Вышивальщица. Книга первая. Топор Ларны

Оксана Демченко

Стежок за стежком складывается узор. Кто-то желает любой ценой внести в узор имя… а иные имена сами вплетаются, да так, что не выпороть.Мировой канве тяжело принимать узор подлости. Столько узлов наделано, грубых следов по изнанке пущено – не счесть!Эта история о том, как выпороть из сердца грубую нитку мести, а неуловимую сказку вплести в явь..В общем, жили-были люди да выры. И первым бойцом выров был Шром, а лучшим убийцей вырой – Ларна… И каждому из них досталась своя вышивка.

Глава третья.

Замок выров ар-Бахта, хозяев всей Ласмы

— Как вы управляетесь всю жизнь — с одной парой рук? — очередной раз удивился старый Шрон, ловко лязгая клешнями. — Ох-хо, я после шторма пообломал лапы, вот уж познал тяжесть людского удела. Нет, негоже ваше небо распорядилось. Наши-то глубины куда добрее к своим детям. Сколь дали, сколь в запас ещё добавили…

— Воистину мудры глубины, дядька Шрон, — поддакнул Малек, бережно поливая панцирь из бадьи. — Не печёт? А то солнышко злое сегодня, может, я заслон натяну?

— Не печёт, — голос старика прозвучал гулко, ласково. — Если нас ядом таннской соли не травить, мы на берегу до десяти дней не сохнем. А при должной подготовке, да если вода на протирание есть, да еще и масло особое — так полный ваш месяц выдюживаем. Думаешь, иначе могли бы мы одолеть дорогу к дурацкой этой власти, гнилью наши же умы напитавшей? Вот то-то, теперь понимаешь. Перестарались глубины, вымеряя нам запас крепости. Обманула нас наша сила, к полной слабости вывела кривой тропкой береговой… Я знаю: уже третий век все наши кланды ущербны. Это угодно сильным замкам аров, да и не только в их интересах дело, если глубже глянуть. Мягкохвостые крепче за власть цепляются, хитростью берут. Им власть дороже глубин. Привычка к ней возникает великая… Гнильцы, как есть гнильцы!

Клешни сердито щелкнули. Старый выр удобно устроился на палубе — просторно, лежа на брюхе и изогнувшись. Тремя парами рук он чистил рыбу, а отведенными к спине клешнями резал тонкий узор на бревне, приглядывая за всеми работами пятью своими глазами: глубоко сидящими нижними, вынесенными на стеблях главными и наиважнейшим в бою для лишенного шеи выров — спинным… Малёк восторженно наблюдал многоделие старика. Помогал по мере надобности. То воды приносил — полить панцирь и вымыть руки. То отгребал негодную рыбу и отходы очистки. То держал и поворачивал бревно.

— Краску надежно смешал, в цвете ошибки нет? — очередной раз уточнил Шрон.

— Дядька, я ужо не дурнее прочих, — обиделся Малек. — Вон, сам гляди: доску вымазал для пробы.

— Вот оно как… — Глаз на длинном стебле качнулся, изучая образец. — Недурно. Прямо тебе скажу: даже и вовсе хорошо, а чего врать-то, коль дело сладилось. Только ты не серчай, погодя я еще спрошу. Занятие мое наиважнейшее, оно беспокойства требует и усердия. Шутка ли: знак рода вырезаю, на корме буду водружать. Краски герба ар-Бахта от глубин не меняли цвета. Три тона в узоре. Три, так у всякого выра, в любом роду. Запомнил?

— Не дурнее прочих, — отмахнулся Малек, придирчиво рассматривая плошку с растертыми и смешанными с маслом красителями. — Наш герб всех иных краше. Наш герб включает наилучшие цвета. Чернь донную, обозначающую основательность. По низу она идет, ромбами вверх пробивается, крепит на себе узор. Затем золото красное, наилучшее: оно суть знание и даже мудрость, глубинами не всякому выру дарованная. Золото вверху лучится, тонкими штрихами наносимое с должным почтением к славе рода ар-Бахта. Третий же тон у нас просто безупречный, он бурый с серостью и прозеленью, неоднородный, словно течение в нем играет. Являет он собою кровь выра, коя есть основа чести его и боевой доблести.

Сказано было нараспев, значительно и серьезно. Гребцы на веслах — и те вняли без насмешки. Пожилой рыбак улыбнулся в усы и похвалил едва слышно, отвлеченный разговором от готовки обеда. Мол — растёт Малёк, старшим не перечит и гонору дурного не выказывает. Шрон и вовсе: прекратил чистить рыбу, сплел множественные пальцы с восторженным шелестом. Умилился.

— Ох-хо, не всякий век в бассейне столь умное дитя вылупляется. Не родной, рук всего две, а приходится допускать наличие родства. Иначе оно не по чести… Не Борга же мне числить братом, никак не его. — Старик сердито шевельнул бровными отростками. — Гнилец! Кланду Аффару ущербному, небось, первый хвостотёр-полировщик. Знаю я их мысли, скудный косяк, весь как есть больной. Кланд властью насыщается, забыв исконный завет: право и честь боя за место вожака похода! Ох-хо, велик счёт бед, велик… Зачем тантовых кукол создали? Чтобы мы людей ненавидели! Чтобы отвратить от людей душу всякого молодого выра, покуда она мягка, покуда собственным панцирем убеждений не обросла.

— И чтоб люди вас не понимали ничуть, и тоже ответно ненавидели, — пискнул Малек.

— Верно гребешь, нужную волну избрал, — дрогнул глазами выр. — Стена ненависти имеет две стороны, и обе — ядом лжи гуще густого вымазаны, вонью отчуждения замараны. Только не ясно: с чего началось непотребство? Вот то-то мне и не ясно, ничуть не ясно. Затеяли поход на сушу ещё настоящие кланды, глубинники, наилучшие бойцы моего народа. А закон гнуснейший удумали и вовсе — сказать такое страшно — подлинные ары… Достойные мудрецы, постарше меня и поумнее. Им золото не застило ума, а только наплели они хуже гнильцов.

— Так война была большая, уважаемый ар, — осторожно предположил старый моряк. Принюхался к запаху варева в котле. — Война без розни да разделения — как уха без соли да рыбы. Наши старики говорят шепотом: полвека люди от вас отбиться надеялись. Может, и дольше того.

Выр закончил чистить рыбу и дал Мальку знак к началу уборки палубы. Повернулся к говорливому моряку, поплотнее подобрал хвост. Задумался, шелестя пальцами по вытертому, прозрачному панцирю, пострадавшему от паразитов.

— Дело говоришь, дело. Читал я наши книги о той войне. Север долго стоял. Мы ведь в большие холода — не бойцы, скорость теряем, ко сну клонимся. В зиму выры и удумали первых тантовых кукол изготовить. Их из пленных делали, из мирных жителей тоже… и гнали на бойню. Тяжко читать, сколь полегло и людей, и выров. Не пойму, за что бились, что делили? Мир велик, не тесно в нем и нам, и вам. На кой выру власть над севером? Ох-хо, тайны старые крепко схоронены. А только без них трудно разобраться в нынешней нашей жизни. В третью силу я не верю. В ту, что Ларна во всяком разговоре, в любой день до восхода еще умудряется врагом обозначить и к казни приговорить. Но есть в прошлом то, что развело нас по разные стороны стены. Забытое и опасное. Мыслю я, кроме страха ничто не возводит столь мрачных стен, именуемых законами. Мы, выры, силу имеем и глубинами награждены щедро. Вот только и у вас нашлось могучее оружие, окончательно опасное. Его искореняя, кланды вели войну до полной победы и неоспоримой власти. Потом прикрыли страх забвением. И сами сделались гнилы…

Выр отвернулся от гребцов и занялся изучением бревна, украшенного сложной резьбой, представляющей полный герб рода ар-Бахта. Такой знак несет всякая галера, капитан которой — знатный выр. Без знака на корме нельзя ходом миновать узкие прибрежные каналы и войти в закрытую бухту родового замка. Между тем, Шрон, посовещавшись с братом и Ларной, намеревался поступить именно так: уверенно войти в широкое устье реки. Назваться страже. Он — старший в роду и следует домой, развернув ради важного дела первую же попавшуюся в море галеру из числа своих, ходящих под знаком рода. Идея казалась безупречной. Спорить с решением выра не осмелился бы ни один капитан из людей.

Всякий человек выходит в море, купив или построив галеру. Числит себя её хозяином. Но от берега может оттолкнуться и омочить весла в море, лишь принеся клятву верности знатному роду выров. Получив от хранителя бассейна пергамент с перечислением допустимых грузов, портов захода и путей следования. Приложив к сургучу запястье, ожогом обозначив согласие отдавать две десятины с дохода на нужды бассейна и сверх того — исполнять волю любого выра из рода хозяев…

— Дядька Шрон, — в голосе Малька образовалась ласковость, перенятая у Ларны, умеющего убеждать самых упрямых. — Я соберу тебе печёночки, и даже на солнце выдержу, чтоб она припахивала… ну, как для вас вкуснее.

— Чего хочешь-то, сразу говори, — серый стариковский ворс возле рта пошел лукавой волной.

— Краску самолично положить на герб.

— Хоть на волос ошибешься, рыбам скормлю, — строго предупредил выр.

Зыркнул глазами: верит ли хоть кто в его зверские намерения?

На веслах усердно гребли, склонив головы или отвернувшись к борту. Прятали усмешки… В злобность старого выра никто не верил. Другое дело — Шром. Его опасались, сознавая непростой нрав прирожденного бойца. Еще уловили жутковатую особенность: порой младший из братьев словно с ума сходит. Едва сдерживается, на пустом месте затевает ссоры и резко ныряет за борт — в полную силу поплавать, согнать жар внезапной злобы… Возвращается хмурый и даже виноватый. Отмалчивается, без аппетита ест. Просит Малька сесть рядом и с ним общается, с ним одним.

Вот и теперь, на десятый день плаванья, начатого через неделю после шторма, Шром пребывает вне галеры. С ночи буркнул: надо счистить ракушечник и иные наслоения с днища. Нырнул и более не показывался над водой. Только слышно, как скребут его клешни по днищу. Споро, зло и непрерывно. Усталости ищут в работе. От чего за той усталостью прячется боевой выр — о том и спросить невозможно. Даже Мальку не ответит…

Ларна выбрался из трюма, где сладко дремал с утра. Оглядел свою команду, жестом снял пожилого моряка с лавки и сам сел грести. Малёк немедленно подбежал, сунулся осмотреть спину капитана. Швы на самой крупной и глубокой ране свежие, дважды подновлять приходилось: а ну опять разойдутся от работы?

