Москва – Тбилиси

Нодар Мачарашвили, 2021

К сожалению, в современном кино, персонажи с Кавказа – второстепенные герои, они носят характер бесталанного клише с утрированным акцентом. Они представлены поверхностно, в иронично-отрицательном контексте, что является продолжением недальновидной политики постсоветского пиара. Книга Москва-Тбилиси, по нашему глубокому убеждению, может сыграть положительную роль в нормализации довольно осложненных отношений между Россией, Грузией и другими постсоветскими государствами. Через художественное слово автор старается напомнить читателям наших стран о тех общих ценностях, которые характеризовали наши народы исторически, включая Советские времена и современность. Герои нашего романа будут носителями всех положительных и отрицательных явлений, присущих современному обществу. Перед читателем пронесутся отдельные эпизоды и поучительные истории из нашего общего прошлого и перипетий наших дней.

Перевод с грузинского

Тамары Мепаришвили

Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури (горнолыжный курорт в Грузии). Слева от нас, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, сванами-альпинистами, местными гаишниками и смотрителями канатной дороги — местными жителями, мохевцами. Все они в безудержном веселье, с хохотом и гоготом ждали наступления полуночи.

У нас были большие планы на утро первого января, и мы уже вроде обулись, взвалили на плечи лыжное оснащение, но тяжесть возлияния минувшей ночи сделала свое дело, и мы без сил вновь рухнули в постель.

— Вставай уже, рассвело!

У меня над головой стоял Леван.

— Ух ты! — шумно выдохнул я и повернулся на другой бок.

— Вставай.

— В чем дело? Мы что, горим?! — огрызнулся я и сел в кровати.

— На́ вот! Опрокинь стопку, — он с улыбкой протянул мне стаканчик с 96-процентным спиртом.

— Но это же спирт, осел!

— Выпей, сразу полегчает.

— А сосуд поменьше нельзя было выбрать?

— Да пей же наконец, хватит ворчать.

— А закусить чем?

Чаладзе схватил со стола пластиковую бутылку кока-колы.

— Сегодня День Судьбы?¹ — невинно осведомился я.

— Да.

— Мы вчера спали целый день?

— Я — нет, а ты да, спал, — ответил он с чувством превосходства.

— Поднимемся на гору?

— Ты и вчера туда собирался, но силенок не хватило…

— Ну конечно, у меня силенок не хватило, а ты с самим Кобой Цакадзе² мог бы потягаться?

— С кем? — сдвинул брови к переносице Леван.

Мне стало лень рассказывать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.

— Чем займемся? Вообще-то спирт привел меня в себя. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.

— А что я тебе говорил.

— Так чем займемся?

— Есть чем. Прибыли мои друзья.

— Кто именно?

— Сосо Гиоргобиани. Знаешь такого?

— Нет. Он из квартала Окросубани?

— Нет, Воронцова.

— Стало быть, он не из твоего квартала?

— Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?

— Нет, вы меня сведете с ума, — когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани — это один и тот же район, а если вам чем-то не нравится такой подход, это три разных района. Я прав?

— Ты лучше за своими Вера и Ваке³ присмотри.

— Ладно, ладно, налей еще стаканчик, и я встаю.

Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирта из хорошо вымытой пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.

Сосо остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.

Мы встретились с Сосо в биллиардной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он оказался намного смуглее меня, что сразу бросилось в глаза. Широкие плечи, кривизна носа и прямые, черные как смоль волосы как-то странно шли ему и гармонировали друг с другом, и нам часто приходилось слышать о его успехах у девушек.

Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо одержал верх и надо мной, и над Чаладзе в русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.

— Хороший тип, правда? — спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.

— Так себе, — пожал я плечами, раздраженный поражением.

— Нет, игры не для тебя — ни нарды, ни домино, ни бильярд. Просто болей за нас, и будешь спокоен. А то стоит тебе проиграть, и ты уже готов разрыдаться.

— Лучше о себе подумай.

Только через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Облаченный в черный комбинезон, он стоял на лыжах, отражавших солнечный свет, и каждый шаг давался ему с трудом, как ребенку, только что научившемуся ходить.

— Сандро! Это я, Сосо! Поди-ка сюда! — в голосе у него звучало отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.

— Ва, Сосо! Ты что здесь делаешь?

— Как что, танцую. Что я должен делать, если впервые встал на лыжи?

— Ой-ой-ой! — посочувствовал я.

— Подбодри меня хотя бы, чего зря вздыхаешь. — Ему явно мой скептицизм не понравился.

— Ничего, еще три дня, и ты всему научишься, — попытался я поддержать Сосо.

— Давай пошлем к чертям эти лыжи. Пойдем ко мне в «Лимоны» и выпьем.

— Почему бы и нет.

— А где Чаладзе?

— Понятия не имею. Не смог поднять его с постели.

— Он, наверное, такой же Томба⁴, как я?

— Примерно так, — ответил я, и мы оба рассмеялись.

— Давай сейчас разойдемся по домам, передохнем, а вечером жду тебя у себя, — предложил Сосо.

— Договорились.

В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел из гостиницы и стал орать: — Сосо! Сосо! Сосо! — всматриваясь то в одно окно, то в другое, но тщетно. Никаких следов Гиоргобиани не обнаружилось.

Кричал я долго, пока в одном из окон не возник некий мохевец.

— Чего ты орешь как резаный, мать твою! На часы взгляни, ублюдок!

Я звал почти нечеловеческим голосом, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо. Горское ухо, раздраженное и в самом деле неприятной дисгармонией звуков, подвело мохевца — обычный вечер показался ему глубокой ночью, и он не удержался от мата.

Я не остался у него в долгу, но не прошло минуты, как меня окружили горцы, вооруженные увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.

Между тем появился наконец Сосо, и началась дикая драка. В тот день нам с Гиоргобиани очень не повезло, хотя самым ужасным оказалось то, что раненный мною парень по дороге в Тбилиси скончался от потери крови.

Тот вечер был кошмарным. Помню, как нас, связанных, перевязанных, полицейские запихнули в багажник виллиса, как каркающая стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна исчезла с неба. Все было ясно как день. Нас ждала Ортачальская тюрьма с обязательным посещением по пути камеры предварительного заключения в пригороде Дигоми.

— Мы познакомились второго января?

Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на него.

— Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, — пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.

С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне, каждому влепили по пять лет: мне — как виновному, Гиоргобиани — как соучастнику преступления. Пять лет прошли черепашьим шагом, как поезд нескорого назначения, но все же миновали.

За это время случилось немало скверного: невыносимые дни, порой пытки, унижения, — и вместе с тем приобретенный запас юмора, опыт выдержки, истинная дружба и невыразимое словами, удивительное чувство обретения свободы.

За эти годы мы, казалось, прошли через целую эпоху. Сосо был старше меня на пять лет. Я попал в тюрьму совсем зеленым, и потому Гиоргобиани стал покровительствовать мне — как если бы он был моим старшим братом. Это порой выражалось в отмазке от драки, в протянутом стакане воды, просто в моральной поддержке или хотя бы в том, что он мог уступить место в растянувшейся очереди у двери туалета.

