Я въезжаю в стройку. Как начать и закончить ремонт, не сгорев по пути

Оксана Махрова, 2021

Ремонта боятся все: он истощает бюджет, треплет нервы и стравливает нас с соседями. Разве бывает иначе? Перед вами книга, которая поможет избежать паники. Ее автор, архитектор Оксана Махрова, годами помогает людям избежать катастрофы, приручить стройку и обустроить жилье мечты. Что можно, а что нельзя снести в вашей квартире и как это согласовать? Как выбрать дизайнера, договориться с прорабом, обезопасить себя от непорядочных строителей и не рассориться с соседями? Как научиться слушать себя и отказываться от лишнего? Вы разберетесь в правиле осей, рабочем треугольнике кухни и множестве других мелочей – а главное, сумеете создать понимающее и любящее вас пространство. «Я въезжаю в стройку» дает возможность отрепетировать ремонт от начала и до конца, сделать его предсказуемым и не сгореть по пути.

Почему люди вообще делают ремонт?

Никто не знает, когда первобытный человек впервые задумался о домашнем уюте. Кров спасал его от хищников и непогоды — тут уж было не до мыслей о внутреннем убранстве. Этот человек имел при себе только необходимые вещи, от которых требовались удобство, надежность и привычность, но никак не красота. Пещерная живопись и та «заряжала» охотников на удачу, а еще служила средством коммуникации.

Но вот в один из долгих доисторических вечеров человек, сидя у огня, оторвался от своего жизненно важного дела — допустим, он обтачивал каменное орудие. Наш предок посмотрел на петроглиф на стене, изображавший охоту, взял кусок угля и нарисовал леопарду пятна на шкуре, а куском известняка изобразил солнце с точками-лучами. Это не принесло ему никакой пользы, возможно, это был один из первых бессмысленных поступков доисторического человека, но его жилище изменилось. И ему это понравилось.

Меня всегда интересовала связь человека и пространства, в котором он живет. Почему один мой клиент непременно хочет камерный, даже тесный кабинет, пусть и придется пожертвовать метрами гостиной, а другой ради светлой и просторной гостиной обойдется без личного пространства? Почему одна семья предпочитает простые фактуры, а другая не оставит и угла в простоте? Чего люди ждут от своего интерьера? И главный вопрос, основа всего: почему они вообще делают ремонт?

В моей практике были разные клиенты. Кто-то решался на ремонт, потому что впервые начинал жить в собственном доме. Для кого-то ремонт знаменовал новый этап жизни. Для других проистекал из семейных обстоятельств, радостных или не очень. У меня была заказчица, которая, столкнувшись с серьезным заболеванием, сразу же взялась за ремонт — так она пыталась бороться за будущее и найти утешение в переменах к лучшему. Все эти люди стремились не просто к обновленному пространству, удобному дивану или ванной комнате с жемчужно-серой плиткой. Они стремились к домашнему уюту, без которого не вообразить себе благополучие.

Что вообще такое домашний уют? По моим наблюдениям, он складывается из физического удобства, приятного ощущения себя в пространстве и радости обладания домом, отражающим вашу индивидуальность. Мы все так или иначе стремимся к этому, однако на протяжении большей части отечественной истории интерьеры частных домов оставались непритязательными. Людей озадачивали совсем иные проблемы. Взять, к примеру, тот факт, что мы в большинстве своем — северный народ. Раньше человеку, полгода живущему при минусовой температуре, прежде всего приходилось думать о том, как выжить и не заболеть, а не о красоте или удобстве интерьера. Комфортной комнатой была комната, в которой тепло, — и точка. Тут на ум приходит картинка из детской книжки: опрятная лубочная изба-красавица, с резными пилястрами и наличниками по окнам, со светлой горницей и вышитыми скатертями. Увы, хорошо в такой избе было лишь сказочным зайчикам.

Русская изба была не самым комфортным для жизни местом. Долгое время в ней вообще отсутствовало разделение на отдельные помещения. Семья из пары десятков человек жила в общей комнате, из мебели имела в основном лавки и сундуки. Конечно, встречались индивидуальные «исключения» из сурового порядка жизни в одном общем пространстве, например выгороженные помещения для «удовлетворения нужд» — скажем, полати для молодых под специальным участком крыши. Кстати, расписная печь с разноуровневыми полатями тоже появилась не сразу: избы до XVII-го, а в отдельных случаях и до XIX века не имели дымоходов и назывались курниками. Окна долгое время отсутствовали как класс — слишком драгоценным было тепло. Вместо них в стенах пробивали крохотные продухи, которые затягивали бычьим пузырем. Топились такие избы по-черному: сажа и копоть оседали внутри избы, на всех поверхностях. А снаружи шли непрерывные войны, разгорались пожары и эпидемии — редкий крестьянин доживал до старости. К тому же в период крепостничества он не имел ничего своего, даже жизни: в любой момент его могли выселить из дома и продать. К моменту крестьянской реформы крепостным оставался каждый третий человек в стране. Впрочем, кое-какие украшения быта встречались у свободных людей: мещан, казаков, поморов, а также государственных крестьян.