— Нет, я живучий, на мне зарастает, как на выре, — рассмеялся капитан. — Глянь, корка подсохла, так я ощущаю. Шром не выныривал?

— Нет, — жалобно вздохнул Малёк.

— Так не сиди с кислым видом. — Хитро прищурился капитан. — Ныряй сам. Он так яростно скребет, что я переживаю за доски. Уговори упрямца сменить занятие.

— Рыбу девать некуда, — со вздохом перечислил Малек. — Рулевое весло выправлено по всей лопасти, киль проверен, ракушечник мы вместе изучали. Чем ещё занять?

— Учись нырять, — посоветовал капитан. — Этого он не упустит. Или спроси про тактику боя. Или уточни, как надо идти в хранилище книг. Тебя учить каверзы затевать — только портить. Давай живо за борт, пока он доски насквозь не проскоблил. Как похмельный, ей-ей! Никогда такого поведения у выров не наблюдал.

— Возраст у него переломный, самый что ни есть тягостный для живущего вне глубин, — прогудел старик Шрон. — Дело говорит капитан. Ныряй, Малёк. И напомни ему: до устья реки уже совсем ничего осталось идти. Прятаться пора. Там наверняка дозор из низших родов, ну и два-три прихвостня Борговых в норах у дна. Негоже показывать им Шрома. Хотя как мы в малюсенький трюм запихнем и его, и этого выродера… ох-хо, я и думать о том не желаю.

Шром, о котором так много говорили на палубе, явился сам, в сиянии радуги обильных брызг. Вырвался по своему обыкновению из воды высоко, шумно. В точном и красивом прыжке рухнул на палубу, спружинил. Повел одним усом, обозначая далеко не худшее настроение. Гордо дернул вторым, отросшим за время путешествия на ничтожную длину двух ногтей Малька.

— Закончил я чистку, да. Всю как есть закончил. Старая галера, пора её подновлять. Вот это я твердо усвоил. Доски слабые, да. Малек, ты по дядьке скучал?

— Еще как!

— Плавать уже нельзя нам, досадно, но так. Давай красить герб. Быстро-быстро, да. Потом пойду прятаться, как последний мягкохвостый трус. Ну, не беда. Потерплю. Клешни я наточил славно. Родной замок с боем брать — дело для выра новое, интересное. Мне оно по душе, да. Кисти приготовил? Вот молодец. Я буду кромку вести, а ты нутро узора заполняй. Готов?

— Не дурнее…

— Не дурнее, это уж точно. Да. — Нежность в голосе Шрома прямо-таки булькала. — Такой удачный Малёк… даром, что без панциря, зато гибок умом и ловок телом.

Похваливая названого племянника, Шром принес бревно, установил. Верным образом расположил плошки с краской. Основу для черни он сам добыл, со дна поднял. На золото истер монету, смешав со стружкой металла рыбий клей. А вот бурую сложную краску собирал по своему разумению Малек, и её готовой Шром видел впервые. Похвалил. Быстро нанёс контуры на герб и стал наблюдать, как мальчик сопит, открыв рот, то и дело прикусывая язык от усердия. Заполняет цветом узор. Словно это и правда — его семья и его герб…

Берег тянулся по правому борту рябью штрихов у самого горизонта. Постепенно отдельные пятна и точки сливались в островки зелени, дымку прорывали клыки скал. Берег приближался, устье реки обещало открыться во всей красе ещё до сумерек. Назначенный по общему согласию поваром старый рыбак снял с огня котел с варевом, засуетился, устраивая обед. Ели по очереди, как это обозначил капитан — «отдыхали, высушивая за один присест по две пары весел».

Завершив обед, повар занялся переработкой новой кучи рыбы, выпотрошенной и подготовленной старым Шроном. Выры, хоть на засолку и смотрели косо, но в дела и привычки людей не вмешивались. Не до того: оба напрягали зрение, стараясь рассмотреть стены родового замка. Как все крепости выров, он высился на сплошном камне острова у слияния пресных и соленых вод. Огражден был сложным течением, острыми камнями, прочными скалами с подводными зарешеченными гротами тайных ходов. А ещё цепями, перегораживающими судоходные коридоры, ведущие к внутреннему малому порту. Имелись и стены с бойницами, и неусыпная охрана из числа людей, отведавших яда тантовой иглы, Дополняли и возглавляли дозор выры-стражи.

Шром повел хвостом и нехотя отвернулся от берега. Молча ушел в трюм, долго возился, устраиваясь у стены и стараясь оставить место для Ларны. На корме уже закрепили знак, Шрон занял подобающее место — хвостом по ходу корабля, в угрожающей позе, соответствующей уровню недоверия выров к людям. Пожилой моряк переоделся в запасной наряд прежнего капитана, найденный в трюме. Привесил к поясу длинный нож и верительный вырий пергамент в золотом чехле. Тоскливо глянул на Шрона.

— А ну как не будет у них доверия ко мне?

— Молчи поболее, прочее я устрою, — успокоил старый выр. — Пусть-ка попробуют не поверить мне, мелюзга безродная… А вот и они. Ну, помоги нам глубинный свет.

— Я думал, там темно, — едва слышно прошипел неугомонный Малек, обнимая свой барабан и выстукивая должный ритм.

— Там для нас ничуть не темно, — так же тихо отозвался Шрон. — Там наш настоящий дом…

Скоро вся команда отследила на воде две тени движения, отмечаемые белой пеной при касании панциря с поверхностью. Выры охранения замка двигались слаженно, уступом: один впереди, второй на полкорпуса отставая, правее.

Передовой неловко полез на борт, пользуясь заранее приготовленной веревкой с узлами. После великолепия Шрома смотреть на этого его соплеменника было ничуть не интересно. В сравнении проигрывает неизмеримо: мелок, слаб панцирем и медлителен. Весь рост в длину — сажень и полтора локтя. Клешни не длиннее ножа капитана. Зато презрения к людишкам заготовлено с избытком. Сразу же выр занял подобающую позу, изо всех сил вытягиваясь вверх и добавляя себе роста. После нормального движения братьев ар-Бахта по палубе это ненадежное балансирование на хвосте выглядело нелепо. Гребец на задней лавке зашелся судорожным кашлем. Соседи от души врезали по его спине, призывая к порядку. Не до смеха. Всё висит на волоске. Жизнь решается… или смерть.

Оставшийся в воде выр проплыл вокруг галеры и зашипел на своем языке, чуждом людям. Очевидно, герб впечатлил его.

— Достойный Шрон ар-Бахта, какая честь, — мокропанцирный гость припал к доскам палубы и поник усами. — Но… но вы не сообщили о своем визите.

Шрон мгновенно подался вперед движением опытного бойца — и хлестнул клешнями по головогруди прибывшего, отмечая её двумя длинными трещинами.

— Я? Не сообщил? Тебе, гниль береговая? — голос загудел на низких тонах и булькнул возмущением. — Не сообщил о намерении попасть домой? Может быть, на корме нет герба?

— Не извольте гневаться, достойный ар, — страж замка уже лежал на палубе, пластаясь и пряча усы под брюхом. Из свежих трещин тонкой струйкой пузырилась бурая кровь, пятная палубу. — Но таков приказ вашего славного брата, я обязан, это строгий приказ.

— Вон с палубы моего корабля, — приказал Шрон. — Ты должен знать, я никому в этих водах не обязан… И ты пока что жив только по причине моего уважения к брату твоему, ару Дарге. Не вынуждай забыть прошлое и лишить тебя клешней за поведение, граничащее с мятежом против моего рода.

— Но приказ ара Борга требует осмотра галеры, — если бы выр мог плакать, как человек, он бы рыдал в голос. От жгущей бока боли и еще более — от страха, поедающего нутро. — Умоляю…

— Я могу и усы обрезать, — тихо предупредил Шрон. — Или вырвать. Лежать! Ты не ушёл, когда я тебя отпускал. Теперь поздно. Теперь сказано новое невежливое слово, и я еще не принял решения по второму оскорблению. Ты самовольно вполз на палубу — это было первое. Оно ничто в сравнении с желанием обыскать мой корабль в родных водах моего рода. Изложи приказ Борга в точности.

— Славный ар и хранитель Борг ар-Бахта велели вчера по утру никого не пропускать к замку, кроме курьеров главного бассейна. Еще велели ждать галеру о десяти парах весел, с парусом синего узора, точно подобную вашей. Её досмотреть. Если есть на борту… — Выр запнулся и, кажется, попытался впитаться в палубу, хотя такое невозможно. — Я не могу это сказать. Простите.

Тяжелые клешни Шрона лязгнули по доскам и плотно сомкнулись на основаниях усов стража. Второй дозорный, беспокойно мелькающий в волне у самого борта, увидел это и, втянув от ужаса глаза, нырнул. Тишина повисла тягучая и душная. Выр на палубе клокотал слабыми недоразвитыми легкими. Сипел, присвистывал и не шевелился. Люди сидели изваяниями, исправно нагнув головы в подобающих поклонах.

— Ты и ты, иглометы на левый борт, — спокойным тоном велел Шрон. — Второго, как только вынырнет, убрать, если не будет ответа. Этого я казню сам. Мне не отвечают! Мне! Дома! В моих водах! Мои слуги!

Гнев старика был безупречен в исполнении и — страшен. Люди безропотно достали иглометы и встали у борта, ощущая себя законной собственностью выра из рода ар-Бахта: тон не позволял сомневаться в праве последнего владеть и жизнью, и смертью.

— Ваш брат сказал, что род ар-Бахта предали, — просипел страж, запинаясь. — Что достойного ара Шрома убил выродер. Но славный хранитель выкупил его хвост, дабы исполнить погребальные церемонии и обрести право на взращивание новой личинки.

— Так просто говорить правду, малыш, — ласково прошелестел Шрон. — Давай ещё раз попробуем. Кто здесь отдает приказы?

— Вы, ар.

— Молодец. Вчера курьер прибыл с посланием, не ранее, так я соображаю. От кого было послание, как брат принял его?

— Послание из порта Хотра. Там сказано: не пришла в означенное время ваша галера. Еще было второе послание, я видел бурую с золотом ленту на нем, ар. Более ничего не знаю. Хранитель прочел и сделался мрачен. Он троекратно усилил дозоры, а утром выгнал на стены и в коридоры всех тантовых кукол замка. Его хвост, да не оскорбит вас это, посинел пятнами.

