыми, насколько такое вообще возможно.

— Но они дают Ложное Счастье! — выкрикнула Рани. — А такая свобода хороша лишь для Низших Существ.

— Я преклоняю голову, — сказал посол и действительно поклонился, — перед сверхъестественно проникновенным зрением Вашего Высочества. И все же для высоких или для низких существ, ложное или истинное, но счастье остается счастьем, а свобода — восхитительным ощущением. И не может быть сомнений в том, что политика, проведение которой начали родоначальники Реформ, с годами подверглась верной адаптации для достижения именно таких двух целей.

— Но на ваш взгляд, — спросил Уилл, — подобные цели нежелательны?

— Напротив, добиться их желал бы каждый из нас. Но вот только, к моему большому сожалению, они больше не вписываются в общий контекст, стали полностью не соотносимы с нынешней ситуацией в мире вообще и на самом острове Пала в частности.

— Вы считаете их более не соотносимыми с положением в мире сейчас, чем когда реформаторы впервые начали свою работу в интересах счастья и свободы людей?

Посол кивнул:

— В те изначальные дни Палы словно еще вовсе не существовало на карте мира. А потому идея превращения острова в оазис счастья и свободы имела смысл. Пока оно не соприкасается с внешним миром, идеальное общество само по себе возможно. И Пала могла существовать, как было задумано, я бы сказал, года примерно до 1905-го. А потом в течение жизни всего одного поколения мир претерпел радикальные перемены. Кинематограф, автомобили, аэропланы, радио. Массовое производство, массовые убийства, массовые коммуникации, но превыше всего — массы сами по себе. Все больше и больше людей в непрерывно разрастающихся трущобах на окраинах огромных городов. К 1930 году любой внимательный и вдумчивый наблюдатель уже знал, что для трех четвертей человеческой расы свобода и счастье стали почти недостижимы. Сегодня, то есть тридцать лет спустя, они недостижимы окончательно. А тем временем внешний мир все ближе окружал маленький островок счастья и свободы. Окружал постепенно, но неуклонно, делаясь все ближе и ближе. И то, что когда-то было осуществимой идеей, становится нежизнеспособным.

— Значит, Пале придется измениться? Таков ваш вывод?

Мистер Баху вновь кивнул:

— Измениться радикально.

— Коренным образом, — произнесла Рани, с садистским аппетитом наслаждаясь фразой.

— По двум очевидным причинам, — продолжал мистер Баху. — Во-первых, потому что для Палы становится невозможным отличаться от остального мира. А во‑вторых, потому что несправедливо быть устроенными иначе, чем остальной мир.

— Несправедливо, если люди свободны и счастливы?

Рани вновь выдала вдохновенную тираду по поводу ложного счастья и низшей формы свободы.

Мистер Баху терпеливо выслушал ее, а потом снова повернулся к Уиллу.

— Да, несправедливо, — настойчиво повторил он, — бросать свой благословенный образ жизни как вызов в лицо окружающему океану горестей. Недопустимое высокомерие — противопоставлять себя остальному человечеству. В известном смысле это даже богохульство.

— Бог, — пробормотала Рани почти сладострастно. — Бог…

Потом вдруг открыла глаза.

— Эти люди на Пале, — объявила она, — даже в Бога не верят. Они верят в Гипнотизм, Пантеизм и Свободную Любовь.

Каждое слово она словно выплевывала с отвращением.

— Стало быть, теперь вы хотите и их сделать несчастными в надежде, что это вернет им веру в Бога? — спросил Уилл. — Что ж, это один из давно проверенных способов религиозного обращения. Быть может, сработает и на этот раз. Хотелось бы только, чтобы цель оправдала средства. — Он пожал плечами. — Но я вижу, что к лучшему или к худшему, независимо от того, как это воспримут обитатели Палы, а перемены все равно произойдут. Не нужно быть пророком для предсказания успеха проектов Муругана. Он оседлал волну будущего. А волна будущего, как ясно всем, — это и поток сырой нефти в том числе. Кстати, — он повернулся к Рани, — как мне сказали, вы знакомы с моим старым приятелем Джо Альдегидом?

