Паника, убийство и немного глупости

Оксана Обухова, 2010

Любовь как тайфун закрутила бизнесмена Петра Воронцова, изменив разом и жизнь его братца, тишайшего бонвивана Виталика. На кон поставлены миллионы долларов в прибыльнейшем бизнесе. Хищники, крупные и помельче, стаями кружат возле братьев. У Петра ни малейшего шанса сохранить любовь и деньги. Горят важнейшие документы в конторе у нотариуса, на Виталия совершено покушение, гибнут даже случайно оказавшиеся рядом люди. Но тут бабушка Губкина и ее верная подруга Соня берут горе-бизнесменов под свое крыло, с блеском раскручивая дважды безнадежное дело…Серию продолжит детектив "Садовник для дьявола".Обложку оформил И. А. Озеров.

Часть первая

Знакомство

Роман Владимирович Савельев не выносил ноябрь. Выматывающую душу черноту бесснежных улиц, короткий день, слякотную жижу. В этот месяц темная земля впитывала в себя не только влагу, но и свет. Вместо нормального снега на голову валилась непонятная мокрая каша, неприлично обнаженные деревья дрожали от ветра, как от стыда, и очень напоминали старух нищенок, протягивающих в никуда стынущие корявые руки.

Уныние и серость… Бр-р-р!

День двадцать второе ноября особенно не удался бывшему боксеру Савельеву. Недавно он пригласил в свою команду вполне приличных полутяжей из Ростова, парни ему понравились — тренировались с отдачей, «режимили», одного из них Роман уже собирался выставить на соревнованиях через три недели… Но вот — ноябрь! Забери его леший…

Оба ростовца свалились с гриппом и теперь отлеживались на съемной квартире, нагревая градусники до тридцати восьми… Такое бывает у атлетов на пике формы, вся зараза липнет…

Хорошо, хоть день выдался свободным! Савельев накупил проверенных лекарств, затарился провизией и, оставив в клубе за главного второго тренера, поехал проведывать болящих. А то ведь знает он этих чертей! Закупят в аптеке всякой витаминной гадости, начнут глотать горстями, а потом допинг-контроль положительный тест даст. За этими чертями глаз да глаз!

…Роман Владимирович забил ребятам холодильник фастфудом из кулинарии, самолично напоил их чаем с малиновым вареньем — так, чтобы у гланд плескался! — второй порцией наполнил два огромных термоса и очень обрадовался, что у одного паренька температура поползла вниз.

Ноябрь, ноябрь… Лиха беда начало…

Савельев надавал парням ценных указаний и пошел на улицу.

Во дворе дома, где поселились ростовцы, творилась какая-то непонятная белиберда. Граждане пенсионного вида забрасывали камнями строительные прожекторы, наскакивали на рослых мужиков в спецовках. Савельев поднял воротник кожаной куртки и, озираясь на всю эту чехарду, потопал в обход дома — совсем не по удобному тротуару, куда демонстративно и мстительно заползли колеса большегрузов, — к оставленному в соседнем дворе джипу. Свернул за угол и увидел еще одну, не менее занимательную картину: два рослых парня мутузили гражданина в бежевой дубленке. Гражданин тихонько верещал, упирался, тащил к себе большой коричневый чемодан на колесиках. В общем, держался храбро.

А ведь обычно такие рыхловатые граждане легко расстаются с багажом, подумал Савельев. Бросают чемодан и улепетывают со всех ног, лишь бы в живых остаться.

Но господин в дубленке вел себя нетипично. Упал на чемодан, облапил его ручонками, и двум амбалам никак не удавалось эти ручонки отодрать. Хулиганы пинали мужика со всем старанием и вот-вот должны были лишить его имущества.

— Эй, парни, — тихонько произнес Савельев, возникая за их спинами.

Один из налетчиков повернулся к боксеру, загородил собою место действия и произнес с угрозой:

— Давай-ка топай отсюда, дядя. — Его руки расслабленно повисли вдоль тела, но опытного бойца, когда-то знаменитого тяжеловеса Савельева подобной видимой небрежностью было не обмануть.

Роман незаметно поиграл мышцами, проверил тонус и двинулся вперед.

— Топай, топай, дядя, — повторил бандит.

— Помогите! — раздался придушенный голосок за его спиной, и тут же в Савельева полетел кулак.

Хороший хук. Но в общем-то дворовый. Роман легко ушел от кулака, ударил первого бандюгана в солнечное сплетение и даже проверять не стал, уверен был — удар прошел как надо. Он занялся вторым.

Тот, оставив в покое чемоданную ручку, изобразил ногой нечто отдаленно напоминающее прием карате…

Савельев усмехнулся, дернулся вперед всем корпусом, сделал стойку…

Хулиган попался из тех, что любят смотреть бои по телевизору. Просек мастерский рывок, мышечный объем нечаянного защитника и ножонкой сучить передумал. Рука его нырнула в карман куртки и обратно уже появилась с ножом-выкидухой.

— А это ты, парень, зря, — сердечно и искренне огорчился Савельев. Уклонился вбок, уходя от лезвия, и поймал хулиганский живот проверенным ударом под ребра.

Крошить черепа и челюсти боксер миролюбиво себе запретил. Хотя порой хотелось. В особенности, если «учить» приходилось таких вот остолопов.

Постоял, наблюдая, как корчатся, хватая воздух разинутым ртом, любители гоп-стопа, и, как только парни смогли подняться на ноги, придал им ускорения пинком ботинка.

Гражданин в дубленке истратил все силы в борьбе за чемодан. Лежал на нем, обхватив руками, что-то бормотал и негромко всхлипывал. Савельев присел на корточки, заглянул мужчине в лицо:

— С вами все в порядке?

— А? Что? — очумело переспросил тот.

— С вами все в порядке? — переспросил Роман. — Подняться можете?

Перепуганный бедолага, казалось, мало что соображал. Когда Савельев попытался поднять его с чемодана — разлучить с имуществом! — суматошно замотал головой и впился в кожаные чемоданные бока с прежней решимостью. «Господи, золото он там, что ли, перевозит?!» — рассерженно подумал Роман, но вслух сказал вполне добросердечно:

— Вставайте, вставайте, хулиганы убежали.

— Куда? — жалобно поинтересовался гражданин, огляделся по сторонам и слепо, снизу вверх, посмотрел в лицо Савельева. — А они не вернутся?

— Это вряд ли, — хмыкнул Рома, подхватил бедолагу под локоть и поставил вертикально.

Толстые ноги прилично одетого господина вихляли и подкашивались. Савельев, продолжая держать мужчину под руку, вел его к своей машине, тот постоянно оглядывался, наблюдая, как спаситель волочит за собой еще и его драгоценную поклажу. Руки господина ежесекундно и машинально простирались назад к чемодану, и идти обоим было крайне неудобно.

— Да успокойтесь вы! — не выдержал Савельев. — Вот он, ваш чемодан! Никуда не делся.

— Никуда не делся, — всхлипнул бедолага и, почти лишившись чувств, рухнул на заднее сиденье джипа. Ножки его уныло болтались над землей, пачкая брюки об измазанную ноябрьской грязью подножку.

Савельев достал из бардачка бутылку с минеральной водой, протянул ее гражданину:

— Умойтесь. У вас лицо и руки в грязи.