А вот верхушка общества с XVIII века поворачивается к избе задом, а к Европе передом: дворяне всё чаще путешествуют, рассматривают зарубежные интерьеры, развивают свой вкус и меняют взгляды на обустройство дома. Петр I приглашает архитекторов-иностранцев застраивать Санкт-Петербург, и в стране растет европейское барокко, до того существовавшее в весьма «обрусевшем» виде. Кстати, европейский уклад проникал в Россию и другими путями: в XVIII веке Российская империя приросла новыми территориями, где был вполне налажен быт, а климат был теплее. В результате войн в города съезжались представители других народов. В Москве, например, возникла белорусско-польско-литовская Мещанская слобода: ее жители принесли с собой новую моду на платье и быт.

Следом за пышным барокко приходят строгий классицизм, витиеватое рококо и величественный ампир, а на исходе первой трети XIX века общество уже охвачено волной романтизма с его нарочито детализированными решениями. Столичные особняки и квартиры изобиловали комнатами: кабинетами, будуарами, гостиными, соединяющими их анфиладами^[1]. Это был настоящий триумф комфорта и роскоши. Изящную мебель изготавливали из красного дерева, тополя, ореха, карельской березы и украшали чеканками из латуни; стены помещений выкрашивали в спокойные глубокие цвета, например в серый или оливковый, использовали сложные драпировки, мягкую мебель, кружево. Стремление жить в изысканной обстановке стало новой нормой в привилегированных сословиях. Следом подтянулись и городские жители: интерьерные новшества добираются до более простой буржуазии — тут уже начинается расцвет стиля модерн, или ар-нуво.

Простота, пластическая выразительность и изящество ар-нуво вытеснили некоторый пафос и консервативность предыдущих стилей. Это направление вытащило жилые пространства из трясины классических интерьеров, ставших слишком помпезными, и как нельзя лучше отразило стремление людей к переменам и новому художественному языку. В архитектуре строгая симметрия уступает место плавным линиям, декоративным панно и орнаментам. Обновляются строительные материалы: в ход идет железобетон, большую роль теперь играют сталь, стекло, кирпич и керамика. Увы, эпоха модерна стала самой кратковременной в истории архитектуры. В нашей стране ее оборвала революция 1917 года, принесшая с собой социализм и идею коммун.

Общежития-коммуны и дома-коммуны — амбициозный, но сложно «перевариваемый» современным человеком проект. Мы ценим уединение и свое пространство, а в то время становятся популярными идеи создания нового общества, в котором общественное будет превыше частного, а оригинальность — даже в интерьере — станет ненужной характеристикой. Сама идея домов-коммун, или «фаланстеров», появилась даже раньше, в начале XIX века. В ней воплотилось утопическое стремление изменить базовые потребности человека: освободить его от тягот быта и семейных уз и приучить к коллективизму. Эти же идеи оказались близки лидерам Октябрьской революции. Ленин полагал, что гражданину необязательно и вредно иметь не то что отдельную квартиру, но даже свою комнату. Норма площади на человека, например, в Ленинграде сокращается с 13,5 до 9 квадратных метров — такой она остается и сегодня.

К 1920-м годам идея общего жилья обрела свои лозунги: «Долой мещанство с его частной собственностью!» и «Даешь новый быт!». В архитектурной среде в это время занимались вопросом «научной организации быта». Все личное, особенное, красивое после революции стало не только излишеством, но и опасным проявлением индивидуальности. О ремонте и обустройстве интерьера думать было, мягко говоря, несвоевременно. Идеологически стыдно.

В 1930 году попытки уравнять жилищные условия всех и каждого наконец-то подверглись критике в специальном постановлении «О работе по перестройке быта», однако идея коммуны никуда не исчезла, и с 1929 года практически все квартиры становятся коммунальными — начинается еще один виток «уплотнения».

Одновременно большая городская архитектура сталинской эпохи устремляется к монументальности и выразительности: проект московского Дворца советов на бумаге вырастает до невероятных 415 метров; ВДНХ занимает 136 гектаров, строится Дом правительства (известный как Дом на набережной) на 505 квартир. Уже после войны, несмотря на голод и разруху, появляется уникальный сталинский ампир: в столице возводят высотки, открываются богато декорированные станции метро. Однако обычные люди всё так же продолжают скученно жить в коммуналках.