— Страх для Борга вполне уместен, это описание меня ничуть не оскорбит, — бровные отростки Шрона весело встопорщились. — Малыш, ты осознаешь, что Борг не пощадит тебя уже за одно то, что ты случайно выяснил, заподозрил или увидел?

— Да… Но в нашем роду нет неущербных, некому выйти на мелководье и просить о новом покровителе для братьев. Мы не выбираем, кому служить, ар. Мы заложники вашего бассейна уже пять поколений. Прошу, не казните мою ничтожную честь за грехи своего брата.

— Ох-хо, удумал, — буркнул Шрон, убирая клешни в мирное положение. — Заложники. Это ты, пожалуй, точно сказал. И тягостно мне услышать подобное, ох-хо. Тягостно, засиделся я на отмелях… Даю тебе вот какой выбор, раз речь зашла о залоге и праве на свободу. Можешь плыть в замок и поднимать тревогу. Но можешь вернуться к Боргу и сообщить ему иное. Что галера пострадала в недавнем шторме, что она едва ползет, люди устали и их вполовину меньше нужного. И еще. Скажи ему: хвост Шрома ты видел. Мертвый, в соли, по всему судя — засол недельной давности.

Дозорный осторожно вытянул вверх стебелек одного глаза. Осмотрел палубу, людей и плотно прикрытый люк трюма.

— Мы служим роду ар-Бахта, не зная наград, — тихо шепнул выр. — Мой брат Дарга ар-Ютр стар и болен. Его ларец с порошками опустел, а заполнить снова не удается, это для нас слишком дорого, достойный ар. Может быть, право на доход хотя бы с двух галер дальних путей было бы нам полезнее иных даров щедрого хозяина этих вод. Дороже даже и свободы. Полагаю, я видел хвост мертвого Шрома. Но я смею надеяться, что и договор на галеры — тоже.

— Деловитый ты, домовитый и не жадный, — беззлобно усмехнулся Шрон. — Если разобраться, и десять галер — недорого за один ясно видимый хвост. Ларец для Дарги я соберу сам, когда осмотрю старого. Все же я — один из лучших вырьих лекарей. Вот так оно будет точно сказано. Вполне точно. Тебе нужна клятва или…

— Вы никогда не нарушали своего слова, ар, — выр осмелился принять более достойное положение, приподнялся на лапах и выпустил второй стебель с глазом. — Полагаю, вам следует скрыться под килем галеры. Обстрел со стен слишком опасен. Простите заранее, но я скажу. Обстрел, да. Иного приказа хранитель не даст, узнав о вашем присутствии на борту. Советовать снять герб я не буду, не рискну усами. Герб на корме есть, но вряд ли это будет замечено, если я не укажу на ваше присутствие прямо.

— Второй страж…

— Род Ворт, — охотно сообщил выр. — Десять галер прекрасно обеспечат нас обоих, ар. Я сейчас же всё улажу. Он останется на галере, надзирать за прохождением каналов. Осмелюсь посоветовать людям по прибытии в порт укрыться за бортами. Я постараюсь убрать тантовых кукол со стены над главными вратами. Но ничего не обещаю наверняка. Однако же успеха вам желаю, как и себе самому. Мой выбор и его последствия распространяются на весь род. Но я выбрал.

— Неущербное решение, малыш, — похвалил Шрон и двинулся к борту.

Перевалился, нырнул и скользнул под киль. К поверхности немедленно метнулся второй страж. Сам вид могучего старика Шрона вышвырнул молодого ущербного выра на палубу. Выслушав пояснения приятеля, страж не возразил и не выказал удивления. Занял место на носу галеры, приняв неизбежную, привычную для выров и людей позу угрозы. Неугомонного Малька крутило всё сильнее, он постукивал пальцами по коже барабана и норовил подсказать: не страх вызывает поза, а смех. Не надо так шевелить усами, да и кривоватые нижние руки лучше не растопыривать, они слишком слабы, это и мальчишке заметно. Только уважение к новым родичам — дядькам Шрому и Шрону — замыкало рот. Оба велели молчать, ведь Малёк дал слово. А чего он достоин, если своему слову не хозяин? Позор рода, ущербный слабак и пустобрех.

Сложный, слегка спутанный ритм барабана выправился. Галера пошла ровнее, пожилой фальшивый капитан — переодетый рыбак — освоился с ролью и принялся вполне деловито покрикивать, управляя движением весел, что немаловажно в узостях каналов. Двоих людей он выставил у бортов с баграми. Малёк трогал барабан и ощущал, как тот весело бухает в такт с сердцем.

Впервые он увидит бой! Его приемная семья идет воевать собственный замок. Большой день. Так и хочется дать ритму яркости, прибавить ход и сократить ожидание. Мучительное, осыпающееся по капле с поднятых весел, звенящее течением возле киля.

Вот уже и порт: короткий причал, тусклый в ранних сумерках. Серый камень, серые люди с безразличными лицами и неживыми позами. Туча наползает с берега, пожирает свет, а звуки делает наоборот, отчетливее. Скрип уключин, падение мокрой веревки на причал. Так хорошо — когда рядом берег. И дом… У него, пусть даже на один этот безумный день, есть дом. Захваченный злодеем, но все же — родной.

Куклы-люди скопились у кромки причала, шагнули единым неловким движением через борт, намереваясь обыскать галеру. Над главными вратами задвигались такие же, разворачиваясь и покидая посты: страж из рода Ютров сдержал слово. Или — заманивает в ловушку? Уже не важно. Потому что ворота не заперты. И, как заверил Шром, в замке «жалких полсотни отравленных людишек». Ещё любимый дядька сказал, презрительно дернув ворсом у губ: выры сами перехитрили себя, снизив до смешного и ничтожного уровня обороноспособность родного дома. Тантовые куклы — не бойцы, а готовый рыбий корм.

Трюмный люк открылся без звука. Страж на носу галеры осел, опустил все вооруженные руки, мгновенно опознав самого удачливого выродера побережья. Ларна скользнул мимо, не уделив внимания мелкому выру, вовсе негодному для замыкания первой дюжины мертвых земноводных. В два движения качнул плоский якорь, выверяя его полет. Метнул в щель неторопливо сходящихся створок ворот: их полагается прикрыть при подходе галеры к причалу.

Металл звякнул, веревка натянулась — и за неё азартно вцепился всеми руками Шром! Ворота испуганно ахнули, настежь распахиваясь перед законным владельцем замка. Выр подобрал хвост и прыгнул, как умел, возможно, из нынешних он один — сразу, первым движением в коридор… Под лапами хрустнули ребра трех охранников из числа отравленных тантом. Выр не задержался ни на миг, дробно затопотал по камню, двигаясь с удивительным проворством. Ларна метнулся следом, пребольно отвесив подзатыльник — и заодно толкнув голову любопытствующего мальчишки вниз, под защиту дощатых бортов. Оттуда ничего невозможно стало рассмотреть. Но Малёк слышал плеск и стук, и не сомневался: старый Шрон тоже миновал пристань и вошёл в замок без осложнений.

Поникший страж вызверился на тантовых кукол и зашипел им приказ, его права в этом замке позволяли распорядиться ничтожными рабами. Спотыкающиеся шаги зашаркали по камню, удаляясь. Мелкий выр пробежал галеру от носа до кормы и сел рядом с Мальком.

— Ар строго приказал беречь тебя, — пояснил он, деловито толкая к борту и не давая поднять головы. — Ты новый шаар рода ар-Бахта, так полагаю… хоть ты и мелковат. Не дергайся, ничтожество. Все мы принадлежим одним хозяевам. Пусть выясняют имя хранителя, оно мало что меняет в общем порядке вещей.

— Я не гнилой шаар, а воспитанник Шрома, — возмутился Малек.

Выр замер и долго молчал, пытаясь осознать услышанное. Наконец убрал руки от головы «воспитанника» и недоуменно опустился на хвост. Подумал еще немного — и его усы задрожали.

— Меня утопят только за то, что я слышал это, — тихо ужаснулся он. — Но ведь я не просто слышал, я участвую. Они так и решат. Они назовут меня — мятежник. Они раздавят всех нерожденных моего рода.

Выр опустился на доски палубы и обмяк. Малек некоторое время глядел в мутные бессмысленные глаза, утонувшие в своих сборчатых глазницах. И удивлялся: какие разные существа — выры. Совсем как люди. На тысячу серых и пустых найдется, если повезет, всего один Ларна. А Шром, надо полагать, ещё большая редкость в своей породе… не зря каждый на галере готов считать его достойным восхищения вопреки предрассудкам. Шрома невозможно не оценить.

— Вставай, Малёк, — разрешил временный капитан. — Они далеко уже прошли. Надо думать, угроза миновала, не до нас теперь хозяину замка… бывшему хозяину. Иди под стену и будь там, мне Ларна пояснил: при обстрелах это самое тихое место.

Малек упрямо мотнул головой и прихватил бадью. Набрал воды из-за борта, старательно облил головогрудь неподвижного стража.

— Интересно, сколько у него сердец? И хороши ли легкие?

— Четыре и очень плохи, — едва слышно шепнул страж. — В воде я почти что неущербный, только некрупный. А вот на воздухе…

— Давай еще полью. Как тебя там… ар Вотр.

— Лей, — безнадежно согласился выр. — Только — зачем? Все мы уже мертвы. Кланд не потерпит нарушения главных законов мира. Этот замок снесут до основания, до последнего камня растащат… Так погиб родовой дом ар-Нагга, они владели землями за проливом, к северу от ар-Сарна. Теперь там Серый туман. И нас не пощадят. Нас высушат на солнце, вскрыв панцири.

— Прежде смерти не хорони себя, а когда беда придёт, не хорони всё равно, — повторил Малёк слова дядьки Шрона, подслушанные вчера. — Пошли. Может, им нужна наша помощь.

— Им? — в голосе выра колыхнулось безумие. — Помощь? Шром страшнее кланда! Его панцирь безупречен. Он способен нести оружие даже в двух парах беговых лап. Он в состоянии разрушить эти ворота ударом хвоста, я-то знаю… Какую помощь можно оказать великому Шрому, которого убоялся сам кланд, о мягкотелый недоросль?

— Я хотя бы попытаюсь, — уперся Малек. — Где игломёт? Пошли, выр. Тебе велено быть рядом. Куда рванул дядька Шром?

— О, ужас глубин… дядька? — захлебнулся выр. Убедился, что бестолковый человечек покинул галеру и шагает по коридору, удаляясь в недра замка. Нехотя потащился следом. — Тут правее. И еще раз.

