Зимний рыцарь. Сказки для барышень любого возраста

Нина Воробьева

С детства Литта рисует одну и ту же картину – двое любящих людей: красивая женщина и образ мужчины, что из года в год все четче отображается в ее голове. «Я никогда не видела его в реальности, но могла бы узнать в любой толпе…»Такой сборник рассказов непременно нужен каждой из нас, романтичных барышень. Атмосферные истории захватывают воображение, и вот уже чувствуешь себя их героиней: злодей почти предрешил печальную судьбу прекрасной дамы, но тут… обязательно появляется благородный рыцарь.

Сказ про лесную ведьму и Дагмара-кузнеца

По ночам, когда месяц косой задевает верхушки осин,

А лохмотья костра улетают в бездонное небо,

Собираются все в тесный круг, и иссохший старик Никодим,

Подкрутив ус седой, вспоминает то быль, а то небыль.

Он, прищурясь, вещает про мудрую древнюю птицу Сирин,

Что своими крылами похожа на грозную тучу,

Про охотника Сандро, который ушел за добычей один

И нашел гномий клад за высокою горною кручей.

А еще — про хозяйку лесную, что прячется в дикой глуши,

С тонким станом и прядями цвета степного заката,

Но, в чащобу глухую попав, ты красотку искать не спеши.

Кто увидит ее — тот теряет покой без возврата.

Вот в соседней деревне, за речкой, недавно жил Дагмар-кузнец.

Две сажени в плечах, сам красив и как солнышко рыжий,

Раз весной, за рудою пойдя, заблудился в лесу молодец,

И вернулся домой через год, неизвестно как выжив.

И с тех пор на себя перестал быть похож здоровяга-кузнец,

Он не ел, не ковал и не пил, лишь стоял на крылечке,

И сжимал в руках дивный, из травок и веток сплетенный венец,

И с тоскою смотрел в темный лес, там, за лентою речки.

Так и лето, и осень прошли, а кузнец все печально глядел,

А потом запуржила метель, и покрыл снег избушку,

Нашли утром пустую ее, и огонь в очаге не горел,

Только длинная нитка следов уводила к опушке.

И не видел никто кузнеца, — завершает старик Никодим.

Все молчат, только нежно воркует с травинками ветер,

Где-то в чаще лесной ведьма кормит могучую птицу Сирин,

Да смеются заливисто солнцеволосые дети.

Большая когтистая лапа махнула прямо перед моим носом.

— Ты что? — возмутилась я. — Сирин, я же тебе помогаю!

В ответ на это громадная птица жалобно испустила мелодичную трель и толкнула меня массивным телом так, что я едва удержалась на ногах. Белый, мирно спавший, свернувшись, в углу, вскочил на лапы и грозно рыкнул, оскалив безупречные белые клыки. Сирин еще раз вскрикнула. По ее человеческому лицу скатились две слезы. Но зато птица замерла, с ужасом глядя на крупного белого волка, позволяя мне заняться тем, чем я и собиралась с самого начала: осмотреть сломанное крыло.

— Где же тебя так угораздило, милая? — грустно пробормотала я, обрезая перья и соединяя разошедшиеся концы плечевой кости. Ответа не последовало, но я и так знала: Сирин не совладала с бурей, упала на дуб и уже пешком добрела до меня, волоча за собой крыло. Впрочем, выглядело все не так и плохо: перелом срастется, перья отрастут, и женщина-птица вновь сможет летать. Правда, на восстановление уйдет несколько недель, а это означает, что зиму она проведет в моем сарае.

Я придавила сломанную кость дощечками, замотала их чистой тряпицей и силой влила в рот Сирин горькое, но чрезвычайно полезное зелье, способствующее сращиванию костей. Птица бросила на меня обиженный взгляд, засунула голову под здоровое крыло, распушила перья и, кажется, собралась спать. Я пожелала ей спокойной ночи, потрепала по шее толщиной в мое бедро и кивнула Белому, все так же стоявшему на страже.

— Пойдем, я закончила.

Волк первым выскочил в приоткрытую мной дверь. Закрывал ее уже ветер. Я еле успела протиснуться сквозь узкую щель, как мощный порыв с силой захлопнул ее, сотрясая не такое и устойчивое строение. С пологой крыши на меня свалился пласт снега, запорашивая непокрытые платком волосы и воротник шубки. Одновременно несомый бураном снег ударил меня в лицо, кусая щеки, нос и губы. Глаза тут же заслезились.