За пять лет Тбилиси так изменился, что только я и Сосо понимали друг друга. Все выглядело необычным образом, даже ничем не примечательное дерево, выросшее и расцветшее подобно остальным деревьям, казалось не похожим на себя, и цвело оно как-то странно, не так, как всегда.

Утро выдалось непривычным, каким-то безвоздушным, блеклым, безнадежным и не тбилисским вовсе, таким, словно небо требовало восхода луны, а не солнца, которому предуготовило мрачную, скучную, скрытую за облаками встречу.

Стоял июль. Улицу Палиашвили изводил непрерывный сигнал автомобиля. Наверняка это был Сосо, только он мог позволить себе этот сплошной, без пауз, оглушительный сванский сигнал. Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х5.

— Что случилось? Ты кто — звонарь?

— Звонарь? Это кто?

— Тот, кто приставлен бить в церковные колокола.

— И какое это имеет отношение к сигналу автомобиля?

— Ну, не знаю, — я понял беззубость собственной шутки и слегка покраснел.

— Зачем меня искал?

— Я думал, поднимешься ко мне, попили бы чаю и спокойно поговорили.

— У меня дела. А здесь нельзя побазарить?

— Что за дела?

— Мы с Кети идем в оперу.

Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, стянутом в области паха, и рассмеялся.

— Чего смеешься?

— Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на кончиках пальцев.

— О-ох, как смешно.

— Что тут такого, Тупак⁵ тоже ходил на балет.

— Ну ходил, и что мне теперь делать?!

— Короче, мы попали в переплет, — перескочил я на более важную для меня тему.

— Что случилось? Подрался с кем-нибудь?

— Нет.

— Что еще случилось?

— Понимаешь, на друга моего отца наезжают.

— На кого?

— На Тедо Тевдорадзе.

— Говоришь так, словно он царь Деметре Самопожертвователь.

— А как сказать по-другому? Выдал тебе имя и фамилию, а отчества и детского прозвища, прости, не знаю.

— А что от него хотят?

— Ты помнишь Зазу Гавазашвили?

— Шутишь? Как не помнить, разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.

— Так и я был там…

— Тебя потом привели.

— Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.

— И целый год он потом валялся у меня.

— Так вот, слушай. Этому Тедо Гавазашвили я сварганил крышу для дома.

— И что, она обрушилась ему на голову?

— Э! Откуда тебе это известно?!

— Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.

— Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.

Сосо усмехнулся.

— Что тут смешного, умник, я же не анекдот рассказываю. — Его равнодушие вызвало у меня раздражение.

— Слушай, если человек чуть не погиб под обломками бетона, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.

— А Сурами при чем?

— Про Сурамскую крепость, что в Картли⁶, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?

— Слышал, слышал я, и парня того звали Зурабом.

— Какое это имеет значение, как его звали.

— Короче, друг моего отца абсолютно верно спроектировал крышу.

— Почему же она рухнула?

— Похоже, рабочие оказались не на высоте.

— И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?

— Не знаю, чем он их подкупил или угостил особенными хинкали, но и рабочие указывают пальцем на Тедо.

— Давай-ка позвоним ему.

— Кому?

— Зазе.

— Есть у тебя его номер?

— Вроде должен быть записан, — сказал он и с озабоченным лицом стал копаться в мобильном телефоне.

— Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, чтобы он стал упираться.

— Дай-то Бог, — вознес я руки кверху.

— Вот, нашел, погоди. — Он прижал указательный палец к губам, чтобы я помолчал.

Звонок я слышал, но там не отвечали.

— Непременно перезвонит, — уверенно произнес Сосо.

— Будем надеяться.

— Мне пора, Сандрик, надо за Кети заехать.

— Беги.

— Обещай, что без меня не сделаешь и шага. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поедим мороженого.

— Да ладно тебе, пять лет едим вместе, не могу уже видеть тебя, кривоносого. Кажется, терпеть тебя не могу. Ну, пошел я, позже позвоню, — я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.

Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили вместе с другим своим приятелем Горгодзе. Я веду это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе и совету Сосо и поступил по-своему.

Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я понятия не имел о том, насколько сваны могут быть дипломатичны. Но после того как мы с ним подружились, его особая манера, так несвойственная сванам, стала бросаться мне в глаза. Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз наше взаимопонимание дало трещину, и я проявил необъяснимое даже для себя ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь друга от новых неприятностей, он и без того долго отбывал срок и наконец вышел на свободу.

После того как моя вежливость, дипломатия, терпение, попытка завязать диалог и разрядить обстановку шуткой не дали результата, а угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, Гавазашвили в завершение встречи получил огнестрельное ранение в ногу.

И вновь розыск, вновь попытки скрыться; вновь на входной двери девять замков, и снова переживания моих родителей и мое идиотское легкомыслие.

* * *

Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани⁷. Однажды в солнечный полдень в мои двери, оснащенные замками и придавленные шкафом, позвонили.

— Кто там?

— Милиция.

— Что за шуточки?!

— Да открывай же! — взвыл Ачико — это был он, мой школьный товарищ. И похоже, нервы у него начали сдавать.

Я открыл двери, и мой приятель вошел с двумя кондитерскими упаковками в руках.

— Есть хорошие новости.

— Какие?

— Я говорил с Хореном.

— И что?

— Обещал прислать какого-то стоянщика Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.

— Нелегально? — задал я идиотский вопрос.

— Почему же? На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.

— Твой юмор и уровень фантазии поражают.

— Но они все-таки лучше твоих вопросов.

— И что Хорен?

— Я ведь сказал уже…

— И все же — когда?

— Юрка позвонит и все уточнит.

— Может быть, уже сегодня я буду свободен!

— Может быть, да. А этот Хорен откуда взялся? — спросил Ачико.

— Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо — писателем.

— Мечта Резо сбылась, а вот о Хорене этого не скажешь…

— Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то вором, кто-то космонавтом. Главное — человеком быть, — выдал я «житейскую мудрость».

— Короче, ждем Юрку. — Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. — Он позвонит сюда.

— Звук у него хотя бы есть, чтобы звонок услышать?

— Нет, это пейджер, и, пока Юрка не позвонит, не отрывай взгляда от экрана, чтобы не упустить сообщение.

— Ладно, иди уже и дай насладиться стряпней, а то твой юмор испортит мне аппетит.

Ачико ушел. Юрка позвонил через два дня и назвал место и время встречи в Болниси. Точно в назначенный час мы с Арчилом были на месте, куда нас доставил наш джип марки «Прадо» — тарахтящий драндулет с рулем без кожаной обивки. Вместо Юрки в дверь машины постучала некая Света. Я нажал на кнопку для спуска оконного стекла.

— Где Юрка?

— Сяду и скажу, что вам надо делать.

— Садись, — кивнул головой Ачико.

Свете было так холодно, что она запрыгнула в машину, как прыгунья с трамплина. Выражение ее лица было серьезным и участливым.

— Короче, слушай теперь внимательно, — начала она.

— Слушаю.

— Видишь тот холм? — указала она пальцем в восточном направлении.

— Вижу.

