Обманы восприятия

О. Вольфсон, 2023

«Обманы восприятия» – это история, где сливаются судьбы многих поколений. Кто поможет выбраться из лабиринта фантазий и не даст заблудиться в затуманенном сознании? Как не переступить тонкую грань света и тьмы? И если физики в квантовой теории утверждают, что жизнь – это иллюзия, созданная вибрациями множества частиц, прошедшими через наш мозг, то как сложилась бы судьба моих героев, если бы они создали свой материальный реальный мир без потрясений – без войн и революций? Бытует мнение, что признаки вялотекущей шизофрении (в латентной, скрытой форме) можно обнаружить у каждого человека. Наверное, так оно и есть. Вам дается уникальная возможность проверить себя. Ведь симптомы шизофрении – это не только «голоса в голове» и галлюцинации, но и отсутствие логики и критического мышления. Жанр – психомистическая драма. Использованы стихи А.А. Блока и автора.

Глава 5

Максим

«Стратегическое мышление — это способность отделить важное от второстепенного».

«Помоги мне ее спалить! Давай разведем костер за кладбищем и сожжем ее! Она меня жуть как пугает!» — Максим резко проснулся. Широкая кровать эротично под ним застонала, но не прогнулась. «Можешь звонить мне в любое время!» — громогласная девица, уходя, хлопнула дверью с такой силой, что на него и на крепкое ложе порноутех посыпалась известка. Каждый раз с очередной жертвой любви Старцев мстил Витькиной матери. Много лет назад, схватив его в темном подъезде за ширинку, она ласково прошептала: «Дружок, в твоих штанишках пусто! Занимайся спортом, качай мышцы!»

Доказывая себе, что его мужское достоинство на высоте, Максим никак не мог выбрать ту единственную и менял девок пачками.

В окно стучалась черемуха. Сбросив пахучие цветочки, она стала тусклой и прозаичной. Без умолку трещали птицы, где-то поблизости грохотал трамвай — цивилизация весело переплеталась со звуками пробудившейся природы. На город надвигалось лето.

Макс медленно встал. Голова гудела. Он недовольно смотрел под ноги, кругом были раскиданы конверты, разнокалиберные бумажки, фотографии. «Черт, это же из Витькиного пакета», — злился он на свою вчерашнюю попойку с местными пацанами и на то, что уже пошли четвертые сутки, как пропал его товарищ. Максим включил телек и тут же полился поток информации об убийствах разных масштабов. Тут и локальные войны, и террористические взрывы и, о счастье, изобретение чудо-бомбы, способной вмиг очистить землю от всех, кто ее гадит. Местный башкирский канал на этот раз тоже вместо национальных плясок и песен выдал информацию о том, что недалеко от деревни Шарипово в овраге в обгоревшей машине марки «лада гранта» были обнаружены два женских трупа.

При всем своем внешнем спокойствии, легкости в преодолении трудностей Старцев был нервозным и не любил проблем, а когда они возникали, то пытался все перевести в шутку — придумывал разные нелепые казусы и истории. Глаза его, словно спелые вишни, карие, наполненные внутренним теплым светом, смотрели на всех с такой любовью, что трудно было ему не поверить. Прагматичный, но очень доверчивый Витек, главный слушатель небылиц, всегда попадался на хитрые его уловки. Максим догадывался, что одноклассник имел проблемы с головой: тот зачем-то называл его «мой большой добрый друг», хотя они просто учились в одной школе.

Их пути снова сошлись, когда им было по восемнадцать. Виктор, освобожденный от государственной опеки, решил прогуляться по родным улицам и забытым переулкам детства.

— Старцев!

Услышав до боли знакомый голос, Максим оглянулся и сразу узнал в тощем сутулом пареньке школьного товарища, в серых глазах и открытой улыбке которого было столько неподдельной радости, что пришлось из вежливости пригласить его в гости.

— Мама будет рада видеть тебя! Надеюсь, ты помнишь наш дом, — сказал Максим и задергался, понимая, что каждым словом ранит Витю. Но тот, сияя от счастья, спросил:

— Твой отчим, Глеб, как его дела? Хотел бы его увидеть… Он спас нас тогда, в «заброшках».

