Бегущий всегда одинок

Оксана Обухова

В мире магии и телепатии есть место для предательства. Бывший командир армейской разведки полковник Шип становится обладателем опасной тайны. Его враги так могущественны, что способны запереть столицу, превратив ее в огромную мышеловку, и объявить всеобщую мобилизацию. Из Шипа делают государственного преступника, армия возмущена его «предательством»! Полковнику приходится сражаться в одиночку со всем светом.

Всему можно подобрать синонимы или подобия: воинским званиям и столовым приборам, отрезкам времени или природным явлениям. И даже если плод моего воображения не будет похож на яблоко, я все-таки назову его «яблоком».

1 часть

Полковник Густав Шип мрачно разглядывал посланников.

Эта троица ему совсем не нравилась.

Первым в комнату вошел слуга с обритым черепом. Алый зигзаг татуировки на его лбу сообщил полковнику о немаленьком чиновничьем статусе Саула (гостя без всяческой натяжки можно было назвать царедворцем). Фиолетовая блямба на левой щеке Саула предупредила, что трудился он в канцелярии правительственной резиденции Материка.

Но это частности. С данным господином как раз все было ясно: кого еще отправлять гонцом к бывшему начальнику охраны Дворца?

Сановного чиновника конечно же.

Полковнику не нравилось другое: слугу-функционера сопровождали два трансформера. А это уже нестандартный случай. Люди, отправившие Саула за Шипом, знали — полковник видящий второй степени. Он пробьет взглядом плоть и по недоразвитым гибким костям трансформеров мгновенно выяснит кто перед ним. И это, несомненно, вызовет у гвардии полковника приступ раздражения: видящие и трансформеры — извечные враги. Первые, практически всем числом, воины, вторые подвизаются в шпионах и наушниках. Отправить за Шипом этих типов, все равно что послать двух хитрых лис за свирепым псом.

В прибытии трансформеров полковник заподозрил преднамеренное оскорбление.

Но Саул, едва представившись, сразу постарался снять возникшее напряжение льстивой речью:

— Многоуважаемый господин, — подобострастно кланяясь и складывая перед грудью ладони в знаке подчинения, заговорил слуга, — вас просят незамедлительно прибыть во Дворец. В вас возникла срочная надобность, прошу вас следовать за мной.

Шип не отвечал слуге, он разглядывал высокого плечистого трансформера с несомненно сместившимися татуировками и пытался угадать к какой конкретно службе тот принадлежит? Транс видоизменился и упрятал в складках кожи опознавательные символы, но Густав не терял надежды мысленно расправить лицевые мышцы гостя и понять кто он конкретно — шпион, инквизитор или дворцовый охранник, коих иногда набирали из презираемой вояками касты.

Не получалось. Татуировки так перемешались-исказились, что придать им первоначальный смысл не удалось.

И потому, Шип не стал уделять внимания второму трансу — худосочному жителю пустыни, стоявшему чуть позади собрата, — перебросил взгляд на слугу и поинтересовался:

— Я могу узнать, кому и зачем я понадобился во Дворце?

— Вам все объяснят на месте, многоуважаемый полковник, — начинал пятиться к входной двери Саул. — Прошу вас следовать за мной…

Шип мрачно оглядел небольшую коморку на задворках столичного цирка: складная походная кровать аккуратно застелена легким одеялом, на небольшом столе письменные и столовые приборы, две полки плотно уставлены потрепанными, зачитанными книгами. Большей частью это была специфическая военная литература, но встречались и красочные фолианты с жизнеописанием великих полководцев, мемуары.

Уходить отсюда Шипу не хотелось совершенно! На улице полуденное пекло, здесь полумрак и тишина.

Слов нет, если бы с Саулом направили двух гвардейцев из охраны резиденции, полковник отправился бы за слугой без лишних церемоний. Через восемь дней у Густава заканчивался срок поражения в правах и он мог ожидать приглашения от гвардии вернуться на прежнюю службу. Но два трансформера… Эти две лисы в картину не укладывались.

— Прошу не медлить, господин, вас ждут, — поторопил слуга. — Пойдемте, пойдемте.

Саул приблизился к двери, трансформеры остались на местах и, казалось, стерегли малейший жест полковника. Густав догадался, что трансы в любой момент готовы проявить себя совсем недружелюбно.

«Зачем? — подумал Шип. — Кому понадобилось демонстративное пренебрежение, если возникла надобность? Отправили бы парочку солдат, я б с ними с радостью пошел… Повидался с однополчанами».

Непонимание происходящего полковника раздражало. Идти, пожалуй, все-таки придется — посланникам Дворца так просто не отказывают, да и любопытство, как ни крути, одолевало. Но вид застывших у двери шпионов нормального вояку раздражал. Густаву казалось, что за сместившимися лицевыми мышцами трансформеры скрывают насмешку.

— Ладно, — буркнул Шип. Расправил плечи и высокомерно оглядел посланников.

Спрашивать, нужно ли что-либо захватить с собой, Густав не стал. Подойдя к оружейной полке он опоясался ремнем, снял с крюка небольшой церемониальный меч и вставил его в поясные ножны.

Наблюдавшие за вооружавшимся полковником трансформеры не протестовали. Воин его ранга не мог появиться на улице без оружия, а во внутренних покоях Дворца меч все равно придется снять. Нынешний правитель Пантелеймон завел драконовские порядки, даже приходящие на прием воинские генералы и принцы крови оставляли кинжалы в оружейной комнате. В народе поговаривали, что государь порядком сдвинулся на почве личной безопасности, каждый предмет, которого касался Пантелеймон, был снабжен магическим рисунком, уберегающим его от сглаза или отравления.

Густав Шип когда-то руководил охраной правительственной резиденцией Материка и знал, что эти слухи чистейшая правда. Домашние тапочки и ночной горшок правителя расписывали охранными магическими символами лучшие колдуны державы. В последнее время девяностолетний Пантелеймон жил затворником и так остерегался покушений, что редко выходил из внутренних покоев, поскольку, от клинка или стрелы магическая роспись не страхует.

Да, поглядывая на трансформеров, подумал Шип, правитель одряхлел. Но сути это не меняло: брось Пантелеймон клич и призови, во всех окрестных кабаках за оружие схватится распоследний выпивоха! Поскольку для народа Пантелеймон до сих пор оставался своим в доску. Из самого нутра, из сердцевины, заступником и реформатором. Он правил Материком уже без малого пять десятилетий и альтернативы ему — не было.

…Опоясанный оружейной перевязью Густав расправил под ремнем складки короткой воинской туники — рыжей, как пески Срединной пустыни, и пошел через комнату к двери. Высокорослый трансформер ее предупредительно распахнул, и Шип, мазнув по трансу взглядом, насмешку все же разглядел. Не на лице, хранившем зафиксированное выражение, издевка мелькнула в глазах шпиона. Но этого было достаточно, чтобы Густав вновь почувствовал подвох — неправильно оформили приглашение для бывшего начальника охраны. Неправильно!

Полковник вышел из каморки и увидел, что за ее порогом столпилась добрая половина цирковой труппы. Заинтригованные появлением дворцовых вестников артисты заполнили широкий коридор, и Саулу пришлось взмахнуть веером-кисточкой, требуя освободить дорогу.

Тут надо сказать, что этот жест чиновник сделал зря. На взмах кисточки отреагировала только цирковая собака — мелкая, но темпераментная болонка. Она с лаем бросилась на надменного посланника, и Саулу пришлось утратить важность, шустро юркнуть за спины трансформеров. А циркачи, как стояли плотной толпой, так и остались в неподвижности. Угрюмые и ждущие.

Шип наткнулся взглядом на взволнованное личико своей любимицы — юной канатоходки Милены. Девушка умоляла взглядом ответить на невысказанный вопрос: «Что случилось, почему тебя уводят?!» Похожая тревога читались и на прочих лицах. Шип улыбнулся:

— Все нормально, ребята. Все хорошо. Я схожу во Дворец…

— Ты вернешься?! — перебил Тимур.

Густав накрыл широкой ладонью худенькое плечо акробата и кивнул.

— Конечно же вернусь, Тимур. Не переживай.

Малолетний артист скривился, а Шипу показалось, что он готов расплакаться — дворцовый чиновник оформил свое появление со всевозможной помпой и заставил труппу волноваться!

Густав мысленно приласкал Саула «надутым недоумком», улыбнулся друзьям и, протискиваясь в толпе, чувствуя, как в спину дышат трасы, пошел по длинному цирковому коридору к служебному выходу.

На жаркой улице посланников и Густава ждала карета. «Хорошо хоть не тюремная», — разглядывая немолодого равнодушного кучера и пару лоснящихся лошадок, почему-то подумал Шип. После появления трансформеров полковник мог ожидать чего угодно — поражение в правах продолжит действовать еще восемь дней, а у него, как бывшего начальника охраны правительственной резиденции, влиятельные враги имеются.

Но карета, хоть и красовалась гербом дворцовой канцелярии, была вполне обычной, а рыхловатый дядька-кучер не имел оружия. И судя по тому, как мгновенно он вытянулся во фрунт при виде показавшегося Саула, тот и в самом деле не был пешкой в придворной иерархии.

Но это обстоятельство совершенно не польстило Шипу и не избавило его от подозрительности. За бывшим шефом безопасности не могли отправить второсортного слугу. «Но вот зачем к Саулу приставили двух трансов?» — Этот вопрос не оставлял полковника до самого Дворца.

* * *

Если встать спиной к портовой бухте и поглядеть на недалекие горы, оцепившие столицу с севера, то первым делом в глаза бросалась резиденция правителя, которую все называли попросту Дворцом. Величественное здание занимало огромное плато, оно как будто вырастало из скалы. В мире, где практически безраздельно правит магия, прямые линии, способные создать углы, считались дурновкусицей (ведь всем понятно, что в углах способна притаиться злотворная ворожба!). Плавные изгибы стен и крыш придавали Дворцу видимость легчайшей пены, что выдавилась из скальных пород, заполнила собой расщелины и вольно выплеснулась на плато, свисая полукруглыми наплывами над ущельем с севера.

Дворец всегда поражал Густава великолепием и совершенством линий. В полдень, когда солнечные лучи падали сверху на зеленоватые искрящиеся стены, он напоминал полковнику гроздь винограда, свисающую с титанической фруктовой вазы. Шип прекрасно помнил прохладу помещений резиденции и запах благовоний, курящихся в парадных залах. Огромные помпезные помещения церемониальных залов нынче редко посещались — Пантелеймон не выносил затратных празднеств, но дворцовые колдуны все равно окуривали их, спасая резиденцию от тлетворной магии. Любой, кто посещал Дворец, выносил на себе изумительные запахи, одежду, вобравшую в себя аромат благовоний, многие хранили поколениями, не стирали. И одежда — пахла. Пахла напоминанием о посещении, дарила благость и причастность к высшей власти. В простонародье считалось, что эти фетиши способны исцелять.