К 1950-м годам идея коммунального жилья заходит в тупик, и правительство берет курс на быстрое строительство благоустроенных многоквартирных домов («хрущевок») — оказывается, что каждой семье все-таки требуется отдельное жилье. СССР выходит на первое место в мире по темпам строительства жилой площади. Новые дома необходимо чем-то наполнять, поэтому разрабатываются новые предметы интерьера и мебель. Казалось бы — вот он, рассвет после долгой ночи! Но, увы, бóльшая часть интерьерных решений и мебели так и останется на бумаге — на заводах нет нужной фурнитуры, материалов и новых линий производств.

Для того чтобы создавать «красивое», необходимо его видеть. Это то, что мы называем насмотренностью, визуальным опытом. С этим ситуация обстояла еще хуже, чем в начале века, ведь вскоре после прихода советской власти страна оказалась за железным занавесом. Круг впечатлений обычного человека исчерпывался тем, что он видел рядом. Мой папа молодость провел далеко от Москвы, а мама была «столичной штучкой», пожившей на Лубянке, Соколе, Кутузовском проспекте — всех «краеугольных» районах, где обитала зажиточная интеллигенция. Когда я расспрашиваю ее о тех временах, она с восторгом вспоминает вкус пломбира в кафе при гостинице «Украина», автомобиль «Чайка» и то, как невероятно красиво цвели черемуха и сирень вдоль всего Кутузовского проспекта во время майских парадов. Однако ей нечего рассказать о своем интерьере. Она жила в такой же квартире, в какой жили миллионы ее сограждан, — не лучше и не хуже.

В конце 1980-х железный занавес упал и на страну обрушились новые потрясения. Стирались привычные социальные ориентиры, в страну хлынуло все зарубежное, хорошего качества и сомнительного — но для неподготовленного человека все было едино. Изголодавшийся по новизне народ радовался откровенной безвкусице лишь потому, что ее привезли из другой страны. Неслучайно в 1990-е в квартиры вламывается евроремонт, имеющий мало общего с европейскими интерьерными решениями. Первыми его заказывают новые русские: представители этого нового класса заработали в смутные времена большие и быстрые деньги и пожелали поскорее избавиться от всего «бедного», «старого» и «казенного».

К 2000-м москвичи начинают остервенело стеклить сталинские фасады ПВХ-окнами, не попадая их расстекловкой и цветом рам в общий фасадный ансамбль, выкладывать турецкую плитку ядовитых цветов, клеить обои с блестками, ставить оранжевые и фиолетовые глянцевые кухонные гарнитуры из дешевого меламина. На сцене появляется главный «хит» того времени — безумные потолки: трехуровневые, ступенчатые, гипсокартонные, овальной или волнообразной формы, с десятками встроенных галогеновых лампочек, сделанные из зеркал или натяжные, какого угодно — только не белого! — цвета. Это был, наверное, самый безумный и запоминающийся период в истории отечественных интерьеров. Наши восточноазиатские предки возликовали бы: ярко, дорого, богато. Вот она, красота. О визуальном языке той эпохи можно много узнать, вбив в поисковике «ужасные российские интерьеры».

И все же это буйство означало, что люди наконец получили возможность обустраивать свои жилища и продумывать их облик.

Для чего я все это рассказала? Зачем я трачу ваше время на интерьеры прошлого, если мы договаривались беседовать про то, как сделать ремонт сегодня? Все просто. Ремонт всегда связан с нашими представлениями об удобстве, красоте и уюте. То, что я описала выше, — наша родословная. История развития интерьеров, полная крайностей и изломов, подводит нас к грустной правде о том, что не существует никакого современного «русского интерьера», зато существуют американский, скандинавский или средиземноморский. Но есть теория, дающая надежду. Историки и антропологи называют ее «правилом сорока лет». Именно столько времени должно пройти без смут, войн, лишений и волнений, чтобы люди увидели в себе и вокруг красоту и возможность самовыражения.

Наши сорок лет еще не прошли, однако нынешние тридцатилетние люди вполне могут стать тем самым поколением, которое все изменит и оставит свой след. Долгожданный и красивый.

Примечания

1

Анфилада — это ряд примыкающих друг к другу помещений, в которых дверные проемы расположены на одной оси и позволяют увидеть сквозную перспективу всех интерьеров. — Здесь и далее, если не указано иное, примечания редактора.