— Спустишься вниз по склону, подойдешь к небольшом ручью, промокнешь до щиколоток, и больше тебе ничего не грозит. — Было видно, что она врет, ибо, когда я приподнял одну бровь, она тут же сдалась: — Ну, возможно, вода будет по колено.

— И что потом?

— Пройдешь через тот холм, на который я тебе указала, и там Юрка тебя встретит.

— Погоди, а телефона у него нет?

— О каком телефоне ты толкуешь? Разговоры, звонки или хотя бы просто вибрация исключены. Поймают и расстреляют обоих.

— Спасибо за предупреждение, — ответил я с иронией.

— Я все сказала, теперь Юрка тебя уже ждет.

— Сколько вам причитается? — спросил Ачико.

— Триста долларов.

— Юрке надо будет отдельно платить, да? — поинтересовался мой друг и насупился.

— Не знаю, с Юркой сами договоритесь.

— Да ладно, — я протянул ей деньги. Света исчезла в мгновение ока. Мы с Ачико обнялись. Я уже был готов направиться вниз к ручью, но тут Ачико, провожавший меня от самого дома, жестом остановил меня.

— Что случилось?

— Обожди, в багажнике твои ботасы.

— Какие ботасы?

— Их Сосо купил тебе.

— Да ладно тебе!

— Я сказал, подожди. — Ачико открыл багажник и передал мне кеды фирмы Paul Shmith.

— Ва, какие классные. Спрячу в рюкзак.

— Как окажешься в безопасности, звони.

— Непременно, дружище.

Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к ручью, моя решимость поостыла, поскольку вместо небольшой речушки дорогу мне преградила водная стихия, преодолеть которую можно было только вплавь. И хотя стояла осень, холод пронизывал тело до костей. Что мне оставалось делать?! Отступить было равносильно поражению в борьбе, которая только-только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой, чтобы он не намок. Особенно мне жаль было ботасы, подаренные Сосо.

Вода доходила не до щиколоток, а до самого живота, и холод сковывал дыхание. Я, спотыкаясь, шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я обнаружил Юрку, молча сидящего на корточках.

— Ва, пришел?

— Пришел.

— Юрка, — улыбнулся он и протянул руку.

— Сандро, — я ответил на рукопожатие.

— Ну пошли, ты готов? — мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.

— Готов, — кивнул я, и мы стали подниматься в гору.

От Юрки несло спиртным, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом, поскольку подъем сменялся болотной топью, зарослями крапивы, крутыми узкими тропами и труднопроходимыми каменистыми участками. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось все труднее, и я рухнул, не спрашивая Юрку.

— Ты что делаешь, э? Давай поднимайся…

— Не могу, дай хоть две минуты перевести дух.

— Ровно две минуты, — Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.

— Ты тоже передохни, — предложил я, уставившись на его рваные ботасы.

— Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.

— Как тебе будет угодно, — я пожал плечами.

— Перерыв закончился, вставай.

— Да что с тобой, дай перевести дух…

— Нас могут заметить пограничники.

Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.

— Ну что, идешь?

— Иду, иду, а что я еще делаю!

— Вы, грузины, просто сведете меня с ума.

— Отчего же?

— Вы постоянно чем-то недовольны!

— Стало быть, будь на моем месте армянин, он с веселым и счастливым лицом шагал бы по этому заболоченному по колено подъему? — я постарался придать своему вопросу значительность

— А я не рядом с тобой иду, ты слышал, чтоб я хоть раз пожаловался?

— Ты, брат, по три рейса в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.

Можно было подумать, я наизусть знал его расписание.

— О каких трех рейсах в неделю ты говоришь? За кого меня принимаешь? Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.

Я понял его возмущение, и мне стало очень неловко от своей бестактности.

— Постой, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?

Он спросил это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.

— Ты что, о таком я и не думал, но…

— Что «но»? — допытывался Юрка.

— Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.

— Что-о? Ах она сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.

— Да ладно, забудь, — махнул я рукой.

Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг увлекали меня к намеченной цели и месту.

— Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, — опять взялся за свое Юрка.

— И чем же еще мы тебя так удивляем?! — я невольно повысил голос.

— Сколько вы можете терпеть этого Саакашвили?!

— А сколько мы его терпим?

— Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.

— А что бы сделали вы, армяне, окажись на нашем месте? Очень любопытно.

— Что бы мы сделали? Когда они в 98-м вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле⁸.

— Да вы маньяки, как я погляжу.

— А вы мазохисты — слишком долготерпеливы.

— Ладно уж, не надоедай, со стороны все всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.

— Кто говорит о какой-то стороне и для кого сражение чужое? Я, по-твоему, не грузин что ли? Да, я армянин по крови, но я — настоящий тбилисец.

— Мне сейчас не до споров. Видишь, еле иду. Далеко еще?

— Или эта война с Россией?! — продолжал он гнуть свою линию. Мои жалобы и вопрос остались без внимания.

— Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устаивали провокации. Достали в конце концов…

— Да пойми же ты, русских разве что сладкими речами одолеешь — ничем другим. С калашниковым и «катюшей» они Гитлера с землей сравняли, как когда-то Наполеона, историю в школе не учил?

— Но чеченцы ведь воевали с ними?

— А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли — пораскинь мозгами!

— Оставь меня в покое, прошу тебя! Едва дышу от усталости, а ты еще на нервы мне действуешь!

— Вспомни Руставели: «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»?

Я ничего ему не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, прямо в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом. Рассветало, вездесущие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, но голоса пограничников глухо, а все-таки до нас доносились.

— Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц⁹, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.

— Что-о?

— Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?

— Ты что, приключений на свою голову ищешь?

— Почему?

— Значит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?

— Э-э-э, Сандро-джан, не надо ссориться! Весь мир знает, что ваш алфавит мы создали.

— В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? — взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.

— Ну, откуда мне знать!

— Ты, как я погляжу, просто чокнулся на национальной почве, — бросил я ему с раздражением и снова сел, только уже спиной к нему.

— Ладно тебе, не обижайся, — Юрка положил мне руку на плечо.

— Может быть, и хинкали готовить вы научили?

— Хинкали — нет, это блюдо пришло из исламских стран.

— Что ты сказал?

— Да, мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения в Иране составляют армяне.

— А-а-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! — я уже орал во весь голос, так что Юрка в испуге стал таращиться по сторонам.

— Что с тобой, Сандро-джан? Чего раскричался? Забыл, где находишься?

— Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели, хапуги… — это я произнес уже тихим голосом, но при этом успел схватить его за воротник.

— Отпусти сейчас же! Ты что себе позволяешь? — Нахмурив брови, Юрка резко стряхнул мою руку.

А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались — ни вперед, ни назад. В какой-то момент в глазах у меня потемнело, а когда я пришел в сознание, обнаружил себя мешком на спине у попутчика.

— Ну, мы на свободе! В Армении, цаватанем¹⁰, — обрадовал Юрка.

Крепко-накрепко обнявшись с ним, я поцеловал его в лоб. Вынул деньги из кармана и попытался всучить их ему. Но мне это не удалось.

— Не обижай меня, Сандрик, — сказал он так, что я невольно уступил, сдался.

— Не забуду тебе этого, брат.

— Маршрут был серьезный, едва ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?

