Проблема выбора. Том II

О.Шеллина (shellina), 2023

Карл Петер Ульрих теперь зовется Петр Федорович и является Великим князем и наследником Российского престола. Вот только это не избавляет его от ежедневных проблем, от решения которых зависит очень многое. И самым главным в этих ситуациях становится выбор правильного решения.

Глава 3

Криббе закрыл дверь, которая после ухода Игната Наумова, осталась открытой, и сел за стол, не дожидаясь разрешения. Посидев с минуту, глядя в одну точку, он вскочил и принялся мерять шагами комнату.

— Сядь, не мельтеши, — Криббе посмотрел на меня, и снова плюхнулся на стул, обхватив руками голову. — Что случилось? Бестужев что-то нелицеприятное обо мне сказал? Тогда плюнь, он всех ненавидит, и все его постоянно не устраивают.

— Что? Бестужев? Нет-нет, — Криббе покачал головой. — С вице-канцлером все прошло как обычно, так что на этом не стоит даже останавливаться. Правда, он передал недоумение ее величества о малых тратах на одежду…

— Оставь, зачем мне столько камзолов и штанов, которые отличаются друг от друга, хм, — я сделал вид, что задумался, — ничем. Все штаны абсолютно одинаковые, так зачем мне целый гардероб абсолютно одинаковых штанов? Просто, если дело не в Бестужеве, то что могло привести тебя в такое волнение?

— Мардефельд, — Криббе опустил руки на стол. — Когда я вышел со встречи с вице-канцлером, ко мне подошел Мардефельд.

— Так он же умер? — я смотрел на него недоуменно. О том, что в России нет прусского посла, в связи со смертью предыдущего, я узнал в первую очередь, когда обосновался в этом дворце.

— Это его племянник, Аксель. Назначен послом прусским совсем недавно, — любезно просветил меня Гюнтер. — Назначение произошло в явной спешке, и он совсем немного не застал в Петербурге ее величество, куда примчался через три дня после того, как мы отправились в Москву.

— И что послужило причиной такой спешки? — я невольно нахмурился. — Уж не я ли часом?

— Весьма косвенно, ваше высочество. Можно назвать это цепью событий, вытекающих из нескольких, совершенных вами совершенно ненамеренно, поступков, — Криббе немного успокоился и теперь сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Каких именно поступков? — я лихорадочно соображал, что мог сделать такого, что, по всей вероятности, изменило известную мне историческую линию.

— Вы выгнали Отто фон Брюммера, ваше высочество, — Криббе позволил себе улыбнуться. — Не без моей помощи, и я этого не отрицаю, как не буду отрицать и того, что в тот момент действовал как из соображений неприемлемости увиденного, так и повинуясь совершенно корыстным целям, которые, надо сказать, вознаградились сторицей.

— И какое отношение имеет отставка Брюммера к столь поспешному назначению посланника, когда предыдущий лишь недавно приказал нам всем долго жить и не следовать его примеру? Выбор и отправка послов — насколько я понимаю, процесс небыстрый и весьма щепетильный. Он может затянуться не на один год.

— Вы все правильно понимаете, ваше высочество, — Криббе тяжело вздохнул. — Если вы вспомните Брюммера, вспомните, как он выглядел, то сразу же поймете, что именно такой тип мужчин весьма приятен вашей тетушке, ее величеству Елизавете. Он должен был попытаться влиять на мнение ее величества в отношении политики с Пруссией. В Берлине Брюммер получил последние наставления, и должен был по приезду втереться в доверие к императрице. Сейчас чаша весов все больше склоняется в сторону Австрии и Англии, возможно, еще Франции. В сторону Пруссии ее величество направлял Лесток и, как ни странно, французский посланник. Вот только Лесток в немилости, а Бестужев ненавидит Шетарди. Вы, ваше высочество, пару раз высказались в присутствии ее величества крайне негативно о короле Фридрихе, что привело к еще большему охлаждению отношений. Теперь понятно, почему так спешно был направлен новый посланник приветствовать императрицу?

— Это мне понятно, — я махнул рукой. — Я не понимаю, почему этот посланник так встревожил тебя?

