Путь с ветвью оливы

Оксана Д.

Я мчусь в автобусе, полном людей. Они говорят на разных языках. Во время разговора все как один одобрительно кивают головой или радостно вскидывают руки вверх, что заставляет задуматься: а не понимают ли они друг друга и без использования слов? Может, эти люди первые, кого простил Бог за желание создать башню до неба?

Загнанная

Я пыталась на ощупь в полутьме найти дверь наружу и выбежать из душного зала до боли знакомой квартиры. В голове стучали молотки, а от перегара комнат хотелось выблевать внутренности наружу. Кое-как, впопыхах управившись, мне удалось открыть дверь и вывалиться вместе с моим вечным спутником — огромным рюкзаком апельсинового цвета — на такой же полузатуманенный коридор, как и чертова квартира, что осталась за моей спиной.

Чтобы меня не вырвало прямо на лестничной площадке, пришлось бежать как можно скорее, перескакивая ступеньки по две-три, по четыре за раз. Рука со всей силы толкнула выглядящую непомерно тяжело дверь со всей силы, но она оказалась намного легче, чем могла показаться на первый взгляд и распахнувшись во всю свою мощь, громко ударилась о побеленную рвотным цветом краску (под стать моему состоянию) стену. Мне подумалось, что эта дверь очень похожа на людей — многие из них кажутся тяжеловесными и упертыми, ты прикладываешь неимоверные силы, чтобы по большой необходимости установить с ними контакт, а на деле, после многочасовых бесед оказываются веселыми и очень искренними людьми. Эта мелочь заставила меня отвлечься от поступавшей к горлу рвоте и успеть заглотнуть морозного воздуха.

Я огляделась.

Улица была ничем не примечательна среди остальных улиц в городе Минск. Все отдает советским душком, снуются недовольные женщины старше 40 лет, которые добровольно, три раза в неделю возвращаются с огромными пакетами из магазина и лаются в душе на своего неудачника-мужа, который так и не стал миллионером или хотя бы полковником, чтобы спасти свою жену от такой рутины; где-то алкаш громко вопит потому, что у него не осталось денег на очередную бутылку алкоголя самой низкой пробы (тут бы скорее больше подошла бы метафора о том, что даже у дна дна есть дно); молодежь громко смеется и обсуждает свой приход на последней вечеринке.

Я огляделась. Напротив, меня был такой же серый дом, из которого я только что выбежала, а между этим и тем домом располагалась детская площадка, обильно присыпанная мокрым и противно скользким снегом. Фонарь, который должен был освещать закоулок и показывать куда идти, предательски моргал и вводил в еще большую дезориентацию тех людей, кто и так склонен к географическому кретинизму.

С детства у меня куриная слепота и я ничего не вижу в темноте, поэтому пришлось долго вглядываться в промежуток между двумя домами, чтобы выйти на огромный проспект и потеряться в толпе. Мне это было необходимо. Спустя десять минут я все также стояла и смотрела в одну точку, но все-таки у меня не оставалось выбора — мне нужно было срочно куда-то бежать, иначе мне несдобровать, в любую минуту могла приехать машина с милицией и забрать меня в казенный дом.

Я решилась и задвигала своими омертвевшими от страха и отчаяния ногами, быстрее и еще быстрее, страх накрыл меня резко, я разогналась на максимальную скорость, будто счет идет на минуты и, если я обернусь, меня сразу же убьют.

Я вышла в толпу. Разношерстные люди шли на меня, а я двигалась навстречу им в такой же толпе разношерстных людей. Во мне было очень много мыслей, которые нужно было озвучить, не открывая рта, и обсудить их с самой собой, иначе моя голова, наверное, взорвалась бы и оторвалась, даже без помощи трамвая и масла Аннушки.

Три дня назад мне позвонила моя подруга, у которой имя созвучно с именем прекрасных цветов — Роза и попросила приехать к ней и утешить, ибо ее милый в очередной раз загулял. Я могла отказаться, но мы с ней так давно знакомы, и она за это время успела не раз помочь мне с деньгами в нелегкие времена, так что во мне жила потребность вернуть долг за ее помощь.