Неожиданно возле нас остановился мерседес.

— Садись, брат, Хорен ждет нас, — водитель высунулся из окна.

— Есть у меня классные кеды. Мне их подарил друг детства. Хотя бы их возьми, — повернулся я к Юрке.

— Нет, брат, нет. Не хочу, — в знак отказа он качнул головой.

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

— Что случилось?

— Подожди минутку, — я дотронулся до его плеча. Затем вытащил из рюкзака кеды Paul Smith, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе — так, чтобы Юрка видел.

* * *

Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне туманно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий, седовласый, упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице художника Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель именно туда и привез меня. У Хорена не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Жил в одиночестве, как монах-отшельник. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил за продуктами на базар, кто сидел за рулем, кто привозил суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, много времени проводил за чтением, поэтому в доме, как правило, царила гробовая тишина. Каким-то особым ремонтом его квартира явно не выделялась, но все было обустроено с подкупающей простотой и удобством.

В первую очередь он попросил меня рассказать, в результате каких перипетий я оказался в Ереване на улице Сарьяна. Рассказал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.

— На тебя пожаловались? — спросил, когда я закончил свой рассказ.

— Да.

— Кто?

— Все.

— И те, кому ты помог?

— В первую очередь они.

— К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?

— Так себе. Да.

— Сколько тебе было, когда его не стало?

— Пять лет.

— Отца твоего как зовут? Отар?

— Нет, Нодар.

— Да, да, — с сожалением покачал он головой. — В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, — произнес он на далеком он совершенства грузинском с армянским акцентом.

— Вам моя бабушка позвонила, да?

— Да, Манана попросила, чтоб я тебя встретил. Дорога была трудной?

— Нет, — почему-то солгал я, — наверное, было неловко жаловаться такому человеку.

— Только без трепа. Юрка сказал, пришлось даже тащить тебя на спине.

— Да, возможно… — проговорил я растерянно и опустил голову.

— Ну ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан на деловую встречу, вечером вернусь.

Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я промолчал.

Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом и авторучкой.

Как-то мы с ним прогуливались мы по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть.

— Ты имеешь представление об армянском искусстве?

— Ну да.

— На какой мы улице, знаешь?

— Знаю.

— Ну?

— Ованеса Туманяна.

— Это понятно, а кем он был, знаешь? — задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить, и усмехнулся.

— Представьте, я знаком с его творчеством.

— Что ты читал?

— Поэмы.

— Какие?

— «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».

Мой ответ был таким неожиданным, что на какое-то время он лишился дара речи. Он-то считал, что я прочитал пару книжек, но никак не ожидал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за живопись Сарояна.

Между делом я выяснил, что он не читал «Приключение Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал нажимать на эту болезненную мозоль.

— С ума схожу от Сарояна, а вы?

— Я тоже, — отвечал он неуверенно.

— А что именно нравится у него?

— Все нравится, — он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.

— А что именно?

— А читал, скажем, Гурджиева? — попытался он сменить тему и перейти в контратаку.

— Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.

— Кто тебе сказал? Он армянин!

— Ну хорошо, пусть он будет, если угодно, исландцем. Но я его читал.

Он не проронил в ответ ни слова. Не сумев ни в чем уличить меня, не смог скрыть своего раздражения.

Ночью я спал глубоким, сладким сном. Но утром меня разбудила Духик, домработница Хорена: — Спишь, дорогой?

— Нет, телевизор смотрю. Не видишь, что сплю? Что-нибудь случилось?

— Хорен велел разбудить тебя.

— В чем дело?

— Разве мне скажут? — прибеднилась Духик, хотя на самом деле ей было известно все, что касалось Хорена. Я натянул спортивные брюки и пошел в ванную — умыться. В гостиной мой хозяин, расположившись в кресле, смотрел телевизор.

— Доброе утро!

— Какое там утро, скоро два часа.

— Да-а? — удивился я и взглянул на часы.

— Присаживайся, — указал он на стул.

— Все в порядке?

— Тебе фильмы Параджанова нравятся?

— «Сурамская крепость». Остальные — в меньшей степени.

— Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.

— Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?

— В Тбилиси. Но армяне вывозили из его тбилисского дома все, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. Там никто ведь о нем не заботился — ни о живом, ни о мертвом.

— И почему?

— В то время шла война, никому не было дела до Параджанова, — развел руками Хорен.

— За мной Акоп заедет? — я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.

— Да, потому что за Арменом ведется слежка.

— Легавые?

— Ну да.

Армен был его водителем. Именно он встретил меня на границе с Арменией.

— Короче! — громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. — Завтра утром отправлю тебя в Москву.

— В Москву?

— Да, а что… есть возражения?

— Похоже, что-то случилось…

— Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня-завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы все как есть, но сейчас рисковать не могу — твои близкие мне поручили тебя.

— Ну а вы что собираетесь делать, не ждать же преспокойно милицию?

— Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они со мной сделают? Кпз и тюрьмой меня не напугать. Да и бежать некуда. Восемьдесят скоро стукнет. Достаточно набегался. Устал, мать их.

Хорен встал и подошел к окну. Затем вынул сигарету и закурил.

— У меня ни паспорта нет, ни другого документа. Как я улечу в Москву?

— Григор — наш друг. Пилот. Он посадит тебя в самолет, а во Внуково встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова, они тебе и скажут, что да как.

— А кто этот Панов?

— Наш человек.

— Я остановлюсь у него?

— Да.

Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.

— Давай иди, это Акоп пришел. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Они ведь учились в одной школе — Сержик, я и твой дед, только в параллельных классах.

Я не мог избавиться от какого-то напряжения, реально мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.

Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки на скале, подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова¹¹ создавали удивительную гамму цветов и атмосферу праздника. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове — кадр из фильма «Саят-Нова», висевший на самом видном месте, — производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что, будь там выставлены работы Микеланджело и Леонардо, они не произвели бы большого впечатления.

После осмотра музея мы с Акопом отправились поесть толму, и домой, на улицу Сарояна, я вернулся довольно поздно. Хорен уже спал, и я стал укладывать свой багаж.

В восемь часов утра я с моим хозяином стояли на пороге дома.

— Возьми это, — сказал он едва слышно и протянул мне дорогостоящую видеокамеру небольшого размера. Я взял.

— Я заметил, ты любишь снимать фото и видео. Твой телефон для этого дела не очень пригоден. А это точно сгодится, — указал он на подарок. В свое время я, Резо и твой дед хотели стать кинорежиссерами.

— Знаю, дядя Хорен, знаю.

— Но Резо выбрал писательство…

Он призадумался. Затем прошелся взад-вперед и с сожалением произнес:

— Как же мне хотелось снимать кино… очень хотелось… Какие планы мы с Резо строили в моем тбилисском доме, — он вновь задумался. Потом вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и всунул ее мне в руку. В пачке было, наверное, не меньше двух тысяч, но не пересчитывать же. Мы обнялись.

— Дядя Хорен…

— Что?

— Может, махнуть в Ленинакан, или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

— Нет, Сандрик, именно этого они и ждут от меня. А ты — хороший парень, переживаешь за меня.