— Вы тоже знаете лорда Альдегида?

— И очень хорошо.

— Так вот почему мой Внутренний Голос проявил такую настойчивость! — Снова прикрыв глаза, женщина улыбнулась себе самой и медленно стала кивать. — Теперь Я Все Поняла. — И тут же, сменив тон: — Как поживает мой дорогой друг? Он изменился?

— Нет, по-прежнему верен себе, — ответил Уилл.

— Рада слышать. Это редкий человек! L’homme au cerf-volant — такое прозвище я ему дала.

— Мужчина с воздушным змеем? — недоуменно спросил Уилл, по-настоящему заинтригованный.

— Он работает здесь, внизу, среди нас, — объяснила она, — но в руке он держит веревку, к другому концу которой привязан воздушный змей, и этот змей стремится подняться все выше и выше и Выше. И потому даже в процессе работы он чувствует постоянный Зов Оттуда, подвержен Тяге к Небесам, ощущает, как Дух непрерывно и упорно пытается властвовать над плотью. Подумайте об этом! Деловой человек, великий Капитан Промышленности, но в то же время для него единственно важным в жизни представляется Бессмертие Души.

Все встало на свои места. Эта женщина говорила об одержимости Джо Альдегида спиритизмом. Он вспомнил о еженедельных сеансах с мистером Хардботтлом, автоматистом^[30]; с миссис Пим, чьим контактом в потустороннем мире был индеец из племени кайова по имени Боубу; с мисс Тьюк, трубным оракулом, которая скрипучим шепотом выдавала речи оракула, а их стенографировала личная секретарша Джо: «Покупай австралийский цемент, не волнуйся по поводу падения акций «Брекфаст фудз», сбрось сорок процентов своего пакета акций в резиновой промышленности и вложи деньги в «Ай-би-эм» и «Вестингауз»…»

— Он когда-нибудь рассказывал вам, — спросил Уилл, — о покойном биржевом маклере, который всегда знал, как поведет себя рынок акций на текущей неделе?

— Сидхи, — кивнула Рани снисходительно. — Заурядные сидхи. А чего еще можно ожидать? В конце концов, он всего лишь Начинающий. И в нынешней жизни бизнес — его карма. Ему суждено было делать то, что он делал, делает сейчас и будет делать. А он будет делать, — добавила она после рассчитанной на эффект паузы, вслушиваясь в нечто с поднятым вверх пальцем и головой, склоненной набок. — В число того, что он будет делать, как подсказывает мне Внутренний Голос, войдут великие и чудесные проекты здесь, на острове Пала.

— Какой тонкий способ сказать: «Это то, чего я хочу добиться! Но не по собственной воле, а по Божественной, хотя, по счастливому совпадению, Бог всегда желает того же, что и я сама». — Уилл внутренне потешался, но сохранял серьезнейшее выражение лица. — А ваш Внутренний Голос не упоминает о «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии»? — спросил он затем.

Рани снова вслушалась и закивала:

— Упоминает, и вполне отчетливо.

— Зато полковник Дипа, как я понял, упоминает лишь о компании «Стэндард оф Калифорния». Но, кстати, — продолжал Уилл, — почему вас на Пале должен волновать выбор нефтяного партнера полковником Дипой?

— Наше правительство, — звучно ответил мистер Баху, — рассчитывает на осуществление пятилетнего плана межостровного экономического сотрудничества и координации.

— И план межостровного сотрудничества предусматривает, что «Стэндард» получит монопольное положение?

— Только в том случае, если предложенные «Стэндард» условия окажутся более выгодными, чем у конкурентов.

— Проще говоря, — вмешалась Рани, — если не найдется никого, кто заплатит нам больше.

— Как раз перед вашим приходом, — сообщил ей Уилл, — я обсуждал этот вопрос с Муруганом. «Юго-Восточная нефть», сказал я, заплатит Пале любую сумму, которую «Стэндард» даст Рендангу, и доплатит немного сверх того.

— На пятнадцать процентов больше?