Действовать нужно было быстро, ибо во время разговора ее голос хрипел и мне представлялось, как она с размазанной тушью, вытирает свои прекрасные розовые щечки и теребит низ юбки, которая свободно облегала ее стройные ноги, а потом вонзает себе нож прямо в живот и умирает, истекая кровью.

Никогда не могла понять, что не хватало ее кобелю: Роза была из того рода девушек, который восхищают парней просто своим нахождением рядом, но не из-за внешности (в случае Розы будет более правильным сказать, что не только из-за нее), а своей природной энергетикой, которая заставляла оборачиваться всех парней, когда она просто шла по улице и о чем-то громко, и, порой, вызывающе, говорила. Она любила играть на нервах, разбивала как минимум одну чашку в неделю по неосторожности и все время носила с собой жевательные пластинки, которые предлагала всем без исключения людям, были ли они знакомы до этого или нет.

Напялив на себя непомерное зеленое пальто, которое делало из меня очаровательную картошку, натянув одной рукой угги, а второй затыкая уши наушниками цвета апельсин под стать своему рюкзаку, я побежала из квартиры спасать бедную свою подружку.

Когда спустя час я позвонила в дверь, за ней послышался цокот маленьких каблучков и спустя пару секунд передо мной стояла Роза — в легком летнем сарафане и туфлях. Мне давно известно о ее помешательстве и попытке выглядеть идеальной даже в рамках дома, так что просто улыбнулась и сказала:

— Как оно? Он козел и сейчас мы будем это запивать?

— Лил, не сразу же. У меня горе, а тебе лишь бы бутылку открыть., — надула она губки. Нужно было вытаскивать ее из этого состояния и заставить смеяться, подумала я.

Разувшись в ослепительно и режущей своей белизной прихожей, Роза впихнула мне в рот мятную пластинку, а потом повела меня в зал, который был под стать королям, но никак не маленькой девчушке двадцати двух лет. Ее родители развелись, мать уехала жить к очередному своему хахалю, а отец уехал за границу растить свой бизнес по консервации огурцов и ежемесячно высылал своей ненаглядной дочурке пару тысяч долларов и купил квартиру, будто извиняясь за то, что десять лет назад ее мать и его жена застукала его с очередной своей секретаршей за совещанием на столе.

— У тебя есть мое любимое вино? — спросила я. Раз уж пришлось в половину двенадцатого ехать из своей трущобы в ее апартаменты, то пусть хоть как-то скажет мне спасибо за мой непредвиденный эскорт. Я очень люблю вино, которое попробовала у нее на дне рождения пару лет назад, но до сих пор так и не удосужилась узнать его стоимость, потому что все равно мне не хватит денег его купить, ну, разве что, отдать всю свою и без того скромную зарплату.

— Конечно. Только выслушай меня сперва, пожалуйста, — заканючила она. Я очень любила ее и на самом деле считала Розу незаурядной в плане интеллекта личностью, но иногда своими детскими замашками она во мне убивала парочку десятков клеток, который отвечали за спокойствие и сдержанность.

Я кивнула и шлепнулась на огромный диван белого цвета, который, наверное, домработница драила каждый день. Роза села рядом, уставилась в одну точку, стала скрещивать свои руки (верный знак, что сейчас будет часовая тирада) и заговорила:

— Ты ведь знаешь, что Дима просто ужасный бабник. Был до встречи со мной три года назад и остался таким же. Я уже триста раз говорила себе, что люди не меняются (я кивнула) и мне глупо ждать чего-то от человека, который переспал с моей сестрой в прошлом году (я опять кивнула). И на этот раз я стала замечать, что он приходит позже со своих долбанных танцев, — ее руки сжались в малюсенькие кулачки и вены на шее задергались. — Я допрашивала его, обзывала и кричала, что он опять гуляет, а он молчал, не отпирался, а просто вцеплялся своими пальцами в мои запястья и смотрел в глаза, а потом просто обнимал и я успокаивалась. Но подозрения по мне до сих пор оставались и через одного знакомого удалось установить пару камер в комнате, где мы с ним спим. Это было неделю назад и сегодня я получила карту, где есть видео с ним. И то, что я увидела, просто не дает мне спокойно реагировать на все, что происходит или происходило, — ее нижняя губа задергалась, глаза стали бегать по комнате, после чего она посмотрела на меня в самый упор. — Мне нужно показать тебе это, но обещай, что ты ничего мне не скажешь после этого, как бы тяжело тебе не было, а потом мы просто молча выпьем твое любимое вино и завтра с утра ты мне скажешь свои мысли.