Густав к доверчивым согражданам не относился. Хотя и думал, что уверенность в хорошем способна помогать. Он как-то видел: рана, на которую его однополчанин наложил «волшебный» лоскуток от одежды прадеда, и вправду затянулась на удивление быстро. Вера — штука не последняя. Страх убивает, надежда исцелит и безнадежного больного.

Разъездная карета дворцовой канцелярии лихо подкатила к воротам внешнего периметра Дворца. Густаву не было надобности выглядывать в окно, он и сквозь стену кареты увидел как изумленно вытянулось лицо начальника караула — капитан тоже был видящим, пробив карету взглядом он мгновенно опознал приехавших и узнал в одном из них бывшего начальника. Большинство охранников Дворца принадлежало к касте Видящих, способных разглядеть упрятанное на телах оружие, увидеть скрытую опасность за дверью и даже скальным выступом.

Сохраняя на лице невозмутимую улыбку Густав первым спрыгнул с подножки кареты и поприветствовал однополчанина:

— Здорово, Март. Как служба?

Капитан Март быстро справился с изумлением и растянул губы во всю ширь. Откозырял полковнику.

Что было, прямо скажем, некоторым нарушением порядка. Каждый из касты Видящих знал, что гвардии полковник Густав Шип поражен в правах и исключен из ордена Охранников, являвшегося подразделением этой касты. А потому за жестом капитана стояло многое: вояки продолжали считать Густава своим и равным, случившееся с Шипом видящие признавали дикой несправедливостью и попранием их общих прав.

Полковник добродушно усмехнулся, но протягивать руку, чтоб поприветствовать однополчанина, не стал. Позже этот непорядок могли припомнить капитану. Шип попросту остался рядом, стоял полубоком к Марту и наблюдал, как важный сановник неспешно покидает повозку с фиолетовой чиновничьей блямбой на дверцах.

— Как у тебя дела? — негромко поинтересовался капитан. — Ты все еще там, в цирке?

В голосе Марта полковнику послышалось сочувствие, и Шип с равнодушием повел плечом:

— Да, мне там нравится.

Ему не нужно было поворачиваться к Марту, чтобы увидеть, как выражение сочувствия на лице гвардейца сменилось недоверием. Поверить в то, что прославленный в боях рубака дослужившийся до звания полковника доволен нынешним существованием — немыслимо.

Сказать по правде, три года назад Шип и сам бы плюнул в каждого, кто попытался б напророчить ему коморку на задворках цирковой арены. В те времена к цирку Шип был абсолютно равнодушен. И это мягко выражаясь. Выделывавших трюки артистов он считал шутами, рискующими головой на потеху публики. Их занятие казалась ему бесполезным ремеслом — хотите рисковать, так делайте это задорого или на пользу отечества. А так… под смех, за грошик… Чепуха и шутовство.

Но четыре года назад Шип покинул государственную службу, громко хлопнув дверью. О том, что он останется без средств и работы, полковник не переживал. Едва примкнув к ордену Охранников и объявив себя свободным для найма, Шип тут же получил с десяток приглашений, но остановил свой выбор на богатейшем скотопромышленнике Азисе. Владелец тучных пастбищ предложил полковнику наиболее щедрую оплату — иметь в телохранителях бывшего начальника охраны резиденции чрезвычайно престижно! — и Густав согласился… о чем довольно скоро пожалел.

Азис выжимал из положения весь статус до последней капли, за каждый потраченный на телохранителя грош.

И еще он очень любил всевозможные плебейские зрелища, куда телохранитель его обязательно сопровождал. Шип, как проклятый, таскался за работодателем по борделям с плясками и шумным гульбищам. Опытно оттирал плечом карманников, подозрительных шлюх и перепивших дебоширов. Однажды едва не получил нож в спину, когда Азис (намеренно) раздразнил компанию гуляк.

Но особенно скотопромышленник любил цирковые представления. При каждом выезде из родимого поместья в столицу Азис навещал цирк, и как подозревал полковник, интерес нанимателя вызывали отнюдь не представления как таковые. Азис с замиранием сердца ожидал иного зрелища: когда сорвется вниз канатоходец или свирепый хищник нападет на дрессировщика, когда факир не совладает с пламенем и вспыхнет сам, а акробатка рухнет на арену из-под купола.

Короче — находиться возле ожидающего чьей-то смерти (скота)промышленника было довольно гнусно. Шип терпел его выходки уже целый год, скучал, но исполнять оплаченные обязательства не забывал.

И вот однажды, без малого три года тому назад, Азис пришел на представление. Занял одну из лучших лож.

Густав бдительно поглядывал по сторонам, практически пропуская глазами арену. Но неожиданно его внимание привлек деревянный ящик посредине манежа и сидящий в нем трюкач. Судя по положению костей маленький гибкий мальчик вывихнул плечо и застрял в крохотном кубе, готовом взорваться и выплеснуть в пламени отважного акробата.

Густав уже видел этот номер. В мире, хорошо знакомом с истинным волшебством, цирковые представления строились на запредельном риске: ребенок должен был вылететь из ящика практически в момент взрыва. Мальчик появлялся в центре огненного цветка словно яркий пестик, взлетал над ареной и устремлялся ввысь под купол. Убегал от огненного жара, кусающего за пятки.

Но на этот раз маленький трюкач — попался. Подол блестящей туники обмотал его пятку, мальчишка пытался высвободиться, но от страха действовал неловко и перестарался: заработал вывих плечевого сустава, лишивший его возможности двигаться.

Время исходило. Густав видел, как нереально изогнулись косточки ребенка, понимал, что тело трюкача совсем свело от боли — он намертво застрял в готовом взорваться кубе!

Густав выпрыгнул из ложи прямиком на арену. Ударом ноги вышиб одну из стенок ящика и за долю мгновения до детонации заряда выдернул циркача из куба!

Под звук оглушительного взрыва упал вместе с ним на арену.

А в цирке тут же воцарилась тишина. Все замерли, никто не аплодировал.

Но очень скоро зрители опомнились, захлопали в ладоши и закричали «Браво!». Публика посчитала спасение мальчика постановкой. Хотя овации не утихали довольно долго, поскольку трюк казался филигранно выполненным.

Полковник, лежа на мягких опилках манежа, обнимал спасенного мальчишку и тяжело дышал. Помимо Густава в цирке еще были видящие и только они во всей мере смогли оценить произошедшее. В памяти полковника навсегда застыл момент: на трибунах рукоплещут зрители, и лишь несколько вставших с лавок солдат в рыжих туниках молча смотрят на арену. Они не хлопают в ладоши, они все понимают — их собрат только что спас от страшной гибели ребенка.

Но толику внимания зевак вознамерился забрать себе и наниматель Густава. Перевалив тяжелое пузо через ограду ложи, Азис побежал на манеж, и вначале Шип решил, что тот собрался помаячить перед публикой, заявить, что именно его телохранитель оказался лучшим среди лучших. Подобный финт был в стиле господина Азиса, обожавшего быть в гуще всех событий и на виду топы.

Но полковник ошибся. Скотопромышленнику оказалось не достаточно погреться в лучах чужой доблести, Азис решил сам стать гвоздем программы. Добежав до Густава, он разозленно топнул обутой в сандалию ногой и гневно выставил руку вперед:

— Как ты посмел, негодный?! Как ты посмел оставить своего господина?!

Над ареной снова воцарилась тишина. Жадная до зрелищ публика прекратила хлопать и навострила уши: в центре манежа бесновался разодетый в шелка толстяк. Его гневные упреки неслись под купол:

— Ты не имел права оставлять своего господина! — Внимание толпы подзуживало нанимателя, и Азис разошелся не на шутку (перед представлением он по обычаю солидно выпил). Подскочив к вставшему на ноги невозмутимому телохранителю, скотопромышленник схватил его за грудки. — Я не давал тебе приказа! Ты всегда должен оставаться со мной и охранять!

Формально Азис был прав. Шип нарушил правила, оставил нанимателя, хотя прекрасно знал, что нападения зачастую так и обставляются: кто-то отвлекает на себя телохранителя, а его подельники тем временем набрасываются на «объект». Увечат, грабят или даже убивают.

Но в этом случае Густав был абсолютно уверен в том, что его работодателю ничего не угрожало. Гибель ожидала мальчика, и Шип сделал все возможное для его спасения. Полковник не мог оставить ребенка в беде!

Но Азису было категорически начхать на доводы порядочности. Таская могучего телохранителя за грудки и брызгая слюной, нетрезвый скотопромышленник вопил, подпрыгивал. Между Азисом и телохранителем попытался вклиниться мальчишка. Но разошедшийся купец схватил ребенка за ухо, дернул, пытаясь отшвырнуть от себя!

Этого полковник вынести уже не смог. Густав видел, что пацана перекашивает от боли в вывихнутом плече, но он, не обращая внимания на увечье, все же бросился на защиту своего спасителя.

Шип перехватил руку нанимателя, сжал ее и немного выкрутил, освобождая ухо мальчика…

Азис завизжал так, будто Густав сломал ему запястье! Отпрыгнув от телохранителя, он завизжал, обращаясь к публике:

— Вы видели?! Нет, вы видели?! Он на меня — напал!!

Если бы между богатеем и полковником не встали стеной спустившиеся на манеж солдаты, Азис, не исключено, полез бы в драку с Густавом, и «представление» получило бы непредсказуемый финал. Богатей был забиякой-горлопаном, причем существенно нетрезвым, а его телохранитель не стал бы безропотно сносить затрещины и оскорбления.

Но солдаты — вышли. Они не имели обязательств перед крикливым барином, они загородили собой собрата из касты Видящих.

И Азис вопил уже из-за их спин:

— Под суд! В тюрьму! На каторгу!! Я добьюсь, чтобы тебя лишили прав и вышвырнули из Ордена, как паршивую собаку!!

Как говорилось выше формально Азис оставался прав. Закон был полностью на стороне работодателя.

Солдаты оттесняли крикуна с арены. С Густавом заговорил факир:

— Спасибо, — утирая рукавом со лба обильный пот, проговорил циркач. — Вы спасли моего сынишку, я выступлю на суде в вашу защиту… А он… этот господин… и вправду будет с вами судится?

— Будет, — с уверенностью кивнул Шип.

На этот раз полковник не ошибся. А Азис получил то, чего хотел: на несколько дней скандал в цирке стал главной новостью столицы, скотопромышленник по максимуму привлек к себе внимание, носился по городу, как павлин с горящим хвостом, и на суде испепелил бывшего телохранителя пламенной речью.

На каторгу Шипа, правда, не отправили. Но трехлетнее поражение в правах и отлучение от Ордена телохранителей полковник заработал. Густаву не помогло заступничество свидетелей из солдат и циркачей, закон был строг и разночтений не имел.