Бутылка тут же выскользнула из трясущихся пальцев бедолаги, и Рома только чудом успел подхватить ее над мокрой землей.

«Черт! — подумал огорченно. — Надо было милицию вызвать! Пусть бы занимались…» Отвинтил крышку от бутылки, наклонил горлышко и тонкой струйкой пустил воду…

Когда толстенькие пальчики гражданина отмылись от грязи, на его безымянном пальце сверкнуло кольцо: хорошей работы перстень-печатка с внушительным треугольным бриллиантом. «Ничего себе камушек! — мысленно присвистнул боксер. — Придурки отнимали багаж, когда такой перстенек на двадцать чемоданов потянет!»

— У вас успели что-то отнять? — спросил участливо.

— Что? А… да, — похлопал себя по карманам. — Бумажник и телефон… Паспорта, слава богу, в чемодане были.

«Значит, возились и обшаривали долго. Но почему-то тянули к себе чемодан, а не кольцо с пальца… Странные какие-то гопстопники… Не заляпанный грязью бриллиант за километр даже в темноте видно. Сверкает. Хотя, может быть, мужик сразу руками в грязь упал?..»

— Надо вызвать милицию, — решительно заявил Савельев и достал из кармана куртки сотовый телефон.

— Нет, нет! Не надо! — взвился над подножкой ограбленный бедняга. — Я на самолет опаздываю, мне некогда! — И начал обшаривать глазами полутемный двор. — Такси, такси… где-то тут должно быть такси…

Савельев посмотрел вокруг — никакой машины с шашечками на бортах поблизости не наблюдалось.

— Мне негодяи очки разбили, — подслеповато щурясь, признался бриллиантовый господинчик. — Вы тут такси не видите? Какой это двор?!

— Не знаю, — покачал головой Савельев. — Я не местный.

— Господи!!! — взревел несчастный. — Мне надо повторить вызов, номер диспетчера в телефоне остался… Вы не могли бы вызвать для меня такси?! — И тут же передумал: — Нет, деньги, сначала надо деньги…

— У вас же кошелек украли.

— Что? А, нет, чепуха, в чемодане вторая кредитка… Вы не могли бы подбросить меня на проспект к банкомату?! Я видел, тут недалеко!

Роман решительно подхватил с земли чемодан, могучим рывком закинул его в салон:

— Садитесь. Подвезу.

Вся обочина вдоль полосы автострады была утыкана машинами. Минут восемь Роман крутил головой, пытаясь припарковаться, на заднем сиденье, возясь с чемоданными застежками, пыхтел ограбленный бедняга. Так и не найдя места для парковки, Савельев предложил:

— Выпрыгивайте тут, я покручусь по переулку с вашим чемоданом, потом подброшу до сто янки такси.

Мужчина, что удивительно, забыв о драгоценном чемодане, выскочил на улицу и, прижимая к груди рыжую кожаную папку, видимо извлеченную из чемодана, помчался к банкомату.

Савельев проехал метров триста вперед, свернул в переулок и, развернувшись в каком-то дворе, через пять минут вернулся.

На обочине дороги, стоя между бамперами двух машин, возбужденно подскакивал гражданин в перепачканной бежевой дубленке. Только когда Рома подъехал почти вплотную, он перестал подпрыгивать, и тот вспомнил: бедняга без очков почти не видит.

Гражданин раскрыл дверцу машины и, не залезая в салон, буквально прорыдал:

— Не работает! Банкомат неисправен!

— О боже, — простонал Роман. — Садитесь! Подвезу вас куда-нибудь еще.

— Я не успею!! В аэропорту Шереметьево меня ждет женщина!

У каждого нормального мужика при словах, произнесенных таким тоном: меня ждет женщина! — обязательно екает сердце. И просыпается мужская солидарность. Несчастный подслеповатый гражданин таращился на Рому глазами, которые уже заволокла слеза; Савельев — не просто нормальный, а супернормальный мужик — решительно кивнул:

— Садитесь, я отвезу вас в аэропорт. Там есть и банкоматы.

— Я заплачу! — обрадовался опаздывающий к женщине пассажир. — Я заплачу вам, сколько попросите!

— Не стоит, — отозвался Рома, дождался хлопка задней дверцы и ввел автомобиль в поток машин. — Вам Шереметьево-2 нужно?

— Да. Спасибо вам огромное.

Минут через двадцать, успешно прострелив Химки, джип въехал в намертво стоящую пробку. Привычные к подобному состоянию столичные водители безропотно застыли на приколе. Опаздывающий пассажир скукожился на заднем сиденье, его глаза с испугом и надеждой ловили взгляд Савельева в зеркале.

«Вот дьявол! — ругался про себя боксер. — Подвел человека, самаритянин хренов… Вызвали бы мотор, и ушлый московский водила наверняка бы нашел дорожку, огибающую многокилометровый затор. На объездных тропинках столичные таксисты не одну собаку съели…»

И спутникового навигатора, как назло, нет. С недавних пор на парковку возле спортивного клуба повадились автомобильные воришки, бьют стекла и технику вытаскивают…

— Черт! — выругался Рома вслух и обернулся. — Вы по путевке куда-то едете?

— Нет, — покачал головой пассажир. — В Израиль. К тете.

— А женщина ваша…

— Не моя, — перебил бедолага. — Брата.

— А-а-а, — слегка разочарованно протянул Савельев. Глаза далекой, ждущей незнакомки немного утратили придуманную манящую прелесть. — Вас, кстати, как зовут?

— Виталий Викторович… Виталий.

— Я — Роман. Дождется женщина, Виталий?

— Не знаю, — глухо и потерянно ответил спасенный бедолага. — Мы встречаемся по очень важному делу…

— Тогда дождется.

Виталий грустно усмехнулся и отвернулся к черному окну. Савельев занял себя нажиманием кнопочек настройки радио, собирался поймать какую-нибудь веселую мелодию, но наткнулся на дикторскую речь. Послушал чуть-чуть, переключился на другой канал и едва не подпрыгнул, когда пассажир заорал с заднего сиденья:

— Верните! Верните новости назад!

Роман послушно переключил эфир.

«…Пожар удалось ликвидировать. Но, к со жалению, один из кабинетов нотариальной конторы выгорел дотла. Жертв и пострадавших нет. Теперь к новостям спорта…»

— Боже, — простонал Виталий Викторович, —

Подольский, кажется, сгорел…

Боксер перекинулся через сиденье:

— Ваш знакомый?

— Нет… то есть да. Мой нотариус. У вас есть телефон?!

— Да, конечно. — Савельев протянул пассажиру мобильник, тот схватил его, как голодный корку хлеба, прищурился:

— Кому же… Кто же… Анна Дмитриевна! — Потыкал в кнопочки почти наугад, приложил трубку к уху: — Анна Дмитриевна! Это Мусин! Вы новости слушали?!. Нет… Тогда найдите для меня, пожалуйста, номер сотового телефона нотариуса Подольского. — И, пока некая Анна Дмитриевна искала некий телефонный номер, пояснил для Савельева: — Анна Дмитриевна секретарь моего брата. Мы немного дружим, и я наизусть помню ее домашний номер… Да-да, Анна Дмитриевна! Диктуйте, я запомню. — Прослушал сообщение, попрощался и сразу начал набор. — Борис Альбертович? Это Мусин. Как у вас дела? — После первых фраз, произнесенных практически на одном дыхании, Виталий Викторович замолчал надолго, лишь изредка бормоча слова сожаления: — Да-да, какой кошмар, я понимаю… всего хорошего.