Боже, как же много она говорила лишнего. Понятное дело, что я посмотрю это видео и чтобы на нем не было, не сорвусь и не поеду в два ночи обратно банально из-за отсутствия денег на такси.

Пока я сидела на диване и рассматривала цветочный мотив обоев и искала хоть какие-то признаки других символов, моя подруга успела сбегать за своим ноутом, открыть экран, нажать два раза по тач-скрину и развернуть экраном все это дело ко мне.

На видео атлетического вида парень стоял вплотную к какой-то девушке. У нее были красивые золотистые волосы по бедро, закрученные на концах, очень полная грудь и тонкая талия, красивое зеленое платье с золотой брошью. Стоп, я видела эту брошь. Я знаю эту брошь. Эту брошь подарила я. Я подарила ее ЕЙ. Что она делает на этом видео? Зачем Дима притягивает ее к себе и целует? Что его руки забыли у нее на груди?!!

Что, мать вашу, тут происходит?!

Подруга заметила изменения во моем лице, и быстро схватила за руки — она знала, что я могу в таком состоянии размолотить ее любимый MAC и отправить на помойку еще парочку дорогущих вещей. Я не смотрела в экран, но боковое зрение засекло, что парочка уже легла на кровать. Мне не хотелось это видеть и просто думать о том, что там может быть, хотя, конечно, я и так знала, что будет дальше.

— Ты поняла кто это? — она нарушила молчание, хотя я не могла ответить из-за ее же просьбы не говорить. Но мне было наплевать и я сказала:

— Да, я увидела брошь. Этого позолоченного паука я нашла на блошином рынке в Тае, когда в прошлом году ездила отдыхать, а она тут работала и убиралась в нашей квартире раз в неделю, так, что к моему приезду она убралась ровно один раз. На видео сразу сложно понять кто это, когда камера съедает реальность на % так 70.

— Вы с ней сколько вместе?

— Год, три месяца и восемь дней.

— Ты так точно помнишь дату? — удивление Розы было искренним и неподдельным.

— Конечно. Сложно забыть то, как мы познакомились, — гнев потихоньку стал проходить и я усмехнулась. — Я не хочу об этом говорить. Сейчас мне хочется оторвать детородный орган твоему благоверному и убить эту сучку, которая, — я тяжело вздохнула, — запала мне год назад в голову.

Мне не хотелось больше ничего говорить, видео продолжалось, громкие стоны забрались мне в уши и впитывались в мою кровь, я закрыла глаза.

Я отвернулась от Розы, от экрана, легла и мгновенно вырубилась. Мой организм был устроен так (и это к счастью, как я уже много раз убеждалась на собственном примере), что в минуты глубочайшего стресса я засыпала сном бурого медведя в позднем ноябре каждого года.

Когда Морфей отошел на день попить чайку и поболтать с Афиной, мне в темноту закрытых глаз ударило утреннее солнце. Роза заснула рядом, и огромное спасибо ей за то, что она меня не будила.

— Роза, я твоего Диму никогда не любила, но и не осуждала. Зачем осуждать человека, который и так знает, насколько он мудак? Лишняя трата времени. Сейчас, если бы столкнулась с ним нос к носу, убила бы его голыми руками, — я говорила тихо и растягивая слова, потому что голова напрочь отказывалась думать после крепкого и вызванного глубочайшей рефлексией сна. Она ничего не отвечала, но я знала, что она не спит и слышит меня. Слушает мой гнев, который конвертировался в тихую речь. — Я не хочу видеть ее. Можно остаться у тебя? В моем апельсине есть одежды на пару дней и один бутерброд, оставшийся со вчерашнего обеда на работе.

Я не слышала ее ответа, но почувствовала, что она кивнула еле-еле.

— Роза, ты замечательная. Если бы ты не была влюблена в этого мудака и любила девушек, то я точно бы от тебя не отстала.

Она улыбнулась. Я тоже это почувствовала спиной.

— Кать, можно мне тебя поцеловать?