Выслушав вердикт судьи Густав вышел из зала и уже на улице увидел поджидавшую его толпу в ярких одеждах. Циркачи пришли всей труппой поддержать спасителя маленького коллеги. Вперед шагнул низенький полный господин с золотой серьгой в ухе, поклонившись Густаву, он важно произнес:

— Уважаемый полковник, мы все вам благодарны. И будем очень рады, если вы примете наше предложение. Господин Шип — вы не хотели бы у нас поработать? У нас много трюков, которые можно усложнить, и человек вашей квалификации способен нам помочь…

Густав слушал речь директора столичного цирка, а в голове его еще звенели обличительные слова судьи (старательно и опытно скрывавшего сочувствие к вояке, влипшему в историю). Покидая заседание Шип совсем не знал, куда пойдет. На три года Азис обеспечил бывшего телохранителя «волчьим билетом», теперь, куда бы не направился полковник, его везде ждал отказ. Следуя судебному решению Орден не позволит ему наниматься и не станет защищать его права. Вернуться на армейскую службу тоже не получится: Орден является подразделением касты Видящих и поражение в правах распространяется на армию.

По закону Густав стал отверженным на полные три года. И потому он принял предложение директора. Его пригласили работать не в качестве охранника-телохранителя, от Ордена претензий не последовало. Без малого три года Шип помогал до ювелирности шлифовать сложнейшие трюки и дважды спасал циркачей, что рисковали жизнью на потеху публике. Полковник Густав Шип и на вольном выпасе зря хлеб не ел.

За неполные три года циркачи стали семьей для бывшего вояки. Вытащенного из пламени акробата Тимура полковник учил борьбе и битве на мечах, на хмурого сероглазого армейца с квадратным подбородком и волевым лицом ласково поглядывали почти все незамужние циркачки.

В общем, говоря капитану Марту, что ему нравится его новая работа, Густав практически не лукавил: шумные и жизнерадостные циркачи прекрасная компания для хлебнувшего войны мужчины, пораженный в правах и отвергнутый кастой, он никогда не чувствовал себя более свободным.

Но Март не мог принять слова полковника за чистую монету.

— Ты к нам решил вернуться? — негромко поинтересовался капитан.

Шип не успел ответить, так как к ним подошел Саул. Не обратив внимания на начальника внешнего караула, представитель касты Слуг слегка кивнул Густаву, предлагая ему следовать за собой.

Полковник прошел в широкие ворота правительственной резиденции.

В огромном парке у подножия Дворца за эти годы ничего не изменилось. В фонтанах били струи ледяной воды, что протекала в трубах под землей от высокогорного источника. Причудливо подстриженные кустики не превышали человеческого роста: дорога от ворот до резиденции просматривалась и простреливалась. Над клумбами порхали бабочки, прогретые полуденным солнцем каменные скамейки казались раскаленными.

Саул шел впереди, катился по дорожке, словно крепенькая бочка. Шип не пытался его обогнать, приноровился к темпу коротконого слуги и смотрел на величественную «виноградную гроздь» Дворца. Путь от внешних ворот до резиденции был не таким уж малым, но проезжать на территорию позволялось лишь карете правителя. Все прочие повозки оставались за воротами.

Преодолев парадную аллею и пройдя в ворота внутренней ограды, Саул, довольно удивив полковника, свернул не к административным помещениям Дворца, а направился на половину государя. Шип думал, что его ждут в канцелярии или службе охраны, но Саул все дальше и дальше углублялся в личные помещения правителя.

Шип шагал по хорошо знакомым коридорам, но здесь стал примечать, что за четыре года многое изменилось. Охранные символы на стенах поблекли, давно не обновлявшаяся магическая роспись потеряла силу. И если раньше, проходя по коридорам, начальник охранной службы не мог пронзить стены взглядом, то теперь Шип видел эти помещения насквозь. А это значило, что Пантелеймон таки запретил колдунам обновлять защитные росписи. «Честному человеку нечего бояться, что за ним подглядывают. — Говорил правитель. — А злодея охрана должна — увидеть. И уберечь страну от козней и предательства».

И то есть, слухи о возрастающей паранойе девяностолетнего государя оборачивались правдой. Страх покушения совсем добил Пантелеймона, он презрел обычаи Дворца и заставил жить по новым правилась: все нараспашку, все насквозь! Теперь от взора преданных гвардейцев не могли укрыться даже мышь и муха. Поворачивая к коридору до покоев государя, Густав увидел людей, находящихся в одной из комнат.

У круглого стола сидели трое: пара мужчин и седая сгорбленная женщина. Старушка находилась в колдовском трансе и сидела спиной к полковнику, но на ее свисающей руке Шип разглядел серебряный браслет с запоминающимися брелоками.

«Тетушка Нина! — Полковник вспомнил старую знахарку, принимавшую посетителей в небольшом шатре у портового рынка. — Она-то здесь зачем?! Во Дворце что… своих лекарей уже не хватает?!»

Шип пораженно притормозил. По сути дела никакой знахаркой Нина не являлась. Полученный с рождения сильнейший талант диагноста забил у Нины лекарские способности: бабушка могла в точности определить причину хвори, но могла ее лечить. Среди диагностов ей, пожалуй, не было равных, но поскольку исцелять знахарка не могла, к ней приходили в исключительных случаях. Платить дважды за диагноз и лечение считалось неразумным, и народ предпочитал напрямую обращаться к лекарям, которые все ж были магами и редко ошибались называя причину хвори.

Но как чистый диагност старушка Нина не имела конкурентов. Она могла установить причину болезни, не видя пациента. Ей приносили какую-то вещь, а лучше ноготь или волос пациента, и Нина ставила верный диагноз. Тетушка просила скромную оплату за труды, за долгие годы она научилась изготавливать пилюли и притирки, сама собирала травы и готовила из них лекарственные чаи…

Но что Нина делает во Дворце, Густав понять не мог. В резиденции полно квалифицированных лекарей! А тетушка Нина… из рыночного балаганчика… «Она-то здесь зачем?!»

Шип не успел как следует разглядеть мужчин, сидящих рядом с бабушкой, — притормозить надолго не получилось. «Вернусь в город, схожу на рынок, узнаю все у Нины», — постановил полковник и заспешил вслед уходящему Саулу. Слуга уже дошел до двери в приемную правителя и предъявлял караульным раскрытую ладонь с печатью пропуска.

Густава глянул на высоких гвардейцев с церемониальными алебардами и у него появилось предположение: бывшего начальника охраны собрались пригласить в личную гвардию Пантелеймона. В штат, набираемый самим правителем.

Шип не успел решить обрадовала его эта догадка или огорчила. Три года привольной жизни полковника расслабили, чем ближе подступал срок окончания поражения в правах он все чаще задумывался: «А оно мне надо? Вставать ни свет ни заря, будить подчиненных, строить их, гонять и даже морды бить… Может, послать все к черту… взять в жены хотя бы ту же Милену… Осесть, детей растить».

Но мысли мыслями, мечты мечтами, а знать полковник — знал. Он вольный ветер, воин. Такой загнется от тоски в четырех стенах. Солдату не по чину оседлая жизнь и ласки одной единственной женщины! Шип понимал, что лишь на время сцепил зубы и принял предложенную обстоятельствами жизнь, но случись война или беспорядки в провинциях… он первым явится на призывной пункт. Война снимает с воина любое поражение в правах.

Но вот работа телохранителем правителя — не война. Пантелеймон ждет от охранников бессловесного подчинения, их подвергают унизительным проверкам на благонадежность, за личными гвардейцами правителя надзирают денно и нощно.

«Нет! — сказал себе полковник. — В тело-хранители я больше не вляпаюсь. Пусть хоть сам Пантелеймон начнет упрашивать».

…По роду прежней службы Шип знал наизусть все помещения Дворца. Проходя за обитую железом дверь редкий счастливец попадал в приемную правителя, примыкавшую к спальне-кабинету: просторной комнате в форме полуовала с выходом на великолепную террасу. Но несколько лет назад Пантелеймон приказал заложить камнями выход на балкон и теперь жил в совершеннейшем уединение, отрезанный даже от вида за окном.

Поговаривали, что в опочивальне правителя есть потайная дверь, открывавшаяся в выдолбленный в скалах коридор, ведущий за внешний периметр Дворца. И Шип был склонен верить этим слухам, поскольку иначе спальня-кабинет превращалась в мышеловку. И то есть — ход имелся. Но знал о потаённом только сам правитель.

Саул приказал трансформерам остаться в коридоре. Густав вслед за ним прошел в приемную и удивленно поднял брови. По правде говоря, он ожидал увидеть здесь старинного приятеля — начальника личной охраны Пантелеймона полковника Захра. Но за рабочим столом на фоне полукруглой стены, густо расписанной свежими охранными символами, увидел только моложавого личного секретаря Пантелеймона и незнакомого майора с вислыми усами и весьма смущенным видом.

Приветствуя входящих канцелярист Велух подскочил.

— Крайне рад вас видеть, уважаемый Шип! — Секретарь протянул полковнику руку и, не отпуская его ладони, потянул к стулу возле письменного стола. — Садитесь, господин Густав. Пожалуйста, познакомьтесь с заместителем уважаемого Захра майором Синькой.

Синька кисло улыбнулся. Секретарь был дружелюбен, но обеспокоен и не собирался этого скрывать. Как только Шип расположился на жестком стуле (исключительно неудобном ради сокращения визитов), Велух сел напротив через стол. Поглядел в упор на Густава и убрал с лица приветливость. Стал сух и даже мрачен.

— Не буду скрывать от вас, полковник, что вызвали мы вас по неотложному и секретному делу. Вы — посвященный. Вы здесь служили… — Синька тихо кашлянул, и канцелярист прервал необязательное вступительное многословие. — Мы всерьез обеспокоены, господин полковник. Правитель Пантелеймон уже три дня не покидает своей комнаты…

Густав изобразил лицом легкое недоумение, но продолжил слушал. Как знал полковник, государь и прежде не появлялся на людях по нескольку дней. С годами Пантелеймон превратился в чистейшего затворника, в его опочивальню-кабинет имел свободный доступ единственный приближенный — маг-звездочет Дум. Для всех прочих дверь в спальню магически закрыта, снаружи она отпиралась только по приказу государя или Дума, являвшегося не только астрологом, но и преданным старинным другом Пантелеймона.

А следуя рассказу Велуха доверенный астролог государя — пропал. Его не могут разыскать уже два дня, дверь в покои правителя запечатана наглухо и вскрывать ее никто не решается. Что тоже было Густаву понятно: проникнуть без позволения в опочивальню сдвинутого на безопасности Пантелеймона мог лишь самоубийца! Правитель отдаст приказ растерзать ослушника, едва его увидит.