Собственно, указания не требовались. Шром пер через родной замок с бесхитростностью полнопанцирного. Малёк шагал, то и дело зажимая рот и торопливо отворачиваясь. Отведавшие танта люди — они все равно люди. Рассматривать неприглядность их смерти больно. Осуждать дядьку — невозможно. Но тошнота всё рано подступает к горлу, а слезы делают серость коридоров тусклой, нерезкой. Запах прелых водорослей омерзителен. Гниль под ногами чавкает и скользит, гниль и водоросли впитывают кровь людей… Бессмысленные жизни оборвались ещё более бестолковыми смертями. Замок, дом дорогих уже и вполне родных существ, выглядит мерзостной норой без света и тепла. Грязным осклизлым склепом, годным для позорной смерти, но никак не для достойной жизни.

Выры и люди — очень разные. У людей принято говорить: «Он добыл себе место под солнцем». У выров, как пояснил дядька Шром, хвастают «сырой тенью», отнятой с боем. Зато поверженного выпихивают на казнь полуденного светила. Отсутствие общения делает пропасть разницы и того глубже. Малек еще раз с благоговением подумал про дядьку Шрома, умудрившегося перемахнуть эту пропасть в один удар пружины-хвоста. Дать оружие врагу-выродёру и ему же уступить победу в последнем бою. Поставить всё на честь — самую нелепую и осмеиваемую, самую сказочную и ненастоящую ценность двух народов. Куда понятнее выгода, безопасность или просто сытость… Только ради них не стоило называться приёмным родичем выров.

— Он великий боец, ар Шром, — тихо сказал страж, поддерживая Малька под руку и продолжая свои мысли вслух. — Это все мы знаем. Может статься, он последний из настоящих… Когда я осмеливался, я гордился тем, что знал его лично. Когда я был дерзок, то полагал, что он мог бы вызвать на бой кланда… и перевернуть мир. Но потом пришла весть о злодеянии выродёра. Дерзость покинула меня. В гнездах моего рода всего сорок семь личинок. Так было год назад, при последнем пересчете. Хранитель Борг плохо бережет их, за год погибли в сырости ещё две… Если мир не перевернуть, мы вымрем в считанные поколения.

Малек резко остановился, вцепившись пальцами в скользкие гниловатые лишайники на стене. Великая тайна рода, которую сам дядька не высказал вслух, только что оказалась бездарно выболтана испуганным стражем. Ели всё так, как оно почудилось…

— Совсем нет новых гнезд? Даже у кланда? — вкрадчиво посочувствовал Малек, удивляясь ровности и незаинтересованности своего тона.

— Без глубин? — шепнул выр. — Откуда? Идём, воспитанник. Никто из людей не должен видеть бассейн. Тантовым куклам, даже им, туда закрыт проход. Но, полагаю, и этот запрет утратил смысл.

Выр погладил слабой нижней рукой срез бронзовых проушин разрушенного засова двери. Малёк усмехнулся, опознав знаменитый и описанный во всех сказках удар двуручного топора выродёра Ларны. Запрет на осмотр бассейна не просто утратил смысл — он оказался разрублен надвое…

Малёк юркнул за полуприкрытую створку и попал в короткий тёмный коридор, удивился гладкости его пола и свежести запаха моря, дохнувшей в лицо. Тугое эхо заметалось под низким сводом, вторя цокоту лап выра. Впереди узкой светлой щелью наметился выход. Ещё одна дверь — вот он, бассейн. Все о нем слышали — и никто прежде не видел. Никто из людей…

Круглая чаша вместилища воды сияла перламутром. Она располагалась в центре зала и была достаточно мала — Шрому пришлось бы плотно сложить усы, погружаясь. Сам зал бассейна выглядел безупречно чистым и сухим. В стенах на уровне плеч Малька располагался сплошной ряд узких глубоких ниш-арок. Над ним уступ-коридор — и ещё ряд, и ещё. Пять ярусов. Каждая арка забрана прочной решеткой. Страж остановился возле одной и благоговейно сложил руки. Его длинные панцирные усы ловко проникли в щель решетки и ощупали нечто в недрах ниши.

— Мой род, все будущие Ворты, спят здесь, — прошелестел выр. — Одна сетка — одно гнездо, то есть три личинки… Эти ещё сухи и целы. Я много раз помогал знатным арам вести счёт. Есть опыт. Но я не понимаю, как личинки могут оставаться здоровыми на воздухе, что их оберегает. Эта тайна принадлежит хранителям.

— Тайны не треплют вслух, — прорычал Шром, возникая за спинами Малька и его провожатого из ниоткуда, ведь не было шумного цокота лап. — Малёк, я велел ждать за дощатым бортом, не поднимая головы. Ты плохо расслышал?

— Я хотел помочь, — вскинулся мальчик, показав игломет, висящий на плечевом ремне. — Мало ли, что и как. Вас всего-то трое. А тут целый замок врагов.

— Замок целый. Врагов нет… — Радости в голосе Шрома тоже не наблюдалось. Глаза развернулись к сражу. — Твои личинки целы?

— Эти — да.

— Отныне хранителем является Шрон. Он говорит, ты разбираешься в воздуховодах, умеешь ловчее всех выров их чистить. И неплохо знаешь этот зал. Проверь все вместилища, прощупай каждое гнездо. Требуется полное понимание состояния бассейна. Справишься, да?

— Но я не имею права даже усом коснуться святыни старших родов, знатных, — дрогнул страж.

— Даже как первый помощник хранителя? Шрон к тебе благоволит, сказал — умный малыш этот Ворт, да. Не дрожи усами, он не оценит ни страха, ни гордыни. Я тебе прямо объясню положение дел, без вранья и недосказанности, да, — хмуро буркнул Шром, поводя стеблистыми глазами и быстро осматривая зал. — Борг совершил непотребное. Полагаю, он додумался во всём обвинить меня. Потому что сделанного уже не вернуть, грех несмываем. Сейчас важно понять число неущербных личинок среди нерожденных. Не для одного рода, но именно для всех. Опасаюсь худшего… Крепко опасаюсь, да. Работай, Ворт и помни: надо узнать правду. Даже самую гнилую.

Шром развернулся, без пояснений забросил себе на спину Малька. Понесся по коридорам, удивляя мальчика скоростью перемещения. Прежде казалось: выры на суше медленнее людей, но и это знание — ложное.

— От вида смерти сильно мутит? — предположил Шром на бегу.

— От запаха сырости и прочего — сильнее, — виновато сознался Малек. — Дядька, как же это? Нет деток, нет совсем. Вы же пропадете.

— Людям полагается радоваться этому, — огрызнулся Шром.

— Как ты можешь говорить такое! Разве я чужой? Да я, если хочешь знать, не дурнее иных. Ларне ни полслова не скажу про наши гнезда. Он выродер, хоть и бывший. Мало ли, что удумает…

— Он видел бассейн и он тоже не дурак, да, — мрачно булькнул Шром. — У меня душа ноет, словно её солнце высушило, потом ещё и песок отчаяния засыпал… Представить не мог, насколько всё плохо… Зал подтапливало весной. Был большой шторм, Малек. Следовало немедленно просушить гнезда. Следовало задействовать шлюзы и отсечь воду, проверить все гнезда и пострадавшие немедленно привести к проклевыванию, спасая хоть так. Это большая работа, наиважнейшая, да. Но… но тот тихоня Ворт один сушил и хлопотал. Его никто не желал замечать… Борг ведь отсутствовал, золото отвлекло его. Золото, за которое не купить ни единой жизни и не вернуть ни единой… Мы храним гнезда семи больших родов и ещё десяти малых. За это нам платят и служат. Борг всех держал за усы, угрожая гибелью гнезд. И вот угроза, возможно, сбылась по его попустительству. Виновным в подгнивании гнезд являюсь я… так сказано в послании брата, отправленном по весне кланду и тем, чьи гнезда подгнили. Он свалил с себя бремя вины, как только узнал о подтоплении. На меня сгрузил тягчайший грех, за который нельзя даже казнить прилюдно. Люди не знают наших тайн. Меня приказали высушить и отдать безумному выродеру.

— Откуда ты всё знаешь?

— Ларна занимается братом Боргом, — в голосе Шрома проявилось мрачное удовольствие. — Тебе не надо смотреть и слушать. Совсем не надо, да.

Шром выбрался на верхнюю галерею замка. Промчался по ней и стряхнул Малька возле массивной двери.

— Здесь храним книги. Золотые. Иди, смотри, как это выглядит. Привыкай. Скоро мы отплываем. Время нас предало, Малек, да. Если не найти выход теперь, позже искать станет некому. Про стекло и способ составления копии листов всё помнишь, да?

— Всё, дословно.

— Пробуй, для того ты здесь. — Шром сбросил ношу, занимавшую всё это время его нижние руки и до сих пор малопонятную Мальку. Яростно щелкнул клешнями, перерубая полированное дерево засова. И, не сдержавшись, правой остро взвизгнул снова, уже по камням стены, высекая искры и разбрызгивая мелкое крошево. — Проклятые гнилые законы и вонючие мудрецы, перехитрившие себя самих! Я, потомок рода, не могу войти и читать книги своего рода! Сплошное стекло… И скалы внизу. От кого мы прячем прошлое? От себя? Беспамятные мы, даже честь наша — она на таком же стекле основывается, никому не близка и не нужна. Оттого и не в почёте. Всё забыли и променяли на выгоду, да. Ненавижу. Где мне найти врага, понятного живого врага, которого можно сделать мертвым и так решить проблемы? Хоть бы оказался прав Ларна! Колдуна мне, ох как хочу завалить здоровенного злодея-колдуна, да-а.

Огромный выр развернулся одним движением, крутнулся на панцире ловко поджатого хвоста — и заспешил прочь, время от времени метя стены глубокими следами своего бешенства. Малёк восхищенно погладил выбоину в полированном мраморе. Он знал, как крепки клешни неущербного. Но знать и видеть воочию — не одно и то же.

Малек уперся в тяжелую створку и стал её оттеснять всем весом своего худенького тела. Грустно усмехнулся: библиотеку не открывали непомерно давно. Бронзовые петли двери глухо жаловались на забвение, сопротивлялись. Но упорство — оно порой важнее силы. Если толкать, не унимаясь и не жалея себя, преграда сдастся первой.

Когда дверь образовала малую щель, годную для проникновения, Малек позволил себе отдых. И рассмотрел зал от порога. Не усомнился, строили люди. Видно по всему: красивые боковые коридоры с высокими окнами. Много света, узор на стенах лиственный, такой вырам ничуть не нужен, чужд. Тем более был чужд тогда, в незапамятные времена уважения к глубинам.

