По эту сторону зла (Былое и дамы-2)

Нина Воронель, 2020

Нина Воронель – известный романист, драматург, переводчик, поэт. Но главное в ее творчестве – проза, она автор более десяти прозаических произведений. Издательство «Фолио» представляет новый роман Нины Воронель «По эту сторону зла» – продолжение книги «Былое и дамы». В центре повествования судьба различных по характеру и моральным принципам женщин – блистательной Лу фон Саломе и Элизабет Ницше, которые были связаны с известными людьми своего времени: Фрейдом, Рильке, Муссолини, Гитлером и графом Гарри Кесслером – дипломатом, покровителем и другом знаменитых художников, а благодаря своим дневникам – еще и летописцем Прекрасной эпохи, закончившейся Первой мировой войной и нашествием коричневой чумы. Ее герои унесли с собой тайны, которые предлагает разгадать роман Нины Воронель.

Лу

Все началось с того, что ей вернули из журнала «Пан» ее воспоминания о беседах с Фридрихом.

— Полюбуйся! — Лу сердито бросила на стол серый пакет с перечеркнутым адресом и наклеенным поверх него новым. — Представляешь, они вернули мне статью!

— Сколько раз я просил…

Карл брезгливо ухватил пакет двумя пальцами и переложил на свободный стул.

— В такую минуту напоминать мне о каких-то правилах этикета! — обиделась Лу. — Мне еще никогда никто не отказывал!

— Мы же договаривались — независимо от обстоятельств правила этикета священны.

Лу вздохнула — он был прав, именно потому она и вышла за него замуж, что жизнь с ним была надежна и обстоятельна, как его правила этикета. Завтрак, элегантно сервированный на белой крахмальной скатерти, подавался в его доме неукоснительно в один и тот же час. Причем опаздывать было нельзя, так же, как нельзя было бросать перчатки, книги и почтовые конверты на скатерть, уставленную чашечками и блюдцами подлинного севрского фарфора. Не то что в их кратковременной общей квартире с Фридрихом и Паулем или в ее скудной комнатке убогого пансиона, где она впервые встретилась с Карлом Андреасом.

Увидев Лу в коридоре, он, конечно, сразу обомлел и с ходу предложил ей выйти за него замуж, но она только рассмеялась — тогда рассмотрела его не сразу. Он был ей неинтересен — пришел учить немецкому языку ее соседа-перса, и Лу приняла его за скромного учителя немецкого языка. Но все прояснилось, когда она стояла на крыльце, в миллионный раз обдумывая, куда ей податься, когда кончится небогатая, но до сих пор верная пенсия, которую русское правительство платило ей за папу. Платило до двадцати шести лет, и это проклятое двадцатишестилетие с каждым днем неумолимо приближалось, не предлагая ей никакого выхода, кроме возвращения в Петербург к маме, которая иначе денег не давала.

Но возвращаться в Петербург было так же ужасно, как выйти замуж за одного из поэтов-авангардистов, многократно делавших ей предложения. Они были ей вовсе не нужны — были бедны и похотливы, как бродячие коты.

Погруженная в свои печальные мысли она даже не заметила, как Карл Андреас вышел на крыльцо, остановился рядом с ней и спросил:

— Ну что, барышня Лу, вы выйдете за меня замуж?

Она не успела промямлить что-нибудь вежливое и бесцветное, вроде «Вы ведь меня совсем не знаете», как к крыльцу подкатила лакированная коляска, запряженная шикарной парой вороных жеребцов. В чем в чем, а уж в жеребцах Лу разбиралась с детства, недаром была дочкой боевого генерала. С облучка соскочил усатый кучер и услужливо набросил на плечи бедного учителя немецкого языка роскошное пальто на медвежьем меху. В мехах Лу разбиралась не хуже, чем в жеребцах, недаром выросла в снежном Санкт-Петербурге.

И тут ее осенило — вот оно, спасение!

Она так потом и объясняла озадаченным поклонникам: «Решение выйти за него замуж озарило меня внезапно, как молния — мы были созданы друг для друга! Оно было послано мне свыше, я даже не искала ему оправдания».