Велух расстроенно развел руками:

— Как видите, полковник, положение сложилось — хуже некуда. Войти мы не имеем права, а Дум пропал. И мы обеспокоены… — Чиновник покосился на молчаливого усатого майора. — Правитель наш, увы, не молод… С ним могло что-то случиться…

Густав мгновенно сложил два и два. Тетушка Нина вписалась в реконструкцию: ее могли пригласить для установления причины пропажи Дума. Проверить, жив астролог или мертв? Поскольку магически проверить самого Пантелеймона невозможно. Астрологи не знают точной даты его рождения — она известна только преданному Думу. Все личные вещи Пантелеймона защищены от всяческой (даже диагностической) магии, а ни один колдун под страхом смерти не решится делать прогнозов относительно правителя на «пустой воде».

То есть… придворные разыскивают Дума и стараются понять — что делать?!

Ведь если Пантелеймон сейчас лежит разбитый параличом, то помочь ему — необходимо. Но если все не так, то любопытным нагорит по первое число. Никто не решается взять на себя смелость: вызвать десяток магов, стереть сильнейший защитный код с двери, проникнуть в спальню и проверить, не случилось ли с Пантелеймон дурного?

И получается: правитель попал в ловушку собственной паранойи. Он запретил входить, надеялся на еще довольно крепкого Дума. Но если нужна помощь… никто не отваживается ее оказать. Все сидят в мокрых штанах, надеются друг друга и ждут пока все утрясется либо разрулится: правитель выйдет из опочивальни и поблагодарит народ за послушание. А вместе с ним покажется и хитровыделанный Дум.

Пантелеймон уже устраивал подобные встряски ради проверки придворных на лояльность.

Но Дум, как ни лояльничай, пропал впервые. И это напрягало умы и личную охрану. С майора Синьки, как заметил Густав, за семь минут семь потов стекло.

В обеспокоенной речи Велуха возникла короткая пауза — секретарь поперхнулся и потянулся за стаканом с водой. Полковник позволил себе вопрос:

— А зачем, собственно, вам я понадобился? — Шип недоуменно развел руками. — В охране Дворца достаточно видящих второй степени, способных сделать то же, что и я.

Велух снова покосился на майора и, тиская руки, вкрадчиво проговорил:

— Понимаете ли в чем дело, уважаемый Шип… На данный момент во Дворце нет ни одного видящего вашего ранга. Высокочтимый Синька, увы, ничем не может нам помочь…

При этих словах секретаря майор машинально потер кожу за ухом, где стояла печать «абсолютного подчинения», обязательная для начальника личной гвардии правителя. Магическое тавро по сути дела. Оно не позволяло Синьке хоть в чем-то нарушить приказ Пантелеймона.

— Наш уважаемый майор связан обязательствами, — продолжал Велух.

— И? — Шип удивленно поднял брови. — Говорите конкретно, что вам нужно? Я не понимаю.

Велух сделал паузу, а после, решившись, твердо произнес:

— Нам нужно, чтобы вы осмотрели сквозь стену кабинета нашего правителя. Нам нужно знать, что с ним? Здоров ли государь или ему требуется помощь.

Густав пораженно подался назад. Просьба высшего чиновника обескураживала, попахивала чуть ли не предательством. «Подглядывать» за государем — немыслимо, преступно! Но прежде всего, это невозможно выполнить. Стены полупустых личных покоев правителя давно не расписывались (Пантелеймон не имел семьи и большинство этих комнат пустовали), но защиту его кабинета недавно обновили, стена сверкала свежайшей вязью магического рисунка.

Шип поглядел на Синьку, тот кисло поморщился. Велух продолжал:

— Мы не имеем права умолять майора нарушить присягу, приказ на устранение печати обета может отдать только правитель. Майор — невольник долга. Но согласился с тем, что нужно что-то делать и потому мы вызвали вас…

— Подождите, — перебил Густав. — А кроме полковника Захра и майора во Дворце больше нет видящих второй степени? Я не могу поверить в это.

Велух развел руками.

— Как ни прискорбно, но это так. Стечение обстоятельств, уважаемый полковник. На сегодня во Дворце нет ни одного видящего вашего ранга.

— И что? — полковник выразительно поглядел на полукруглую стену. — Сквозь эту роспись я тоже не смогу пробиться.

Шип пока не хотел говорить, что он в принципе не собирается этого делать. Окажись сегодняшняя ситуация очередной проверкой на лояльность, то в первую очередь пострадает тот, кто нарушил запрет. Тот, кто стал практически предателем. И пока Густав наделялся, что из затеи царедворцев ничего не выгорит по причине неосуществимости — сквозь сильнейшую магическую роспись не проникнет ни один взгляд.

— Это не так, — раздался в приемной величественный густой бас. Из-за округлого поворота стены к столу выходил высокий крючконосый мужчина в долгополой черной мантии.

Полковник видел его впервые. Но даже если бы лицо незнакомца с опознавательными символами касты Магов полностью закрыл шелковистый капюшон, то по величественной походке и надменной посадке головы Шип сразу понял бы кто перед ним: к столу неторопливо шествовал представитель Верховных Магов. Такие попросту ходить не могут, они себя — несут.

Приблизившись к столу и встав за спиной Велуха маг сбросил с головы капюшон и предстал во всей красе — татуировки на скулах выдавали в нем величайшую врожденную силу, знаки на висках показывали, что колдун относится к клану Черного Братства. Наиболее сильного и уважаемого на материке. Карие глаза волшебника неотрывно буравили полковника.

Но Шип, хоть и несколько отвыкший от общества сильнейших магов, робеть не собирался. Выдержав пронизывающий взгляд колдуна, полковник с намеренной невозмутимостью и задумчивостью побарабанил пальцами по столешнице и изобразил лицом: «Ну? И что дальше?» В том, что запретительные символы невозможно удалить со стены, Шип не сомневался. Как бы ни был самоуверен черный маг, но тут-то он обломится. Густаву было б даже интересно понаблюдать за его безуспешными потугами.

— Господин полковник, — привставая со стула, подобострастно залепетал секретарь, — позвольте представить вам главного астролога Дворца уважаемого Медиуса.

— Ах астролога, — пряча усмешку, пробормотал Густав. Наглухо застегнутая мантия колдуна была изнутри расписана знаками непроницаемости, и Шип не разглядел рисунок из звезд на ключицах Медиуса. Но сильно Шип не удивился: того, что всю эту изменническую возню инициирует придворный астролог, можно было ожидать. Все звездочеты подыхали от зависти к Думу. Любой астролог с удовольствием бы доказал Пантелеймону, что надеяться на одного прорицателя недальновидно и опасно.

Но самонадеянность дворцового звездочета показалась Густаву довольно странной: где астрология, а где защитная «рисовательная» магия? Как составитель гороскопов собирается укрощать неродственное ему колдовство?

Маг надменно вскинул подбородок, но пророкотал вполне доброжелательно:

— Рад нашему знакомству, полковник Шип. Я много о вас слышал.

«Интересно — что? — подумал Густав. — Навряд ли придворные могли сказать хоть что-нибудь приятное». Шип с трудом выносил раболепных шаркунов и не имел средь них друзей.

— Я знаю — вы один из сильнейших видящих, — продолжал Медиус. — И для нас большая удача, что вы оказались в городе и откликнулись на наше приглашение.

Густав не стал упоминать о том, что приглашение зачем-то оформили двумя трансформерами. Кивнув колдуну и показав, что принимает комплименты, полковник поинтересовался:

— Вы в самом деле намерены «подглядеть» за правителем? — Шип все еще не верил, что этакая мысль могла возникнуть у этих перетрушенных господ.

— А разве вы сами не признаете необходимость данного поступка?

— Нет, — честно ответил Густав. — По правде говоря, я не хочу принимать участия в этом… заговоре. Поскольку подозреваю, что в крайнем случае вы сделаете меня крайним. Так?

Колдун поднял вверх раскрытую ладонь:

— Клянусь, что вы не услышите ни одного слова обвинения, полковник Шип. Мы сделаем все возможное, чтобы ваше участие осталось тайной.

— А невозможное? — усмехнулся Густав.

— Саул, — маг выразительно поглядел на слугу, старавшегося быть незаметным, — ты уже сделал, что тебе приказано?

Бритый череп слуги склонился.

— Да, мой господин. У уважаемого Велуха на столе лежит бумага из канцелярии, где расписано приглашение для полковника Шипа. Уважаемого Густава приглашают в личную гвардию правителя Пантелеймона.

— То есть… — Шип задумчиво поглядел на астролога, — сейчас я вроде бы на собеседовании? — Медиус кивнул и только тогда опустил руку, все еще поднятую в клятвенном жесте. — Но приглашение в личную охрану я могу не принимать, так ведь?

— Все верно, Густав. Нам нужна помощь, после ее оказания вы вольны принять любое решение: перейти в телохранители правителя в прежнем чине или отказаться и уйти.

— А зачем мне в принципе вам помогать? Я не хочу ввязываться…

— Полковник! — перебил астролог. — Возможно, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, правитель Материка нуждается в помощи! Вы — солдат, Шип! Вы давали присягу защищать свою страну и государя! Неужели вы — трусите?!

Маг наседал на Густава, давил на чувство долга. Шип бросил взгляд на майора, тот густо покраснев, отвел глаза. «Не исключено, что прежде на него давили точно так же», — подумал полковник.

Но майора защищало тавро привязанности к Пантелеймону и он смог отбрехаться.

Теперь же, выбрав крайнего — полковника, отвергнутого кастой, — придворные (а может быть, и заговорщики) наседали на бывшего начальника охраны.

Шип суматошно размышлял. Подвох был налицо, чтоб там не обещал астролог. Но девяностолетнему правителю и в самом деле могла потребоваться помощь. Пантелеймона, предположим, грохнул паралич и он сейчас лежит неподвижный и беспомощный, а его немолодой приближенный Дум вполне способен оказаться в той же комнате. Увидев парализованного правителя звездочет и сам мог окочуриться от разрыва сердца.

«Что делать?.. Соглашаться или…»

Или. Послать всех к чертовой матери. Причем, немедленно. Выйти из Дворца и напиться вместе с циркачами. Забыть.

«Забыть?.. А если потом окажется, что моя трусость погубила государя? Если в этой комнате собрались не заговорщики, а искренне обеспокоенные люди? Кем я тогда останусь для потомков… трусливым наблюдателем за цирковыми представлениями, горе-воякой, овеянным позором?..»

Сказать по-совести, Густав, как и большинство сограждан, считал Пантелеймона величайшим из государей. Шип родился и прожил до сорока двух лет во времена его правления, но будучи образованным человеком отлично знал, как было прежде. Он изрядно ознакомился с исторической литературой и почитал Пантелеймона знаковой фигурой. Колоссом, реформатором. Хотя когда-то тот был государственным преступником.