— А как же иначе? Из-за чего я должен нервничать, только по поводу собственной безопасности?

И Хорен обнял меня еще раз.

— Ну что они могут сделать со мной?! Не такой уж я беззащитный, как им кажется. Ну давай, иди уже, а то Григор улетит в Москву без тебя.

* * *

До Москвы я добрался без проблем. Пилот, облеченный доверием Хорена, выполнил задание на пятерку. Без паспорта и прочих документов люди Андрея Панова сняли меня с трапа и безопасным коридором провели в аэропорт Внуково. Так я попал в Москву. Война между Россией и Грузией 2008 года уже случилась, и я был готов к недоброжелательству, агрессивным настроениям. Грузинам визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинской продукции был закрыт, и даже «Боржоми» исчез с полок и прилавков магазинов.

Что касается Андрея Панова, у которого было столько денег, что он не раз терял их даже в собственном доме и догадывался о финансовых потерях лишь спустя месяцы, то он владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. А если более конкретно, у него существовал некий договор с грузинскими контрабандными торговцами о завозе запрещенной российскими властями продукции. Кроме «Боржоми» там упоминались вино, мандарины, зелень и много чего еще. В его подмосковный дом в Барвихе меня и отвезли.

Не помню уже, сколько я прошел сторожей и охранников, но до приемной вел длинный и довольно утомительный путь. Передо мной предстал приятной наружности, высокий и симпатичный, светловолосый, с едва заметной сединой у висков, хозяин дома.

— Оставьте нас, — велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно.

— Хорен сказал мне, что ты — внук Резо, — произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

— Выпьешь что-нибудь или поешь?

— И то и другое.

— Виски?

— Пусть будет виски.

— Нина! Нина! — позвал он служанку.

— Да, слушаю вас, Андрей Васильевич, — в комнате тотчас появилась женщина средних лет в аккуратном переднике.

— Ты побросала хинкали в кастрюлю?

— Хинкали? — удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

— Ну да. А что тебя смутило? Я же сказал — жди грузина в гости?!

— Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, — решил я поддержать бедную Нину, замершую в беспомощной позе.

— Минуточку, я распорядился приготовить хинкали!

— Когда вы распорядились Андрей Васильевич? Вы велели приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

— Ты действительно бессовестная женщина? Или же у тебя склероз?

Я понимал, что эта перепалка затеяна якобы из уважения ко мне, но грубый выпад Андрея в адрес служанки и ее унижение сильно подпортили мне настроение.

Что я мог поделать? И чтобы разрядить ситуацию, взял да и схватил для разрядки ситуации разрезанный на кусочки хачапури, который лежал на полке бара. Не скажу, что он был очень вкусным, но, с жадностью поглощая его и прикрывая глаза как будто от удовольствия, я всячески давал понять Нине, что она потрудилась не зря.

— Понравилось? — с тревогой в голосе спросила Нина.

— Очень. В такую жару и духоту хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

— Ладно уже, иди, — недовольно, махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

— Кока-кола вон там, — указал он на бар движением головы и опустился в кресло.

— Он дал тебе денег? — вопрос его был настолько настолько неожиданным и странным, что сердце мое забилось как сумасшедшее — а вдруг Хорен передал мне деньги, предназначенные для него?

— Деньги? — растерянно ответил я вопросом на вопрос.

— Ты удивлен, да? Я просто полюбопытствовал, а так-то мне известно, что он и копейки тебе не дал бы. Да и что он способен дать? Я и не помню случая, чтобы он оплатил застолье. И в Дидубе¹² говорили — он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

— В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы сказать — он и денег мне дал, и вообще ни в чем не отказал, я растерялся и что-то вякал как идиот.

— Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же владельцем был он, — произнес он, цинично подмигивая мне. Ему жутко хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это ужасно разозлило.

Я физически ощутил, как жар залил мне лицо. И аппетит исчез. Я как будто лишился дара речи — не мог произнести ни слова. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал все что угодно, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель? Именно такие сомнения и одолевали меня, когда он встал и приблизился ко мне.

— Ты в Москве впервые?

— Да, впервые.

— Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы тебя прокатили по Тверской и мимо Кремля. Или ты устал? Может, тебя деньги смущают? Что с тобой, почему лицо такое кислое? Хачапури не понравился, что ли?

Это был вопрос, который требовал ответа, и я понял: пора брать себя в руки. Я извлек из кармана подаренные дядей Хореном две тысячи долларов.

— О-о, стало быть, у тебя есть деньги? Чего же еще ты хочешь? Это родные тебе прислали?

— Нет, дядя Хорен дал их мне.

Этот ответ оказался для него очень неприятным, и он надменно усмехнулся.

— Что тут смешного? — резко спросил я и уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел. Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга в упор. Затем он повернулся и вновь опустился в кресло.

— Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, — произнес он с прежним цинизмом и опустошил стакан с виски.

— Хорен — друг детства Резо.

— Эти люди дружить не умеют, — убежденно заявил он, наливая себе виски.

— Дядя Хорен умеет.

— Рад слышать это.

— Я тоже, — быстро ответил я, а в следующую долю секунды решил, что на этом останавливаться не стоит, и продолжил: — Пребывание в Ереване всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чём не испытывал недостатка, заботился обо мне. Ощущение было такое, словно пробудилась душа моего деда. Это почувствовал сам дядя Хорен, он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Мы расстались с ним, когда он ждал легавых. Как он? Может, позвоним ему?

По выражению лица Андрея было видно — он и сам понял, что переборщил в своих нападках.

— Давайте позвоним. Если вы не хотите позвоню я, — это прозвучало и как просьба, и как предложение.

— Ради бога, не надо со мной на «вы». Сколько тебе лет?

— Тридцать.

— Ну, а мне сорок пять, не велика разница…

— Пусть будет так.

— Позвоню сейчас, — произнес он почти шепотом. Вынул из кармана мобильный, набрал номер. Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался нажать отбой, как вдруг я услышал голос дяди Хорена.

— Слушаю.

— Хорен-джан! Цаватанем, как вы?

Ответа я не слышал.

— Да, да, приехал…

–…

— Да нет, дружище, все прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли.

–…

— Будь здоров, да за что спасибо?

–…

— Одно вот — не смог угостить его хинкали, а в остальном, я думаю, поводов для недовольства нет.

Вот как раз остальным я был не слишком доволен.

–…

— Знаю, знаю, дядя Хорен.

–…

— В тот же день, да?

–…

— Ну, слава богу, и зачем же они притащились? Просто проверить?

–…

— Слава богу, вас не арестовали. Что это за страна, где ловят таких людей, как вы?

–…

— Для меня большая честь быть полезным вам. Вы же знаете, дядя Хорен, как я вас люблю и уважаю. По сравнению с тем, что вы сделали для меня, забота о Сандрике — это капля в море.

–…

— Будьте здоровы и счастливы! Да не обойдет милость Божья вас стороной. Рад, что у вас мир да лад. О Сандрике не беспокойтесь, он в надежных руках.

— Дай поговорить, — попросил я Панова, протягивая руку за телефоном. Он не обратил на это внимания и продолжал разговор.