Я не понимала, происходит ли все в реальности или нет, но дала свое немое согласие. Мне ничего не хотелось, но такое развитие событий для нас обеих представляет больший эстетический интерес, чем просто напиться дорогущего вина и поносить этих двух своих четвертинок.

Я проснулась лежа на спине, а она заснула в моих ногах. Ее дыхание стало ближе ко мне. Вот, ее серые глаза смотрят на мои губы. Руки расставлены, а ее стройные ноги на моих.

Она поцеловала меня. Это не был поцелуй страсти, нет, это был поцелуй больной и вымученный, но нужный нам обеим, чтобы не скатиться до простых бабьих страданий. Невинная шалость двух подружек, одна из которых лесбиянка. Стоит ли говорить, что ничего дальше не было.

Спустя час я лениво жевала кекс с изюмом (сушеные ягоды пришлось минут 20 выковыривать, потому что я их терпеть не могу), а Роза громко пила чай и рассказывала какую-то веселую чушь.

Нам было обеим очень тяжело и нужно было как-то мириться с тем положением вещей, которое установилось.

Мой телефон молчал. Телефон моей подруги тоже.

— А куда ты его выпроводила? — я только сейчас вспомнила, что не узнала, что же произошло после того, как Роза увидела видео.

— Ну, я порезала все его рубашки (мои глаза стали в два раза шире) и выкинула его сумку вместе с ними на коридор под дверью.

Я знала, что Диме эти рубашки покупала сама Роза и для меня показалось странным, что ей стало не жалко тех денег, что она на них потратила. Он этого не стоил.

— А что ты будешь делать с ней? — робко спросила подруга, указательным пальцем левой руки водя по прозрачному блюдцу.

— Пока что не знаю. Хочу отсидеться у тебя, пока у меня выходные. Потом пойду на работу. Дальше как пойдет. — мне стало тошно, захотелось покурить, хотя я держала сигарету пару раз в жизни, да и то, когда моя уже бывшая курила и просила подержать ее воняющую палочку с никотином, пока она поправляла свои шикарные волосы или вытирала сбившуюся в уголке глаза тушь. — У тебя покурить не найдется?

— Найдется, только я думала, что ты не куришь, — хмыкнула подруга и подорвалась с места в сторону полки цвета подтаявшего пломбира. — Тебе не свойственно чрезмерно убиваться из-за кого бы то не было. По крайней мере, я, глядя на тебя, всегда так считала.

— Что ты думала? — я была в своих мыслях, которые резали меня и рвали. Докатилась до рефлексий и самокопаний, ужас. С этими женщинами доведешь себя до ручки.

— Понятно, вот сигарета, — она покивала головой и подала тонкую сигарету. Я совсем в них не разбиралась, но, судя по всему, это была хорошего качества сигарета (вообще не понимаю, откуда я это знала, но вот решила и все). — Курить можно прям тут. Я иногда так делаю, когда выпиваю что-нибудь. А иногда просто так, когда все надоест и захочется куда-то спихнуть груз эмоциональный, — Роза достала зажигалку розового цвета и ею подожгла сигарету.

Я приложила ее к своему рту и сделала тягу. Глубокую. С непривычки я закашляла на всю кухню, что соседи сверху вполне могли бы подумать, что в гостях у девушки снизу туберкулезница или пропитая алкоголичка. Следующая тяга пошла лучше и докурив, я вопросительно посмотрела на Розу. Она понимающе кивнула и просто кинула мне пачку — ей было лень отходить от окна, которое было напротив меня, но достаточно далеко, чтобы было лень. Я курила, она молчала, стоя у кухонного гарнитура.

Следующие два дня я ела, смотрела какие-то фильмы (обязательно что-то пустое, что говорило о моем плачевном состоянии), ела, курила и по вечерам выпивала с Розой бутылку вина или водки. Мне было плохо, душу рвало, я ненавидела весь мир вокруг себя и даже Розу. Я знала, что так нельзя, ведь она мне просто показала правду, она обо мне заботиться, я живу у нее. Но, черт. Если бы не ее желание разделить ее горе по поводу ее козла, она вряд ли бы мне сообщила эту новость. Не знаю почему я так думаю, но в этом вопросе я ей не верила. Эгоистично, подло и низко было с моей стороны, но это был как раз тот момент, когда лучше сладкая ложь, чем горькая правда.