— Я живу отдельно, переехал — устал от опеки! — Старцев с гордостью сообщил новость о своей новой жизни и о том, что поступил в институт, но ничего не сказал про Глеба. — Бабушка заболела, и ее перевезли в нашу с мамой квартиру и разместили в моей комнате с полуголыми девицами на мотоциклах, — шутил он.

Взрослая жизнь Максима, начавшись, вмиг закончилась. Мама с огромной кастрюлей голубцов тут же оккупировала кухню. Только ночь спасала от забот родительницы: ночью его никто не кормил. Нина Павловна была крайне недовольна, что ее чистенькую, уютную комнату с книгами об истории искусства захватил внук-оболтус. «Больные суставы ног подвели», — жаловалась она своей закадычной подруге, такой же просвещенной, как и она сама. Совсем не интересующемуся культурой внуку было категорически запрещено называть ее бабушкой, бабулей, бабуленцией. Но прародительнице все же удалось напичкать отпрыска знаниями — бесконечные хождениями по лекциям, экскурсиям, выставкам, музеям дали свои плоды.

* * *

— Нинель, позволь мне на хоккей! — умолял Максим, двенадцатилетний парнишка.

— Хорошо, можешь идти уродовать себя бессмысленным занятием, иначе депривация вызовет агрессию.

Нина Павловна специально ввернула психологический термин, означающий, что лишение возможности удовлетворять свои потребности приводит к неадекватным последствиям, а она подростковых выходок боится и только поэтому отпускает его на хоккей. Ей приходилось использовать разные уловки, когда его, долговязого мальчишку, оставляли на ее попечение.

— Только имей в виду! Приедет мать с командировки, я ей расскажу, что ты курил, — бесстрастно резюмировала она.

Нина Павловна была женщина строгой, умной и знала, как общаться с молодежью. Высокая и статная, с хорошо выкрашенными в темный цвет волосами, с неизменной косметикой на отцветшем лице, она стойко держала оборону. Ее хитрую ухмылку Максим изучил и уяснил, когда с ней можно было вступать в дебаты, а когда спорить было бесполезно.

— Лады, считай, что уломала. Куда сегодня потащишь?

— Выставка художников восемнадцатого века, прерафаэлиты.

— Кто? Что за мутный бред! — заныл внук.

— И вовсе не бред и не муть! Поедем в музей Нестерова, в старую Уфу, ко мне на работу. Посмотришь, как культурные люди живут, — сказала она важно.

— Ну и жила бы там, в своем музее, — перечил внук.

— Я хотела переехать в центр, но твоя мама отговорила.

Нина Павловна по приглашению немецких коллег месяц тому назад летала в Дрезден, в музей «Зеленые своды». Вернулась она в Уфу ночью, и Максим в дреме слышал странный разговор. «Несчастный Михаил, столько горя свалилось на его голову. Да и та девчушка ни за что пострадала, бедняжке дали условный срок за кражу стекляшки. Бриллиант-то у немцев в музее, а не в клюве чучела», — приглушив голос, говорила бабушка. «Нина Павловна, вы правы. Ох, как вы правы! — соглашалась его мама. — Жаль, конечно, Мишку, но он мог бы проявить характер. Если бы он вовремя забил тревогу, то Витя бы сейчас не был в детском доме». Нина Павловна, еще раз сокрушенно охнув, начала хвалить немецкий порядок и их надежную систему сигнализаций. Потом принялась описывать изумительный, редкой красоты зеленый бриллиант. Максима поразил рассказ про бриллиант, и на утро он не поленился и отыскал в энциклопедии все об этом чудном камне, над огранкой и цветом которого миллионы лет трудилась природа. В дальнейшем он так увлекся темой минералов, что записался в кружок юных геологов и лет до пятнадцати мечтал раздобыть еще какой-нибудь редкий алмаз и отрыть новые месторождения урана.

Теперь же Нина Павловна сидела в мягком кресле, листала журнал и возмущалась:

— Ты же в этой Черниковке деградируешь.

— А ты уже месяц важничаешь, что была у этих фашистов, а они, между прочим, агрессоры, они на нас без объявления войны напали, — ехидничал внук словами из учебника по истории. Но бабушка не обиделась. Наоборот, задумалась и мягко заговорила:

— У матери Вити Незнамова первый муж был художником, и неплохим, стоит отметить. Я делала ему персональную выставку. Критики его уничтожили, статейку настрочили подленькую — «Непризнанный пародист прерафаэлитов». В его полотнах были зашифрованные послания. И мне кажется, я разгадала одно такое в картине «Двойной портрет».