Отключил связь и, забыв вернуть Роману мобильник, зажал его в руке, сидел так минут пять, слепо глядя на ветровое стекло.

— Все в порядке? — тихонько спросил Савельев.

— Нет… то есть да. Никто не пострадал. В окно кабинета забросили несколько бутылок с горючей смесью… Весь кабинет, все бумаги… все сгорело…

Роман сочувственно покрутил головой, мимо черных окон поползли автомобильные фары…

К зданию аэропорта джип подрулил, когда самолет на Израиль уже несколько минут был в воздухе.

Не теряющий надежды на встречу с женщиной брата Мусин выскочил из машины — с рыжей папкой у груди — и помчался в зону отлета. Савельев, понимая, что у Виталика каждая секунда на счету, безропотно выволок из автомобиля чемодан и, лихо управляясь с его колесиками, поспешил следом.

Виталий Викторович заполошенной курицей метался по залу аэропорта.

— Ищите женщину в бежевом пальто! — про орал, пробегая мимо Романа.

Савельев остановился, попытался схватить Мусина за полу развевающейся дубленки, но тот ускользнул, едва не оставив в боксерской руке кусочек замши. Побежал куда-то к справочной, потом вернулся и, озираясь, закружил по центру зала.

— Виталий Викторович! — крикнул Роман. — Дайте объявление по громкой связи!

Мусин побежал куда-то в другую сторону, кажется к дамскому туалету, и вернулся оттуда таким расстроенным, что у Романа аж в груди заныло: по щеке Виталия Викторовича стекала крупная слеза.

— Виталий Викторович, ну зачем же так расстраиваться? Объявите через динамики, что ждете… Как ее зовут?

— Ирина.

— Что ждете Ирину возле справочного бюро.

— Она уже ушла, — сказал Мусин и, забыв о драгоценном чемодане, поплелся к свободному пластиковому креслу. Сел в него, спрятал лицо в ладонях и чуть не выронил на пол рыжую папку.

Савельев подкатился с чемоданом ближе:

— Почему вы не хотите вызвать Ирину по громкой связи?

— Я не знаю ее фамилию, — раздалось из-под пальцев. — А Ирин много.

— Тогда назовите свою фамилию! Она к вам подойдет!

— Поздно, все поздно, — раскачиваясь, забормотал Виталик. — Я всех подвел, я все испортил…

— А телефон ее вы помните?! Или телефон каких-то общих знакомых?! Позвоните им домой, пусть они свяжутся с Ириной и сообщат, где вы ее ждете.

— У нас нет общих знакомых. Только мой брат.

— Позвоните брату!

Двигаясь как сомнамбула, Мусин встал и почему-то поплелся к таксофону.

— Позвоните с моего телефона! — крикнул вслед Роман.

— Нет, нельзя, — донесся едва слышимый ответ.

«Ну и черт с тобой!» — разозленно подумал Савельев и сел на нагретое место. Вокруг дремали и нервничали авиапассажиры. Встречающе-провожающие лица. Роман вообще не любил суету вокзалов; достал из кармана жвачку, засунул в рот подушечку и зло заработал челюстями.

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Мусин вернулся минут через десять. Остановился напротив Савельева, и тот в который уже раз за последние два часа испытал острейший приступ жалости. Такие откровенно потерянные лица он видел не каждый день. Глаза Виталия Викторовича плавали в каком-то болотном, мокром тумане, казалось, бедолага совсем ничего вокруг себя не видел…

Он встал над Ромой и очень честно, без какой-либо рисовки произнес:

— Лучше бы меня убили в той подворотне.

— Господи, что вы несете!

— Лучше бы меня убили… Я всех подвел… Впервые в жизни брат обратился ко мне за помощью… — Он повернулся и побрел к выходу из здания аэропорта.

Савельев, цапнув ручку уже не такого драгоценного чемодана, заспешил за ним. Неожиданно для себя, догнав, обнял мягкие замшевые плечи маленького человека в бежевой дубленке:

— Не переживайте, Виталий Викторович. Все образуется. Хотите, я отвезу вас?.. Куда вам нужно?

— Мне все равно…

— Домой?

— Нельзя.

— Что значит — нельзя?

— У меня документы. Они нужны Пете и Ире, а их снова могут попытаться отобрать…

— Снова?

— Ну. Вы же видели…

— Когда? Ах да… То есть, вы хотите сказать, на вас напали не просто так?

— Не просто так, я думаю. Нотариуса же кто-то сжег…

«Ну и дела! — Роман, распихивая мощными плечами толпу, прикрывал собой понуро плетущегося Виталика. — Нотариусов по Москве палят…»

— А эта Ира?..

— А эта Ира теперь осталась без денег и без документов. — Виталий остановился, поднял на Савельева слепые мокрые глаза. — Зачем жить таким, как я, а, Рома? Я всегда все только порчу…

— Ну, ну… — смутился под этим детским честным взглядом боксер. — Все будет хорошо. Все образуется…

Виталий Викторович не поверил, опустил лицо и побрел вперед. Рыжая папка болталась в опущенной руке, как флаг капитуляции, случайно поменявший колер.

Дорога до Москвы, как это часто случается в дни невезения, была абсолютно свободна от пробок. Савельев настроил радио на волну джаза, и минут двадцать мужчины ехали молча. Роман прокручивал в голове слова возможного вступления к прощальной речи: «Я могу довезти вас до дома друзей», «Могу подбросить до гостиницы», «Могу остановиться у стоянки такси, у метро, у первого столба и первой лужи»… Почему-то любое из вступлений, как ни меняй слова, звучало именно так: высажу-выброшу, у столба, у лужи…

Что делать с этим потерянным господином, Савельев, честно говоря, не знал. Тот почему-то не давал никаких указаний, просто сидел рядом, уставив пустые глаза в ветровое стекло.

Как будто так и намылился к Роману хоть в гараж, хоть в гости!

— Виталий Викторович, а паспорт у вас тоже украли?

— А? Что? Паспорт? Только заграничный. Российский я на всякий случай положил в чемодан…

— Значит, в гостиницу вы поселиться можете?

— Могу.

Это безропотное «могу» прозвучало так, что Савельев почувствовал, как будто уже выпихнул пассажира в самую глубокую лужу у дороги.

— А может быть, вас отвезти к каким-нибудь друзьям? Вы, мгм, выглядите не лучшим образом…

— К друзьям?.. Мой друг — Петруша… А его сейчас нет…

«Вот ведь попался!.. — Недовольство нет-нет да и проскальзывало в доброй боксерской голове. Роман поскреб в затылке, покрутил шеей… — Вот попался!..»

В кармане Савельева запиликал сотовый телефон, боксер достал его, глянул на дисплей и ответил:

— Да, баб Надь.

— Роман, ты где?! — раздался в трубке могучий пенсионерский рык.

— Еду.

— К нам?!

— Нет. Пока нет…

— А куда едешь? Мы тебя ждем.

— Да вот… — Савельев покосился на несчастного подкидыша, — приятеля одного пристроить надо.