В третье утро я рано утром выбежала из квартиры, быстро чмокнув еще спящую в 9 утра Розу, и побежала на остановку, чтобы доехать до злостной и безжалостной работы.

Я работаю учителем. Кто бы мог подумать, правда? Но да, учителя и такие бывают. Они ругаются, пьют вино или водку, курят и грязно шутят. А еще могут любить человека одного с ними пола. Но это только, когда рядом нет детей. Я преподаю белорусский язык и литературу, но в жизни всегда говорю на русском. Не знаю, какого черта я так делаю, потому что искренне люблю свой родной язык и считаю, что мы все должны говорить на нем, но все никак не могу начать, потому что все вокруг меня все никак не хотят начать на нем разговаривать. И, да, осознаю и каюсь, что это всего лишь отмазки.

Я успела на работу. Приехала за час, чтобы разложить вещи и протрезветь после вчерашней водки (я выпила большую часть бутылки). Стала жевать оставленные на тумбе Розой мятные пластинки. Она на них кого угодно подсадит, но мне жалко тратить столько денег на какие-то штуки, которые жуешь пару минут (где-то внутри меня поаплодировал еврей).

Как же мне тяжело без нее. Без моей блондинки.

В последний раз ее видела три дня назад… Почему не звонит? Дома ли она? Мы живем вместе. Или жили? Простить ее нету никаких сил. Я никогда не думала, что увижу в ней блядь.

Спустя пару часов, когда я уже отвела пару уроков и меня от души задолбали шестиклассники со своими подростковыми недосказанностями и тайными влюбленностями, мой телефон требовательно запросил меня к себе.

Ощущение того, что это точно она у меня появилось сразу и мгновенно улетучилось, когда телефон предательски замолчал за пару секунд до того, как я успела ответить. Это звонила Роза.

Правда, я боялась, что она позовет меня к себе. Сегодня у меня в планах было добежать до дома, включить очередную пустышку называемую «комедийной мелодрамой» и залиться бутылкой коньяка, которая стояла на полке в нашем импровизированном баре и ждала лучшего часа. Увы, не во имя лучшего часа будет она испита. Я почему-от была уверена, что моей барышни дома точно не будет. Наверняка, она понимает, почему меня столько дней и ночей не было дома, иначе, если бы не понимала, трезвонила бы каждые полчаса и закатывала истерики со всхлипываниями и истошными криками, в которых я была бы абсолютным дерьмом, а она — паинькой.

Но стоило перезвонить моей соратнице в любовных проблемах, что я и сделала, закинув ноги на стол, откусывая яблоко, которое вчера успешно умыкнула из холодильника под потолок в прекрасной квартире. На другом конце провода гипер радостный голос почти прокричал:

— Вышла я такая за продуктами (я хмыкнула, потому что мы с ней изрядно опустошили запасы ее холодильника) и увидела под подъездом премилого рыжего кота. Как ты думаешь, мне его взять?

— Да, Роза, если ты не боишься, что твои обои поцарапают и нассут в тапки, то, конечно же, бери. Потому что, как говорится, дал Бог котейку, даст и лужайку.

— Спасибо, родная, — выпалила она и отключилась.

По-моему, ей не нужно было одобрение, чтобы взять кота. Ей просто хотелось поделиться с кем-то, что он есть.

День закончился очень быстро и мне пора было уже сваливать с надоевшей работы как можно быстрее, иначе я могу кому-нибудь вмазать. Не ребенку, нет, как вы могли такое подумать. Но ударить хочется, честно. Вот просто так, только потому, что я устала. Хотя более вероятным кажется тот расклад вещей, когда я замахиваюсь, а потом рука вместо удара прикладывается к зевающему рту и все. На этом вся моя агрессия заканчивается.

Сейчас мне нужно идти домой. Вернее, туда, что было раньше моим домом, то место, которое я считала своим домом — место, где мы с ней жили вместе.

Было лень идти. Мне было даже лень дышать. Если бы лень имела вес, то я была бы изрядной толстухой из-за нее. Хорошо, что не все наши вредные привычки (такие как например мало спать из-за (но не ради) треклятой работы) отображаются на нас не прямо, а лишь косвенно.