— Всего вам хорошего, дядя Хорен. Вчера я молился у иконы Казанской Божьей матери, умоляя хранить ваш покой. Вот слышу ваш голос и убеждаюсь — Бог и справедливость еще существуют в этом мире.

–…

— До свидания, дядя Хорен. Живите и здравствуйте. Здоровья и покоя вам! Счастливо!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, где находился, у кого, почему и каким образом. Нервы никуда уже не годились. Был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Андрея Панова, была и моя «заслуга».

В этой жизни мне пришлось столкнуться с кучей разного рода аферистов и фарисеев, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова вогнали меня в оторопь. Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня ушли на привыкание к новой среде, к ору Панова в адрес обслуживающего персонала, на упражнения по отжиманию с пола, купание, прогулки по двору, знакомство с азиатской овчаркой Ханом и собирание красной смородины в саду. На третий день я вызвал такси и отправился осматривать центр Москвы.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил корабль в море.

— Ва, ты грузин?

— Нет, лезгин, — отшутился, как уж мог, таксист. Почему у всех таксистов одинаково плоский и узнаваемый стереотип поведения?

— Откуда будешь? Батумский? — спросил он, приподняв бровь.

— Нет, тбилисец.

— Меня зовут Валодиа¹³. А тебя?

— Джумбер, — отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора¹⁴. Хотя, если подумать, называть настоящее имя действительно не стоило. И поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я стал давить на его первое показание.

— Откуда сам будешь?

— По происхождению я сван, родился в Лечхуми, окончил школу в Хуло и вырос в Карели. Мама из Хашури, а вуз закончил в Батуми.

— А абитуриентом где был? — спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

— Куда едешь?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким диким акцентом, что и вправду хрен его знает, какого он мог быть роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительных, неясных корней. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило весьма странный эффект.

— Куда же ты едешь?

— Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, — сказал я, включая мобильник.

— Ну-ка покажи.

— Вот, — я пальцами увеличил экран и сунул мобильник ему под нос.

— Ясно. Патриаршие пруды! — воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались по широченному и красивому проспекту Кутузова. Мои сверстники, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в виде красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» можно считать визитной карточкой города. Станции метро, богато, красиво оформленные, не уступают вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

— Нравится? — спросил Ладо, взглянув на мои изумленные, широко раскрытые глаза.

— Нравится.

— Э-э-э! Ты еще не все видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, — он поддел меня локтем.

— Неужели?

— А ноги? Они у них от шеи растут, понимаешь!

— Ва-а.

— А какие они ласковые. Ты только не пей, не спивайся, они за тобой даже в ад пойдут.

— Ва-а.

— Что ты, как дурак, заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не удержался и стал хохотать от всей души.

Так, хохоча, мы добрались до Патриарших, и в соответствии с этим чудным настроением я протянул ему сумму, вдвое превышающую ту, что была на счетчике.

— Погоди выходить…

— Как это? Мне пора.

— Не хочешь проехаться еще? Москва — это ведь не только Патриаршие пруды!

— Но весь город не объедешь.

— Весь — нет, но самые интересные места покажу.

— Ну не знаю… — я раздумывал, потом решил, что предложение неплохое.

— Слушай, о деньгах не беспокойся, — сказал он, полагая, что меня это тревожит.

— Забирай ты эти тридцать долларов, а я пойду своей дорогой.

— Ты бабки не обменял?

— Как я должен был обменять, если мы нигде не останавливались…

— Дай я обменяю, — предложил Валодиа-Володя. У меня было с собой всего пять сотен долларов, но за полчаса он завоевал мое доверие, и я протянул ему сотенную купюру. Как же он обрадовался, даже глаза на лоб полезли.

— Ты пока обойди озеро пешочком, а я тем временем вернусь, — пообещал Володя и нажал на газ.

По правде говоря, меня очень интересовало, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня не разорят, но по-человечески мне трудно было бы с этим смириться.

Доверие он оправдал — через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, который писателю никогда не принадлежал. Он снимал какое-то недолгое время там квартиру после переезда из Киева. Между прочим, к чести россиян надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах, где когда-то жили именитые деятели литературы и искусства, соотечественники, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели — Пушкин, Достоевский, Толстой и другие — всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

— Ну а сейчас куда? — спрашиваю своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

— Понравилось?

— Как сказать, ну было кое-что.

— Э-э-э! Я тебя к Булгакову привез, а ты — «было кое-что»….

— К Булгакову вези моего врага.

— А что не понравилось?

— Писательский дом-музей — сложная штука.

— Почему же?

— А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Все должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, за что-то болел всем сердцем, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще — выставишь его работы, и хватит. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил — ни запаха, ни ауры, ни Азазелло, морфия тоже не почувствовал.

— С ума сойти! Захотел учуять запах Булгакова? Во даешь!..

Я понял, что завел таксиста непонятной сложной грузинской породы в философские дебри, и умолк.

— Ладно, а сейчас куда тебя везти? — мой новый знакомец был полон энтузиазма.

— Скажи мне наконец, сколько я тебе должен, и разойдемся.

— Что, закончим на этом? — он был разочарован.

— Думаю, на сегодня — да.

— Да брось ты! Сегодняшняя молодежь ступит пару лишних шагов и тут же начинает охать и жаловаться. В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

— Молодец!

— Так куда едем, еще раз спрашиваю?

— Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что Володя водил старый «Опель-Вектра». Впрочем, относился к ней бережно — двигатель был исправным, сиденья хорошо сохранились.

— Вот ты говоришь, что морфия там не обнаружил. Какой морфий ты ожидал обнаружить в музее Булгакова?

— Давай-ка отвези меня на Кутузова к панораме Бородинской битвы, и закончим сегодняшнюю экскурсию, — перевел я тему: лень было рассказывать ему, что у Булгакова есть мощнейший рассказ «Морфий». Он забросал бы меня вопросами, не вру ли я, и правда ли, что Булгаков кололся и это его не доконало. Это было выше моих сил.

— Я дам тебе сто пятьдесят долларов, получишь, когда привезешь меня домой, в Барвиху. Хотя могу расплатиться сейчас, — сказал я протягивая деньги.

— Да ладно тебе, приедем, там и дашь. Я же тебя не из-за бабла возил! Хочешь обидеть меня?!

Мне стало неловко, и я ничего не ответил.

— Можешь себе представить, сколько пассажиров перебывало в моей машине! И что ты думаешь, я всем устраиваю экскурсии, перед всеми открываю душу? По тебе видно — ты парень добрый, сердечный, потому и понравился мне. Скажи мне честно, как на духу: когда я поехал менять деньги, ты ведь подумал, что я кину тебя? Ну, признайся. По глазам вижу, что прав…

Я молчал. Он говорил правду. К тому же я был так утомлен дорожной тряской и его глупой болтовнёй, что сил ни на что уже не оставалось.

— Знаешь, плевал я на это «Бородино». Давай, вези меня домой.