— Куда?

— Куда вас пристроить, Виталий Викторович? — переадресовал Рома вопрос пассажиру. Тот безразлично пожал плечами.

— Бери своего приятеля и дуй к нам, — безапелляционно заявила баба Надя. — Гусь совсем готов!

Савельев пообещал счас же придуть. Убрал сотовый телефон в нагрудный карман черной джинсовой рубахи и несколько злорадно ухмыльнулся. Что ж, Надежда Прохоровна, вы сами напросились на очередного подкидыша. Вот чует печень-селезенка-сердце, что напросились по самое не балуй!

Полуобернулся к понурому седоку и голосом, лишенным прежних тоскливо-пораженческих интонаций, спросил:

— Виталий Викторович, скажите честно: вам негде переночевать?

— Наверно, — безучастно отозвался тот.

— Поедете со мной в один хороший дом? К моим друзьям и родственникам.

— Поеду.

Испытывая самое мстительное удовольствие, Савельев уверенно утопил в пол педаль газа.

Не так давно при схожих обстоятельствах две тетушки — Надежда Прохоровна и Софья Тихоновна — «подкинули» ему жену^[1].

Что ж… напросились сами.

* * *

Виталию Викторовичу Мусину действительно хотелось умереть. Или хотя бы получить серьезную рану, очнуться в больнице — желательно.

Только палата реанимации и смертельно опасное ранение могли бы все исправить. Или хотя бы сместить акценты…

Его честь, его достоинство страдали.

Совесть просто билась в корчах.

Душа нанесла себе рваную рану и не меньше бренного тела хотела в больницу. На белые простыни, под взгляды ласковых сестер.

Куда его везет большой и добрый Рома, Виталия Викторовича интересовало ничтожно мало. Он самозабвенно предавался самобичеванию и старательно культивировал жалость к себе, к какой-то Ирине, к единственному брату. Место, куда вез его нечаянный спаситель, было вторично. Могучий Рома мог привезти его к друзьям — таким же огромным бритоголовым (но очень добрым!) бандитам с пудовыми кулаками; мог уложить поплакать в алькове нежной любовницы-подруги; мог привезти в притон; на стачку очередных московских пикетчиков; в сумасшедший дом…

Дверь в квартиру старинного пятиэтажного дома в тихом московском переулке открыла бабушка в коричневом спортивном костюме из плюша. Крупноносая костистая особа с обширной плюшевой грудью и строгим взглядом фельдфебеля на пенсии.

— Ну, наконец-то! — неожиданно низко про басила далеко не нежная любовница.

Виталий Викторович мигнул, изгоняя прочь видение искусственной почки и тикающих механизмов, прошел в большую, парадно сверкающую зеркалами купейных шкафов прихожую.

— Добрый вечер, — сказал с жалостью к себе.

Его голос просто вопил о необходимости сочувствия, роль бедного родственника исполнялась так умело, что даже Станиславский не нашел бы к чему придраться.

Но справедливости ради следует заметить, что исполнялась эта роль практически неосознанно. Виталий Викторович от пяток до макушки погрузился в тягучее горе и плавал там без надежды прибиться к берегу. Он вправду был несчастен. И вправду жаждал сочувствия.

Вот только зритель попался ему негодный.

Надежда Прохоровна Губкина — пенсионерка-крановщица — мужчин любила бравых. Слезливый рохля в тончайших замшевых шкурах вызывал в ней лишь желание отчитать за измазанную дубленку.

Зато несчастных побитых интеллигентов горячо любила Софья Тихоновна — вторая дама, появившаяся в зеркалах прихожей: немолодая, миловидная, с копной прозрачных пепельно-сизых кудряшек, в синем платье с кружевным жабо. Она поздоровалась с Романом, взглянула на Виталия Викторовича и — о, наконец-то! — обеспокоенно всплеснула руками:

— Мой бог, что с вами произошло?!

Испачканный Виталий Викторович потупился, Роман, пропихивая чемодан за шкаф, сказал с какой-то непонятной Мусину злорадностью:

— Вот, Софья Тихоновна, Надежда Прохоровна, прошу любить и жаловать — Виталий Викторович. У него неприятности, ему негде ночевать. И вообще, он не знает, что ему делать.

— Пусть моет руки и идет за стол, — сказала крупноносая особа, подарившая гостю минимум внимания.

— Гусь остыл? — ехидно поинтересовался Рома.

— Пересох!

И Виталий Викторович сразу понял: в том, что пересох гусь, виноват тоже он.

Конечно. Чего еще ожидать от поганого вечера? Он тащит за собой неприятности, как перепачканный чемодан…

Софья Тихоновна помогла Мусину избавиться от дубленки, предложила тапочки и сказала, что проводит в ванную умыться. Надежда Прохоровна зычно гаркнула:

— Арнольдыч! Выходи! Ромка приехал!

Проходя по коридору до ванной комнаты, Маргадон столкнулся с невысоким пожилым гос подином в мягком домашнем костюме, с тощим хвостиком из седоватых волос на затылке.

За ухом господина торчала дешевая пластмассовая авторучка.

— Вадим, — сказала Софья Тихоновна, — познакомься с Виталием Викторовичем, он друг нашего Ромы. Виталий Викторович, мой муж Вадим Арнольдович.

Мусин шаркнул тапкой и получил в вялую ладонь пять крепких пальцев, ощущая рукопожатие, далекое от дежурного соприкосновения: муж Софьи Тихоновны оказался неожиданно сильным и крепко дружелюбным.

По центру большого круглого стола в прилично обставленной гостиной стояла тарелка размером с автомобильное колесо. На ней покоился огромный гусь в стадии горячей коричневой переспелости. Вокруг гуся лежал разварной картофель, «подсоленный» укропом, из тушки вылезала наружу гречневая каша с вкраплениями жареного лука и грибов.

Сногсшибательно душистый натюрморт. Мечта гурмана. (Только кашу, по мнению Виталия Викторовича, следовало извлечь и положить отдельно.) Надежда Прохоровна вручила Роме нож, разделочную вилку и, приказав: «Действуй», приготовила, держа на весу, тарелку Вадима Арнольдовича.

Действовал Рома, опять-таки по мнению Виталия Викторовича, трудолюбиво, но неумело. Так как при разделке такого кулинарного волшебства, как фаршированный гусь, надобны не трудолюбие и сила, а мастерство и нежность.

Но, как известно, со своим уставом в чужой монастырь…

Виталий Викторович получил тарелку с ломтем птички, обложенным гарнирными добавками, и неожиданно почувствовал, что аппетит так и не разжегся от дразнящего парка, поднимающегося к ноздрям… Глаза вроде бы облизывали каждую косточку, ноздри ощущали дразнящий аромат, но пищевод как будто слипся и совершенно не желал работать.

— Виталий Викторович, — мило укорила Софья Тихоновна, — ешьте, ешьте, остынет…

Виталий Викторович кивнул, поковырялся вилкой в каше… Надежда Прохоровна, уже смоловшая вставными челюстями внушительную порцию грудки, сыто сетовала Роме:

— Что за день такой? В кои-то веки гуся за пекли! И тут… — огорченно звякнула вилкой о тарелку, — Лешку на происшествие вызвали, Настя на работу вдруг унеслась… Машка твоя позвонила, сказала, работы много — отправьте кусочек с Ромой! — Покосилась на Виталия Викторовича, и тот быстренько отправил в рот кусочек мяса.