Я подняла воротник, и не обращая внимания, что под шубку с него насыпались фунты холодных снежинок, спрятала руки в рукава, уткнулась носом в мех и побежала к избушке, то и дело соскакивая с протоптанной тропинки в сугроб.

— Белый, где же ты?

Успевший отбежать вперед волк вел себя странно: невзирая на бушующую вокруг метель, он стоял и принюхивался к чему-то. Или прислушивался, чутко поводя настороженными ушами.

Наконец, я добралась до избушки и затопала на крыльце ногами, стряхивая снег с валенок и шубки. Еще немного, и я окажусь в тепле, рядом с жарко натопленной печкой, а на столе ждали крынка с ягодным морсом, мед и напеченные с утра пирожки с грибами.

Подскочивший ко мне Белый рыкнул.

— Ты что?

Еще один рык. Видя, что я не понимаю его, волк легонько ухватил зубами подол шубки и потянул меня в сторону леса.

— Белый, куда? Зачем? Там метель? — жалобно запротестовала я, уже понимая, что что-то случилось, и требуется моя помощь. Волк потянул сильнее и добавил в рычание несколько предупреждающих ноток.

— Дай только мне платок накинуть, — обреченно попросила я. Белый, перебирая лапами от нетерпения, дождался, пока я возьму из сеней платок и теплые рукавицы, и мотнул головой в сторону торчащих из сугроба саней-волокуши. Привыкнув доверять чутью моего верного спутника, я намотала на запястье веревку от них и, тщетно пытаясь спрятать лицо от пронизывающего ветра и снега, поспешила за Белым.

Волк шел впереди, прокладывая дорогу и увязая по брюхо, и поминутно проверял, не отстала ли я. Я шла. Отложила мечты о теплой печке и морсе, тянула за собой сани и торопилась, стараясь не потерять в снежном коловороте пушистый белый хвост.

К счастью, идти пришлось недалеко. Через четверть часа Белый привел меня к оврагу, до которого летом добегал за пару-тройку минут, и, еще раз принюхавшись, начал истово рыть лапами снег. Я бросила сани и присоединилась к нему.

Почти тут же рука наткнулась на нечто холодное и твердое. И одетое. Мы с Белым заработали еще быстрее, добавляя к уже и так вьющимся вокруг нас мириадам снежинок новые вихри.

Мужчина.

Массивный — раза в два шире меня в плечах. Высокий — на голову, если не больше, выше меня. С крепкими руками и небольшой круглой бородкой. И живой — моя бесцеремонно засунутая ему за пазуху рука обнаружила биение сердца.

— Какой ты молодец, Белый, — похвалила я волка. Тот фыркнул, давая понять, что для него это привычное дело, и дернул веревку саней, подтягивая их ко мне. Я с трудом затащила найденыша на волокушу, еще раз искренне поблагодарив Белого. Без саней я никогда в жизни бы не дотащила крупного мужчину до избушки, а оставлять его умирать от холода — не в моих правилах.

Обратная дорога показалась немножко легче, несмотря на тяжелую ношу: то ли ветер стих, то ли изменил направление и теперь подталкивал в спину. Возле дома возникла новая проблема: как затащить так и не пришедшего в сознание незнакомца в избу по пяти ступенькам и через сени? Но мы справились и с этим. Белый уцепился зубами за воротник полушубка и, упираясь всеми четырьмя лапами, помог мне взволочь найденыша в благословенное тепло.

Пару полешек — в печь, шубку — на лавку, воду — в котелок над огнем, платок — с головы, валенки в угол, мясную кашу — Белому — заработал, умница моя, и после всего этого — упасть на колени перед лежащим на половичке незнакомцем. На лавку мы затащить его уже не смогли.

Сердце по-прежнему билось. Белые щеки начинали приобретать розовый цвет и скоро, если судить по собственному опыту, станут малиновыми и начнут щипать. То же самое и с пальцами. Я стащила с найденыша валенки и внимательно осмотрела неожиданно чистые ноги. Нет, отмораживанием тут и не пахнет: теплая обувь и рукавицы избавили меня хотя бы от этой проблемы. Тогда почему же, мил-человек, ты еще не пришел в сознание?

