Любовь сквозь века. Книга 2

Оксана Лукаш, 2019

Старинный кинжал, испещренный рунами, поведает о чудесных перемещениях между мирами. О Лютом-ведуне и маге, способном влюбить в себя любую, да только не гордячку Милану. О Иваре и Вадиславе, доблестных воинах, закаленных в сражениях и битвах, но проигравших самих себя, встретив любовь.О милой и нежной Валерии, успешной бизнесвумен, запретившей себе любить – раз и навсегда. До счастья подать рукой, но миры так чудно переплелись, связав Милану и Валерию невидимыми нитями. Как изменить судьбу и предотвратить трагедию?

Глава 5

Загорелись в деревне купальские костры. Поплыли венки по реке. Пришло, оговоренное Лютым время, когда должна была решить девочка, остаться ей с ведуном или нет.

Да, только, Милана давно позабыла, о том, что уйти хотела. Ей было хорошо в гостях у Лютого. Малышка с удовольствием выполняла все его поручения, первый раз в жизни ощутив, что вольна в своих мыслях и поступках. Лешачок и Дикошарый стали ей верными спутниками в лесных походах. Девочка подросла, окрепла, на щечках играл румянец, некогда затравленный взгляд исчез без следа.

Михась часто навещал дочурку. Первое время он приходил с опаской, подолгу расспрашивал дочь о житье-бытье: «Не обижает ли ее Лютый? Сыта ли?» — но со временем успокоился, перестал донимать ребенка расспросами.

Отец видел насколько хорошо его дочери в обществе ведуна и новых друзей. Любань не пришла к дочери ни разу, как не уговаривал жену Михась, та уперлась: «Не пойду и весь сказ.»

— Любань, как же так? Миланка о тебе спрашивает? Когда мама придет, когда мама придет? А, ты что? Почему не идешь? Дочь она тебе, — не ехидна! Ты пуще меня ребенка отдавать не хотела, теперь артачишься? Что я ей скажу?

— Скажи, как есть. Не могу, я колдуна этого треклятого видеть. Боюсь. Пусть сама домой приходит. Я ей баньку истоплю, пирогов напеку.

— Глупая ты баба, Любань. Не знал я, какая ты на самом деле.

— Не знал? Так, погляди! Думаешь, я не догадалась, кого ты в девчонке все время видишь. Почему среди других детей ее выделяешь? Раду свою ненаглядную не забудешь никак. Пусть живет Миланка в лесу среди зверья, там ей самое место. Хочешь ходить к ней — ходи. Моей ноги там не будет, и остальных ребят в лес не пущу. Ведьмовское отродье!

— Ополоумела? Это дочь твоя!

— Ни дочь она мне. Колдуну она родня, а мне ломоть отрезанный.

Михась вышел в сени.

«Вот оно как! Открылась правда. Долго Любань в сердце ненависть носила, долго сдерживала.

Это я, дурень старый, во всем виноват! К собственному ребенку заставил мать ревновать. Ничего, пройдет время, утихнет жена, умилостивиться.»

Время шло, но ненависть Любани разгоралась все сильней.

— Видеть ее не могу,–плакала женщина, собирая очередную корзину с провизией.

Муж хмуро брал поклажу и отправлялся в лес. Как у Любани горела в душе злоба против собственной дочери, так и у мужчины разгорелась ненависть к жене. Он забросил дом и хозяйство, и как в былые времена, уходил в старую кузню, где повстречал Раду. Лежал ничком на траве и вспоминал, вспоминал. Иногда, ему удавалось уснуть, в такие дни в виденьях приходила Рада.

Каждый раз сны были, словно наяву. Вот, Михась видит, как дают они с Радой клятву перед богами, да скрепляют их союз старшие рода. Вот, родился их первенец, Рада, над колыбелькой склонилась — счастливая.

Очнется Михась от снов таких, будто испил его кто до дна, соки высосал, а в сердце радость бьется. Пускай, на краткий миг, да счастлив он с любимой своей.

К зиме Михась, уже, не вставал. Забила тревогу Любань, побежала за Славией. Да, только, что травница сделает, коли жизненной силы не осталось у мужика? Одной ночью не проснулся вовсе.

— Что делать Любань думаешь? Как детей кормить станешь?

Женщина подняла мокрое от слез лицо на знахарку.