— В этом замке прежде жил князь, — вслух предположил Малек, припомнив сохранившееся лишь в сказках название правителя людей. — Или этот… владыка. На юге были владыки, так, кажется. Теперь я знаю точно: они были. Это правда. Вон там нарисованы люди на стенах. Их стирали ударами клешней, но не стёрли. Прошлое упрямо, дядька Шром. Оно тогда не захотело умирать. И теперь не пожелает.

Утешив давно покинувшего коридор дядьку и самого себя, Малек замолчал и сосредоточился на исследовании стеклянного пола. Чуда, о каком прежде и слышать не доводилось.

Пол состоял из крупных, не вполне прозрачных, несколько кривоватых пластин-квадратов по сажени каждая. Некоторые пластины крепились к основанию — балкам. Иные висели на цепях. Между пластинами тут и там имелись щели — широкие, опасные. Как и обещал Шром: «Там нет ничего устойчивого. Всё колеблется и норовит вывернуться, а то хуже, разбиться. Сбросить вниз, на скалы и верную смерть»…

Малек презрительно фыркнул. Не дурнее других. То, что одни построили, другие обязательно переиначат и приспособят. Он внимательно слушал дядек, он учился уму и у самого Ларны. Он выживал довольно долго в городе, уворачиваясь от охраны и стражей. Справится и здесь. Главное — не спешить и не делать глупостей. Ни одной глупости. Первая же сбросит вниз, сделавшись последней…

Оставленный Шромом груз оказался мешком, тяжелым и довольно большим. В нем нашлось всё то, что обещал ещё на галере дядька. Тонкие стержни для крепления, прочные и удобные. Веревки с крючками и мягкими петлями. Присоски — изобретение выров, подобное устройству их задних вспомогательных лап. Клей, сохнущий почти сразу. Шершавые налокотники и наколенники из кожи хищной рыбы — скалозуба.

Перебор сокровищ занял немало времени. Темнота спустилась на замок и мешала все сильнее. Под стеклянным залом нечто шуршало, звякало и смутно щелкало. Малек не любопытствовал. Ему поручено большое дело — можно ли не исполнить?

Свет зародился в недрах внешней галереи. Окреп, наполнил коридор. Ларна без звука прошел и сел рядом, на пороге зала. Изучил аккуратно рассортированные вещи.

— Молодец, не полез вперед глупо, не разобравшись. Страшно тебе?

— Вот ещё…

— Страшно, само собой. Это хорошо. У кого страха нет, тому камни внизу — итог похода. За книгами нам лезть ночью. Света не будет. Это худшее из условий. Шрон сказал: можно обмануть и такое. Дал жидкий свет глубин. Что за штуковина, доподлинно не знаю. Но вот она, в лампе. То есть — в чаше. Набираешь сюда и аккуратно забрызгиваешь зал.

— Удобно, — обрадовался Малек.

— Веревку привязал? Я буду страховать отсюда. Не спеши, сейчас у нас есть время. Там, в зале, многие плиты крепятся не так, как кажется сверху и сбоку. Есть балки качающиеся, они могут разбить стекло. Есть поворотные. Но это Шром рассказывал тебе. Готов?

— Знамо дело.

— Не вскидывайся, успокойся. Это не приключение, а важная работа. Твой долг перед семьей, можно сказать… — Ларна криво усмехнулся. — Дожили. Семья выров и людей, а я, выродёр с опытом, оказываюсь в роли доброго приятеля. Стоило Шрому прыгнуть, и мир начал переворачиваться. Правда, пока это мало кто замечает. Меня радует то, что упрямец наконец-то поверил в колдуна.

— Он просто зол, — запротестовал Малек. — Ему нужен враг.

— Неужели и ты не веришь в злодея, стоящего за всеми бедами? — расстроился Ларна. — Жаль, он был бы удобен. Может, я потому и придумал его. Один большой злодей легко устраняется силами одного славного героя. Я хотел стать героем, даже если — мертвым… Славы я хотел, памяти на века. Смешно признавать подобное, я же не мальчишка. И больно — тоже. Как менять мир, если злодея нет, но все мы носим яд в себе? Так сказал Шрон. Он, пожалуй что, мудр… Иди, теперь ты привык к полумраку и успокоился.

Малёк кивнул. Ларна оттолкнул створку двери, настежь распахнул ход в зал. Первая стеклянная плитка лежала близко и удобно, образуя узкую щель, которую легко перешагнуть. Малек презрительно прищурился на столь явный и убогий обман. Начал крепить плитку к полу коридора парой стержней и клеем. Ровно и широко, за самые углы грани. Выждал, проверил. И осторожно тронул рукой. Прочно, не норовит вывернуться и уронить. Сажень, можно считать, пройдена.

— Вперед лезешь, как полоумный, — насмешливо предположил Ларна. — Не советую. Крепление плиток к потолку самое сомнительное. Могут обрушиваться, качаться и крутиться. Но — дело твое.

— Так вправо плохо, наклонная она. И влево…

— Это твой путь. Я просто рассуждаю вслух.

Малек сердито замолчал. Глянул на заманчивую удобную плитку, подвешенную на цепях. От неё еще одна, и еще — и вот уже середина зала… А крепить правую, наклонную и явно верткую — трудно, к тому же она не приближает к книгам, расходуя время, клей, стержни и силы. Малёк тяжело вздохнул — и повернул вправо. Второй раз крепить было сподручнее, работа удалась гораздо быстрее. Ползти по чуть наклонной поверхности, вопреки опасениям, оказалось легко, рыбья шкура впивалась в гладкое на ощупь стекло с усердием, достойным уважения. Не создавала трещин, что тоже важно.

Выбор третьей плитки Ларна не обозначил словами. Сам думай, вот смысл его молчания, — вздохнул Малёк. Выбрал дорогу к середине зала. Надёжно закрепился, пополз… И всё шаткое сооружение, собранное на тонких штырях и клее, жалобно задрожало.

— А говорил, «не дурнее иных», — в голосе Ларны прозвучала насмешка. — Почему не крепил боковые плитки? Думаешь проскочить на одной удаче? Непрочно уже теперь, а дальше станет совсем плохо. Возвращайся и исправляй.

Малек не отозвался. Он качался на только что закрепленной плитке, слушал скрип стержней, смотрел, как тянется упругий клей. И ощущал, что сердце превратилось в огромный гулкий барабан, отбивающий ритм страха. Оторвать руки от стекла сделалось невозможно. Шевельнуться — тоже. Кромки двух плиток то расходились, то соприкасались с мерзким визгом и хрустом. Сунься он вперед чуть резвее, плитки уже выискали бы повод разбиться…

Дыхание вернулось в норму постепенно, небыстро. Танец неравновесия затих. Малёк осторожно отполз назад. Закрепил первую плитку еще раз, вторую — не только к первой, но и к полу коридора. Третью к соседним.

— Так — хорошо?

— Следующий раз у кого спросишь? Не знаю. Сам думай и сам решай.

— Но, Ларна, ты же видишь… Я решаю.

— Будь у тебя усы, они бы сейчас дрожали, что недопустимо для воспитанника рода ар-Бахта, — усмехнулся Ларна. — Но ладно. Так пока что недурно. Выбирай снова. Полагаю, ты начинаешь понимать прелесть стеклянного зала. Он разнообразен, не так ли?

Малёк не отозвался. Как выбирать? Темно. Пузырчатое неровное стекло не дает оценить тип крепления внизу. Не позволяет понять, есть ли на нем трещины — или это пыль, слежавшаяся за несчетные годы и даже века. Выбор превращается в игру без правил. Прямо, направо или налево? Три шага, из которых неверными могут оказаться все три… Малек тяжело вздохнул и выбрал: «прямо». Закрепился, проверил плиту. Проверил ещё раз. И осторожно, стараясь не раскачивать хрупкое сооружение, пополз вперед.

Трещина почти не создала звука. Щелкнула слабо и вроде неопасно, но в следующее мгновение Малек уже рушился вниз, не успев охнуть. Само стекло тоже падало, неровный его обломок достиг скал и распался эхом звонов и хрустов… А Малек повис, удивляясь своему нежданному спасению.

— Больше так не делай, — проворчал Шром. — Не всегда дядька будет цепляться к скале и ждать, покуда ты ошибешься, да… Опять же, панцирный ус у меня один. Падал бы ты с той вон плитки, я бы и не достал, пожалуй. Клешней — оно всяко надежнее, да… Испугался?

— Очень, — кое-как Малек выдохнул хоть одно слово. Вцепился в знакомый панцирь и прижался к нему всем телом. — Ох и страшно.

— Вот-вот, верное дело. Бойся. Я тоже боюсь, да. Отсылать да страховать — оно совсем уж невмоготу, проще самому лезть, — пожаловался Шром, взбегая по стене и ныряя в неприметный темный лаз.

Малек не успел отдышаться, а дядька уже стряхнул его у двери библиотеки и сгинул. Ларна стоял на прежнем месте и недовольно рассматривал взлохмаченный обрыв страховочной веревки. Разрезало кромкой стекла, — пояснил он. И Малек отчетливо разобрал даже в полумраке: выродёр бледен, руки его предательски вздрагивают. Значит, дядька прав. Страховать страшнее, чем ползти по стеклу! Эта мысль странным образом обнадежила и развеселила. Совсем не одно и тоже: красться по осклизлому стеклу, надеясь на себя одного и сомневаясь в каждом движении — или же ползти все там же, зная, что тебя ценят, берегут и страхуют… Что из-за тебя у самого Шрома пару раз ус дернулся! Малёк не стал даже пытаться отогнать улыбку. Пусть родовой замок грязен и воняет гнилью, пусть ночь черна. Пусть от выродёра подозрительно пахнет терпко-рыбьим духом вырьей крови: не иначе, Борг умирал долго и страшно… Пусть старые стекла утратили прочность и оттого вдвойне опасны. Он все равно справится.

Уверенность согрела руки и прогнала сомнения. Уверенность сделал больше, чем прежняя опасливая осторожность. Может быть, — прикинул Малек, выбираясь на стекло, — так действует на Шрома его тагга. Греет, умаляя беды и даруя веру в хорошее…

— На тебя упало крупное такое и внезапное вдохновение, — предположил Ларна, наблюдая, как Малек возится и прищелкивает языком любимый барабанный ритм. — Ох, смотри, опасная штука. От него до самоуверенности — шаг шагнуть. Я знаю, точно так получил метку на лице. Это был мой пятый выр. Я казался себе непобедимым. Он был силен и стоил… — Ларна тяжело вздохнул. — Пожалуй, жизни он стоил. Но тогда я думал иначе. Он испортил мне лицо и порвал ребра. Я поблагодарил его за науку и дал ему легкую смерть. Малёк, тебе очень противно слушать меня?