Пищевод проявил милосердие, разжался и гуся принял. — Сплошное невезение!

Усердно работающий над тарелкой Рома согласно кивнул:

— У меня тоже… двое ребят с гриппом свалились.

— Так ты же им прививки ставил, — подняла брови Надежда Прохоровна.

— Это не мои. С Ростова, непривитые.

— А-а-а-а…

На глаза Виталия Викторовича навернулись слезы. Как давно он не попадал в дома, где все по-родственному мило, необязательно, где каждый знает о жизни близкого любую мелочь. Надежда Прохоровна слышала о прививках каким-то ребятам, Роман одной фразой разъясняет суть проблемы…

Под гуся подали холодную водочку. Расстроенный Виталий Викторович вначале не обратил на нее никакого внимания — наверное, из страха, что противный пищевод учинит какую-либо гадость, но тут вот, от окончательного и почти слезливого расстройства, храбро тяпнул полную рюмашку, не дожидаясь поддержки хозяев. Передернул плечами, поморгал намокшими ресницами…

— Виталий Викторович, вы бы поели хоть чуть-чуть, — сердечно проговорила сидящая рядом Софья Тихоновна. — Не нравится?

— Нет-нет, спасибо, все замечательно. Кусок в горло не лезет…

— Роман сказал, у вас что-то случилось.

— Да. — Мусин повесил голову. Ему очень хотелось поговорить с кем-то, снять тяжесть с груди, хотелось быть принятым и понятым.

Но он не мог. Не мог вот так, с бухты-барахты начать вываливать свои горести на абсолютно чужих людей, которые всего-то гусем угостили.

— Мы можем вам чем-то помочь? — Мягкая ладонь Софьи Тихоновны легла на стол поблизости от толстых пальчиков Маргадона, отщипывающих от лежащего на тарелочке хлеба кусочки мякиша.

— На Виталия Викторовича сегодня хулиганы напали, — раздался голос Ромы. Он отодвинул от себя дивно пустую тарелку, промокнул губы салфеткой. — Отняли бумажник, загранпаспорт, телефон…

— Какой кошмар, — покачала головой Софья Тихоновна.

— Хотели отобрать чемодан…

— Хотели отобрать документы, — тихонько поправил Маргадон. — Те, которые я в аэропорт вез.

— Вот-вот, — кивнул Роман. — Хотели, да не получилось. Я вовремя мимо проходил. А потом, — боксер отпил компот, — Виталий Викторович сказал, что лучше б его те бандиты все-таки убили…

— Как это — убили?! — опешила добрейшая Софья Тихоновна и так посмотрела на Мусина, что у него мгновенно запылали уши.

— Мне незачем жить, — вздохнул он протяжно. — Я никчемный человек.

— Господи! Молодой человек, да что вы такое говорите?!

Обращение «молодой человек» наверняка было выбрано доброй дамой не случайно. Оно подчеркивало пригодность Мусина к дальнейшей жизни…

Виталий Викторович тем не менее скуксился и произнес уныло:

— Да-да… Я всех подвел…

Надежда Прохоровна, хорошо знакомая с типажом, умело напрашивающимся на сочувствие, слегка, но недовольно покряхтела. Сын ее стародавней подруги из соседнего дома вот так же… Придет, за стол сядет и давай вздыхать. Сидит, сидит, нервы мотает, мотает… Пока мама не начнет переживать: чего ты, сыночек, не кушаешь, чего не весел?! А у сыночка всех бед — что кошелек пустой. Но представление устроит — что твой Никулин!

Надежда Прохоровна сурово поджала губы — знаем мы этих «ограбленных», больше ста рублей в долг не дадим — и очень удивилась, услышав продолжение от Ромы:

— У Виталия Викторовича еще нотариуса сегодня сожгли… Я сам по радио слышал.

Жертв удалось избежать, но контора сгорела дотла.

Ого!

Более приманчивой наживки лукавый тренер боксеров изобрести не мог. Надежда Прохоровна мигом забыла о подозрениях в покусительстве на пенсионные накопления и повернулась к гостю всем корпусом.

Савельев заметил изменение в положении бабы-Надиного тела, усмехнулся про себя — ага, любительница криминальных сериалов, проняло! — и продолжил:

— Я посоветовал Виталию Викторовичу обратиться в милицию, сообщить о нападении, но он не хочет.

— Почему? — спросила Надежда Прохоровна, не оборачиваясь, ловко нашарила на серванте позади себя очки и нацепила их на нос.

— Я не могу… — печально проговорил гость. — Я не могу подвести брата еще больше…

— А брат-то тут при чем? — Надежда Прохоровна с подачи Ромы заглотила наживку до грузила и лески.

— А он… пропал… Не знаю куда… Точнее — догадываюсь, что с ним могло произойти нечто ужасное… Но в милицию идти не могу.

— Да почему?!

«Для этого Петя должен быть за границей, — мог бы ответить Маргадон. — Если я прибегу в милицию с заявлением о нападении, поджоге кабинета Подольского и пропаже Пети, а после все это окажется какой-то фикцией… Брат прежде нападавших бандитов может оказаться в кутузке за мошенничество».

— Это долгая история, — туманно вильнул в сторону Мусин и вздохнул с такой самоотдачей, что чуть ремень на брюках не лопнул.

— А вы, Виталий Викторович, расскажите ее Надежде Прохоровне, — с непонятным выражением на лице проговорил Рома. — Она у нас большо-о-ой специалист по распутыванию криминальных историй.

— В самом деле? — поразился Маргадон. — И что… был опыт?

— Грандиозный. Одного бандита лично задержала^[2].

— Не слушайте этого зубоскала! — не шибко возмущаясь, вмешалась Софья Тихоновна. — Виталий Викторович, может быть, чайку?

Но Маргадон уже во все глаза смотрел на бабу Надю. Он просто ни одной секундой дольше не мог держать в себе скопившийся за этот день ужас, душевное беспокойство буквально разрывало его на части…

Вот если бы мамочка — царствие небесное! — была рядом…

Но мамы нет. Есть только люди, собравшиеся за накрытым для позднего ужина столом.

Кажется, мучительная борьба между желанием и нерешительностью так четко отпечаталась на лице гостя, что Вадим Арнольдович, доселе практически не разговаривающий, решил помочь ему вопросом.

— А какие документы у вас хотели отобрать, Виталий Викторович? — спросил он мягко, показывая, что стыдливо мнущегося гостя готовы выслушать.

— Важные. Очень важные для моего брата. Петя… мой брат… За ним следили… кажется. Он не мог возить документы с собой…

Путано вступая в разговор, Виталий Викторович вдруг ощутил облегчение, сродни тому, что чувствует дворовый кот, которого какая-то добрая рука извлекает из щели между мусорными бачками, куда его загнали разъяренные собаки. Кот… то есть человек испытывает страстное желание понравиться и быть обласканным. Прижатым всеми лапами к большой, мягкой человеческой груди. Пусть даже она чуть-чуть отстранена и обтянута коричневым плюшем…

— От этих бумажек зависит судьба моего брата и его любимой женщины. Я не могу отнести их в милицию…

— Понятно, — кивнул Вадим Арнольдович. — Ваш брат занимается бизнесом или он чиновник?