— Почитай месяц ушел муж за Калинов мост, а я все жду. Шаги его слышу. Как жить, Славия, без него не знаю. И с ним невмоготу было, и без него мочи нет. С весной уеду в родную деревню. Там все сродники мои, — они помогут. Не хочу здесь. По ночам мне все чудится, что бродит кто-то под окнами да женским голосом тихонько кличет: « Михась, Михась, иди ко мне любый мой, это я — твоя Радушка.

— Устала ты Любань. У тебя и здесь сродников немало, зачем куда-то ехать? Подумай. Любят тебя в деревне.

— Сказала, уеду, значит уеду. С избенкой только, что делать ума не приложу. Может, какой поселенец найдется!

— Лютому предложи. Не век же ему в лесу обитать.

— Чтоб ему пусто стало, колдунище черному! С него в мой дом беда пришла да с этой гадиной маленькой.

— Ты о ком говоришь? Какая еще, — гадина маленькая?

— Миланка. Ведьмовское отродье! Почему я ее в утробе не задавила? Зачем на свет белый родила? Она во всем виновата.

— Это как?

— Если бы Лютый ее не приметил, ничего бы и не случилось.

— Ох, и дурная ты баба! Что говоришь такое? Кто по деревне после того, как ведун Милану забрал, царицей расхаживал? Кому старейшины место почетное на всех празднествах отвели? У кого пшеница так родила, что и сами сыты, и торг-сторговали, и на посев, закрома ломятся? У кого скотина да птица плодит, да множится? Не у тебя ли Любань? Не в твоем ли хозяйстве благополучие?

— У кого боги мужа отняли? Не у меня ли?

— Боги? Может, любовь его высушила, источила? А, девонька? Говори! Разве не предупреждала я тебя, когда ворожбу ты на него задумала? Разве не говорила тебе бабка Славия, чем дело обернется? Что не полюбит он тебя, только навредишь себе? Что мне ответила, помнишь?

— Помню. Молодая я была, — дурная. Думала, врешь ты все. Не может он меня не полюбить, коли я его так люблю да почитаю. А вышло, что вся жизнь моя навыворот, хоть в омут с головой али камень на шею. Так бы и сделала, кабы не детки. Без меня пропадут. Как долго еще Славия, как долго!

— Что долго?

— Жить, Славия, — жить. Мука сплошная. Ничего не вижу, — тьма кругом. Страшно, так страшно.

— Эх, горемыка! Дуреха. Отойдет твое сердечко, отогреется. Горе в тебе говорит, беда слезами наружу проливается. От того и Милану во всех несчастьях винишь.

— Оттого и виню, что перед ней я тоже виновата. Кругом ошибок наделала. Я Славия подглядела за тобой, куда ты приворотное зелье прячешь, чуток себе отлила. Знала, что больше ты для меня ворожить не станешь. Опоила Михася снова. С тех ночей Милана у меня родилась. Я ее с первых дней не взлюбила. Мои детки все беленькие, а у этой волосы, что вороново крыло, черные, густючие. Глаза синие. Она и в колыбели пищала по-особому, будто не плачет, а песню поет. Кормлю, бывало, ее, а сама думаю, чтоб та захлебнулась или еще что.

— Что же ты девка сотворила? Как осмелилась, без ведома моего, зелье брать? Если бы отравила Михася? Ты знаешь, что там у меня за снадобья да для чего?

— Не отравила же! Думаешь, легко мне было все годы с тенью Рады в собственном доме жить?

— Сама во всем виновата, еще и стыда хватает на дитя свою обиду переваливать.

— Потому и уехать хочу подальше, чтобы деревню эту забыть, Михася, дочь его.

— Твою дочь, Любань, твою

— Не признаю ее своей! Славия, бабушка, прости ты меня, дурынду. Помоги в последний раз, — женщина зарыдала горше прежнего. — Позаботься о девчонке. Приголубь ее. Видишь, не совсем я дрянь бессовестная, сердце и у меня есть, не бросаю ее на погибель, — тебя прошу.

— Если откажу, что тогда?

— Останусь.

— Останешься? Как так? Тебе же невмоготу.

— Не зверь я Славия. Хоть и не люблю девчонку, но какое-то время поживу здесь, посмотрю, как она с Лютым уживется.

— Не могу я тебя понять. Я же видела, как играла ты с малышкой, как в лес вы ходили, как у ручья забавлялись, и ласкала ты ее.