— Нет, мне интересно, — сообщил Малёк, закончив крепить обманное стекло и заново на него выбираясь. — Вовсе я не самоуверенный. Просто я в свою родню верю, это другое. Знаешь, я только теперь и понял: мы точно родня. Внутри что-то изменилось, выправилось. Это мой герб, мой замок и мои дядьки. Всё всерьез. Тебе такое слышать не смешно?

— Грустно. Шром отдал мне победу в своем последнем бою. И выиграл другой бой, куда как посложнее. Он более капитан галеры, чем я. Меня боятся, а его уважают. Доходит до того, что я сам непрочь стать частью семьи ар-Бахта. Но выродёру, пожалуй, в ней не место. Придётся оставаться другом семьи.

Малек хмыкнул, довольный своим превосходством полноправного воспитанника, признаваемым всеми. Он — ныркий, ловкий и гибкий. Он заслужит уважение и без панциря. Обязательно: не может ведь Шром ошибаться, выбирая себе малька? Никак не может…

— Я придумал страховаться на цепочку, — гордо сообщил Малек, съехав до края верткой плитки и повиснув там. — Цепочка не рвется об острый край. Я теперь переклеиваюсь на каждой плитке заново, на две точки. И я уже дошел. Сейчас сделаю последний мостик и начну копировать. Дорогущая штука, наверное, этот тонкий лист для накатки черни.

— Сорок золотых за десяток, немало даже для нас, — прогудел снизу, из пропасти под стеклами, голос Шрома. — Ты уж не шали и не спеши. Много видишь книг?

— Семь, в каждой… — Малек осторожно скользнул по массивному трехслойному квадрату стекла, удерживающему книги. — В каждой по двенадцать листов.

— Значит, две он извел на переплавку, — мрачно довершил мысль Шром. — В этих же должно быть по шестнадцати листов. Гнилец! Тягостно мне, что нельзя второй раз его в лепеху мокрую смять, да… Книги, Малёк, хранятся под печатью самого кланда. Я срезал её и нарушил закон… А мой брат не срезал, его дела имели одобрение. Он построил временные мостки и впустил в зал служителей главного бассейна. Было это год назад, он сам признался.

— Интересный был выр, говорливый, — зло, с долей презрения, отметил Ларна. — Я вполне доволен, что поработал с ним. Если я открою вторую дюжину, то исключительно мягкохвостым гнильцом. Выродёрство — дело не вполне вредное.

— Трудно выру соглашаться с твоими словами, — прогудел Шром. — Но мир несовершенен. Кое-кого неплохо и задрать, вынудив хоть так к откровенности и гласному письменному раскаянию. Память, опять же, хорошо восстанавливается, да. Едва ты вскрыл его спинной щит, он припомнил, где в гротах под замком завалило камнями моего брата Сорга. Без того никогда бы не найти нам умирающего, да. Страшная кончина: голод и заиливание жабр.

— Так у меня есть ещё один дядька? — восхитился Малек.

— Не знаю, — буркнул Шром. — Стражи и сейчас стараются достать его из завала. Жив ли, пока не ясно. Неполнопанцирный он, хоть и здоров душой. Первым из семьи сюда добрался, про меня начал выяснять, бассейном интересоваться. Но у Борга уже имелось разрешение на погружение в морскую воду нового гнезда личинок рода ар-Бахта. Кланд вышвырнул из жизни нас троих, предпочтя гнильца Борга и его вонючую ложь…

Малек слушал, кивал и порой вставлял в разговор слово-другое. Но от главного дела не отвлекался. Смазывал золото страницы чернью. Осторожно, без смещения и поправок, укладывал поверх тонкий лист, мягкий, как ткань. Плотно прижимал. Проскребал гибкой скользкой щеткой, вминающей лист в знаки сквозного древнего письма глубин. Осторожно снимал и устраивал сушиться, переворачивал страницу и чернил следующую…

— Дядька Шром, а нельзя книги вынести?

— Можно. Из одной библиотеки, из этой. Но тебе следует пообвыкнуть в деле, да… — отозвался выр. — Из других тоже можно вынести. Ели замки брать штурмом. Сил у меня много, Малёк. Но убивать выров я не готов. Нет, нельзя столь злое дело затевать, даже ради древнего знания. Потому и хочу брать тайно.

— А вот если снизу пройти, ты же на стене держишься.

— Выше не могу подняться, только до лаза, — нехотя признал Шром. — Камень сверху густо засажен особой слизью. Гниль, не во что вцепиться. Зато она душит меня без клешней. Я пробовал лезть. Нет, выше никак. К книгам — только по стеклу. Но я стану страховать тебя, да.

— Закончил шестую книгу, — гордо сообщил Малек. — Дядька, а если зайти с верхних галерей зала?

— Вот ведь ныркий, — восторженно умилился Шром. — Нет, я уже думал. Проверял. Там опасно. Таннской солью всё засыпано, в нишах для людей тантовый порошок заготовлен. Одно движение неловкое, одно разбитое стекло в заглушенных боковых воздуховодах — и библиотека превратится в ловушку. Убьет всех, кто пришел за книгами, да.

Малек проверил липкость черни на листах и начал бережно посыпать последний сушащей пылью. Поочередно свернул все в длинную тонкую трубку. Подполз к краю стекла и спустил трубку вниз, целясь поближе к усу Шрома. Бросил — и довольно рассмеялся, когда дядька поймал без малейшего усилия, точно и бережно.

— Ларна, а почему из тебя не стали делать тантовую куклу? Прости за такой вопрос, но я давно думаю… — вздохнул Малек.

— Не служу ли я и теперь главному бассейну? — развеселился выродёр. — Нет, не служу. Из сильных врагов выры не делают тантовых кукол. Видишь ли, отнять у меня память разума можно. Но память тела… Если куклу с моими навыками ударить кнутом, результат непредсказуем. Вероятнее всего я попытаюсь убить обидчика. Бессознательно, но ведь — попытаюсь, и скорее всего преуспею… Я не рабом родился, кланяться точно не стану.

— Верно говорит, — отозвался Шром. — Были слухи. Вроде, в прежние века воины, утратившие память, пытались убивать хозяев. Их сочли опасными.

— Я закончил очистку книг и убираю крепеж, — важно сообщил Малек. — Я хочу уйти тихо и бесследно.

— А я хочу свернуть тебе шею за это, — ласково пообещал Ларна. — Не переходи к самоуверенности. Сделанное нами всё равно будет обнаружено. Лишний труд и лишнее время тратить не надо. И рисковать тоже. Сползай вниз, Шром поймает, не надо возвращаться по стеклу. У меня голова болит от этого беспокойства. Шром, слышишь? Я стал совсем мягкотелый.

— Я не лучше, — прогудел выр. — Аж панцирь чешется, как переживаю. Ох, другое дело. Поймал я его, ныркого нашего Малька.

— Жду на галере, — с явным облегчением отозвался Ларна. — Мне там привычнее.

Шром не откликнулся. Он уже бежал по скале к темному провалу лаза. Малек блаженно лежал на панцире, обмотанный для надежности длинным усом. Щекой мальчик плотно прижимался к твердому прохладному боку дядьки. И ощущал себя совершенно счастливым. Он справился, он сегодня вел себя неущербно. Запах чуть подсохшего панциря приятный, если привыкнуть. Море в нем, соль и водоросли чудятся, не более того. Особенно теперь, когда дядьки повадились умываться по три раза на день. Им, кажется, и самим понравилось.

— Устал? — нежно булькнул Шром.

— Очень.

— Да уж. Трудная ночь. Я тоже устал. Мне дом наш не нравится. Ты прав, вонюче живем. Гниль, сырость, запустение. Тоска, да… На галере лучше. Дерево — оно приятно панцирю. Да и солнце мне нравится, когда оно не светит в затылок постоянно. Поговорю со Шроном. Пусть эти… как они зовутся-то? Окна, вроде. Вот их пусть от камней освободят, да. Замок уж больно на ловушку похож, серость да стены, стены да серость. Как тут растить мелюзгу? Гнильцами того и гляди сделаются, в гнили копаясь.

Малек вздрогнул. Только теперь он понял: дядька всерьёз задумался о том, что называют «погружением гнезда в воду». Значит, скоро в замке появятся крошечные выры. И он, человек, станет не так уж важен…

— Если я тебе дядька, — продолжил мысль Шром, — то эти будут уж полноценные братья, по вашему людскому закону, да. Хорошо, когда есть братья. И им хорошо. Будут знать, как разум накопят, на кого следует становиться похожими. У нас ныне в роду ущербных нет. Гнильцов, то есть. Я сильный, Шрон мудрый, Сорг в торгом деле силен и ещё он добр, а ты уж вовсе хорош, ты — ныркий. Новое принимаешь верно, это большой дар, да.

— Дядька, я тебя обожаю. Я-то боялся…

— Глупости. В древние времена, глубинные, — усмехнулся Шром, — мальки за родом числились очень условно. Пойди их опознай… В море растут до трех, иногда и до пяти лет, потом в ум входить начинают. Так-то в целом по масти, по иным признакам, можно предположить родство. Хотя и неточно. По-настоящему род принимал лучших, и только по делам их. Если сильный род, конечно, как наш, да. Мальки прежде сами искали способ произвести впечатление на ара. Наш ар, если по старинному слово понимать — Шрон, глава рода. И ты его любимчик, да. Вот вырастешь, он тебе подберет хорошее взрослое имя.

Шром выбежал в широкий коридор, и навстречу отчетливо пахнуло морем. Малек огляделся: тела погибших уже убрали, кровь смыли, даже грязь немного разгребли, наспех. И продолжали работать. Три безразличные ко всему тантовые куклы неторопливо, но безостановочно, грузили на тележку водоросли и лишайник. Мелкий выр помогал им. Малек заподозрил в нем знакомого стража и на всякий случай помахал рукой. В ответ неуверенно качнулся ус.

Команда галеры отдыхала на борту, вполне довольная удобством родной палубы. Шром взбежал по сходням и устроился у мачты, на привычном уже месте. Старый рыбак, сменивший вычурную капитанскую одежду на прежнюю, немедленно подал ранний завтрак. Мальку — уху, выру — печень в сыром виде и бутыль белой тагги.