Выйдя на своей остановке (от школы еще нужно было ехать около сорока минут, в течении которых мой мозг находился в состоянии галлюцинации и отключки, представляя себе уютную кровать и маленького размера черную подушку), я заглянула в маленький магазинчик, чтобы купить себе кефир. Знаете, в наш XXI век удивительно среди развивающего мегаполиса в центре Европы (пусть только географического центра), где обилие новых и не очень гипермаркетов и супермаркетов перевалило за отметку в 50, найти кусочек из той страны, которую удачно развалили в декабре 1991 года краснознаменщики и их гребаная бюрократия и отсутствие продуктов на прилавках.

Несмотря на то что в этом магазине были продукты, антураж в нем остался чисто совковым: пол в ламинате, к которому прилипли жевачки еще лет 15 назад, если судить по тому цвету, которого они были (нас еще в школе заставляли во время дежурства их отдирать канцелярским ножом, и уже тогда меня посетила мысль, что детский и рабский труд могут прекрасно сочетаться, а взрослым за это еще ничего не будет); неаккуратные полки с товарами, которые выставлены чисто по-советски (мне сложно объяснить как именно, но вы, если хоть раз в жизни видели такое, точно меня поймете); и вишенкой на торте красного с серпом цвета являются продавщицы в синих передниках. О, если вы видели таких, то вам никогда не забыть такое зрелище. В движении рук, неповоротливости, жесткости взгляда и тоне, будто она королева, а вы плебей, и вы сказали ей всего лишь «добрый день, мэм», а не трехэтажное, такое привычное для японцев, и совсем непонятное для русского человека вежливое обращение и, вот, она снизошла до вас, простила вас за эту оплошность, дала вам право говорить с ней дальше, а она, так и быть, может и поможет вам, отрезав от докторской колбасы кусок граммов 350—400 (обязательно с перевесом в грамм 100—150 со словами «брать будете?»).

Купив кефир и пачку пельменей, я засеменила в сторону своего дома.

Около подъезда, на замерзшей лавке, сидели две бабушки, которым в этот зимний вечер не сиделось дома. Сегодня на повестке дня были новые истории, как из 107 квартиры Маринку побили, а Вася ушел от Людки из 135.

Быстро кивнув головой, я открыла дверь, приложив чип, и поспешила к лифту. Жила я на втором этаже, но сегодня не тот день, когда стоит геройствовать, подумалось мне.

Ключи завалились в дырку левого кармана, поэтому пришлось пару минут пошарить своими не такими уж и тонкими пальцами в этой самой дырке и все же найти их.

Я зашла. В квартире было темно, но на кухне горел свет. Значит, она дома. Мне не хотелось идти туда, так что скинув обувь, я направилась прямиком в зал, который находился в другой стороне от кухни. Дойдя до зала, не стала включать свет и просто плюхнулась в верхней одежде на диван и достала из ушей наушники, которые все это время по дороге от школы до дома играли что-то из американского рока 70-ых годов прошлого века.

Хм, какой-то шум и возня на кухне. И два голоса. Два голоса. Я удивилась и одновременно напряглась — она никогда никого к себе не приводила, потому что с первого дня посчитала нужным уведомить меня о том, что у нее нету друзей и ей никто не нужен кроме любимого человека. Даже родители. Вот так категорично и бескомпромиссно.

Стараясь не создавать шума, мои ноги понесли меня к закрытым дверям (очевидно, что они были закрыты, иначе бы она и еще один человек услышали звук ключа в замочной скважине, звук открывающейся двери и мои шаги).

Дверь на кухню зеркальная — со стороны прихожей видно все, что происходит в кухне, но зато изнутри вы видите только зеркало (как бы помогает меньше есть, думали мы, когда эту самую дверь заказывали в счет аренды за квартиру).

Я открыла глаза (все это время они были закрыты, а мое сердце слишком громко стучало).

Она. И рядом с ней стоял он. Черт. Этот ублюдок стоял у нас на кухне. В трусах.

Рука уверенно толкнула дверь и вот, я уже стою на пороге, а она и он.. Они даже не шелохнулись.