— Скажем, на десять…

— Сойдемся на двенадцати с половиной.

Уилл посмотрел на нее восхищенно. Для той, кто приняла Четвертую Инициацию, она неплохо вела деловые переговоры.

— Джо Альдегид будет в голос орать в деловой агонии, — сказал он, — но в результате, уверен, вы получите свои двенадцать с половиной процентов.

— Это действительно станет весьма привлекательным предложением, — заметил мистер Баху.

— Единственная проблема будет состоять в том, что правительство Палы отвергнет его.

— Руководство острова, — сказала Рани, — скоро изменит свою политику.

— Вы так думаете?

— Я это знаю! — ответила Рани так, что не оставалось сомнений — информация поступила прямо из уст Наставника.

— Когда упомянутое вами изменение политики произойдет, — спросил Уилл, — не станет ли крайне полезно, если кто-то замолвит словечко за «Нефтяную компанию Юго-Восточной Азии» перед полковником Дипой?

В весьма обтекаемых выражениях, словно он выступал на пленарной сессии некой международной организации, мистер Баху обложил себя со всех сторон дипломатическими «подушками». С одной стороны, да, но с другой — нет. С этой точки зрения — белое, но если взглянуть иначе — определенно черное.

Уилл слушал с почтительным вниманием. Под маской Савонаролы, за моноклем аристократа, за дипломатическими словесами таился обычный левантийский делец, желавший комиссионных, мелкий чиновник, аккуратно вымогавший мзду. А эта королева духовности? Сколько следовало предложить ей за активную поддержку «Нефтяной компании Юго-Восточной Азии»? Немало, в этом он мог не сомневаться. Не лично для нее — нет, ни в коем случае! Для Духовного Крестового Похода во славу великого учителя Кута Хуми.

Мистер Баху между тем достиг кульминационной точки своего обращения к международной организации и верха ораторской ловкости.

— Таким образом, мы достигли договоренности, — говорил он, — что любые позитивные действия с моей стороны должны проявляться строго в рамках обстоятельств, тогда и в том случае, если данные обстоятельства сложатся нужным нам образом. Я доступно выражаю свою мысль?

— Предельно, — заверил его Уилл. — А теперь, — продолжил он с намеренно почти непристойной открытостью, — позвольте мне изложить свою позицию в данном вопросе. Все, что интересует меня, — это деньги. Две тысячи фунтов без особых усилий. Год свободы просто за помощь Джо Альдегиду проникнуть на Палу.

— Лорд Альдегид, — сказала Рани, — удивительно щедр.

— Удивительно, — согласился Уилл, — если принять во внимание мою незначительную роль в этом деле. Вот почему едва ли нужно распространяться о том, насколько более щедрым он будет к тем, кто сможет оказать ему значительно более масштабную помощь.

Наступило продолжительное молчание. Где-то вдалеке птица майна монотонно призывала к вниманию. Вниманию к алчности, вниманию к лицемерию, вниманию к вульгарному цинизму… В дверь постучали.

— Войдите, — откликнулся Уилл и повернулся к мистеру Баху. — Давайте продолжим этот разговор в другое время, — предложил он.

Мистер Баху кивнул.

— Войдите, — повторил Уилл.

Одетая в синюю юбку и короткий жакет без пуговиц, который оставлял ее живот обнаженным, но прикрывал пару округлых, как яблоки, грудей, в комнату энергичными шагами вошла девушка, едва вышедшая из школьного возраста. На ее гладком и смуглом лице самая дружелюбная улыбка подчеркивалась ямочками на обеих щеках.

— Я — медсестра Аппу, — начала она, — Радха Аппу. — Но потом, заметив гостей Уилла, смешалась: — О, простите, я не знала, что…

Она изобразила небрежный книксен в сторону Рани.

Мистер Баху сразу же галантно поднялся на ноги.

— Сестра Аппу! — воскликнул он радостно. — Мой юный ангел-хранитель из больницы в Шивапураме. Какой приятный сюрприз!

Уилл мгновенно понял, что для девушки сюрприз оказался далеким от приятного.