— Да, пожалуй, тут я совсем даже дома, да, — оживился Шром. — Где капитан?

— Спит в трюме, — отозвался рыбак. — Вы не серчайте, ар. Только сыровато у вас в замке-то, да и кормят не пойми чем, сказать по совести. Я уже и стражей ваших угощал, — гордо добавил старик. — Как есть все нахваливали печёночку. Ту, что Малек утром на солнышке выдержал да с водорослями тертыми намешал. Ларна же просил вам сказывать: мы все тут, потому ждем приказа. Вроде, плыть надобно снова.

— Надобно, да, — оживился Шром. — Только к ночи ближе. Отдыхайте. Рыбу следует наловить, да…

— Так ужо ловят, — отозвался рыбак. — Достойный выр Жавра ар-Ютр изволил сам предложить. Это который кукол тантовых убрал со стен. Вот он и вызвался с подмогой.

Малек облизал большую деревянную ложку, поблагодарил рыбака и отдал пустую миску. Зевнул, размышляя, кому и в чем следует помочь, утро-то уже горизонт высвечивает, не время для безделья… и заснул мгновенно, побежденный усталостью и обилием впечатлений. Шром бережно поймал на руки клонящееся к палубе тело, унес в трюм, устроил на запасном парусе, у самого люка: и свежо, и уютно.

Вернулся к мачте и внимательно осмотрел команду. Люди отложили свои дела и ждали. Еще бы! С недавних пор каждый день в их жизни меняет слишком многое: привычки, оценки, саму судьбу. И стержень всех перемен — он. Шром, неущербный выр, для которого законы значат меньше собственных представлений о чести.

— С братом я поговорил, — негромко молвил Шром. — Кому неуютно и даже боязно, тех не держу. Трудное дело мы затеяли, не пощадит оно многих… Шрон примет всякого, он в верхних залах, вас проводят. Уходящим выплачено будет из средств рода ар-Бахта. Двадцать полновесных кархонов золотом, да. Ещё пергамент, чтобы вас на новом месте приняли без вопросов. С вас же слово: уйти во внутренние земли, хотя бы на десять переходов от берега. И нам спокойнее, и вам, да… Кто остается, те пусть ждут. Шрон закончит с делами и сам явится. Обсудим новый договор. Есть тут, в сухом доке, совсем новая галера, да. Малая, но сработана чисто, собой хороша и быстра. Личный корабль Ларны и мой, вот так. Дело затевается трудное, оплату дадим хорошую, но покоя не обещаем.

— Никто не пойдет на берег, — за всех и сразу отозвался рыбак. — Мы все обдумали, ночь была длинна да бессонна. Коли сейчас уйдем, от скуки да сожаления помрем скорее, чем от прочего чего,.

— От скуки? — заинтересовался Шром. — Страшная кончина, да… Ну, от такой беды я вам обещаю спасение, вот это точно. Если кто не устал, пока брат Шрон разгребает дела, помогли бы с замком, да. Окна надобно восстановить. Гниль повымыть. Перед Мальком мне совестно, да… Дом мой вонюч, совестно. Никто в него идти добром не пожелал, ясно вы показали мне это. Сам тут остаюсь, да.

— Пособить можно, — пообещали от борта. — Я по прежней-то жизни каменщик.

Шром заинтересованно вытянул стебли глаз, дважды качнул ими, выказывая приязнь и согласие. Свернулся на палубе, подогнув хвост к головогруди — и замер. Спал он тихо, дыша беззвучно, незаметно. Сторожевых усов сетью не растягивал, полагая людей галеры вполне своими. Это оценили. Сразу натянули полог от спешащего на восход солнца, умеющего слишком усердно сушить панцирь. Приставили человека с бадейкой: поливать время от времени выра. И ушли, негромко переговариваясь, к распахнутым настежь воротам. Делать приятное Мальку и заодно — любопытствовать. Никто и никогда не видел замок выра изнутри, если не стал тантовой куклой.

Страж из рода Ворт, рассмотрев эдакую толпу людей, чуть не утратил сознание, что нетрудно при его слабых легких. Выр подбежал ближе и задохнулся окончательно. Пришли помогать и не просят оплаты, потому что уважают Шрома.

— Ты глаза не пучь, — увещевал рыбак, выбранный говорить за всех. — На черпак мне не кажи, не дело. Мыть надобно с толком, от самого верху. Четыре лопаты давай, три молотка, еще две тачки, бадеек с пяток, а лучше водовозку. Еще швабры, скажем… четыре. Эй, да не падай ты. Сам вижу, склизко тут. Еще надобно… да не спеши, дослушай!

К полудню Шрон завершил учёт личинок. Подтвердились все подозрения, шепотом высказанные новым помощником из рода Ворт. Сам старый выр от роли хранителя впал в мрачность и осторожно надеялся лишь на то, что замок будет подновлен, а стражи прекратят униженно падать всем телом на камни при виде хозяина. Трое уже освоились, а наследники родов Ютр и Ворт старались более прочих, занимаясь сразу двумя, а то и тремя, делами. Галеры и новая должность помощников самого Шрона — потрясли семьи… Шрон истратил еще некоторое время на сортировку почты Борга, его деловых отчетов и личных записей. После такого занятия воздух замка показался особенно гнойным и мерзостным. Мягкохвостый предатель был ловок. Он стравливал соседей, угрожал зависимым родам порчей личинок, подкупал независящих от семьи ар-Бахта выров и стремился к высокому званию при кланде. Он же был одним из тех, кто предложил переплавлять книги в монеты.

Глубинную основу замысла Шрон постиг быстро: нынешнему властителю Аффару ар-Сарне хотелось полностью стереть из памяти народа выров саму суть понятия «кланд». Ведь это не князь людей и не правитель, а только военный вождь, наделённый властью в годы немирья. В иное же время, спокойное, кландом именуется тот, кто выдержал поединок на мелководье. И, значит, нет для него власти. Боевая его слава имеют значение лишь для сезонных поединков и длятся год, до нового испытания! Нынешний кланд по закону древних на власть не имел ни права, ни даже основания. На камнях близ Синги безусловным победителем уже два десятка лет значился только один выр — Шром. Страх перед его великолепием бойца грыз ущербного кланда сильнее, чем паразиты глубин — свою добычу. Страх привёл к решению о подлой и тайной казни Шрома по лживому навету. Зависть же потребовала сделать убийство как можно более мучительным и позорным…

Шрон закончил чтение пергаментов, сгреб гнусные секреты мертвого Борга в большой сундук, запер их там до поры. И поспешил вниз, к воде — омыть тело и успокоить мысли.

Передвижение по коридорам замка привело старика в гораздо лучшее настроение. Полы чисты и свежи, пахнут морем. Спустившись на три яруса, Шрон замер в недоумении. Знакомые люди с галеры деловито продолжали уборку, трудились сами и покрикивали на тантовых кукол, приданных им в помощь. Два выра-стража без устали таскали водовозку, ругались с людьми — и выглядели вполне довольными.

— Ар, мы надеялись управиться к вашему прибытию, — сипло выдохнул утомленный страж. — Это вроде подарка… замок сильно похорошел.

— Не без того, вот уж точно, — согласился Шрон, удивленно изучая коридор. — И всюду так?

— Верхние ярусы убраны начисто, — гордо отозвался страж. — Ниже пока по первому разу проходим. Не мог и представить, что людям требуется больше воды, чем нам… Но я с лап сбился, а они льют и льют. Мы живем морем, но до нынешнего дня, ар, в нашем доме не пахло солью и радостью. Только гнилью, вы уж простите.

— Я уж, пожалуй, похвалю, изрядно потрудились, изрядно… — старик гордо встопорщил усы. — Что брат? Пришел в себя Сорг?

— Плох, но в сознании, надеемся на лучшее, — осторожно предположил страж. — Он на пристани. С ним воспитанник ара Шрома. Очень, осмелюсь сказать, полезный Малёк. Ваш брат его почему-то слушается. Разрешает чистить жабры, хотя это весьма мучительно.

По коридору снизу затопотали поспешные шаги выра. Шрон, собравшийся ответить стражу, промолчал, ожидая новостей. И точно: подбежал выр рода Вортов. Тяжело повел усами, без слов жалуясь на горькую участь обладателя слабых легких. Люди загудели, сочувствуя, полили из бадейки, помогая отдышаться.

— Три галеры в устье реки, — сипло шепнул гонец. — Еще пять бурунов над панцирями. Идут открыто. На парусе герб рода ар-Дох. Есть гербовый столб на корме, наши стражи видели.

— Мы храним их личинки, — тихо молвил старик Шрон. — Плохо сберегаем. Интересно мне, как Борг намеревался усидеть хранителем, разворошив эдакую бурю, да без Шрома, против которого выр в здравом уме не пойдет никогда?..

— Осмелюсь высказать то, что слышал случайно, — просипел страж. — Он нанял даже не одного выродера, а двух. Это мои домыслы, ар. Но я слышал про оплату услуг, две оплаты. Обе вперед и обе по пять сотен золотом или более, полного счета я не разобрал.

— Давно был разговор, с кем?

— Галера, доставившая вас, до того приходила два месяца назад. Капитан, которого я более не вижу в команде, говорил на пристани с вашим братом. Я стоял над воротами, ветер был в мою сторону… и я слышал, хотя это далеко. Ущербность порой отнимает важное — и пытается вернуть нам по мелочам несущественное, — грустно поник выр. — У меня слабые легкие, но очень тонкий слух. Лучше бы наоборот.

— Уборку замка прекратить, — велел Шрон. — Людей принять и разместить в кольце стен. Галеру убрать от причала. Цепи главного канала опустить, ар-Дохов встретить перед узостями каналов и провести к причалу. Сам управишься? Вот и молодец, вот и правильно. Ты помощник хранителя, помни это. Лапы не гни, ты не раб и не слуга. Скажи: я жду на пристани. Так сразу и скажи. Хранитель Шрон, мол, хотел вас видеть и готовил курьера, но вы сами пришли, за что спасибо. — Старик хитро блеснул глазами. — Не боишься к ним на палубу взойти?

— Личинки моего рода теперь не заложники моих слов и дел, — тихо молвил страж. — Прочее не так уж страшно.

— Приятно сознавать, что глубины еще дороги нам, с их ценностями и честью, — гордо отозвался Шрон. — Иди.

Сам старик еще раз с интересом оглядел чистый коридор и заспешил вниз.