— Мой брат… В общем, так получилось, что он руководит бизнесом, практически принадлежащим мне…

— Тебе?! — перебила Надежда Прохоровна, судя по всему не умеющая долго выдерживать с человеком дистанцию «вы». В особенности если человек этот гораздо моложе, побит, обокраден и ест ее гуся.

Виталия Викторовича слегка покоробило это недоверчивое «тебе?!»…

Но впрочем, он привык. Почти каждый человек, узнающий, что многомиллионным бизнесом владеет не Петр, а его никчемный брат, испытывает подобное недоумение.

— Мне, Надежда Прохоровна, мне, — про говорил Мусин с покорной обстоятельствам улыбкой. — Что — не похож я на дельца? На воротилу?

Бабушка Губкина насмешливо дернула уголком рта и вредно поинтересовалась:

— А что, есть чем воротить?

— Наденька, ну зачем ты так… — с упреком проговорила Софья Тихоновна.

— Нет-нет, я понимаю! — зная, что заступничеством легче всего добиться расположения, воскликнул Мусин. — Я в самом деле никакой не воротила, я к бизнесу на пушечный выстрел не приближаюсь, только бумажки подписываю…

— Наследничек? — попыталась проявить догадливость Надежда Прохоровна. — Петя брат двоюродный?

— Нет, родной. Точнее, единоутробный. Но не пытайтесь угадать…

— Была нужда…

«Ну до чего вредная бабка! Ведь видно же — история цепляет! Но ходит вокруг да около, как ворона вокруг полудохлой мыши…» Думая примерно таким образом, Виталий Викторович нисколько не лукавил перед самим собой. Он и вправду чувствовал себя слегка придушенным, затасканным мышонком.

— Мой папа умер, когда мне не было полутора лет, — печально приступил он к рассказу. —

Мама снова вышла замуж, уже не по любви…

Родился Петя, но его папа ушел к другой женщине… — Несколькими крупными мазками Маргадон умело нарисовал жалостливую картину почти сиротского житья. Рассказчик Виталий Викторович был опытный. Натасканный на «туманных охотах», когда интонации били точнее двустволки. Ведь вроде бы не врал, все рассказал честно, и мог собой гордиться, но главного, того, что дядя Афанасий продолжал тащить оставленную, так и не полюбившую ее женщину и двоих детей на своем горбу до самой смерти, — так и не сказал.

Не солгал. Но опытно оставил в скобках.

–…Мы с Петей выросли, брат занялся бизнесом, женился… И вдруг все пошло прахом. Его жена ушла к компаньону по бизнесу, они отсудили у Пети все, что смогли… Мы с мамой к тому времени давно жили в доме у моей бабушки по отцовской линии. Она стала старенькая, за ней надо было ухаживать, а Петр женился, и мама, оставив ему квартиру, переехала к бабе Тоне вместе со мной. — Виталий Викторович сделал глоток компота, воспитанно промокнул губы салфеткой. — А весной девяносто шестого Петя пришел к нам. Сказал, что разорился. Но ему сделали выгодное предложение — пригласили вступить в перспективный бизнес, нужны деньги. Петя попросил маму и бабушку продать большую сталинскую квартиру в центре Москвы, на лето перебраться на дачу, к середине осени — он обещал! — мы все вернемся в город в новые хоромы.

Виталий Викторович снова потянулся за компотом, Надежда Прохоровна покачала головой:

— И ваша мама поверила обещаниям уже однажды все профукавшего сына?

— Да. Мама — святая женщина. И не только она, но и баба Тоня. Петя ведь был ей неродным внуком… Но бабушка согласилась продать квартиру, где вырастила моего папу, где прожила большую часть жизни, поверив словам Петра, поверив в него… В конце осени девяносто шестого года мы и вправду перебрались с дачи в большую новую квартиру. Петр, как говорится, фартовый бизнесмен. Если бы в первый раз его не предала жена, он бы никогда не знал горя. Кстати говоря, бизнес, который отняли у него друг и супруга, просуществовал, кажется, не более полугода. Без Петра предприятие моментально развалилось на куски. Сейчас, если не ошибаюсь, компаньон таксует, Галя торгует какой-то дребеденью на вещевом рынке.

— А как получилось, что бизнес, братом выстроенный, принадлежит тебе? — Надежда Прохоровна поставила локоть на стол и пристроила голову на согнутом кулаке. Весь ее вид говорил — вопил! — что никак она не может состыковать Виталия Викторовича с большими денежными делами. Кольцо на пальце и дорогие костюмчики мало о чем говорят, баба Надя селезенкой непонятки чувствовала.

Гость протяжно вздохнул, недоуменно приподнял брови, как будто то, о чем он собирался поведать, до сих пор в его голове не укладывалось.

— Перед продажей квартиры мама поставила Пете условие — бизнес делится следующим образом: сорок процентов ей и бабушке, по тридцать — мне и Петру. В то время это звучало вполне разумно, вы не находите? Так вот. После смерти бабы Тони и мамы я стал их единственным наследником.

— Почему? — дернул плечом Рома. — Петя тоже мамин сын…

— Такова была ее воля. Да и Петру нравилось быть теневым лидером. Когда вроде бы не сам все решаешь, всегда есть причина для паузы или отказа.

Маргадон мог бы еще сказать — перед смертью мама долго говорила с Петей за закрытой дверью. Виталий Викторович лишь частично знал о чем: прощаясь уже с обоими сыновьями, мамочка сказала, пристально глядя на младшего:

— Ты, Петр, не пропадешь, приглядывай за Витенькой…

Вот так и получилось, что семьдесят процентов семейного бизнеса безоговорочно перешли к «никчемному тюфяку натюрморту». Нельзя сказать, что Виталия Викторовича особенно сильно мучили угрызения совести — брат вкалывает как ломовой извозчик, Витюша только бумажки подписывает. Он честно предложил брату уступить часть своего наследства, но Петр не менее честно ответил: роль серого кардинала его устраивает вполне. Девицы к генеральным директорам меньше претензий имеют, чем к владельцам фирм…

На том и порешили.

— А какой конкретно у вас бизнес? — продолжил интересоваться Рома.

— Гостиничный. В основном.

— А какие документы ты вез Ирине в аэропорт?

— Сегодня я побывал у нотариуса, подписал кое-что… Теперь, как вы знаете, у меня на руках остался единственный экземпляр очень важного документа — кабинет Подольского сгорел вместе со всеми бумагами. Борис Альбертович, понимаете ли, большой любитель антикварных вещиц, — невесело усмехнулся Маргадон, — в его кабинете вместо нормального сейфа стоит железный шкаф времен царя Гороха. Затейливый, но при пожаре абсолютно бесполезный. Все документы превратились в обугленные лоскутки.

— И эти хулиганы собирались отобрать твой экземпляр? — С подачи бабы Нади боксер тоже перешел в общении с Виталием Викторовичем к демократичному обращению на «ты».

— Я так думаю. Но вероятно, их интересовали не только бумаги, но и деньги. Сегодня Петя продал нашу фирму.

— И сколько стоил ваш бизнес?

Виталий Викторович повел плечом:

— Понятия не имею. Миллионов двести, три ста… Думаю, в евро.