— Ох, бабушка. Надорвалось во мне что-то. Вся злость накопившаяся на девочку пролилась. Как отдали ее Лютому, переменилось все в одночасье. Поняла я, что в Милане муж отголосок своей прежней любви нашел. Рада она для него. Заревновала я.

— Хорошо Любань, что не врешь мне. Помогу. Как готова будешь, уезжай из деревни! За Миланой я присмотрю, и будь, что будет. В дом Лютому предложи перебраться.

— Как скажешь бабушка, так и сделаю.

— Ступай девонька, утро вечера мудреней.

В лесной избушке было темно, Милана давно спала. Смерть отца девочка переживала трудно — плакала по ночам, ребенку снились кошмары, она звала отца. Лютый просыпался, брал малышку на руки, укачивал, рассказывал сказки про заморские страны, диковинки и чудеса. Ведун и сам не мог понять, что с ним происходит. Откуда такая жалость и нежность к чужому ребенку? Раньше он ни к одной из своих учениц не испытывал подобных чувств, но за Милану готов был любому горло перегрызть, словно он ее родной отец.

— Лютый, Лютый, любый мой, подь сюда!

Ведун насторожился. Не иначе Морина. Пришла мерзавка.

Лютый обвел посохом кровать Миланы, прошептал защитный заговор. От Морины можно ожидать любой подлости.

— Зачем притащилась, карга старая? Что надобно?

— Злой, ты стал воин.

Морина вышла из-за дерева.

Ведун не поверил своим глазам, перед ним стояла не бесплотная тень старухи, а рыжеволосая девица в самом соку. Хоть, бери да женись!

— Где это ты так наелась?

— Нешто не знаешь?

Лютый нахмурился, взгляд его напрягся.

— Михась, твоих рук дело?

— Моих! Что с того? Я делаю, что хочу. Мужик все по Радушке своей сох, убивался. Я ему помогла. Напоследок стала его Радушкой! Налюбились мы с ним, натешились. Он все думал, что спит да Раду во сне обнимает, — ведьма расхохоталась. — Красотка, я теперь. Надолго мне его силы хватит.

— Тварь окаянная!

— Не окаянней тебя. Не по своей воле я тенью стала. Благодари меня, что девчонку не трогаю.

— Руки твои, Морина коротки, — Милану обидеть. Знай, жаба мерзкая, тронешь девочку, я тебя в Навь в тот же миг оправлю, не пощажу.

С этими словами, Лютый направил посох в сторону ведьмы, произнес короткое заклятье, и женский образ рассыпался на части, задымился, пошел искрами и исчез в лесной чаще. Над избушкой висело только эхо ее хохота.

— Лютый, Лютый, Лютый!?! Ты где? Мне страшно? Лютый?

Ведун влетел в избенку. За ним с лаем ворвался Лешачок.

— Я здесь Миланушка. Здесь. Что случилось?

— Кто-то ходил, я проснулась.

— Это Лешачок, наверное, или Дикошарый.

— Нет — женщина!

— Какая женщина? Нет здесь никого!

— Она белая и рыжая, и очень красивая.

У Лютого задрожали руки. Как Морина могла быть здесь, если он выставил защиты так, чтобы она к дому подойти не смогла?

— Он ей сказал: «Новая Жрица-дитя!»

— Кто сказал?

— Темный!-девочка провалился в сон, будто и не было ничего, будто и не просыпалась вовсе.

— Вот так дела! Предначертанное сбылось. Милана впервые услышала Темного и его послание. Морины, здесь не было. Девочка еще и видящая! Видит то-чего нет, и что может произойти.

Лютый провел рукой по волосам ребенка, заботливо подоткнул одеяло. Страх не отпускал его. Ведьма не оставит девочку в покое, начнет изводить. Темный, конечно, указал ее место, но для бывшей Жрицы ослушаться, — милое дело, лишь бы получить свое! А, там она выкрутиться сумеет.

На рассвете в избушку тихонько постучали.

— Лютый, Милана вы здесь?

Лютый распахнул дверь.

— Славия, ты? Зачем пожаловала?

— Выйди ведун, разговор есть. Милана где?

— Спит.

— Пусть спит, не буди. Нам без лишних ушей пошептаться надобно.

— Что приключилось? Заболел кто, помощь нужна?