Но даже государственных преступников закон допускал на Испытания Троном. Раз в пять лет Трон, восемь веков назад созданный великими волшебниками, служил индикатором способностей потенциальных правителей. Каждый из испытуемых, усаживаясь на кресло, вытесанное из скальных пород Дворца, мгновенно получал оценку. Трон менял окраску и показывал, насколько человек пригоден для высшей должности. Проверку могли проходить не только представители знатнейших фамилий и могущественных каст, но и простолюдины.

Пантелеймон же был не только простолюдином, он был — бунтарем. Незаконнорожденным мятежником, сыном слуги и знахарки, чей брак тогда не признавал закон.

Пятьдесят лет тому назад разыскиваемый крамольник заявился на Испытание в окружении своих приспешников. Огромная природная пещера, издревле считавшаяся главным церемониальным залом государства, была заполнена нарядно одетой взбудораженной толпой. Колдуны и видящие, телепаты и простолюдины-слуги, что не имели никаких магических способностей, один за другим садились на Трон. И могущественный фетиш, чаще оставаясь равнодушно-серым, изредка окрашивался в слабые цвета, отвергая притязания или даря надежду испытуемым.

Обнадеженных было уже четверо. Все они получили от Трона одинаково комплементарную оценку в виде слабого оранжевого свечения. Но безусловного победителя пока не наблюдалось. На человека с исключительными способностями к управлению Трон реагировал стремительно и однозначно: каменное кресло как будто раскалялось и приобретало пурпурные царственные цвета — от фиолетово-красного до темно-бордового. И тут надо сказать: глубокого, истинного пурпурного цвета Трон не выдавал уже почти два столетия. Он словно намекал: перевелись неординарные правители… или попросту не доходили до Дворца.

Оставаясь под седалищем очередного претендента хладно серым, Трон обрекал самонадеянного человека на вечные насмешки. Поскольку, избавляя церемонию от тысяч бестолковых соискателей, давным-давно возник обычай — «серых» подвергали осмеянию, дабы уменьшить бесполезное число явившихся за секундным вниманием толпы.

Но как бы там ни было, четверка относительно приемлемых правителей уже топталась по правую сторону от тронного возвышения, когда в зал, рассекая богато разодетую толпу, вошел Пантелеймон и двадцать его последователей.

Густав читал историческую справку, повествующую о событии, там летописец сообщал: «…Шумный зал затих мгновенно. Пантелеймон, держа голову высоко поднятой, шагал к величественному Трону. Знать провожала его недоуменными и злобными взглядами. Кое-кто начал злорадно шушукаться, предрекать скорую смерть мятежному простолюдину…»

Пантелеймон и вправду рисковал головой, придя на Испытание. За ним уже давно велась охота, глашатаи объявили баснословную награду за его поимку. Но чернь своих не выдала, Пантелеймона укрывали в тавернах и лачугах, в портовых доках и пастушьих шалашах…

Но запретить Пантелеймону участвовать в Испытании никто не мог, хотя позже, если Трон его отвергнет, мятежник попадал в руки закона. Из зала охрана его уже не выпустила бы. Пантелеймон поставил на карту не честь, а жизнь.

Под все возрастающий злорадный гул мятежник сел на Трон.

И тот — расцвел. Монолитный каменный Трон, словно причудливый гриб вырастающий из пола пещеры, не просто превратился в сгусток глубочайшего пурпура, он испустил лучи, окрашенные на концах в золотистые оттенки. Цвет золота набирал яркость, становился нестерпимым и слепящим…

Подобную окраску Трон приобретал лишь однажды семьсот лет назад, когда на него взошел величайший из правителей — Валентин Великолепный. Те времена считались благословенным веком, при Валентине расцвели ремесла и искусства, смирились войны и не возникали эпидемии. Валентин остался в памяти народа мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших.

Но Валентин принадлежал к могущественному клану Белых Магов. А пять десятилетий назад на Троне восседал бастард, преступник. Летописец сообщал: «Лица многих покрыло негодование, кого-то обуяла злоба, четверо претендентов замерли, а вскоре их руки потянулись к эфесам.

Но Трон — сиял! И это было столь безусловно и ярко, столь бесспорно в доказательствах избранности сидящего на нем, что недовольство быстро потонуло в выкриках восторженности!

Народ приветствовал нового правителя. Оспорить право Пантелеймона на Трон никто не мог, и руки претендентов выпустили эфесы, их головы склонились…»

Взойдя на престол Пантелеймон сразу взялся за реформы. Прежде всего он устранил запрет на межкастовые браки и сделал их законными — бастарды ликовали! Потом упразднил клановую иерархию, деление каст на привилегированные и малозначительные. Чуть позже занялся объединением земель под единое начало. Это дело оказалось чрезвычайно сложным и заняло почти четверть века, поскольку многочисленные князьки, графы и бароны совсем не собирались уходить под чью-то власть. С государствами, где короны передавались по наследству, а правителя раз в пять лет Трон не проверял на способность к руководству, договориться оказалось трудно. В особенности принцев крови раздражал момент выбора названия для объединенного государства. Никто не хотел примыкать к иной державе и лишаться собственного имени, это стало камнем преткновения.

Пантелеймон предложил принцам крови компромисс. Все государства находились на одном огромном материке, имеющем в соседстве несколько больших островов. Пантелеймон внес предложение объединить все земли в единую державу, именуемую географически и обезличено — Материк. А так же изъял из употребления название главного города, предложив именовать Соренсу попросту «столицей».

Удивительно, но почему-то это предложение пришлось по нраву гордым принцам: Материк подразумевал необъятную величину. И страсти постепенно улеглись, тех кто не захотел утихнуть по-доброму, усмирили силой. Через двадцать пять лет после восшествия на Трон Пантелеймона под его правлением оказалось государство Материк. С единой валютой, торговыми законами и некоторыми правовыми различиями в зависимости от традиций провинций.

За это время Пантелеймон еще четырежды проходил Испытания Троном и каждый раз каменное кресло — расцветало. Претенденты, конечно же, являлись в Тронный Зал. Усаживались на холодный камень. Но за все эти годы никто не смог соперничать с Пантелеймоном.

И в какой-то мере, эта ситуация была понятной. Занимаясь законотворчеством и улещая новых вассалов, Пантелеймон попутно взялся за строительство. В течении всех этих лет он много сил и средств отдал строительству канала, проводя водный путь из Срединного моря к океану. Объединил в единую цепь несколько судоходных рек, что упростило купечеству путешествия, а это повлекло за собой развитие промышленности и дважды спасало от голода пострадавшие от засухи провинции Материка.

Трон всячески благоволил Пантелеймону и альтернативы правителю не выдавал. Более сорока лет его окраска оставалась пурпурной, и хотя в последние пятнадцать лет золотистые лучи уже померкли, никто не мог соперничать с правителем.

Но все-таки Пантелеймон — старел. Два последних Испытания прошли уже не так бравурно, без восторженных «ура!» толпы. Могущественные кланы, казалось, разгадали причину столь долгой успешности дряхлеющего правителя: Пантелеймон, по их мнению, загодя составлял мысленный список предстоящих реформ и усаживался на каменное кресло, доподлинно зная ситуацию в стране, зная ее слабые места. То есть, он заранее до тонкостей определял, что может предложить волшебному артефакту и всегда придерживал в рукаве некий козырь, способный убедить магическое кресло в том, что он лучший, как и прежде. Мол, он еще не все успел сделать для страны, он — объединитель и заступник, за ним сила и поддержка не только простонародья, но и здравомыслящего купечества, промышленников. За Пантелеймоном стояла армия, претерпевшая ряд успешных реформаций.

В связи с чем, предваряя очередные Испытания, касты выходили на них уже объединенными. Составляя список государственных усовершенствований, они выбирали наиболее достойных кандидатов и выступали единым фронтом.

И эта тактика, надо отметить, возымела действие. На двух последних Испытаниях Трон окрашивался алым цветом, когда на нем оказывались делегаты колдунов и телепатов. Под Пантелеймоном, правда, Трон так и оставался пурпурным… Но дело, как хотелось бы надеяться претендентам, — сдвинулось. Превосходство Пантелеймона уже не выглядело столь безусловным и разгромным, и он старел, старел, старел…

Густав вспомнил о вспыхнувших после последнего Испытания восстаниях в северных провинциях: кто-то пустил слух, что Трон — подменен! Поскольку, правитель восьмидесяти пяти лет отроду никак не может соперничать с молодыми и амбициозными представителями лучших семейств. В подобное поверить невозможно, а значит: Трон подделан и Материком управляет уже самозванец!

Те беспорядки кроваво подавили. Что, естественно, вызвало недовольство вассальных принцев не только на севере. Слухи о подделке Трона продолжают муссироваться до сей поры и достаточно малейшей искры, чтоб снова вспыхнули бунты — не все наследники довольны согласием предков на объединение и уход под власть одной короны. Им только волю дай, опять все разбегутся… Расчленят государство на сопредельные графства и княжества… Пойдут (с войсками) делить каналы, пастбища и спорные рудники…

Подумав над этим, Шип решился.

— Хорошо, — сказал астрологу. — Если вы считаете, что с правителем произошло несчастье, то я сделаю все, что от меня потребуется.

В голосе полковника слышался вопрос и чувствовалось сомнение. Во-первых, Густав мог предположить, что Пантелеймон устроил ревизию благонадежности, а во-вторых звездочет таки не сумеет укротить запретительные знаки. И все пока — слова, слова…

Медиус же, напротив, ничуть не сомневался. Повелительно взмахнув рукой, астролог приказал полковнику встать и двигаться за собой.

Густав послушался, прошел за выгиб стены — все прочие остались у стола — Медиус приблизился к светящемуся знаку, Шип пригляделся…

И сердце его забилось в предчувствии беды. В густой вязи запретительных символов неярко мерцала — звезда. Ее лучи, похожие на острые льдистые шипы, слабо пульсировали. То есть, еще на зная, что полковник согласится, Медиус ее «разогревал». Готовился к запрещенной здесь магической работе, хотя уже одного факта наличия звезды хватало для обвинения в государственной измене.

Расписывавшие стену колдуны не могли оставить в густой вязи символов хоть что-то определенное! Нечто, способное позволить представителю какого-то магического братства разрушить их работу. В появлении на стене звезды усматривался вернейший признак давно тлеющего заговора. Медиус не успел бы начертать звезду сегодня — это сложная и поэтапная задача, и то есть… астролог загодя готовился к подобному повороту событий?!

Шип гневно поглядел на звездочета.

Медиус приподнял уголок губ. Выдержал взгляд и паузу. Проговорил:

— Вы думаете, что это моя работа, уважаемый полковник? Да? — Густав мотнул подбородком и звездочет предложил: — Но посмотрите, Шип, где расположена звезда. В самом углу, сокрытая от посторонних глаз и посетителей.