— Я к этому веду, — Криббе вздохнул и уронил руки на стол. — Извините, ваше высочество, но я не слишком силен в генеалогии, да и в хитросплетениях различного рода интриг, поэтому, прежде, чем рассказывать, мне нужно разобраться в них самому. — Он замолчал, я же сел напротив него за столом, и постарался не перебивать, в то время, как Гюнтер подбирает слова. Чтобы ему было проще, мы перешли на немецкий, на котором я старался не разговаривать, во всяком случае, не слишком часто. — Сейчас Мардефельд собирается в Москву, как я понял, чтобы представиться ее величеству, а также передать предложение от вашей двоюродной тетки Иоганны Елизавета Ангальт-Цербстской, в девичестве Гольштейн-Готторпской рассмотреть кандидатуру ее дочери в качестве вашей будущей супруги, — я икнул, вот это поворот. А оно мне вообще надо? Ладно, с невестой позже разберемся, что там дальше? — Это конечно мое личное мнение, но, я думаю, что предполагаемая помолвка — это всего лишь предлог для того, чтобы вернуть утраченное влияние на ее величество и убрать с игральной доски вице-канцлера.

— И это очень похоже на правду, — я задумался. — Не даром Ботта суетился. Хотя это и странно, почему он так сильно против своей страны выступал?

— Деньги, — пожал плечами Криббе. — Самый мощный рычаг давления в любые времена.

— Это точно, — я кивнул. — Но я никак не думал, что ты настолько симпатизируешь вице-канцлеру, что его возможная немилость так на тебя повлияла, — еще во время нашего возвращения в Петербург я начал обращаться к Гюнтеру на «ты», и он не возражал, видя в подобном обращении признак чуть ли не наивысшего доверия.

— Разумеется, нет, — Криббе фыркнул. — Вот только, когда прусский посланник в красках расписывал мне юную герцогиню Ангальт-Цербстскую, то упомянул, что в связи с некоторыми обстоятельствами, такими, как, например, ваш переход в православие, да и вообще ваш побег из родного дома, дал повод Адольфу-Фредрику совершить небольшой переворот и объявить себя уже не регентом, а герцогом Гольштейн-Готторпским, лишив тем самым вас герцогства.

— Что?! — я смотрел на Криббе, с трудом понимая, что он только что сказал. — То есть, как меня лишили герцогского титула? На каком основании?

— Я не знаю, — Криббе покачал головой. — Но, будучи князем-епископом Любека, ваш дядюшка вполне мог что-нибудь придумать достаточно правдоподобное.

Я даже материться не стал. Какой в этом смысл? Вот только что делать с тем фактом, что я вовсе не собирался отдавать никому герцогство. Вот еще. Быть наследником престола вовсе не означает, что в итоге я абсолютно точно стану императором. К тому же, владея герцогством, всегда был шанс каким-то образом присоединить родовые владения к империи, если все-таки я окажусь на троне. И вот теперь меня моего исконного лишили.

— Что нужно сделать, чтобы вернуть герцогство? — глухо спросил я Криббе, в полной мере на себе испытав его нервозность.

— Я не знаю, ваше высочество, — Гюнтер покачал головой. — Полагаю, надо сначала выяснить, правда это или Мардефельд преувеличил, а то и вовсе солгал, преследуя свои цели. Ну и тетушке отписать не помешает.

— Если все подтвердится, придется ехать в герцогство, отсюда я ничего решить все равно не смогу, — вот же не было печали, купила бабка поросят. — Постарайся выяснить, откуда Мардефельд вообще узнал о том, что творит мой слишком энергичный дядюшка. Все-таки Пруссия и Гольштиния — это далеко не одно и тоже. А я письмо пока ее величеству отпишу, в котором совета попрошу, да разрешение на поездку в Гольштинию, чтобы закрыть этот вопрос.

Криббе кивнул и встал из-за стола, направляясь к двери. Как же все не вовремя. Неужели я слишком рано сказал тетке о том, что официально являюсь православным? Ну так порадовать решил. Тетушка у меня набожная, иногда до фанатизма, что, правда, не мешает ей грешить направо и налево, зато потом есть какие грехи замаливать. А ведь Штелин мне говорил, что Адольфу-Фредрику будет предложена роль наследника Шведской короны. В этом случае, счастливый дядюшка уже не цеплялся был за паршивое герцогство, потому что до выхода Манифеста, объявляющего меня наследником Российского престола, было все еще неясно, в какую сторону может качнутся маятник. Но, так получилось, что я принял православие раньше, чем начались переговоры о мире с Швецией. И Манифест вышел соответственно намного раньше, и о нем стало известно в Европе до того момента, как Адольф, какое интересное у дядюшки имя, получил звание наследника престола. А раз так, то он решил побороться хотя бы за герцогскую корону, потому что как претендент на шведскую корону, он был все лишь один из, хоть и немногих, но все еще живых родственничков.