Савельев сглотнул, красноречиво посмотрел на окружение…

— И эти деньги можно получить, отобрав у тебя бумаги?

Плечо вновь округло дернулось.

— Я думаю, можно.

«Дебил или блаженный, — растерянно подумал Савельев. — Сидит в неизвестном доме, в компании непонятно каких людей и говорит, что в его чемодане запрятана почти половина зеленого лимона… Точно — блаженный».

Но Виталий Викторович (вполне вероятно, прочитавший по выражению лица боксера, что тот о нем подумал) горячо воскликнул:

— Но их может там не быть! Точнее — не в полной мере, гораздо меньше! Петра могли обмануть покупатели. Мы договаривались: если Петр не позвонит до трех часов дня, значит, сделка пошла наперекосяк, я должен передать документы Ирине, та знает, что с ними делать.

— А в милиции не могут знать, что делать с этими документами? — намекнула Софья Тихоновна.

— Нет. Категорически нет. Я должен найти Ирину и передать ей весь пакет документов.

— Чепуха какая-то… — покачал головой Савельев. — Эта Ира что — невидимка законспирированная?!

— Да! — Мусин так разгорячился, что даже привстал со стула. — В этом-то и дело!

Когда дело перестало касаться щекотливого момента — возможного обвинения брата в мошенничестве, — Виталий Викторович стал куда как откровенней. Отрапортовал о любовной связи своего брата по всей форме, с подробностями и собственными умозаключениями.

— И вот теперь я в совершеннейшей растерянности. Ирина осталась без денег и паспортов для сына и мамы, к мужу она вернуться не может… Что делать?!

— А фамилию ты ее не знаешь?

— Нет! Ни фамилию, ни номер телефона, у стойки регистрации на израильский рейс меня должна была встретить блондинка в бежевом пальто. Это — все! И главное, Петр сказал — Ира знает, как поступить с подписанными мною бумагами, как повести дела. Без совета с ней я и шагу не решаюсь делать! Домой возвращаться боюсь, где искать Ирину — не знаю, Петр — пропал.

Мусин огорченно махнул рукой; все взгляды скрестились на Надежде Прохоровне.

Главная специалистка по распутыванию криминальных головоломок выдержала театральную паузу: сняла очки, протерла их носовым платочком…

— Виталий Викторович, ты фильм «Место встречи изменить нельзя» смотрел?

— Смотрел. И что?

Баба Надя покрутила головой, посмотрела на всех печально. Ей в ответ усмехнулся только Вадим Арнольдович. (К слову сказать, профессор. Ученый муж, всячески «остепененный», и вообще большая умница.)

— Где твой брат договорился встретиться с Ириной?

— В «Сосновом бору»… Ой!

— Дошло наконец-то? — ухмыльнулась бабушка Губкина.

— Надежда Прохоровна… — пораженно и благодарно протянул Мусин, — голубушка вы моя… — И бросился целовать руку отставной крановщицы. Уронил на себя бабы-Надин стакан с компотом, облил брюки и, выкрикнув «Простите, я так неловок!», унесся в ванную, а дальше к своему багажу, переодевать штаны.

— Какой воспитанный мужчина, — проводила его взглядом Софья Тихоновна, огромная поклонница культурной речи.

— Растяпа, — пригвоздила баба Надя. — Лентяй и дурошлеп.

— Наденька!

— Что — Наденька? Брат всю жизнь вкалывает, а этот только купоны стрижет. Бездельник!

— Да почему ты решила, что Виталий Викторович бездельник?!

— А как он с мамой и бабушкой все лето на даче мог ошиваться, пока Петька деньги заколачивал?!

— Ты делаешь поспешные выводы. Виталий Викторович мог ездить на работу с дачи.

— Ага. Так я и поверила. У него на физиономии написано — лентяй и прихлебатель.

— На-а-а-дя…

Спорить с Надеждой Прохоровной, за милю чувствующей всяческих ловкачей, Софья Тихоновна не стала. Только, когда Мусин вернулся в гостиную в дорогом домашнем костюме, неловко спросила:

— Виталий Викторович, простите, а кто вы по профессии?

— Я закончил Институт пищевой промышленности, — с готовностью ответил гость. — Несколько лет проработал в НИИ, потом… — развел руками, — бабушка и мама во мне нуждались больше, чем российская наука…

Надежда Прохоровна победно оглядела ближних. Никто не возразил ей даже взглядом. Талант бабы Нади из малейших нюансов собирать полноценный портрет человека снова выступил в полной силе. Никакие душераздирающие истории об умерших папе и маме, о нападениях бандитов не могли сбить с толку приметливую пенсионерку. Алеша — муж внучатой племянницы Софьи Тихоновны и по совместительству местный участковый милиционер, живущий в этой же квартире, — не зря называл бабу Надю «наша московская мисс Марпл».

Окрыленный надеждой (во всех смыслах) Мусин ерзал на стуле, чего-то там прикидывал…

— Виталий Викторович, а вы не хотите попробовать еще раз связаться с братом по телефону? — спросил Вадим Арнольдович.

— Я думаю над этим, — вновь загрустил Виталик. — Попозже схожу на улицу и попробую дозвониться до него с городского телефона… Но боюсь, Петр не ответит неизвестному абоненту…

— Телефон, который у вас украли, был подключен к какой сети?

— Э-э-э… МТС.

— Хотите, я оформлю для вас дубликат вашей же сим-карты? Жена моего аспиранта работает в офисе этой компании. Думаю, она не откажет в такой мелочи… Дадите мне свой гражданский паспорт?

— Мой бог, конечно! Я буду так признателен! — Виталий Викторович приложил обе ручки к груди, одетой в шикарный фланелевый костюм, благодарно посмотрел на Савельева. — Роман, честное слово, не знаю, как вас благодарить… Вы привезли меня сюда… познакомили с такими великодушными людьми… Я — ваш должник! По гроб жизни! — Тут же закрыл лицо руками, округлые плечи заходили ходуном.

Бывает. Переизбыток эмоций выходит из экзальтированной личности слезами и всхлипами. Добрейшая Софья Тихоновна бросилась успокаивать гостя.

Роман Савельев, сидя на низком пуфике в прихожей, зашнуровывал ботинки. Над согнутой спиной боксера стояла баба Надя и ядовито шептала:

— Это почему же, Ромка, ты своего Виталика к себе домой не везешь, а?! У тебя хоромы царские, места побольше, чем у нас…

Савельев жил за городом в коттеджном поселке вместе с женой Машей и ротвейлером Гвидоном. Встав с пуфика, он поддернул штаны за ремень, посмотрел на бабу Надю сверху вниз и зловредно кивнул:

— Ага. А потом ему через всю Москву от моего клуба снова к вам пилить. Зачем дядя Вадим предложил ему телефонную карту восстановить, а?

— Тьфу! — в сердцах, но тихо плюнула бабушка Губкина. Сняла с тумбы Ромину борсетку и пакет с запакованными кусочком гуся и кашей для Марии. — Вот, не забудь, навязались вы на мою голову…

Сказать по правде, ворчала баба Надя больше для порядку. Еще полчаса назад она сходила в свою комнату и разыскала в шкафу запасное «зимнее» одеяло. Но заставить оправдываться могучего Рому — удовольствие редкое. Вполне обоснованно Надежда Прохоровна ждала от Ромы благодарности.