А человек действительно милый. На лице ни рябинки, ни морщинки, ни царапинки, ровный нос, кустистые брови, сходящиеся у переносицы, и волосы цвета предзакатного солнца. Лет двадцать пять на вид. Крепкий и жилистый.

Я сыпанула в кружку пригоршню трав, залила их кипятком, сама вдохнула животворящий аромат и опять присела рядом с найденным мужчиной.

— Ну давай, приходи в себя. Ты же не можешь вечно лежать у меня на полу?

Я подула на ложку, которой зачерпнула настой, и осторожно поднесла к обветренным губам.

— Пей. Ну?

Горячая жидкость частично стекла на бороду, частично проникла внутрь. Мужчина закашлялся, дернулся и открыл глаза. Синие-синие, каким бывает только небо в разгар золотой осени.

Найденыш сжал руку в кулак, сгребая половичок, в его глазах мелькнул испуг, и он резко повернулся ко мне. Как ни странно, мой довольно растрепанный вид и общество белого волка его не встревожили. Страх и напряжение пропали, заместившись удовлетворением.

— Ты, — констатировал мужчина и вновь вознамерился потерять сознание.

— Эй! — возопила я, хватая его за руку. — Не смей! Вернись ко мне!

В чувство найденыша привели не мои испуганные крики — конечно, испуганные, я не могла ни оставить незнакомца валяться на коврике у двери, ни затащить его на лавку — а мокрый и горячий язык Белого. Волк, с интересом наблюдающий за происходящим и попутно выкусывающий льдинки между пальцев, встал, не торопясь подошел к нам и от души вылизал щеки и лоб мужчины.

— Ты, — опять радостно констатировал найденыш, глядя прямо на меня. Может, это такой способ познакомиться?

— Я — Веда.

Мужчина моргнул, нахмурился и посерьезнел.

— Дагмар. Кузнец. Раньше был.

— Так, Дагмар-кузнец… — Я встала и поморщилась: в затекшие ноги вонзились тысячи иголочек. — Давай я помогу тебе перелечь на лавку. На полу, конечно, хорошо, но там лучше.

Дагмар отказался от моей помощи, сам с трудом поднялся с пола, прошел несколько шагов до лавки и тяжело рухнул на нее. Я гостеприимно предложила морс и пирожки. Дагмар только помотал головой, залпом — после некоторого нажима — выпил заваренное зелье и повалился ничком, на этот раз спать. В отвар в том числе входили и снотворные травы. Я заботливо прикрыла могучие плечи стеганым одеялом, устроилась за столом и с аппетитом уничтожила половину пирожков и морса. Завтра надо будет не забыть смазать ему щеки мазью. Узнать, каким буйным ветром занесло ко мне незваного гостя. Потом выпроводить или же подлечить, а потом выпроводить, в зависимости от состояния.

Утром, все утром.

Которое началось со стука. Пока я протирала заспанные глаза и вылезала из-под теплого одеяла, стук повторился еще раз, дверь распахнулась, и в избу вкатился черный взъерошенный комок шерсти с тонкими палочкообразными ручками и ножками.

— Врр. Хрр, — встревоженно сообщил он.

Я мигом посерьезнела и поспешно начала одеваться. Наскоро переплести косу, накинуть вторую рубаху, потеплее, взять дежурную котомку со снадобьями…

— Кто попал? — уточнила по ходу дела я.

— Хрр. Мрр, — пояснил вошедший.

— Сильно пострадала?

— Фрр. Хрр. Трр.

— Ясно.

Я привычно подбросила в печь поленьев — пусть изба без меня прогревается — и замерла, наткнувшись на ошалелый взгляд синих-синих глаз. Отец-Перун, я совсем забыла про Дагмара!

— Кто это? — хрипло спросил мой гость, приподнявшись на локте.

— Ендарь.

— Хрр, — поторопил вышеупомянутый лесной бес.

— Дагмар, я должна идти. Вернусь — объясню.

Я свистнула Белому и выскочила в предутреннюю темноту.

Ветер, к счастью, стих, но снега нападало до… в общем, много. Ленивое зимнее солнце еще и не думало вставать, месяц, наоборот, перетрудился и отправился отдыхать, а звезды зябко кутались в толстые клубящиеся тучи. Нас с Белым спасало лишь острое ночное зрение.