На пристани, само собой, было далеко не так пусто, как приказано. Малёк лежал на животе, запустив руку по самое плечо под панцирь Сорга. Малек ругался тонким ничтожным голоском, требуя от третьего своего дядьки терпения и послушания. Да, больно — но ведь он из славного рода и обязан быть сильным… Едва живой Сорг стонал, дергался и бился, но его прижимал к камням сам Шром, и тот же Шром держал в зажимах лап сильно отогнутый кровоточащий панцирь бока и брюха, позволяя Мальку чистить забитые илом жабры. Ни у кого иного, — сразу догадался Шрон, — в столь малую щель просто не пролезла бы рука. А проливать водой бесполезно. Камни и мелкий сор впились глубоко и слежались, спеклись с кровью и заживляющей пеной… Увы, в данном случае скорее вредной, чем полезной. Стоит повременить еще день — и жабры утратят способность даже к самой простой работе, затянутся пеной навсегда… Сорг не сможет нырять, но это — полбеды. Гниение под панцирем не прекратится, и жизнь брата станет сплошной мукой, растянутой на долгие годы, лишающей сна, отдыха, подвижности, а позже — зрения, слуха, чувствительности лап.

— Еще потерпи, дядька Сорг, — всхлипывал Малек, которому было тягостно причинять боль. — Я стараюсь бережно, ты не кричи так, я очень стараюсь. Еще воды. Дотянуться сложно, вот и получается долго.

— Хоть кто-то покинет пристань? — без особой надежды уточнил Шрон.

— Вряд ли, — отозвался Ларна

Он как раз вытянул очередную бадью и размашисто выплеснул её в щель панциря. Сунулся было снова набрать воды, но передумал. Задумчиво присел и указал Шрому на вмятину в головогруди Сорга.

— Тут бы дырку сделать. Вот так, длинный косой пролом. Отсюда пролить водой, сверху, а?

— Выродёр, — простонал Сорг.

— Не без того, — расхохотался Ларна. — Но еще и лекарь. Исключительно для вашей семьи, славный ар.

— Тут, так тут, — не оспорил совета Шром и прицелился клешней. — Прямо или вскользь бить-то?

— Дай покажу. Бей вот так, и сразу, не вынимая кончик клешни, слегка расширь щель. Оттуда ток воды будет прямо на жабры поступать, если повернуть выра на бок. Иначе ил до конца и не выбрать без полного вскрытия брюшного панциря. А если вскрыть…

— Выродёр, — снова выдохнул Сорг.

— Я не такой, — всхлипнул Малек. — Я же как лучше!

— При чем тут ты, Малек? Я на Шрома ругаюсь! — засипел Сорг, отчаявшись отделаться одним словом. — Невыносимо так давить и выкручивать панцирь брату, невыносимо… хоть с хвоста слезь, раздавишь! Туша ты каменная, отродье глубинное.

— Разговорился, — обрадовался Ларна. — Значит, полегчало.

— Малька надо увести за ворота, — строго приказал Шрон. — Сюда идут ар-Дохи.

— Так это я позвал их, — выдавил Сорг. — И не только их… Хотел сковырнуть Борга, но не смог. Он хитер. Был хитер. Да слезь с хвоста, выродёр ты проклятущий! Я терплю и так. Не дергаюсь…

Ларна щелкнул языком и указал на воду у самой пристани. Точнее, на три пары глаз, настороженно изучающих сцену лечения Сорга. Выры осознали, что обнаружены, и всплыли. Самый крупный вежливо заложил усы назад, отфыркался, раскрывая легкие, и прицелил взгляд в Шрона.

— Ар Шрон, мой брат полагал вас мертвым. Он уважает вас, он скорбел по поводу гибели. Он числит среди покойных и ара Шрома, и ара Сорга… Мы ничего не понимаем, мы шли сюда с наточенным оружием и болью в душе. Что сказать брату, наша передовая галера уже рядом?

— Пока что у нас в семье приключилась всего одна убыль, — отозвался Шрон. — Борг издох. Не сам, ему помогли. Но перед смертью он рассказал много ценного. Вот так передай, будет точно. От меня передай.

— Сдох, — в голосе чужака прозвучала отчетливая радость.

Выр шумно и поспешно схлопнул легкие, нырнул. Шром проводил его взглядом, покосился на Малька, кашляющего в очередной луже воды, вылитой по-новому, через дыру в панцире, как и желал того Ларна.

— Так хорошо, удобно, — наконец отплевался Малек. — Комков сразу стало меньше, но ил есть, его пока много. Еще одну бадейку, капитан. И лейте медленно.

— Еще одну, медленно, — согласился Ларна.

Когда галера подошла к причалу, вылито было две бадьи, и Сорг осторожно предположил, что жабры можно проверить в воде, продышать: жжение еще осталось, но незначительное. Малек упрямо сполз с пристани следом за дядьками. Нырнул и снова взялся чистить работающие уже жабры, презирая риск защемления руки под панцирем. С палубы большой галеры наблюдали молча и удивленно. Оружие убрали заранее, услышав новости, переданные своим же дозорным.

На носу корабля в гордой позе возвышался пожилой выр, его панцирь был отмечен двумя ярко-синими полосами боевой раскраски. Выр оглядел берег и собравшихся.

— Шрон, Шром, Сорг и еще невесть кто… — сипло удивился боевитый гость. — Нескучная семейка, нескучная. Сперва умирают, всё побережье узнает о том. Но стоит явиться на похороны — и вот, никакой радости! Вы испортили мне бой, а ведь я стар, когда еще возьмусь замыслить штурм замка… Я уже присвоил себе в мыслях этот замок, если говорить прямо. Нельзя его было оставлять Боргу. Он всех нас сделает последними в роду. Гнилец. Родную кровь не пощадил… так я думал. Теперь хочу изучить косяки ваших мыслей.

— Кто ж среди дня, шумно и прямо, идет на штурм? — возмутился Шром. — У тебя двое толковых полнопанцирников, дядька Ботр. Ночью бы им вползти по стене, да наверх до спаленки нашего братца, и все дела.

— Так я и думал: пошуметь, поторговаться, — вздохнул выр в боевой раскраске, нехотя складывая усы и перебираясь на сушу, едва наладили сходни. — Как раз дал бы моим младшим время спрятаться у берега. Хороший план.

— Главное — редкий и неожиданный, — тихо буркнул Ларна. — Советники главного бассейна его числят под номером один в списке возможных угроз нападения. Рекомендуют сразу давить личинок рода мятежников… так я слышал случайно в городе, а точнее, в городских застенках порта Синги. Там много интересного можно узнать.

— С выродёрами не общаюсь, — сухо уточнил старик. — Ар Шрон, что у вас творится? Две недели назад мы изловили такого вот наемника у своих родных гротов. Допросили и казнили, само собой. Потому и поспешили сюда, едва получили весть от Сорга. Неладно на берегу, гниль течением жизни крутит, как хочет. Мы нищаем, они богатеют. Нас заказывают выродёрам, они готовят наемников. Смерть Борга меня радует, скажу прямо. Но смерть этого выродёра порадует вдвойне.

— Он сменил род занятий, — Шром выбрался из воды, поскольку Сорг уже плыл сам, пусть и неловко. — Он лекарь, проверено на моем панцире. Я за него отвечаю отныне и впредь, да. Выродёрствует он только по моим личным заказам, в крайней необходимости.

— Не понимаю, — возмутился старый выр.

— Пошли, ар Ботр, осмотрим ниши с личинками вашего рода, — предложил Шрон. — Это ведь пока что главное. Борг натворил много гадкого, но все же уцелело семь десятков сухих гнезд, ваш род велик и по-прежнему силен… Скажи своим младшим, не надо устраивать засаду. Без ужина рискуют остаться.

— В вонючих замках питаться могут только гнильцы, — ощетинил надбровья воинственный выр. — У нас нет замка, зато мы живем морем. И помним прежнее.

— Пошли, не булькай попусту, — Шрон двинулся к воротам. — Нет у вас замка? Вот и обсудим, как укрепить этот, берегущий ваши личинки. Стража у нас слабовата. Как тебе глянется место второго хранителя, ар Ботр? С полным договором чести.

— Хитрый ты старик, — было слышно по голосу, что выр польщён. Прекратил демонстративно прожигать взглядом Ларну и заспешил в ворота. — Уже прознал, что сюда идут ар-Томиса? Но мои галеры быстрее. Да, я не готов уступить им право хранить личинки. Идем, тихо обсудим подобающее лишь слуху старых, глубинных мудрецов.

Шром выудил Малька из воды и усадил себе на спину, вызвав на галере целую бурю удивления. Ларна оказался забыт, по крайней мере — на время. Сам он это сразу отметил и вздохнул с облегчением. Чуть расслабил руку на узком ноже, годном для метания и заранее смазанном, чем следует. Умереть выродёр может в любой день. Но всегда хочется, чтобы этот день наступил не сегодня… Ларна чуть постоял и двинулся от пристани прочь, в ворота. Усмехнулся. Благодаря Шрому не состоялся очередной последний бой. Старика в синих полосах раскраски выродер успел бы убить, точно. Почему так хочется перед смертью — убить? Нелепое свойство мстительности или еще более нелепое неумение решать дела мирно? Привычка считать выров предметом найма и ожидание ответного действия с их стороны — казни?

Ларна тихонько рассмеялся, уже миновав ворота. Видели бы выры себя со стороны! Одно движение клешней Шрома приводит их к миролюбию, всеобщему и исключительному. Трудно представить состояние несчастных, которым на мелководье доставался этот противник. Отказаться невозможно, выиграть бой — тоже. Не исключено, что свою привычку звать брата выродёром Сорг приобрел давно и по иному поводу. Он врожденно добр и едва ли понимал необходимость убийства во имя чести. Ларна убрал нож в ножны. Вздохнул полной грудью и подумал: как быстро меняется положение дел! Нелепый заговор двух сильных выров, лишённых поддержки и по сути выдворенных из родного замка, обрастает сторонниками, обретает глубину и смысл. Пожалуй, главный бассейн устрашится и на время затихнет. А потом перейдет к обычному для себя — к торгу.

Служители кланда начнут свою игру, будут покупать за золото надменных ар-Томиса и предлагать роскошный замок тщеславным ар-Дохам. Выры так давно живут рядом с людьми, что начали усваивать их ценности и устремления. Увы, не лучшие… Отчуждение, рознь — только помогают падению гордого и могучего народа. Который, стоит признать уже ради одного Шрома — достоин жить под солнцем… и тем более в тени, к которой он стремится, оставляя обширное свободное пространство для людей.