И дождалась. Поцелуя в морщинистую щеку и слов:

— Что бы я без вас делал, дорогая вы моя Надежда Прохоровна. — Савельев тоже хорошо знал бабу Надю, командирский тон и ворчанье которой вовсе не соответствовали широте ее большого пенсионерского сердца. — Кто лучше вас присмотрит за этим недотепой?

Надежда Прохоровна показательно закатила глаза к потолку, закрыла за Ромой дверь и пошла вставлять «зимнее» одеяло в отутюженный пододеяльник.

Выспался Виталий Викторович неплохо. В основном благодаря помощи снотворного, любезно предложенного Софьей Тихоновной. Снадобье оказалось хорошего качества, никакой вялости наутро Виталий Викторович не почувствовал: легко встал, легко накинул на любимую атласную пижаму любимый шелковый халат с кистями на поясе и эдаким выспавшимся барином с зубной щеткой в кармане вышел из гостиной, где ему постелили на диване.

Постоял, прислушиваясь, в большой зеркальной прихожей, встретился глазами с отражением и тут же почувствовал, как легкость бытия уступает место тоскливой потерянности. В огромной четырехкомнатной квартире было абсолютно тихо, Виталий Викторович почувствовал себя заблудившимся в зеркальном пространстве странником.

Стараясь больше не встречаться с собой в больших зеркалах, прошел по коридору до ванной комнаты и, вытянув шею чуть дальше двери в удобства, увидел на кухне Надежду Прохоровну, примостившуюся у длинного «языка» разделочного стола с чашкой чаю, лицом в окно.

— Кхм, доброе утро, — тихонько привлек к себе внимание.

Надежда Прохоровна отвернулась от окна, посмотрела на Мусина, и тот почему-то вспомнил кошмарную детскую больницу, куда залетел с аппендицитом лет в девять.

По совести сказать, больница та была совсем обычной, советской. Кошмарной в ней была только грузная ворчливая нянечка, любившая попить чайку в узкой коморке с большим окном. Много лет назад маленький Виталик зашел туда вот так же, оторвал санитарку от чаепития — пришел сказать, что разлил на кровати принесенный мамочкой морс, — и через десять минут получил по попе жгутом из мокрой простыни… Подживающий на животе послеоперационный шов, следы от инъекций на заднице отозвались на шлепок болезненно и остались в памяти надолго…

Грозная Надежда Прохоровна напомнила ту нянечку. А в жизни Виталия Викторовича встречалось крайне мало женщин, с которыми не получалось найти общего языка… Обычно воспитанный мамой и бабушкой Маргадон умел расположить к себе любую бабу-ягу. За десять минут разговора и пару поцелуев ручек, покрытых старческой гречкой.

Надежду Прохоровну, Маргадон это чувствовал, на поцелуи и рассказы не возьмешь. Она поставила на стол недопитую чашку и пробасила громко:

— Выспался?

— Да, да, — заюлил Виталий Викторович, — премного благодарен. А где… все?

— Все на работе. А Софа твои дубленку и костюм в чистку понесла.

Воплощение не напившегося чаю укора в полный рост. Конечно, «граф» Мусин спать изволил. А Вадим Арнольдович повез на работу его паспорт для оформления дубликата телефонной сим-карты; Софья Тихоновна не валялась в постели до полудня, а понесла сдавать в химчистку грязную одежду.

Надежда Прохоровна облила «графа» недовольным взглядом, и Виталий Викторович отметил, что вполне ожидаемого приглашения выпить чашечку утреннего чая не получил.

Ну точно баба-яга!

Через пять минут оказалось, что в аттестации Надежды Прохоровны Маргадон все-таки ошибся. Пока он умывался и чистил зубы, Надежда Прохоровна не только убрала его постель, но и поставила на стол в гостиной чашки, блюдца, печенья-варенья.

— Умылся? — спросила, впрочем без всякого дружелюбия. Хотя накрытый к чаепитию стол говорил совсем об обратном — законы гостеприимства баба Надя не презрела.

— Да-да, благодарю, все просто замечательно.

— Тогда садись завтракать. Я сейчас яичницу поджарю.

— Ну что вы, не стоит беспокойства! — воскликнул Мусин и с криком: — Я мигом! Я сейчас! — унесся обратно в ванную, переодеваться в приличествующий обстоятельствам домашний костюм.

Пока менял пижаму и халат на фланелевые куртку и брюки, пришла идея: когда в комнату с горячим чайником в руках зашла Надежда Прохоровна, взору ее предстала трогательная картина — печальный Маргадон подслеповато разглядывает фотографическую рамку, вынутую из чемодана.

— Вот, Надежда Прохоровна, посмотрите — моя мама. Я всегда беру ее карточку с собой во все поездки. Ставлю на тумбочку в гостинице — и… — вздохнул, — как будто мамочка со мной.

Виталий Викторович не был ловким хитрецом. Он просто испытывал жесточайший дискомфорт в присутствии недружелюбно настроенной к нему женщины. Он искренне считал, что любую даму необходимо обязательно к себе расположить!

Ведь женщины — такое чудо! Такая гавань… И когда из химчистки домой вернулась Софья Тихоновна, она застала в гостиной дивную парочку: Надежда Прохоровна с помягчевшим лицом слушала рассказы гостя о мамочке и бабушке.

После завтрака и разговоров Виталий Викторович плотно засел за телефон. Путем неутомимых розысков дозвонился до санатория «Сосновый бор» и минут десять беседовал с тамошним медоречивым менеджером.

— Да-да, конечно, свободные номера есть.

Вам нужен одноместный полулюкс? Вы рассчитываете на лечение?.. Нет? Ну что вы! У нас та кие специалисты! Отличные массажисты, стоматолог, а грязевые обертывания… — просто чудо!

Полный комплекс услуг. Бассейн с великолепными инструкторами, сауна, русская баня…

От Петруши Виталий Викторович знал, что в советские времена санаторий специализировался на борьбе с проблемами опорно-двигательного аппарата. Судя по словам менеджера, специализацию эту он не потерял и перейдя в частные руки. Петруша говорил, что позвоночник ему там действительно подправили.

–…Как вы предполагаете до нас добираться?

На сайте нашего отеля есть подробная карта…

Ах, вы без машины… Тогда — автобус! На машине, конечно, быстрее — чуть более двух часов из любой точки столицы… Но автобусом — удобно.

Хотя и дольше. Он останавливается прямо на развилке к нашему отелю. Гости сообщают по телефону о прибытии, и их встречает машина…

— Как часто ходят автобусы?

Менеджер быстро продиктовал расписание, сообщил, откуда уходят рейсы.

— Наверное, вам будет удобнее выехать рано утром. От Москвы автобус идет четыре часа, но если выехать пораньше, то вы успеете не только на обед, но и на беседу с врачом, диетологом, вам назначат процедуры…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

История знакомства Романа и Марии описывается в романе «Смерть — плохая примета». дней через двадцать, в палате реанимации, заставленной фундаментальной медицинской техникой… ну, там, искусственная почка, легкое, еще чего-то вокруг кровати шуршит и тикает — и принимать сочувствия-соболезнования без всяческих упреков.

2

История задержания бабой Надей бандита рассказана в книге «Мисс Марпл из коммуналки».