Черный клубок бодро катился по снегу, не проваливаясь. Волк ломился за ним, приминая сугробы. Я замыкала строй, радуясь, что сегодня нам не препятствует пурга.

— Хрр. Мрр, — сообщил ендарь, останавливаясь. На разворошенном снегу лежало и скалило зубы одно из самых красивых лесных существ, какие мне попадались: земляная кошка. Мягкая, бархатная даже на вид золотая шкура в черных пятнышках, кисточки на ушах и ярко-зеленые злые глаза. Странно: эта кошка почти все время проводит под землей, нам, верхним жителям, видны только кисточки ее ушей и иногда глаза. Так что же заставило кошку вылезти наружу?

Кошка не соблаговолила ответить, яростно зашипев и оскалившись.

— Брр. — Ендарь подкатился поближе и показал на лапу кошки, зажатую в капкане.

— Вижу, — проворчала я, осторожно приближаясь к страдалице. Кошка метнулась вперед насколько могла, взмахнув лапой и целясь когтями мне в глаза. Я успела отпрянуть и только поэтому отделалась неглубокой раной на щеке.

— Вот зараза, — от неожиданности выругалась я. Приложенный к щеке снежок быстро окрасился багровым. Кошка утробно рычала, предупреждая, что готова опять напасть.

— Глупая, я же помочь тебе хочу! Белый, придержи ее!

Волк белой стрелой ринулся к кошке, схватил ее за горло и прижал к земле. Зверюга возмущенно шипела, но дернуться опасалась: одно движение, и клыки Белого порвали бы ей артерию.

— Вот так, — удовлетворенно заключила я, наклоняясь к зажатой лапе. Щелчок — стальные зубы раскрылись. Рывок — цепь вырвана из земли. Лязг — капкан отправился в котомку. Потом выброшу в груду таких же около дома. Или отдам Дагмару, он же кузнецом был, кажется… Пусть сделает что-нибудь менее травмирующее и более полезное. Хотя отдаст ведь охотникам, и они снова расставят их по лесу…

Из котомки тем временем появилась лечебная мазь. Я смазала ею пораненную лапу. Даже если кошка потом ее слижет, ничего страшного — внутрь тоже полезно. Хорошо, что кость не перебита, а то пришлось бы тащить зверюгу в сарай на долечивание, а там Сирин, которой вряд ли понравилось бы такое соседство.

— Белый, отпускай ее.

Волк отскочил в сторону. Кошка еще мгновение не двигалась, потом грациозно вскочила на лапы, чуть пошатнулась, задрожала и словно впиталась в землю. На поверхности остались торчать лишь кисточки. Еще секунда — и они двинулись в сторону, зарылись под снег и скрылись из вида.

— Фрр, — заметил ендарь.

— Да, могла бы и спасибо сказать, — согласилась я.

— Грр, — попрощался с нами бес и исчез в предрассветной полутьме. Мы с Белым, не торопясь, отправились домой.

А там нас встретили натопленная печь, горячий травяной настой, подогретые вчерашние пирожки и Дагмар, вполне себе пришедший в себя и даже, кажется, причесавшийся. Увидев рану на моей щеке, он заметно посмурнел.

— Кто это сделал?

— Кошка, — не стала скрывать я, с удовольствием сбрасывая верхнюю одежду.

— Какая кошка?

— Земляная, — терпеливо объяснила я, наклоняясь над ковшиком с водой и изучая свое лицо. Кровь на ране подсохла, стянула кожу, и общий вид умиления не вызвал.

— Как земляная? — удивился Дагмар. — Ее же невозможно увидеть! Она живет только под землей. Смертным не показывается.

Я умылась, приложила к ране чистую тряпицу и села за стол, перебирая зелья в котомке.

— Дагмар, а ты знаешь, кто я?

Кузнец опустился на лавку напротив меня.

— Веда. Лесная ведьма.

— Правильно, ведьма, — подтвердила я, находя, наконец, то, что мне требовалось, и осторожно смазывая рану. — Я занимаюсь тем, что оказываю помощь живущим вокруг существам. Делаю зелье от веснушек для полуденниц. Лечу ревматизм у бродниц. Достаю кость из горла водяного. В общем, помогаю по мере сил всем, кто в этом нуждается. В том числе и вынимаю лапы земляных кошек из капканов, если они в них попадают.