— И что?!

— А то, мой друг, что эту звездочку оставил — Дум. Каким бы приближенным мой коллега не был, он тоже не решался запросто входить к правителю. Прежде чем вскрывать запечатанную заклятием дверь Дум предпочитал убедиться — ждут ли его?

— Докажите, — выпятил нижнюю челюсть Шип.

— А как? — Медиус уныло улыбнулся. — Если бы Дум был рядом, тогда конечно… Тогда бы я вам доказал…

— Не юродствуйте!

— И в мыслях нет, — вздохнул астролог. — Ну что?.. Я приступаю или вы поджали хвост?

У Шипа появилось дикое желание звездануть звездочета по сопатке. Не хотелось думать, будто Медиус брал вояку на слабо — он все же умный человек, понять способен, что перед ним не задиристый недоросль, а человек умеющий собой владеть. Но все же… «поджатый хвост» кого угодно разозлить способен.

А Медиус продолжил действовать в выбранном ключе. Придав лицу выражение безмерной усталости от всеобщего тугодумия и трусости, астролог тихо выговорил:

— Я начинаю или вы продолжите девочку-белошвейку изображать? Полковник… черт возьми… я рискую больше вашего. Кровать правителя находится прямо под этим знаком, взгляните, убедитесь, что он здрав, и можете быть свободным!

— Приступайте, — стиснув зубы, прошипел Густав. — Но если что…

— Можете не продолжать, я знаю. Вы пришибете меня, одним шлепком. Так?

— Обязательно.

Медиус поморщился. Отвернулся от полковника и приложил ладонь к мерцающей звезде.

Звездочка, только что казавшаяся намертво впечатанной в кирпичную кладку, начала растворяться. Исчезать под ладонью мага. Стена как будто продавилась… В едином монолите возникло круглое оконце… Но его продолжала загораживать рука астролога…

И Густав понял, почему придворному потребовалась помощь видящего второй степени: плоть, непроницаемая для прочих видящих, закрывала обзор. А также стало ясно, что объявляя звезду собственностью Дума, астролог не соврал: несанкционированная звездочка не была подчинена Медиусу, он не мог убрать ладонь и продолжал прямой контакт с чужим творением.

Шип вздохнул и сосредоточился. «Размыл» обычное зрение — росписи на стенах, теряя фокус, стали перемешиваться, расплываться… рука астролога уподобилась ладони костлявой Смерти. Но тонкие белые косточки не загородили от видящего все «оконце»…

Густав смотрел на комнату. Формой она напоминала половинку арбузной дольки, из мебели в ней только самое необходимое для работы и отдыха правителя. Вплотную к изогнутой стене примыкало изголовье кровати под узорчатым балдахином.

На постели со сложенными на груди руками лежал человек. Безусловно это был Пантелеймон. Вне всякого сомнения Пантелеймон был — мертв. Его грудная клетка не вздымалась при дыхании.

Шип облизал пересохшие губы и хрипло выдавил:

— Все кончено. Правитель мертв.

Белые косточки, прикрывавшие «оконце» словно веер, задрожали. Медиус шепнул:

— Вы уверены?!

— Абсолютно. Пантелеймон скончался. — «Веер» начал уползать со звезды, но Шип остановил движение астролога: — Подождите, Медиус, в комнате еще есть люди.

— Что?!

— Там двое живых и еще один мертвец.

— Кто?!

Сиплый голос звездочета втыкался в ухо полковника, как горячее веретено, короткие вопросы долбили мозг и мешали сосредоточиться. Шип поморщился:

— Не мешайте мне. Второй мертвец — астролог Дум. Я его не раз встречал и хорошо помню. Кто у стола стоит… не разберу. Эти двое наклонились над бумагами, стоят спиной ко мне…

— Как они одеты?!

— На одном из них плащ с защитными рисунками, я вижу только его голову и шею. Второй… мужчина снял накидку… Но он тоже стоит спиной и я не вижу его знаков. Хотя головы их не обриты, то есть, они не слуги и не простолюдины…

Медиус стремительно убрал ладонь с «оконца» и задышал так тяжело и часто, как будто два часа без остановки бежал в гору.

Шип повернулся к царедворцу. На звездочете не было лица. Оно превратилось в посмертную маску, искореженную ужасом. Посеревшие губы астролога помертвели и не могли извергнуть звука, глаза остекленели и сосредоточились на одной точке…

Астролог пытался думать. Но шок от сообщения полковника лишил его не только дара речи, но и способности здраво рассуждать — глаза Медиуса выдавали, что он находится в совершеннейшем ступоре. Звездочет всего лишь хотел узнать жив ли их правитель, а случайно наткнулся на свидетельство антигосударственного заговора. На людей, что тайком проникли в покои правителя, роются в его бумагах и, может быть… убили Дума. А не исключено… убили и Пантелеймона.

Медиуса затрясло. Он был неглупым человеком и быстро понял, что столкнулся с неведомой и очень могущественной силой. Заговорщики, что тайком проникли в самую охраняемую комнату державы, не могли быть случайными одиночками, они наверняка принадлежат к серьезной тайной организации… Они величина, а не пылинки!

Медиуса обуяла паника. Дворцовый астролог слишком хорошо знал, как скоро расправляются с людьми, вмешавшимися в чьи-то планы. Тем более, что нынче речь идет, возможно… о захвате власти.

Звездочет громко сглотнул и беспомощно поглядел на полковника.

А Шип, чего уж тут скрывать, и сам стоял прилично обалдевший: он понимал, что стал свидетелем преступного заговора. Да что там «стал свидетелем», пораженный в правах полковник его — раскрыл!

— О том, что правитель умер, а в его комнате есть люди, надо немедленно сообщить, — решительно сказал гвардеец.

Шип резко развернулся, собираясь выйти к начальнику охраны Пантелеймона и его личному секретарю, но Медиус схватил полковника за руку и дернул на себя.

— Стойте! — зашипел. — Я сам скажу. Потом.

— Почему это — потом? Выловить тех, кто проник в кабинет правителя, задача Синьки. Действовать надо немедленно!

Продолжая держать полковника за руку Медиус забормотал:

— Подождите, подождите… дайте подумать… не будем пороть горячку, Густав…

— Да почему?! — искренне опешил вояка.

— Синька отвечает за охрану. Без его разрешения к кабинету близко никто не мог подойти… — Округлив глаза, астролог выпучился на полковника: — Что если Синька заговорщик… а за порогом приемной взвод охраны… из его людей…

— Не сходите с ума, Медиус! — шикнул Густав. — Майор с тавро-печатью не может стать предателем!

На секунду прикусив губу, астролог внес поправку:

— Майор или секретарь. Они оба имеют здесь влияние, могли кого-то пропустить… Если Синька знал, что правитель умер, то печать уже не имеет над ним власти… Так, — голос и взор придворного обрели решительность и твердость, — мы выходим к ним, говорим, что ничего не получилось. Вы, Густав, уезжаете.

— Зачем?! Во Дворце — заговор!

— Вы — уезжаете, — приказным тоном повторил представитель Верховных Магов. — Мне нужно время, чтобы разобраться и доложить о преступлении. Но для этого, полковник, нам обоим необходимо выйти из покоев государя. Живыми, как вы понимаете.

— Вы все-таки сошли с ума…

— Пускай. Пускай я говорю, как сумасшедший. Но лучше быть живым безумцем, чем мертвым умником. Вы понимаете меня, полковник? — Медиус испытывающе поглядел на Густава, но не дождался, чтобы тот хоть как-то выразил согласие. — Считайте это приказом, полковник.

Шип разозленно фыркнул:

— Вы не имеете права отдавать мне приказания.

— Как только я сообщу о преступлении, Дворец окажется на осадном положении, полковник. А вы здесь — приглашенный. Гость. Или мне напомнить о вашем поражении в правах?

Лицо астролога находилось вплотную к Шипу. Полковник с трудом подавил желание яростно зашипеть в раскрасневшуюся крючконосую рожу. Он понимал, что по большому счету звездочет совершенно прав. Как только астролог доложит о проникновение в покои государя, поднимется переполох, все выходы перекроют, начнется тотальная проверка всех, кто находился во Дворце на тот момент…

И есть еще один немаловажный факт: дворцовая субординация штука архисложная. Верховный астролог здесь — величина. Случись чего, всех собак повесят на временно отринутого орденом телохранителя.

«Выслужиться хочет, — разглядывая перекосившееся лицо Медиуса, предположил гвардеец. — Собрался первым доложить о раскрытии заговора, получить себе все лавры… А если что-то пойдет в разрез с его надеждами, меня всегда найдут и голову намылят. Или веревку для шеи».

А ну его, подумал Шип. Не позволил брезгливости выплеснуться на лицо и коротко кивнул:

— Хорошо. Разбирайтесь тут сами, я уезжаю.

Прежде чем развернуться полковник поглядел на стену, где только что сияли голубые личики, и увидел, что звезда — исчезла. Пропала в густой магической росписи, сравнялась красками с прочими завитушками. И если б Шип не знал в точности о существовании крамольного рисунка, то ни за что не нашел бы его в виньетках причудливого орнамента. Звезду упрятали чрезвычайно ловко.

…Из-за полукруглого поворота стены Медиус вышел первым. Раскидывая ногами полы балахона и притворяясь разраженным, астролог прошел до стола, где сидели Синька и Велух. Хмуро глянул на примостившегося поодаль Саула. Остановился на мгновение и разочарованно бросил:

— Ничего не получилось, звезда мне подчинилась. Увы. Велух, — астролог строго поглядел на секретаря, — выпишите полковнику пропуск, он больше здесь не нужен.

Не дожидаясь ответа канцеляриста Медиус стремительно пошагал к двери. Приложился к ней тыльной стороной запястья с печатным символом, позволявшим главному астрологу свободно ходить по резиденции, и скрылся за порогом.

Велух взял перо, обмакнул его в чернильницу, собираясь выписать Густаву бланк разового пропуска, но задержал руку навесу и внимательно поглядел на кислого полковника.

— У вас ничего не получилось? — в привычной вкрадчивой манере поинтересовался секретарь. — Чего же так?.. Вина ваша или… наш великий грамотей чего-то не сумел и обмишурился?

— Оба постарались, — уклончиво ответил Шип.

— Может быть, полковник, вы все же почитаете договор о найме в личную охрану правителя? Условия, я вас уверяю, превосходные. Через восемь дней у вас заканчивается срок поражения, и есть возможность вернуться во Дворец в прежнем звании, но уже в привилегированный полк…

«Похоже, они здесь все уверены, что служба во Дворце — венец мечтаний!» — чуть разозлился Густав, но вслух сказал:

— Спасибо, у меня уже есть планы, я откажусь.