Карлу она ответила неожиданно и внезапно: «Выйду», но все же спросила его — уже качаясь на мягких рессорах коляски, — зачем он дает уроки немецкого языка.

— Это не совсем уроки, — охотно объяснил он. — Ваш сосед — опальный персидский поэт, большой знаток персидской поэзии. Мы с ним обсуждаем разные тонкости.

— А вам-то зачем персидская поэзия? — удивилась она, имея в виду вороных жеребцов и медвежью шубу. Но Карл ее удивления не заметил, а просто сказал, что это его профессия — он читает в Берлинском университете курс лекций о разных аспектах поэзии народов Ближнего Востока.

— Вы что, знаете все их языки? — не поверила Лу.

— Не все, но многие, — и начал перечислять: — персидский, турецкий, арабский, еврейский, пуштунский…

— Хватит! — перебила Лу. — Больше я все равно не запомню. А как вы столько выучили?

— По-разному. Турецкий и персидский — еще в детстве, когда отец брал меня в свои коммерческие поездки. Отец, наполовину армянин, наполовину немец, хоть и был потомком старинного рода князей Багратуни, в реальной жизни торговал коврами, отсюда вся эта роскошь, — он кивнул на кучера и положил руку на колено Лу. Она резко сбросила его руку: «Мы пока еще не женаты!»

Лу не собиралась позволять ему класть руку, куда ему вздумается, и потом, когда они будут женаты, но это следовало правильным образом оформить. Тогда она еще не придумала, как именно. А теперь это уже давно продумано и обговорено, так что он ни разу к ней не прикоснулся. В свою очередь, она тоже взяла на себя определенные обязательства и обычно выполняла их неукоснительно. Вот только сегодня сорвалась и бросила грубый серый конверт на сервированный к завтраку столик. Карл Андреас был прав: этому поступку не было прощения, его нельзя оправдать никакой обидой, никаким возмущением. Но Карл все же простил ее и спросил участливо:

— Что за статья?

— Воспоминания о моем разрыве с Фридрихом Ницше.

— Кто же посмел тебе отказать?

— Журнал «Пан».

— Ах, журнал «Пан»… Интересно, чем ты им не угодила?

— Так ты этот журнал знаешь?

— Слышал о нем — наши профессора охотно его читают. И хорошо отзываются о многих статьях.

— А кто там заправляет?

— Главную скрипку там играет какой-то граф Гарри Кесслер. Говорят, человек отлично образованный и преданный новаторским идеям в искусстве.

— А что, если я схожу к нему на прием? Вряд ли он отвергнет меня, если он предан новаторским идеям в искусстве.

Мысль сходить в «Пан» вдохновила Лу, она знала, как ее присутствие озаряет любой ее текст. Не в привычках Лу было откладывать принятые решения, и потому она быстро собралась, оделась просто, но элегантно и подхватила у подъезда проезжающий мимо фиакр. Редакция журнала «Пан» располагалась недалеко от их квартиры, так что не прошло и получаса, как она взбегала на бельэтаж новомодного дома в центре города.

В ответ на вопрос, можно ли поговорить с графом Кесслером, молоденький секретарь попросил ее подождать и скрылся за матовой стеклянной дверью. Выйдя через минуту, он знаком предложил ей пройти за ним в просторный кабинет, где за огромным, сверкающим, как каток, антикварным письменным столом сидел очень молодой человек в отлично подогнанном дорогом сюртуке. Это озадачило Лу — дорогая одежда не вязалась с новаторскими идеями в искусстве. Как не вязался с этими идеями нелюбезный взгляд его прозрачных светлых глаз — он не дрогнул и не затуманился при виде Лу, как вздрогнул бы и затуманился нормальный взгляд нормального представителя новаторского искусства.

От этого прозрачного взгляда Лу стало не по себе.

— Граф Гарри Кесслер? — спросила она с несвойственной ей робостью, как будто могло быть сомнение, к кому она пришла.

— Чем могу быть полезен, фрау Андреас?

Лу положила на стол серый конверт с перечеркнутым адресом:

— Не могу понять, почему вы вернули мою статью.

— Мы публикуем серьезные материалы серьезных авторов. Я удивляюсь, как вы решились прислать нам этот дамский лепет?