Дагмар кивнул, немного помолчал и спросил:

— А ендарь?

— Лесной бес? Он всегда узнает обо всем первым и, если необходимо, прибегает ко мне и зовет на помощь. Вот, держи. — Я передала Дагмару берестяной коробок с мазью. — Смажь щеки и нос. Боюсь, они вчера слегка обморозились.

Кузнец неловко взял в руки коробок, покрутил его в руках и отложил в сторону. Пришлось лечить его самой. Иногда с мужчинами так же сложно, как и с кошками.

— Кстати, Дагмар, а как ты оказался в моей глуши? Тут на три дня нет ни одного жилья. Только охотники иногда случайно забредают.

— К тебе шел, — просто ответил гость. Я рухнула на табурет, не ожидая такого ответа.

— Ко мне?

Дагмар бережно достал из-за пазухи нечто, при ближайшем рассмотрении очень напоминающее высохший веночек из трав.

— Вот. Это твое.

Ну, может, и мое. Летом я любила плести венки и носить на голове как корону, соревнуясь с летавицами. Но какое отношение это имеет к Дагмару?

— Летом я забрел в лес. За рудой. Случайно увидел тебя, — тяжело, как булыжники, ронял слова гость. — Ты купалась. Я унес венок домой. Все время на него смотрел. Работа из рук валилась. Не выдержал и ушел. Подумал — или найду тебя. Или замерзну. Все равно без тебя не жить.

В глазах его горела такая обреченная привязанность, что я поежилась. Дагмар сильно смахивал на зачарованного, и, по сути, и был им. Кто же наложил на него чары? Не я же. Я его и не видела до вчерашней ночи. Если бы увидела во время купания — никогда бы не забыла эти синие-синие, цвета осеннего неба глаза.

Купания. Русалка. Какая-нибудь из зловредных речных прелестниц, чтоб их отец-Перун покарал! Наверняка их проделки.

— Я не уйду от тебя, — сообщил мне Дагмар без искры сомнения в собственных словах.

Да понятно, что не уйдешь. Просто не сможешь. Даже если и прогоню, ты все равно вернешься, а потом еще и еще раз, пока в один непрекрасный день Белый не учует тебя, и ты замерзнешь в овраге. Я не хочу брать на душу грех смерти ни в чем, собственно, неповинного мужчины. Придется ждать весны, когда сойдет лед и проснутся русалки. Пусть снимают свои чары, и тогда Дагмар вернется в свою деревню.

— Оставайся, — кивнула я. — Лавка вот, печка рядом. С ендарем ты уже знаком. Будет приходить, не удивляйся. Это Белый.

Белый поднял морду и приветственно рыкнул.

— Это волк? — с интересом и без всякого страха уточнил Дагмар.

— Волк. Три лета назад я отобрала крохотного волчонка у разбуянившихся хухликов. Он, видимо, отбился от семьи, белая шкурка не позволила спрятаться в траве, и он еле дышал. У меня как раз недавно погиб мой спутник. Я взяла волчонка, выкормила, и он стал моей семьей. Кстати, за свою жизнь можешь благодарить его — это он учуял тебя во время бурана.

Дагмар подошел к волку, встал на одно колено и почтительно преклонил голову:

— Благодарю тебя, брат.

Белый бережно взял зубами ладонь Дагмара и легко, не до крови сжал ее. Братание состоялось. Я вытерла воображаемые слезы и вернулась к делам насущным, прежде всего к завтраку.

Когда я пошла проверять Сирин, Дагмар увязался за мной. Вернее, не увязался, а сопровождал как само собой разумеющееся. Первым важно шел Белый, принюхиваясь, потом я, а за мной — Дагмар, видимо, прикрывая с тыла.

Сирин встретила незнакомца музыкальной руладой, порозовевшими щеками и полуприкрытыми в истоме глазами. Она даже не отреагировала на мои упреки: за ночь и утро птица умудрилась сорвать повязку и сбить дощечки. И рычать Белому не потребовалось. Дагмар почесал птичке горлышко, перебирая нежные перышки, Сирин положила голову ему на плечо и застыла так, удовлетворенно напевая. Я вновь наложила шины, примотала их покрепче и пропитала повязку горькой полынной настойкой — и для заживления, и для неприятного вкуса, чтобы Сирин больше не вздумалось цепляться в нее зубами.