А вот письмо Елизавете пришлось все-таки пока отложить, потому что в соседней комнате меня уже заждался, поди, Турок, с которым я решил сначала пообщаться, а заодно собраться с мыслями, чтобы ничего лишнего в письме не написать. Приняв решение, я вышел из спальни вслед за Криббе, и прямиком направился в классную комнату. Уже отойдя на довольно приличное расстояние, остановился и, обернувшись, посмотрел на дверь в свою комнату.

— Да охренеть можно, и где хоть какая-то охрана? Куда делся тот гвардеец, который хоть и пускал всех подряд, но хотя бы мог на помощь прийти в случае самой острой необходимости? Или, кому я нужен, чтобы на меня покушаться, так что ли? — я огляделся по сторонам. В огромном зале ожиданий, куда выходили двери почти всех комнат моего крыла, не было ни души. На столике, возле большого окна уже начали подвядать без воды брошенные цветы. Их была целая охапка, и я, повинуясь какому-то странному импульсу, быстро подошел к ним, схватил, не глядя и не разбирая, и засунул в ближайшую, наполненную водой вазу.

— Ваше высочество, — я резко обернулся и увидел входящего в зал бледного Наумова. — Я попытался выяснить, почему во время дежурств вверенной мне роты происходят такие странные вещи, о которых вы мне поведали…

— И именно поэтому из моего крыла сбежал последний гвардеец, который спустя рукава, но хоть как-то выполнял свои обязанности? — я перебил его и снова повернулся к цветам, бессмысленно перебирая стебли.

— Как сбежал? Да я его… — Наумов выскочил из зала, я же направился наконец в классную комнату, где меня уже ждали утвержденные в штат Румянцев, Вяземский и Сафонов. Суворова я отпустил на побывку к матери по просьбе его отца. Кроме молодежи мне оставили Бецкого, Гагарина, Лопухина и Суворова-старшего, ну, и Штелина в качестве наставника. На этом мой скудный, действительно Малый двор пока и заканчивался. Все старшие камергеры в настоящий момент были заняты подготовкой к восстановлению Ораниенбаума, а Федотов со Штелиным, насколько я знаю, именно сейчас пытались объяснить Растрелли, что именно ему надо построить. Ну, а Криббе я сам только что отослал. Так что сейчас прекрасный момент, чтобы поговорить с Турком, без давления, которое так или иначе пытаются неосознанно оказать на меня окружающие, просто потому, что в их понимании я еще почти ребенок, отрок несмышленый. И дядька решил этим же обстоятельством воспользоваться, козел безрогий. Ну, а что, почему бы у сироты последнее не отобрать? Пускай с голода сдохнет где-нибудь в овраге, кому какое дело?

Вот так накручивая сам себя, понимая при этом, что большинство из моих мыслей не имеют под собой оснований, и тем не менее все равно лезут в голову, я и зашел в комнату, где сидел Турок, в окружении троих моих камер-пажей.

— Что ты здесь делаешь? — с порога задал я вопрос сидевшему за столом парню.

— Сижу, — нагло ответил он, глядя на меня неприязненным взглядом.

— Хватит придуриваться, ты прекрасно понял, о чем я хочу узнать, — согнав сидящего прямо на соседнем столе Румянцева, я занял его место, и в упор начал разглядывать Турка, отмечая про себя, что выглядит Московский вор плохо: он сильно осунулся, появились круги под глазами, а волосы, раньше тщательно расчесанные, торчали во все стороны как пакля. — Или ты опять хочешь меня поджечь?

— Никого я не хочу поджигать, — он опустил взгляд. — Вы меня бросили в Москве и уехали. Меня Ванька-Каин чуть не пришиб, когда я рискнул у него появиться в игорном доме. И куда мне было идти? Только сюда, чтобы в ноги упасть да просить куда-нибудь пристроить, чтобы с голодухи не помер. — Если честно, я слегка окосел от таких заявлений. Это что же получается, если следовать его логике, то я еще ему что-то должен остался?