Лу онемела — сказать о ее творчестве «дамский лепет»? Когда общепризнано, что в ней мужской интеллект сочетается с обаянием женственности. Задохнувшись от возмущения, она вскочила с кресла и ринулась к выходу, преследуемая незамутненным взглядом прозрачных глаз графа Гарри Кесслера.

Почти скатившись с лестницы и очутившись на улице, Лу остановилась на краю тротуара и задумалась, что делать дальше. Ехать домой не хотелось, все равно работать над очередной статьей в таком состоянии невозможно. Нужно на ком-нибудь сорвать свое раздражение и заодно узнать, кто такой этот наглый юнец, выдающий себя за графа. Никакой он не граф — кого-кого, а Лу провести ему не удастся, на графов и князей она насмотрелась в детстве, когда ее отец был приближенным российского императора.

Немного успокоившись, она решила поехать в свой родной журнальчик «Фрайе бюне», где ей всегда рады. И ей действительно были рады — предложили чашечку кофе и усадили за обыкновенный, а не антикварный, письменный стол, заваленный всяким хламом вроде обрывков рукописей и огрызков вчерашних бутербродов. Расчистив маленький участок стола для чашечки, блюдечка и бисквитного печенья, один из поэтов-натуралистов по имени Юлиус сбросил с соседнего стула пачку журналов, сел рядом с Лу и стал рассказывать о вчерашнем скандале в их театре «Фрайе бюне» на спектакле по пьесе Артура Шницлера «Барышня Эльза».

–…эти жирные дамы выскочили на сцену с выкриками: «Долой эротику и похабщину!»

В другое время Лу заинтересовалась бы подробностями такого смачного скандала, но сегодня мысль о наглом взгляде самозваного графа не давала ей покоя. Она бы давно перебила рассказчика, но была не уверена, с каким именно Юлиусом разговаривает — в редакции журнала их было три и различить их было трудно, все они были молодые, светловолосые и самоуверенные. И ни один из них не посмел бы отвергнуть статью Лу. А ведь ей необходимо срочно выяснить детали биографии Гарри Кесслера, ни словом не обмолвившись о его постыдном отказе, и потому она в конце концов обратилась к собеседнику по имени, а не по фамилии, что в их кругу было не принято:

— Юлиус, так что, теперь театр могут закрыть?

— Не думаю. Только спектакль запретят. И номер журнала, где напечатана пьеса, конфискуют. — Он подтолкнул носком туфли сброшенную со стула пачку. — Хочешь взять несколько штук для истории?

— Охотно! — Лу не поленилась наклониться и поднять с пола несколько тонких книжечек. — А не думаешь ли ты, что это все происки журнала «Пан»?

— А для чего им? — не понял наивный Юлиус.

— Как для чего? Чтобы убрать конкурента. Там верховодит какой-то подозрительный тип, который выдает себя за графа.

— Ты имеешь в виду Гарри Кесслера? Он действительно граф. Даже существует легенда, что сам император Вильгельм бывало часами любезничал с его мамашей на променаде в Карлсбаде.

— Прямо так, часами, любезничал? С чего бы это?

— Согласно легенде, возможно даже, что граф Гарри — побочный сын императора, который будто бы много лет был влюблен в его мамашу.

— Чем же эта мамаша так замечательна?

— Тем, что она дама редкой красоты и обаяния. Наши ребята подтвердили, что хоть она уже не первой молодости, но хороша невероятно. Они видели ее, когда ездили на гастроли в Карлсбад. В добавок к красоте она божественно поет на благотворительных концертах.

— Представляю себе это пение!

— И напрасно! Она была оперной певицей, пока не вышла замуж за богатого гамбургского банкира Адольфа Кесслера. Наши ребята ее слышали и были в восторге. А ты ведь знаешь наших ребят — им сам черт не брат.

— Я вижу, ваши ребята времени даром не теряли! Все узнали, все разнюхали! Ладно, пускай он даже и настоящий граф, все равно вид у него какой-то скользкий. Интересно, кто его любовница?

— А вот любовницы у него как раз и нет! Он предпочитает мальчиков.

Ах вот как? Он предпочитает мальчиков! Как она сразу не догадалась?