— Сирин, не трогай больше крыло! Иначе оно не срастется, и ты не сможешь летать.

Птица недовольно курлыкнула и вновь подставилась под руку Дагмара.

— Она больше не будет, — пообещал кузнец, лаская ее. — Умная птичка.

Трель, в которой сквозили согласие и удовольствие, завершила его слова.

— Надо же, — покачала я головой, глядя на такую строптивую со мной Сирин, быстро подчинившуюся незнакомому мужчине. Во мне шевельнулось странное и тягостное ощущение. Мне почему-то было неприятно смотреть на воркующую Сирин, прильнувшую к широкому торсу Дагмара. Неприятно — значит, не буду. Я свистнула Белому и вышла из сарая. Дагмар присоединился к нам, не успели мы отойти и на два шага.

На следующее утро ендарь ворвался вместе с рассветом и сообщил о кашле у лесавок. Я категорически запретила идти вместе со мной гостю. Одно дело — крупная, но, в общем, безобидная женщина-птица. Другое — неуемные детишки лешего и кикиморы, причем мамочка в настоящий момент мирно спит в своем болоте, а изможденный отец редко в состоянии приструнить пострелят. Человек для них — вечный предмет розыгрышей, не всегда безопасных. У меня и так будет достаточно забот, чтобы отловить их по одному и влить в горло подслащенный медом настой. А если придется еще и следить, чтобы они не вцепились в бороду и волосы Дагмару…

Гость неохотно согласился. И правильно. День для меня прошел точно так, как и ожидалось: в беспрерывной погоне за мельтешащими отпрысками лешего, долгих уговорах и в итоге насильственном вливании в них целебного зелья, в попытках понять, кому из лесавок я уже дала порцию, а кому — нет, в повязывании на них тряпочек, чтобы пометить облеченных, и потом обреченном понимании, что бесенята просто-напросто обмениваются ими.

Домой я вернулась усталая, оглушенная писком и визгом, исцарапанная мелкими острыми коготками и липкая от проливавшегося настоя. Хотелось лечь, есть, пить, умыться, переодеться, смазать ноющие царапины, закрыть глаза и прислушаться к благословенной тишине — и все это одновременно. Но я точно помнила, что в печке оставалось лишь немного каши на дне чугунка, и ее наверняка доел Дагмар, так что сначала необходимо быстро соорудить что-нибудь нам троим на ужин.

Из открывшейся двери на нас пахнуло таким вкусным запахом тушеного мяса, что у меня потекли слюнки, а Белый встал на пороге и долго, с наслаждением принюхивался.

— Заяц, — уронил Дагмар. — С овощами, какие нашел. И парой травок.

Скорее, не парой, а пятком — оценила я, распробовав мясо. Тимьян, розмарин, дикий чеснок, петрушка и что-то еще из моих запасов. Очень вкусно, очень сытно и очень неожиданно.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я, облизав ложку и борясь с желанием вылизать миску, как Белый.

— Не за что, — пробурчал Дагмар, протягивая мне коробок с мазью. — Намажь свои царапины. Завтра я пойду с тобой.

Я не смогла его отговорить. Он просто не слушал, оделся, при полном одобрении Белого спустился во двор, подождал, пока я выйду, и занял привычное место в аръергарде процессии.

Мне не пришлось спасать его от лесавок. Первая же парочка, вознамерившаяся прыгнуть на голову Дагмару, получила увесистый щелчок в лоб и предупреждение, что так будет с каждым. После чего вся банда уселась вокруг кузнеца и упоенно слушала, как он короткими рублеными фразами пересказывает им одну из человеческих сказок про рябую курочку. Мне оставалось только брать их по одному, вливать в горло зелье и сажать на место. Леший завороженно наблюдал за происходящим и, прощаясь, уважительно пожал гостю руку.

Второе потрясение ожидало меня в сарае. За вчерашний день Дагмар не только успел приготовить нам еду, но и законопатил щели. Теперь в сарае не дуло, и Сирин блаженствовала, распушив перья и мелодично напевая. С повязкой на крыле все обстояло превосходно, она не сместилась, птица ее не трогала, и единственное, что испортило мне настроение — это вид женской головки, примостившейся на плече Дагмара. Это не уменьшило моей благодарности.

Конец ознакомительного фрагмента.