— А ту, которая Витьку пугала, ее тоже выставляли? — спросил Максим зло. — Эх, не успели мы ее спалить на кладбище! Если у этого художника все такие стремные картины, то так ему и надо! Я бы его верняк застебал!

— Черниковка дурно влияет на твое развитие. Опять ходил на Курочкину гору? Там люди пропадают. Шугуровка не замерзает, не вздумай даже смотреть в ту сторону. Столько бед от твоего неправильного любопытства. Зачем пошли в туннель? Если бы не Глеб, не было бы у меня такого дуралея-внука, — сказала она тепло.

— Пипец бы нам с Витькой был, — согласился Максим.

Нина Павлова недовольно сморщилась от грубого подросткового сленга. В ее холеных пальцах мелькнуло что-то ярко-желтое. И только она сдвинула очки со лба на нос, зазвонил телефон. Нина Павловна, еще крепкая, подвижная, легко вскочив с кресла, отбросила журнал. Любознательный внук тут же схватил его и увидел оголенную женщину. Она была великолепна, особенно ее груди — вздернутые, округлые, с острыми сосочками. Внезапно зеленые глаза нагой ярко вспыхнули. «Это же мать Витьки!» — хотел крикнуть он. Но Нина Павловна, вырвав непотребное для детских глаз художество, театрально спросила:

— Когда же вырубят трухлявые деревья? От татарского клена и тополей один мусор. Нужно освободить наш сквер. В конце концов! Их мрачный вид приводит меня в уныние или, как вы там теперь выражаетесь, депрессняк? Да и опасно. Вчера снега навалило — дуб обломался. Кряхтел, кряхтел и двух веток лишился. Пора, они свое отжили, — грустно пожелала она, убирая развратный журнал в комод.

— Не ворчи, превратишься в старую каргу, — предупредил вредный подросток.

Но у Нины Павловны созрел свой план разговора.

— Ты пишешь Вите письма? Помнится, он марки собирал? Нужно писать и навестить необходимо! — приказала она и полезла в шкаф за платьем.

Внук, сообразив, что избежать выставки зашифрованных «прерафаэлитов» не получится, обреченно смотрел в окно. На хоккейной площадке друзья стучали об лед клюшками.

— А ты знаешь, что у Вити могли быть сестры? — спросила Нина Павловна, или, как любил ее называть внук, Нинель. — Старшей бы сейчас исполнилось, если не ошибусь, семнадцать лет.

И Максимка вспомнил, как однажды мерзкая продавщица рыбного ларька грязным пальцем с кривым черным ногтем провела по Витиному подбородку и гнусно заявила: «Тебе мама говорила, что у твоих сестренок кресты на могилках покосились?»

— Это же Зойкины враки! — оторвав взгляд от ватаги школьников, гоняющих шайбу, Максим в изумлении округлил глаза.

— Ты, конечно, еще дурачок, и мне с тобой об этом рано говорить, ну, раз начала, то расскажу.

Отбросив парадно-выходной наряд, она снова усадила свое статное тело в кресло и оттуда поведала ему невероятно запутанную историю о розовых гробиках, о злом художнике, который не пускал бедную женщину с младенцем домой.

— Та с горя в ведьму превратилась, — словно сказку рассказывала Нинель. Потом она вспомнила о войне, о пленных немцах в пятом лагере и о том, как она хлеб им за забор кидала, а те в ответ на губной гармошке играли. — Немцы после войны строили парки, кинотеатры, даже туннель рыли, в котором вы с Витей плутали, — строго сказала она. И, грустно вздохнув, добавила: — А наши женщины жалели их, вот немчура и народилась. Всех пленных немцами тогда называли, а ведь там и венгры, и румыны были, даже японцы.

Максим тогда ничего не понял и даже покрутил пальцем у виска, думая, что у Нинель от музейной работы крыша поехала.

— Вот где сейчас твой отчим? А ведь авария на химпроме из-за Людки, ведьмы проклятой, случилась. Знай! Твой отец, мой сын Юрочка, никогда бы не попался на ее уловки! — гордо сказала она.