— Добрый день, мистер Баху, — сказала она уже без улыбки и быстро отвернулась, начав расстегивать принесенную с собой холщовую сумку.

— Ваше Высочество, вероятно, уже забыли, — сказал мистер Баху, — что прошлым летом мне пришлось лечь на операцию. Удаление грыжи, — уточнил он. — Так вот, эта юная леди приходила и делала мне обмывание каждое утро. Ровно в восемь сорок пять. И вот, исчезнув на долгие месяцы, она появляется снова!

— Синхронность, — вымолвила Рани тоном оракула. — Все это часть общего Плана.

— Я должна сделать мистеру Фарнаби укол, — сказала маленькая медсестра, больше не улыбаясь и не отрывая взгляда от своей медицинской сумки.

— Предписания врачей следует исполнять неукоснительно! — воскликнула Рани, явно фальшивя в роли королевы, игриво снисходящей до житейских мелочей. — К их распоряжениям нужно прислушиваться, а значит, следовать им. Но где же мой шофер?

— Твой водитель здесь, — раздался знакомый голос.

Красивый, как видение Ганимеда, в дверях стоял Муруган. На лице медсестры отобразилось удивление.

— Привет, Муруган… То есть Ваше Высочество. — Она исполнила еще одну пародию на книксен, которую можно было толковать и как знак уважения, и как издевку.

— О, привет, Радха, — отозвался парень, постаравшись, чтобы его слова прозвучали небрежно, и прошел мимо нее туда, где стояла его мать. — Автомобиль подан, — сказал он. — Или, точнее, так называемый автомобиль. — Саркастический смех. — Это малолитражный «Остин» 1954 года выпуска — почти антиквариат. Лучшее, что это высокоцивилизованное государство может выделить для своих монархов. Между прочим, посол Ренданга ездит на «Бентли», — добавил он с горечью.

— Лимузин подадут мне по этому адресу через десять минут, — сказал мистер Баху, взглянув на часы. — Так что, если позволите, Ваше Высочество, я с вами попрощаюсь и еще немного задержусь здесь…

Рани протянула руку. Со всем пиететом истового католика, целующего перстень кардинала, он склонился над ней, затем выпрямился и обратился к Уиллу:

— Я позволил себе допущение, что мистер Фарнаби готов еще некоторое время терпеть мое общество. Вы разрешите мне чуть задержаться?

Уилл поспешил уверить посла, что будет только рад этому.

— И надеюсь, — кокетливо сказал Баху, адресуясь к Радхе, — что с медицинской точки зрения тоже нет возражений?

— С чисто медицинских — нет, — ответила девушка, явно подразумевая существование иных возражений, не имевших прямого отношения к медицине.

Поддерживаемая Муруганом, Рани поднялась со стула.

— Au revoir, mon cher Фарнаби, — сказала она, подавая ему свою увешанную драгоценностями руку. В ее улыбке светилась неимоверная сладость, которую Уилл счел определенно угрожающей.

— До свидания, мэм.

Она повернулась, потрепала маленькую медсестру по щечке и выплыла из комнаты. Как шлюпка, привязанная к корме большого корабля, Муруган последовал за ней.

Примечания

15

«Государство — это я» (фр.). Фраза, приписываемая Людовику XIV.

16

Химических препаратов для уничтожения вредных насекомых.

17

Синтетическая ткань, популярная в 1960-х годах.

18

Несмотря на жару? (фр.)

19

Потому что его мать парижанка (фр.).

20

И очень симпатичной! (фр.)

21

Праздник на всю ночь (фр.).

22

Воспалительное поражение глаз.

23

Даже в бедствии (фр.).

24

Оккультные и парапсихологические способности.

25

Не преувеличивай, дорогой (фр.).

26

Против своей воли (фр.).

27

В эзотерике — энергия, заключенная в основании позвоночника.

28

Начало крылатой латинской фразы «О мертвых либо хорошо, либо ничего».

29

То, без чего нельзя обойтись (лат.).

30

Сторонник учения о неподконтрольности действий человека его сознанию.