— Слава Богам, благополучно все в деревне. Любань уезжать надумала, хозяйство, избу тебе оставить хочет, не за так, разумеется, плату возьмет.

— На что мне ее хозяйство? В лесу воля вольная, свобода.

— Лютый, девочка растет, ей помимо Леших, Водяных, Русалок, науки ведовской, бабья рука нужна. Чтобы знала традиции наши, хозяйкой справной стала. Ты ее этому сможешь обучить? Ласку материнскую ей разве дашь? Ты же не дикарку из нее растишь? Она и так, почитай год, из леса не вылазит, с ребятами, пагодками, не бегает.

— Не до беготни ей. Ремеслу обучается.

— От твоего обучения она скоро человеческий язык забудет, да в деревне ее бояться начнут. Уж, и так слушок пошел, что вы с ней мор на скотину наводите. Еще немного, — взбунтует деревня. Переселяйся! Сам на виду, никто не придерется, слова поганого не скажет, и девчонке возможность дашь, обличье людское не потерять. Лес никуда не денется. Вот он — рядом! Сколько надо, столько в него и ходи. Подумай, Лютый. Я тоже не лыком шита и кой чего могу да вижу.

— Что же ты видишь Славия? — ведун недобро прищурился.

— Вижу я Лютый, что прикипел ты сердцем к девочке и не все равно тебе, что с ней станется. С ответом не тороплю. Любань до новой луны в деревне поживет, а там, — ищи ветра в поле. Михася не стало, и она здесь долго не задержится.

— Милана, как же?

— Мне оставляет, заботиться велит.

— Не правда! Врешь! Врешь ты все бабка Славия! Не уезжает никуда мамка! Над поляной разливался звонкий голосок ребенка. Ни за что она меня одну не бросит.

— Милана?!?

— Уходи бабка Славия, убирайся. Вон, вон!-девочка набросилась на женщину с кулаками.

Лютый, едва, успел ее схватить за руки.

— И правда, иди Славия, я обдумаю наш с тобой разговор. Не серчай на Милану, не в себе она, горе ее на части рвет.

— Вижу. Нешто, слепая я?-старуха тяжко вздохнула и побрела к опушке.

Ведун занес брыкающуюся девочку в избу.

— Милана! Что это с тобой? Ты почему в разговоры старших вмешиваешься? Разве, я не говорил тебе, что так себя не ведут?

Девочка, казалось, не слышала своего наставника. Она металась по избе, собирая какие-то вещи в корзину. Потом, отбросила ее в сторону, пнула ногой, повязала платок и решительно двинулась к выходу.

— Далече собралась?-Лютый улыбался одними губами, глаза его были холодны.

— Домой. Я к маме хочу,-девочка зарыдала. — Это все ты! Ты во всем виноват. Если бы в нашей деревне не появился, ничего бы этого не было. Я знаю! И тятя был бы жив. Я чувствую! Ненавижу тебя и твое колдовство.

— В чем же вина моя? Ты осталась у меня по доброй воле. Твои родители дали согласие на то, чтобы ты училась ремеслу ведьмовскому. Они отдали тебя в услуженье.

— Нет!

— Смотри сама,-Лютый поставил на стол чашу, наполнил родниковой водой, прошептал заговор. — Любуйся Милана, какой разговор был промеж отцом твоим Михасем и мной, когда мы с ним уговаривались, — в воде поплыли образы.

Смотрит Милана, глаз от чаши оторвать не может. Вот он тятя любимый, стоит на поляне перед Лютым, кричит что-то ему. Слов не разобрать. Прислушалась девочка. Разносится голос Михася по лесу. Криком мужик кричит, что отдает Милану Темному, только, чтобы с Радой быть! Никто кроме нее ему не надобен, — ни Любань постылая, ни дети, ни Милана. Душу за Раду готов отдать, не то, что девочку.

— Не верю,–Милана смотрела на Лютого в упор.

— Отправляйся к матери, спроси сама. Прощай,-ведун отвернулся от ребенка и занялся своими делами, нарочито громко, передвигая на печи чугунки.

— Лютый, выходит, они меня бросили?

— А, ты как сама думаешь? Что произошло?

— Бросили. Не нужна я им. Лишний рот. Ты тоже меня бросишь?

— Никогда, Милана! Никогда я тебя не оставлю, пока ты сама меня об этом не попросишь.