Шип взглядом напомнил секретарю о мокнущем в чернильнице пере. Велух быстро заполнил бланк, помахал им, дабы просохли чернила, и протянул бумажку полковнику.

— Очень жаль, Густав. Подумаете. Как вы уже видели, у нас есть недостаток в людях вашей квалификации.

Канцелярист говорил так важно, словно это от него зависело — принять Густава Шипа на службу в личную гвардию правителя или пинком под зад за дверь отправить. Пантелеймон тут типа ничего и не решает.

«А ведь и не решает уже, — опечалился полковник. — Светлая память правителю Пантелеймону… Хороший был мужик. Справедливый, скромный, труженик».

Печаль на лице Густава секретарь адресовал досаде неудачи. И поддержал полковника словами:

— С каждым случается, господин Шип. Роспись на этих стенах недавно обновили… Работали лучшие маги… Всего хорошего, многоуважаемый Шип. Саул. Проводи полковника.

Слуга-канцелярист с готовностью подскочил и засеменил к двери. Вышел в коридор, но Густав задержался.

— А когда обновляли роспись стен, Велух?

— Чуть больше месяца назад.

Шип подумал и поинтересовался:

— А мастера, что здесь работали — прежние? Проверенные?

— Разумеется, — сухо кивнул секретарь.

— За ними кто-нибудь приглядывал?

— Да. Я и господин астролог Дум.

Секретарь наклонился над какой-то бумаженцией и дал посетителю понять, что визит окончен.

Густав попрощался с Синькой, вышел за дверь и, погруженный в тяжкие мысли, почти не ощутил былого недовольства, когда увидел в коридоре поджидавших его трансформеров — щуплого низкорослого и широкоплечего верзилу.

Трансы пристроились в спину бывшего начальника охраны, пропустили вперед и юркого обритого слугу. Все четверо пошагали к выходу из резиденции, где Саул простился с Шипом.

Все та же карета с фиолетовой отметиной на дверцах приняла полковника и трансов. Щуплый лис устроился на диванчике рядом с Густавом, амбал расположился напротив, и экипаж неторопливо поехал по широкой дороге к городу.

Шип невнимательно смотрел в окно. Пытался представить, что сейчас творится во Дворце, старался на вскидку прикинуть, куда помчался звездочет с докладом. «Скорее всего к верховному дворцовому магу, которому наушничают все колдуны. Интересно, они догадаются выставить оцепление за периметром резиденции?» — Глядя в «оконце» сквозь кости звездочета Шип пытался разглядеть в комнате не только людей. Полковник надеялся, что заговорщики оставили открытой секретную дверь, ведущую из покоев государя. Поверить, что майор Синька участвует в заговоре и пропустил кого-то в кабинет правителя, Шип не мог. То есть, преступники проникли в покои Пантелеймона как-то еще. Они смогли заставить Дума показать им проход через потайной коридор, могли чем-то его улестить… но это — вряд ли. Дум по-собачьи предан Пантелеймону. Был. И сейчас необходимо первым делом оцепить резиденцию вдоль внешнего периметра и ждать людей, что выберутся за оградой из подземного коридора.

Во всяком случае сам Шип поступил бы именно так.

Но знать бы, к какой клике принадлежат заговорщики?.. Кто они? Посланники одной из мятежных провинций или местные деятели?

«Если в заговоре участвуют колдуны, то звездочет, случайно наткнувшийся на его свидетельства… обречен». Медиус мог попасть в ситуацию, когда левая рука не знает, что делает правая…

Полковник полностью сосредоточился на размышлениях и не заметил, как карета свернула с дороги до столицы. Только почувствовав, что повозку начало потряхивать на ухабах, Густав машинально глянул в окно. И не увидел за ним привычного пейзажа городских окраин — карета повернула к Северным горам и ехала уже впритирку к скалам. А сидящий напротив трансформер как-то странно присобрался и напрягся. Изготовился.

Густава спасло лишь то, что он был не только солдатом, но и квалифицированным телохранителем. Обычный войсковик уделил бы основное внимание сидящему напротив амбалу. Тот был молод, крепок и выглядел наиболее опасным. Но Шип-телохранитель знал: из двух потенциальных нападающих опасен тот, кто ближе. Тем более если он находится вне зоны прямой видимости, сбоку.

А сидящий напротив амбал, скорее всего, будет отвлекать на себя внимание. Его активизация послужит сигналом начинающейся атаки.

Шип слегка опустил веки, из-под ресниц стрельнул газами на щуплого соседа справа…

Тот — трансформировался!

Будь Густав обычным видящим, он ни за что не разглядел бы, как вытягивается и заостряется крайняя фаланга среднего пальца на правой руке трансформера. Лис сидел справа и прятал изменявшуюся кисть за бедром.

Шип впервые наблюдал подобное явление. Слышал, что некоторые трансформеры умеют придавать фалангам пальцев лезвийную остроту, но встретился с таким феноменов впервые: средний палец лиса уже превратился в острую костяную иглу! Ноготь видоизменился и стал напоминать обоюдоострый наконечник. Пронзить таким живот — раз плюнуть.

Шип обратно сфокусировал зрение. И незаметно напряг мышцы.

Сидящий напротив верзила вытянул ноги через проход, «случайно» толкнул мыском ботинка сандалию Густава и, скрестив на груди руки, усмехнулся явно напрашиваясь на вспышку негодования полковника.

«Начинается!» — мгновенно догадался Шип.

Рука щуплого соседа выскочила из-за бедра, полковник понял, что «игла» нацелилась ему под ребра!.. А дальше пойдет вверх, разрезая внутренности до сердца!

Рубящим ударом правой ладони Густав отклонил удар, кулаком левой руки собрался треснуть транса в челюсть…

Но в тот момент повозка подпрыгнула на ухабе. Рука-копье, отброшенная Шипом, увлекла тощего лиса за собой. Транса перекинуло через проход… «игла» со всего размаха вонзилось в живот амбала!

Причем левый кулак Густава, надо заметить, тоже долетел до цели. Правда метился полковник в челюсть, а врезал костяшками по кадыку трансформера…

И это вышло крайне плохо.

Шип никогда не встречался на тренировочных боях с трансформерами. Но слышал, что у них чрезвычайно хрупки постоянно изменяющиеся кости, что, понятно, и позволяло им меняться. Причем считалось, чем выше талант меняющего форму, тем его кости более подвержены ломке.

Сегодня Густав убедился лично: отличный транс похож куклу из фарфора. А сидящий рядом лис был шикарным представителем породы — его рука стала острой, словно отточенная бритва! И бритве, пожалуй, особенная прочность ни к чему. У лезвия иная задача — вскрыть чье-то брюхо и перерезать вены и артерии.

…Оба транса умерли почти мгновенно. На лице амбала зафиксировалось выражение бесконечного изумления: в его живот почти по локоть ушла рука собрата, скончавшегося от удушья, когда кулак полковника раздробил ему кадык. Этот транс сипел чуть дольше своего приятеля.

Смерть расправила искаженные лицевые мышцы, и на щеках покойников четко выступили символы привелигированного, странноватого ордена Шпионов.

Шип сидел в карете в обществе двух мертвецов. На очередном ухабе повозка подскочила и покойники начали заваливаться в проход. Кровь из живота амбала выплеснулась на лодыжки полковника.

Шип автоматически подобрал ноги. Мертвых он повидал немало. И тех, что сам убил, и тех, что убивали его однополчане. Нередко хоронил своих.

Сейчас он оказался в ступоре. Мысль: я убил дворцовых служащих, давила на мозг и придавала ситуации полнейшую абсурдность — бывший начальник охраны правительственной резиденции, полковник, менее чем за час совершил два к ряду преступления. Вначале поддался на уговоры и «подглядел» в покои высшего государственного лица. Сейчас… и вовсе докатился до убийства.

И дела нет, что защищался! Факт остается фактом: лишенный прав вояка убил двух действующих представителей шпионского ордена!

«Нет, нет, — отодвигая от себя тела, подумал Густав. — Я защищался. Если подвергнуть меня ментальному допросу, то доказательства — будут. Телепаты выскребут из моей черепушки всю правду. Докажут, что трансы нападали первыми, я отбивался и не моя вина, что колымагу тряхануло… Все только случай, случай…»

День у полковника выдался, мягко выражаясь, сложным. Нервы перегрелись до окалины и, казалось, уже лопались со звоном.

Густав приказал вернуться хладнокровию. Остыть, опомниться. И снова стать тем, кем он всегда являлся: военачальником, уверенным в себе на сто процентов.

«Без нервов, Шип, все в порядке, — выравнивая дыхание, твердил себе полковник. — Положение шаткое, к заду припекает, но на войне выпутывались и из вовсе безнадежного дерьма».

На то, чтоб совладать с головокружительной проблемой Густаву хватило нескольких минут. Он глубоко вздохнул, тряхнул головой и понял, что вполне готов соображать и действовать в привычном ритме.

Шип не знал, куда кучер направляет карету. В скалах полно укромных расщелин, где можно спрятать тело, завалив его камнями. Вероятно, трасы так и поступили бы, а кучер сделал вид, что он сюда на безмятежную прогулку выехал.

Не медля больше ни секунды полковник распахнул, украшенную правительственной символикой дверцу, и выкатился в придорожный кювет.

Затаился в пыльном бурьяне. Потом осторожно приподнял голову… карета продолжала удалялась к морю. Возница не настегивал лошадок, а ждал, когда от трансформеров пройдет сигнал на остановку.

Порядок. Можно выйти на дорогу и скорым пешим маршем чесать до города. С северной стороны столицу прикрывали горы, надобности в укрепленных стенах не было, Шип хотел успеть проскочить через город до южных ворот и добраться до казарм родимого полка, расквартированного в пригороде.

Добраться до своих. Они не выдадут судейским и не позволят огульно записать однополчанина в преступники! А уже там решать, как поступить. Если повезет, если генерал окажется в полку, то лучшего советчика Густаву не надо.

Генерал, конечно, поворчит. Разумеется припомнит, как когда-то отговаривал подполковника переходить на службу в правительственный полк. Упрекнет, что Шип когда-то не совладал с амбициями и соблазнился внеочередным званием и громкой должностью…

«И поделом! — уминая сандалиями пыльный гравий, корил себя полковник. — Тоже мне… гвардеец выискался! Пышности тебе не хватало, да?.. Хлебнул ты этой «пышности» вначале у (скота)промышленника, затем у циркачей… на задворках…»

Шип представил как побитой собакой появляется перед генералом. И остановился. «Дьявол! Что-то я совсем раскис».