— Приехали уже…

Короче, он свозил меня в музей Бородинской битвы и сам туда явился, внимательно осмотрел мундиры, оружие, грамоты. По дороге домой, за пять километров до Барвихи, съехал с трассы на обочину и остановил машину в какой-то безлюдной местности. И хотя мы стояли на шоссе, ведущем из Москвы в Подмосковье, вокруг не было видно ни автозаправочной станции, ни продовольственного магазина, ни хотя бы вышедшего к дороге цветочника.

— В чем дело, Володя, уж не ограбишь ли ты меня? — спросил я, оставаясь в полудреме. Несмотря на усталость, я еще был способен шутить.

— Мотор чего-то забарахлил, — бросил он на ходу и вышел из машины.

Довольно долго он копался в двигателе, влез в него по пояс. Наконец я не выдержал и вышел из машины. В машинах я разбираюсь, как в прыжках с шестом. Но не хотелось, чтобы моя безучастность вызвала у него раздражение.

— Ну что, накрылись мы медным тазом?

— Да, мотор застучал. Давай рассчитаемся здесь. Ты здорово устал, я вызову тебе такси, чтоб ты до Барвихи добрался, а сам займусь своими делами.

— Я тебя здесь одного не оставлю. Вот, возьми эти сто пятьдесят долларов плюс сто долларов, которые ты обменял… Прибыльный день получился, — сказал я ему весело.

— Что это? Шутка? Мне полагаются пятьсот долларов.

Я был уверен, что он дурака валяет, и хлопнул его по плечу: — Ну все, ладно, у меня нет сил выслушивать твои шуточки. На́, бери.

Он не брал ни в какую. Помрачнел, насупился, лицо в одно мгновение изменилось настолько, как если бы передо мной стоял совершенно незнакомый человек.

— Я не шучу, ты должен мне пятьсот долларов.

— Что-о?

— Чему ты удивляешься? Я показал тебе столицу мира, ты еще дешево отделался! Хочешь знать правду? По тарифу ты должен заплатить вдвое больше!

Я не чувствовал ни растерянности, ни злости, не хотелось скандалить и сквернословить; я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах и не знал, как себя вести. Конечно, шофер Валодиа не был моим другом, да и быть им не мог, но мне вспомнились слова одного умного человека, сказанные о Москве: «Это город, где твой ближний в одну секунду может стать твоим врагом, где грузины с таким остервенением грызут друг друга, как нигде в другом месте». Неужели эта прогулка по Москве, дом Булгакова, Патриаршие пруды были заурядным лицемерием? Неужели чудный день и наше, двух сородичей, братание вдали от родной земли служили лишь тому, чтобы вымогать теперь пять сотен долларов? Вот так встреча двух грузин в Москве!

— Гони бабки, что ты уставился? Я жду… — глухо, монотонно звучали его слова, исковерканные жутким акцентом. — Да что с тобой случилось? Оглох, что ли?

— Опомнись, что ты несешь?

— А-а-а! Не хочется расставаться с бабками? Вот такие вы, тбилисцы, откроешь вам душу, а вы взамен задницу показываете.

— Ах ты подонок! — прошептал я в бешенстве.

— Не вынуждай меня, Джумбер, звонить в милицию! — заорал он и черными от копания в моторе пальцами схватил мобильник. И тут чаша моего терпения переполнилась. Я бросился на него, пытаясь схватить за шиворот, но он оказался человеком невероятной силы, отбросил меня как пушинку. Я вытащил из джинсов кнопочный нож длиною в персидский меч, который, как часть моего тела, постоянно находился при мне, и в мгновение ока приставил его к толстой как у бегемота шее.

— Зарежу как свинью, блядская ты душа! — взревел я таким голосом и, как видно, с таким выражением на лице, что этот человек, подобный Голиафу, стал походить на пиявку.

— Что с тобой, Джумбер, успокойся…

— Да пошел ты, твою… и утешь свою бабушку, когда будешь в Лечхуми или Хуло, — сказал я, брезгливо отталкивая его от себя. Но в ожидании попутки почему-то сжалился над ним. Повернулся и бросил ему на капот стодолларовую. И больше не взглянул в его сторону. Впереди меня ждал пятикилометровый путь к Барвихе.

* * *

Был у Андрея Панова в Химках огороженный и тщательно ухоженный лужок с безупречно подстриженной травой. Сверкающий чистотой и свежестью лужок этот новый русский оборудовал площадкой для игры в гольф, участками из белого песка и искусственными водоемами. Мне никогда не приходилось играть в гольф, но всегда привлекало красивое зеленое поле. И вот мы облачились в спортивную одежду — как раз подъехала небольшая белая машина, специально перемещающая игроков в этом пространстве.

— Давай садись.

— После тебя, — проявил я учтивость.

— Садись за руль.

— Слушаюсь, — подчинился я.

Не помню уже, какое расстояние мы проехали, но от лунки, увенчанной флажком, отдалились основательно. Я уже было подумал, что мне никогда не попасть в заветную ямку, но, к великой радости, ошибся и первым же ударом, высоко подбросив мячик, так далеко отправил его, что Панов переглянулся с парнями из охраны, которые с раскрытыми ртами наблюдали за траекторией полета.

— Молодец. Ты раньше играл?

— Где я мог играть? Впервые на площадке для гольфа.

— Давай сыграем на что-нибудь, — предложил он.

— На что?

— На бабки, — с серьезным лицом отвечал он, но не сдержался и рассмеялся.

— Нет, правда, на что предлагаешь? Впрочем, я и правил не знаю.

— Правила нам не понадобятся.

— Это как?

— Пройдем на ту главную площадку, отмерим пятнадцать метров и выясним, кто забросит больше мячей из десяти ударов.

— Да, но на что играем?

— На приседания.

— Сколько делает проигравший?

— Триста, — выпалил он.

— Ну ты хватил.

— А как ты хочешь — проигрыш есть проигрыш.

Судейство Панов доверил одному грузинскому парню. Этого 17–18-летнего уроженца Батуми он забрал из самарского детского дома. Не было такого дела, которое тот мог бы уладить. Но мастером по устранению неисправностей сантехники или электрики он был отменным. Между прочим, от Панова ему доставалось менее других. Если со своей обслуги тот сдирал семь шкур, то в отношении молодого грузина он проявлял относительную мягкость.

Короче, это дуракаваляние закончилось для Панова полным провалом. К каким только нахальным уловкам он не прибегал, как только не мошенничал и не хитрил, но победа осталась за мной. Как он ни старался показать, что это его не трогает, что он не злится, лицо его было искажено, словно он принял на грудь сразу после прививки от собачьего укуса. Из десяти ударов я четырежды попал в лунку посреди площадки, а Панову удались только три из тех же десяти попыток. Его поражение было настолько очевидным, что он не смог обвинить в плохом судействе батумского Гелу. А ведь как ему не хотелось приседать, я себе представляю.

— Давай-ка, парень, принеси воды, чего ты уставился! — рявкнул он на Гелу и стал приседать. Задание он выполнял старательно. Выпрямившись во весь рост, положив руки на затылок, он в спешке приседал и вскакивал, приседал и вскакивал.

— Отдохни немного, так тебе трудно будет справиться, — посоветовал я ему со всей серьезностью.

— Это мое дело, — отреагировал он резко.

— Вот вода, — подбежал с пластмассовой бутылкой Гела.