— И что это за херня? — я кричала, я была очень зла, во мне сто чертей взбунтовались. — Что этот хер делает у нас в квартире? Да еще и в трусах? Переживает расставание с Розой? Или тебя трахает?

— Ты и в правду такая глупая? Кристина говорила мне, что ты бываешь на удивление доверчивой и недальновидной, но я не думал, что под этим она подразумевает способность не замечать очевидных вещей и какую-то детскую наивность, — Дима ухмыльнулся и погладил рукой свой подкаченный пресс.

Она молчала. Кристина молчала и улыбалась.

Я не могла ничего сказать. Слишком много гнева внутри.

Не могла понять, зачем все это. Почему они не испугались, не стали все объяснять, а она не забилась в слезах.

— Я сплю с ним уже полгода. Все смс, которые мне приходили с работы, были от него. Для меня ты была всего лишь соседкой, которая готовила мне и оберегала от невзгод и всегда была дать мне денег на очередную ненужную вещь. За это требовалось немного — пару раз в неделю спать с тобой, — её улыбка заставила меня съёжиться.

Понятно. Только что мне с этим было делать?

Что. Мне. Делать.

— Ты такая жалкая сейчас. По тебе видно, что ты не понимаешь. Не понимаешь, что происходит.

Во мне что-то оборвалось.

Я все еще стояла на пороге. Напротив, у тумбы, что по правую руку, прямо около раковины стояла она. А он стоял напротив, у стола.

Сделала пару шагов за порог, подошла к нему и залепила пощечину. Мои слабые руки не оставили бы даже красного следа, если бы не злость, что внутри меня.

На кухне было накурено. Пахло выпивкой. Той, которую я хотела выпить одна и залить свое горе.

А незачем его заливать.

Он стоял и смотрел мне в глаза. Кристина тоже не двигалась. На их лицах уже нету той праздной улыбки, но и беспокойства я не чувствовала.

Внутри меня закипела ненависть.

Я увидела на столе нож, на котором остались следы плавленого сыра.

Одно мгновение и, схватив его, я развернулась к Кристине и всадила его ей в живот.

Секунды стали годами.

Я не понимала, что происходит.

Он закричал, сорвался с места к ней. Она схватилась за рану и начала скатываться по полке вниз. Не сразу, а в течении секунд десяти.

Я сделала еще один удар в сердце.

Я убегаю.

Он в шоке замешкался и мне хватило времени, чтобы выбежать из квартиры. Из до боли знакомой квартиры.

…Сейчас я иду в толпе людей. Мне хватило буквально три минуты, чтобы вспомнить все то, что произошло за эти три дня. Думала ли я, что когда-нибудь смогу убить человека, которого очень сильно люблю? Нет, никогда. За всю жизнь я не обидела намеренно ни одно живое существо. Говорят, что убийцами рождаются. Надеюсь, что я не была рождена убийцей.

Я сейчас не могу себе найти хоть малейшее оправдание своему поступку. Я даже не могу объяснить, как у меня хватило духу взять нож и проколоть им не говядину или свинину с курицей, а живого человека. Любимого человека.

Загорается красный свет на пешеходном переходе на главном проспекте страны. Вдалеке слышится звук милицейской машины.

Все стоят и ждут зеленого света.

Я не жду.

Мне теперь уже некуда идти, меня ждет расправа.

Выбегаю на середину дороги с закрытыми глазами

и

жду.

Ночь. Я сижу в толпе стоящих людей, непонятно где. Я на остановке. Последнее что помнит моя голова, это то, как бегу на красный свет, в попытках скрыться скорее не от милиции, а от самой себя.

Подъезжает автобус, но никто не идёт к нему, даже не оборачивает головы, будто его и нету. На нем нету таблички с указанием места отправления и прибытия, он безымянный. Мне некуда идти, так что меньше чем за секунду я подрываюсь с места и забегаю в автобус. В нем никого. Я единственный пассажир. Сажусь на последнее сиденье, напротив меня водительское зеркало. В нем отражение симпатичного парня, который мне улыбается. Не получается выдавить из себя ответную радость, поэтому делаю вид, что не заметила.

Я поворачиваю голову вправо и смотрю в запотевшее от теплоты окно. Автобус трогается.