И они оба, внук и бабушка, посмотрели на фотографию молоденького парнишки с наивной улыбкой на добром широком лице. Нина Павловна еще немножко поворчала на Глеба, второго мужа невестки:

— Странный он, уставится в пустоту и бубнит, Михаила ругает, завидовал, наверное, его должности… Хотя однажды я слышала, как он сам себя корил за то, что он Люду не остановил. Он так и говорил, почему я ее не остановил?

Нина Павловна умирала в твердой памяти и в здравом уме, и от этого было очень больно за нее. Максим, уже тридцатилетний мужчина, сильный, необузданный, первый раз почувствовав себя беспомощным, отчаянно просил:

— Мама! Придумай что-нибудь! Я хочу, чтобы моя Нинель была всегда!

Темно-вишневые глаза бабушки горели умными искорками до последнего вздоха. Голос ее, слегка хриплый, до предсмертной минуты был твердым, а тон настоятельным.

— Бабулечка, бабусинка моя! Я ходил бы с тобой по всем музеям мира, если бы ты… — не договорил Максим и зарыдал. Нинель перед смертью разрешила называть себя и бабушкой, и бабулей, и бабуленцией.

«Витек не тусил в дорогих клубам, он был типичным ботаником… И как, а главное, где… где Ритка с ним схлестнулась? — размышлял Максим, глядя на пол и вспоминая, как он пнул пакет, и как из него посыпались бумаги. — Зря я вчера столько пива выпил… А ведь эта шлюха здорово его изменила… Витька стал наглым, уверенным и даже посмел отстаивать свою точку зрения. Уж не подсадила ли она этого идиота на наркоту?» Он мысленно вернулся к тому моменту, когда Рита вербовала его на розыгрыш.

— О, Максик! Привет! — восторженно кричала яркая девица, высовываясь из желтого «ягуара».

— Маргуша, рад тебя видеть! — без особого энтузиазма ответил тот, понимая: не отвяжется, пока не выльет всех сплетен тусовки уфимского бомонда.

Макс был заядлым картежником и умудрился проиграть крупную сумму, поэтому слушать трескотню мамзель, к которой деньги текли без особых усилий, совсем не хотелось. Но то, что она ему предложила, было в духе его розыгрышей, а денежное вознаграждение могло сполна компенсировать финансовые неурядицы.

— Это же весело! Виктор поверил, что я от него без ума! Твой товарищ детства не такой уж и ангелочек несчастный. Он алчный, заносчивый и уверен, что я богатая наследница, — уговаривала его Рита. — Потом выложим его физиономию на YouTube! — и уже серьезно добавила: — Главное, в нужный момент забрать у Витьки телефон.

Не вдаваясь в подробности и не задавая лишних вопросов, он легко втянулся в авантюру, о которой потом горько пожалел.

Виктор пропал. Вездесущие соседи его не видели.

«Ты обещала, что через сорок минут все закончится!» — орал Максим на Шувалову на третий день после розыгрыша. «Твоего дружка на той же самой машине, в которую его запихнули санитары из психушки, отвезли домой», — уверяла она. Максим потащился в НИИ, где «просиживал» Незнамов. Там его не могло быть. «Всех дармоедов распустили в бессрочный отпуск», — именно так выразилась заспанная, тучная и очень значимая вахтерша.

Старцев окончил юрфак. Оттрубив год в занюханной адвокатской компании, понял: такая жизнь ну точно не для него! Работа юриста оказалась нудной и лицемерной. Но все же кое-какие знания он приобрел. Макс открыл компьютер и решил еще раз окунуться в юриспруденцию. Закон неумолимо гласил: экстренная госпитализация может осуществляться без направления только в том случае, если психически больной человек представляет опасность для самого себя и людей, которые его окружают. Иными словами, если псих совершает общественно опасные деяния. «Получается, я подставил дружка детства!» Максим выругался и нервно закурил. В смятении мотаясь из угла в угол, в сердцах пиная разбросанную по всей комнате одежду и пакет, незаметно переданный ему Виктором. Потом плюнул, вышел во двор и напился с местными ребятами.

Конец ознакомительного фрагмента.