— Включи мозги и, может быть, поймешь, что надо поставить рядом. Не видишь, что я занят?! Козел черножопый! — не поскупился Панов на ругательства в адрес парня.

Тут уж мои нервы не выдержали: кроме того, что он совершенно зря придрался к Геле, он и в мой адрес проявил явную бестактность. Из присутствующих так можно было назвать прежде всего меня. Короче, взбешенный Панов срывал злость и досаду, вызванную поражением, на Геле исключительно по той причине, что тот был моим соотечественником.

— Здорово ты выполнил уговор, — сказал я и улыбнулся Панову.

— Осталась еще сотня, — отметил он с неудовольствием. — Гела! Гела! Куда ты к черту делся? Кажется, он в туалете — от привычки онанировать никак не избавится, ублюдок. Смотри, вместо холодной воды он принес кипяток! На, возьми-ка это.

Он протянул мне бутылку. Вода и в самом деле была не вполне холодной, но испытывающий жажду выпил бы ее с удовольствием.

— Да не кипяток это, нормальной температуры вода.

— Будешь меня учить! По мне это кипяток. Гела! Гела! — продолжал вопить мой хозяин. Парень наконец появился. У бедняги на поднятых наспех брюках пуговицы остались незастегнутыми.

— Что ты разгуливаешь, как дебил, застегнись!

Гела покраснел, бросил на меня пристыженный взгляд и застегнул «духан». Взмокший от пота Панов наконец закончил свою приседания и, затратив энергию, несколько успокоил нервы.

— Этот паршивец таскается с таким выражением лица, будто я виноват в том, что он работает у меня помощником, — выразил он недовольство по причине нахмуренных бровей Гелы и вскинул на плечо сумку с клюшками.

— Дай я понесу, ты устал все же, — предложил я ему помощь.

Ничего не ответив, он продолжил путь.

— Знаешь, что раздражает меня? Я не пойму этих грузин. Нет, я не тебя имею в виду, а так, вообще.

— Гела — неплохой парень. Во всяком случае, он старается добросовестно выполнять свои обязанности.

— Но делает это с таким выражением лица, что ничего уже не хочется.

— Устает, наверное, — попытался я защитить батумца.

— Ладно, оставим Гелу в покое, я в общем говорю.

— В общем — то есть кто-то еще раздражает тебя?

— Кто-то ещё? Ты бы видел, что творится в моем офисе, с ума сойти можно.

— А что творится?

— Одни хотят завезти варенье, другие — «Боржоми», кто-то мандарины предлагает, а кто-то еще что-то. Думаешь, я им не помогаю? Не то что помогаю, а полностью себя им посвящаю. Но кто это ценит — все равно ходят с недовольными физиономиями.

— А чем они недовольны?

— Кто-то хочет вывезти продукцию на Комсомольский базар, кого-то не устраивает Ленинградский рынок, еще кто-то предпочитает прилавки Горбушки, а кто-то пытается завезти мандарины из Абхазии.

— Значит, у них не получается так, как они хотят, да? — задал я не самый толковый вопрос.

— Так не бывает, брат! Коли они хотели этого, чего воевали с Россией и зачем тягались с Путиным? Пусть спасибо скажут, что я им помог принюхаться к российскому рынку, а то все перемерли бы с голоду. На Россию замахнулись, видишь ли…

— Ну случилось так. Разве же мы хотим войны? Но случилось, что теперь…

— «Случилось» — как это вам нравится! Ладно, оставим в покое эту Москву и Кремль. Один тип пристает ко мне — хочет завезти из Абхазии мандарины… Так если ты хотел мира, хотел торговать с абхазами, то почему не думал об этом, когда бомбил Сухуми!

— Что значит бомбил? Ни в Сухуми, ни в Самачабло¹⁵ мы войну не начинали!

— Кто же начал?

— Дело здесь в политических играх, запутанных и грязных. Поэтому люди не виноваты в кровопролитии.

— Короче… Теперь я тебя понял…. Ты грузин и защищаешь своих…

Но на самом деле он ничего не понял. А если и понял, то намеренно портил мне нервы. А самым раздражающим было то, что он не стеснялся говорить о недостатках грузин, пытаясь всячески их унизить. Поражение в гольфе удвоило его ненависть к грузинам, и сдерживать эмоции он был уже не в состоянии.

— Кавказцы вообще неблагодарные люди. Впрочем, ты реально — исключение.

То, что он исключил меня как положительную личность из числа кавказцев, еще больше злило и выводило меня из себя.

— Обратимся хотя бы к истории… Думаю, прошлое твоей родины тебе известно. Уже двести лет Россия содержит Грузию, и, вместо того чтобы оценить эту поддержку, вы заигрываете с нашим самым большим врагом, Америкой. Какой это поступок, скажи-ка, — человеческий? Разве такое допустимо в отношениях между людьми? Ясно, что нет. У себя на работе знаешь скольким грузинам я помогаю? Но они лишь кивают головой в знак скупого «спасибо».

Мы ехали из Химок в Барвиху. Не знаю, что за сила воли позволила мне сделать вид, что я не замечаю его националистических выпадов. Причин, скорее всего, было немало. Во-первых, я так или иначе был его гостем и нашел пристанище благодаря его милости; во-вторых, приходилось считаться с Хореном; в третьих — мне было жаль батумского Гелу, поскольку был большой шанс, что рассерженный на меня Панов может сорвать злость именно на нем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

День Судьбы — второй день Нового года считается в Грузии Днем Судьбы — праздником счастья и здоровья в новом году. Здесь и далее примечания переводчика.

2

Коба Цакадзе — в прошлом известный грузинский прыгун с трамплина.

3

Вера и Ваке — престижные кварталы Тбилиси.

4

Томба, Альберто — итальянский горнолыжник-виртуоз.

5

Тупак Шакур — один из наиболее влиятельных хип-хоп-исполнителей, член преступной банды.

6

Картли — точнее, Шида-Картли, самая древняя историческая часть Грузии. Здесь, в поселке Сурами, находится старинная крепость, в стенах которой, по легенде, замурован юноша Зураб: он добровольно пошел на смерть, подчинившись предсказанию, согласно которому эта жертва прекратит разрушение стен и крепость будет достроена.

7

Сванетисубани — жилой квартал в Тбилиси.

8

Речь идет о теракте 27 октября 1999 г. в Национальном собрании Армении.

9

Маштоц, Месроп — христианский проповедник, приблизительно в 405 г. создал армянскую письменность или, не изобретая заново армянский алфавит, использовал не сохранившиеся к настоящему времени древнеармянские письмена.

10

Цаватанем — ласковое обращение наподобие слова «дорогой», принятое у армян.

11

Мечитов, Юрий — автор нескольких документальных фильмов и фотохудожник, друг и биограф Сергея Параджанова.

12

Дидубе — один из окраинных районов Тбилиси.

13

Валодия — искаженное Володя.

14

Юмор заключается в том, что старое, редкое имя Джумбер встречается только в Грузии, обычно в престижных районах Тбилиси (фактически герой сказал, что его зовут грузин, и обозначил свой социальный статус).

15

Самачабло — историческое название Цхинвальского региона.