Н-да, три года в каморке за ареной не сказывались даром. Шип предполагал, что поражение в правах он сносит стойко. Тем более что это было не слишком сложно: практически каждый солдат при встрече продолжал отдавать ему честь — история спасения мальчишки-циркача надела много шума, и армейцы поддержали полковника. Почти никто из них не дал ему почувствовать себя униженным.

Но все же… где-то на подкорке все же затаилось ощущение пригнутого достоинства. Едва над Шипом вновь сгустились тучи, как он представил себя побитой псиной, приползающей на брюхе к генеральским сапогам.

Полковник поднял голову и поглядел на небо. Расправил плечи и полной грудью вздохнул прожаренный раскаленными скалами воздух.

Так не пойдет, подумал. К своим — на брюхе?..

Нет. Приду за помощью, но гордо. Просить защиты, умолять — не буду. Окажут — поблагодарю. Но если хоть одна насмешка, хоть один укол… От генерала вытерплю, так как влетит за дело, черт возьми! Но от остальных однополчан… нет, ни за что!

Шип сурово сдвинул брови и пружинящей походкой припустил вперед. Ударяя пятками о плотно сбитый гравий, он выбивал наружу притаившееся, примолкшее на четыре годы армейское достоинство.

Сразу за огородами городской окраины стояла небольшая корчма, распространявшая по округе умопомрачительные запахи жарящегося мяса и свежевыпеченного хлеба. Густав тут же вспомнил, что не ел почти сутки. От голода и треволнений кружилась голова, полковник решительно направился к таверне.

Время на перекус у него имелось. По прикидкам Шипа в запасе есть не менее полутора часов. Пока кучер догадается проверить, отчего это пассажиры молчат как проклятые, пока прискачет обратно во Дворец, и там суматошно порешают, что делать дальше?.. Ведь возница, наверняка, примчится к человеку, отдавшему приказ убить не простого видящего, а очень даже начальника гвардейцев. Пусть и бывшего, но уважаемого в армии.

Потом еще неудачу покушения нужно будет тщательно обмозговать, подстраховаться. Ведь Шип способен заявиться в суд и дать ментальные показания о том, что на него напали дворцовые шпионы.

И по большому счету, если бы не случай четырехлетней давности, полковник так и поступил бы. Прямиком из придорожной канавы направился б к судейцам и заявил о государственной измене. Причем начал бы конкретно и именно с измены. Собираясь давать показания перед судейскими изуверами-телепатам, ничего утаивать нельзя. Ведь все равно мозги наизнанку вывернут и докопаются до подноготного.

Но подноготное-интимное пес с ним. Никаких особенных тайных страстишек Шип за собой не замечал, а шашни с чужими женами не в счет, поскольку на постельные забавы с видящими мужья-простолюдины глядят сквозь пальцы — родить ребенка со способностями мечтает практически каждая женщина из простонародья. (Хотя по мнению полковника и зря.)

Густава тревожило другое. Четыре года назад он напрямую столкнулся с неоднозначными порядками Дворца. Тогда разыскивали паренька-рассыльного, который почему-то скрылся, и старший чин курьерской службы подошел к начальнику охраны со странной просьбой:

— По возможности, — сказал, — не берите Вильяма живым.

— Не понял, — удивился Шип.

— Ну… — чинуша многозначительно приподнял аккуратные брови, — бывает всякое… Беглец может оказать сопротивление… попытается от вас сбежать… Так вот вы дайте указание своим подчиненным, чтоб те особенно не церемонились. Вы понимаете меня?

— Нет, — сразу и четко определился Густав. — У меня есть приказ разыскать и доставить сбежавшего рассыльного Вильяма и я исполню его в точности.

— Нельзя быть таким непонятливым, — поморщился глава курьеров и глашатаев. — Во Дворце непонятливые надолго не приживаются.

— Вы мне угрожаете?

— Ох. Вы снова меня совсем не поняли, — чинуша скроил кислую пренебрежительную мину.

Шип мальчишку разыскал. Надавал тому по шее. И живым-здоровым представил в канцелярию.

Что с пареньком произошло, почему его разыскивали всеми силами, Густав мальчика не спрашивал, а тот не откровенничал. Шип просто лично довел зареванного рассыльного до кабинета начальника дворцовой канцелярии и убедился, что никто не перехватил мальчишку по дороге.

А на следующий день — уволился со службы. Получать неоднозначные, дурно пахнущие указания от всякого дерьма и брать их в исполнение, офицер гвардии не собирался. Понимал, что за «непонимание» ему обязательно отомстят, и не захотел мараться-связываться.

Шип перешел в телохранители. Год сберегал от мордобоя владельца тучных пастбищ. Потом… известно, что случилось.

Короче, Шип, как ни смешно, был тертым царедворцем и вполне мог предположить, что нынешнему заместителю полковника Захра отдадут подобный же попахивающий дерьмом приказ, и тот его исполнит. (Густава всерьез беспокоило подозрительно своевременное отсутствие порядочного полковника Захра.) Что если за четыре года в гвардии изменилось так много, что приказ «не брать живым» уже никого не удивляет?

Капитана Марта и подобных ему рубак навряд ли отправят на розыски и захват старинного приятеля. Выстрела в спину или удара кинжала можно ждать от новичка-провинциала либо обычного дворцового карьериста. Таких и во времена Густава хватало.

В связи с чем ничего хорошего от бывших коллег Шип не ожидал. Готовился обороняться даже от знакомых — Дворец способен изуродовать любого, Шип потому оттуда и слинял когда-то.

…Миловидная трактирщица поставила перед полковником заказанное жаркое из кролика. Налила в опустевшую кружку еще одну порцию пива и удалилась.

Шип подцепил вилкой кусок сочного мяса, засунул его в рот и, равномерно двигая челюстями, пустился подбивать итоги. За сорок минут пешего марша до городской окраины полковник успел о многом поразмыслить, но целостной картины пока не было. Густаву казалось, что он шарит в темноте, выдергивает оттуда все подряд и пытается приспособить факты под результат. А поскольку личная рубаха завсегда ближе к телу, то прежде всего полковник старался разобраться с вопросом, а почему, собственно, его убить хотели?

«Трансов прислали за мной утром, — размышлял Шип. — То есть… уже утром кто-то знал, что вечером меня прикончат. Убить бывшего начальника во Дворце невозможно. Я проходил через посты, и это видели солдаты. Так что грохнуть меня в любой из пустующих комнат, а потом заткнуть всем рты — проблематично. Если бы позже меня начал кто-то разыскивать, то солдаты подтвердили бы, что я — вошел в резиденцию, но оттуда уже не вышел. И ниточка потянулась бы к Саулу, а дальше к Синьке и звездочету…

Да. Убивать меня собирались уже утром, но после выхода из Дворца. Трудно поверить, что Синька стал бы врать по пустякам и скрыл нашу встречу. Трансов потому и прислали утром, чтоб я успел к ним привыкнуть и расслабился. На выходе из Дворца я уже практически не обратил на них внимания: утром нормально доставили, теперь уводят…

Но зачем все-таки убивать-то?!»

Картинка не желала не складывать. Убить решили уже утром. Но тогда еще никто не знал, что государь скончался, и это совершенно точно. Видящего второй степени и вызвали для того, чтоб выяснить, здоров ли государь? А о заговорщиках в покоях Пантелеймона звездочет узнал вместе с Шипом. И, скорее всего, именно астролог командовал трансформерам. Медиус первым вышел из приемной правителя и тогда мог подтвердить или отменить приказ на ликвидацию.

«Но почему уже утром меня решили убивать?! Побоялись, что я разболтаю о кончине государя?.. — Густав отхлебнул пива и помотал головой: — Нет, это чепуха. Во-первых, я не из болтливых, а во-вторых, о смерти Пантелеймона все равно вскоре возвестят. Если бы правитель оказался жив, то тем более… овчинка выделки не стоит. За убийство бывшего начальника охраны нагорит куда сильнее, чем за чрезмерную старательность. А раскрывшийся заговор — чистейшей воды неожиданность…

Тогда в чем дело?

Звезда! — неожиданно понял Шип. — Все дело в звезде, притаившейся в магической росписи на стене покоев государя!»

Сюжет из разрозненных надерганных фактов сложился в стройную картину. Звезда не была подчинена Медиусу, а посему, он вполне мог стать случайным обладателем чьей-то тайны. Возможно, «оконце» и в самом деле оставил хитрый Дум, но не исключено, что это постарались сделать колдуны, создававшие роспись. Медиус не знал, чью тайну он разоблачил и, перестраховываясь, заранее решил убрать видящего, без чьей помощи он обойтись не мог. Маг-звездочет неглупый царедворец и понимал, что смертельно опасные (чужие!) тайны проще похоронить вместе со свидетелем. Своя шкура завсегда дороже. Выходя из приемной Медиус еще не знал, в чьи планы он вмешался и чем ему это грозит, а потому не стал отменять приказ трансформерам на устранение свидетеля.

«Похоже, — кивнув, сам с собою согласился Шип. — Но при чем тогда здесь секретарь и Синька? Они что ж… действовали заодно с астрологом?»

Поверить в то, что Медиус пустился в одиночное плавание по волнам измены, Шип не мог. Полковник еще помнил как задрожал астролог, узнав, что в покоях правителя есть люди. Так что выделка у Медиуса не та, силенок на подобное не хватит. Слабак, хотя и пыжится.

«Мне потому и предстояло умереть, что Медиус отчаянно боялся. Он врал мне с самого начала, он — слабое звено в цепи предателей. Ниточка от астролога потянулась бы к колдунам-художникам, дальше куда-то еще… возможно, на самый верх к Верховным Магам… Я полный идиот, раз смог поверить, будто преданный астролог Дум оставил брешь в защищенной стене покоев государя!

А это значит — Медиус играл со смертью. Он предпочел убрать свидетеля, чем рисковать собой.

Но как же Синька и секретарь? Они-то знали об «оконце»?!»

Знали. Но можно предположить, что Медиус им рассказал ту же сказку про опасливого Дума. Ведь, в случае чего, с ними расправиться легче, чем с живущим в городе полковником. Эти двое всегда поблизости и под рукой.

Или они такие же предатели.

Шип почесал в затылке: «И как же все хитро придумали-то! Я, наверное, один-единственный из видящих второй степени, за которого некому вступиться: я отлучен от ордена. Циркач, ничтожество. — Полковник крепко стиснул пальцы и слегка ударил могучим кулаком по столу: — А вот не выйдет ничего у вас! Не выйдет».

Шагая к городу Шип несколько раз менял решение, так как не мог понять что лучше: идти прямиком к судейским и заявлять о заговоре и нападении, или же вначале навестить однополчан и уже оттуда выдвигать обвинения Дворцу? Густаву не очень-то хотелось заморачивать боевых товарищей своими бедами, просить их заступаться пусть и за невольного, но все-таки — убийцу. Да еще «подглядывавшего» за государем.

Конец ознакомительного фрагмента.