— А ты не думал, что я тебя могу пристроить в колодки, да на каторгу в Сибирь? — наконец, сформулировал я ответ, убрав из него нецензурщину.

— Думал, поэтому-то так долго зайти не пытался, боязно было.

— И как долго ты здесь уже находишься? — я попытался представить, сколько уже времени Турок цветы перебирает, но мне больше, чем два-три часа не приходило на ум.

— Да уже три дня, почитай, — Турок поднял голову и, наконец, снова посмотрел на меня. На этот раз в его взгляде не было неприязни, только какая-то обреченность, пополам с вызовом. — Но в покои ваш только сегодня собрался духом прийти. Говорю же, боязно мне было.

— Ну, ни…чего себе, — я присвистнул. — И ты хочешь сказать, что все три дня просто ходишь, где тебе понравится, и никто тебя не пытался остановить?

— А кто на холопов смотрит? — Турок усмехнулся. — Интриги — это удел благородных, а простые смертные, что невидимки какие. В людской только спросили новенький ли я, да откуда. Я и ответил, что с Великим князем из Москвы приехал. Не побегут же к вашему высочеству выспрашивать, что да как, потревожить побоятся, вот и рассудили, что должно быть и не вру я, кому же понравится в холопах дворовых бегать?

— Душегубу, к примеру, или поджигателю какому, — я слегка наклонил голову, разглядывая его, словно в первый раз вижу. — Ты слишком хорошо говоришь, слишком правильно для простого холопа. Даже я так не всегда могу. Но со мной все просто, я только учусь по-русски говорить и думать, а вот ты словно в хоромах рос, да с учителями грамоту учил. Ты ведь грамоте разумеешь, а, Турок? — моя свита сидела где-то позади меня очень тихо, я практически позабыл, что нахожусь в комнате с Турком не наедине, но вопросы, которые я задавал, точнее ответы на них были очень важны для меня, и плевать, что кто-то из парней может оказаться дятлом, приставленным ко мне Елизаветой. — Так разумеешь ты грамоте и счету?

— Да, — неохотно ответил Турок. — Мать научила, когда еще жива была.

— Как тебя зовут? — от внезапности вопроса он опешил, а затем тихо ответил.

— Андрей Ломов, — Турок замолчал, я же прикидывал, складывая числа в уме, но не получал правильного ответа, просто потому, что не знал историю достаточно хорошо, даже в пределах пятнадцати-шестнадцати лет, прошедших в этом мире.

— Кто твой отец? — бросив бесполезные подсчеты, прямо спросил я.

— Какое это имеет значе…

— Кто твой отец? — жестко прервав его, повторил я вопрос.

— Иван Долгорукий, — он буквально выплюнул это имя. Я же слегка откинулся назад. Понятно. Бывший фаворит и любимец Петра II обрюхатил какую-то девушку Ломову, скорее всего, очень бедную дворянку. Ребенок, рожденный вне брака — позор на всю семью, но она даже пыталась сына чему-то научить, пока не умерла. Отцу же, похоже, изначально было плевать на него, а потом он попал в немилость, сразу же, после смерти своего патрона, а потом и сгинул где-то на каторге. Ну, а Андрейка попал в руки еще по малолетству Ваньке-Каину, и тот научил его тому, что сам умел. История, в общем-то, рядовая, вон Бецкой тоже чей-то бастард, но тому повезло больше, у него мать достаточно знатная и обеспеченная женщина, чтобы иметь силы и возможности рты позакрывать и не дать злым языкам трепать имя сына, здесь же такой возможности не было. И что мне с ним делать? Может, правда, на каторгу отправить? По стопам родителя, как говорится.

— Ну, и что мне с тобой делать? — я продублировал вопрос вслух.

— Он же помог нам, ваше высочество, тогда, в Москве, — неуверенно проговорил откуда-то из-за спины Румянцев.

— И что же, из-за того, что он шкуру свою тогда спасал, все ему простить? А, может, его высочество еще и должностью его одарить надобно? — впервые слышу, если честно, такие категоричные нотки в голосе Сафонова. Никогда бы не подумал, что он может быть настолько принципиальным, скорее уж Вяземский, который и вовсе промолчал, не влезая не в свое дело. — Архив Сыскной экспедиции он все же сжег, да и убег бы, ежели его высочество не поймал бы.

Мнения сторон разошлись, и я пребывал в некоторых колебаниях относительно принятия решения. Одно мне было понятно, Ушакову я Турка не отдам. В крупных заговорах воспитанник Ваньки-Каина точно не замешан, а со всем остальным я надеюсь, что справлюсь.

— К Румбергу его отведите, передайте, что Андрей Ломов моим личным слугой отныне будет. Только предупредите, что шибко ловок шельмец, чтобы глаз с него не спускали, — и я соскочил со стола, направившись к двери. — А мне пока надо Наумова убить, так что, с Ломовым заниматься более некогда.

— Э-э-э, — у двери я обернулся и увидел, что парни недоуменно переглядываются между собой, включая Турка. — Может, подсобить нужно, ваше высочество? — заметив мой взгляд тут же отреагировал Румянцев, а Сафонов закивал, соглашаясь с приятелем.

— Когда понадобится труп прятать, я кликну, — пообещав, что их энтузиазм не останется без награды, я открыл дверь.

— Почему вы решили меня при себе оставить, ваше высочество? — я снова обернулся, задумчиво разглядывая Турка. — Потому что я какой-никакой, а Долгорукий?

— Я не знаю, насколько ты Долгорукий, может быть, ты мне солгал. У Ивана сейчас не спросишь уже, а лавры покойного императора Петра мне не к чему. Я тебя при себе оставил, потому что ты вор, Андрей Ломов, и весьма удачливый вор, надо сказать, — и я, наконец, вышел из комнаты.

Возле дверей моей спальни стояли аж два гвардейца. Возле них топтался Криббе, но они ни в какую его не пускали и не говорили, на месте я вообще, или куда уйти изволил. У одного из гвардейцев на щеке наливался великолепный бланш. Похоже, воспитательная беседа командира с подчиненными прошла весьма удачно.

— Ну что же, Наумову сегодня повезло, обойдемся без сокрытия трупов, — пробормотал я себе под нос и подошел к Криббе. — Тебя не пускают, Гюнтер, по моему приказу.

Он даже не вздрогнул, заметил мое приближение. Откинув резким движением головы с лица длинные темные пряди, которые почему-то никак не хотел завязывать в хвост, Криббе неспешно повернулся ко мне лицом.

— Давно пора, ваше высочество, отдать подобное приказание.

— Пошли, поищем для меня кабинет, где я и буду принимать отныне посетителей, — и я пошел к одной из незанятых комнат. Криббе, заложив руки за спину, двинулся за мной.

Комната вполне подходила под поставленные задачи. она была просто и функционально обставлена: большой стол, несколько кресел, пара книжных полок и небольшой диванчик — этого вполне хватит, чтобы обустроить здесь кабинет, а потом у меня будет свой дворец, в котором я смогу делать, что хочу.

— Я велю принести сюда письменные принадлежности и канделябры со свечами, — кивнул Криббе, подходя к окну и трогая тяжелую зеленую портьеру.

— Тебе удалось что-то узнать? — я подошел к нему совсем близко и встал рядом.

— Да, ваше высочество. Как оказалось, вашей аудиенции хочет получить некто, называющий себя Георг Гольштейн-Готторпский. Он прибыл сюда в Петербург инкогнито, и именно он привез ошеломляющие новости.

— Рассказав их сразу же по прибытии прусскому послу, — я покачал головой. — Вот что, Гюнтер. Будет лучше, если ты поедешь в Москву к моей тетушке в качестве говорящего письма. Так будет быстрее, чем ждать ответа, в котором, скорее всего, будут требовать объяснений и уточнений. Я же хочу выехать в ближайшее время, чтобы на этот раз проехать по Европе летом, а не зимой. Потому что возвращаться все равно придется поздней осенью или зимой. Ты же все объяснишь и добьешься разрешения на поездку, и разрешение взять с собой гвардейцев. Я же пока приму родственника со всем почтением и выясню все подробности. Да и дела здесь в Петербурге надо закончить, чтобы вернуться уже тогда, когда большая часть порученного будет выполнено, — Криббе кивнул, соглашаясь с моим планом, я же старательно гнал от себя мысль, что могу и вовсе не вернуться.