Шпион, которого я убила

Нина Васина, 2001

Аналитик и модель «Плейбоя», снайпер и просто красивая женщина – суперагент Ева Курганова на этот раз столкнулась с делом, в котором все было поставлено с ног на голову… Бесследно исчез агент, пришедший на секретное задание в Театр оперы и балета. При нем были материалы секретных разработок нового стратегического оружия. Совершенно точно одно – он не покидал здание театра. К исчезновению агента явно причастна служащая костюмерного цеха Надежда Булочкина. Она точно что-то знает, но готова говорить толькос Евой Кургановой. Она назначает встречу Еве вечером в театре. И вот открывается занавес, вступает оркестр, и… на сцену падает труп…

6. Балерина

Первый раз Наденька воспользовалась золотой зажигалкой, чтобы прикурить, когда стояла на улице и наблюдала перемещение осла и лошади в открытый театральный вагончик. Зажигалка услужливо — оправдывая свою дорогую оболочку — откликнулась на движение большого пальца, оживив перед лицом Наденьки теплый огонек. На город опускались сумерки, высвечивая фонарями желтые круги на асфальте, и Наденька вдруг подумала, что ее хорошо видно издалека — фигура женщины в освещенном проеме открытых ворот и язычок пламени у лица. Она огляделась. После обыска Наденька всюду таскала зажигалку с собой, иногда разглядывая ее на сукне пошивочного стола, когда оставалась одна в мастерской. Она показала зажигалку ювелиру, тот подтвердил золотую родословную, указал на швейцарское качество и назвал небольшой магазин у «Метрополя», где продаются такие же. Сумма, в которую ювелир оценил зажигалку, если бы Наденька вдруг захотела ее продать, испугала до оцепенения. Ювелир это оцепенение понял по-своему, накинул еще полтысячи. Наденька обещала подумать.

Странно, но в этот день Наденька почти не думала ни про осла, ни про лошадь. Притихшая, она сидела на дощатом полу за левой кулисой, пугая своей неподвижностью рабочих сцены и помрежа, который уже несколько раз проверял ее присутствие на рабочем месте. После второго звонка, когда помреж больше не мог отходить от своего пульта за правой кулисой, Наденька, словно вспомнив что-то важное, понеслась по лестнице на галерею, оттуда — в осветительскую будку.

— Ну что, пожалеть тебя? — спросил осветитель Марат.

В будке жарко. Марат, как всегда, разделся по пояс, от вида его мощной мускулатуры Наденьку опять одолевает легкий испуг и стыд.

— Не надо. — Она сдернула очки и уставилась на неприкаянно бродившего по партеру высокого брюнета в черном пиджаке, белой рубашке и… Это был тот самый брюнет, который на прошлом «Дон Кихоте» встречался с блондином! Теперь, когда он поворачивался, оглядывая зрителей, Наденька заметила яркий красный галстук — такой же, как на мертвеце в туалете, и отливающий позолотой рисунок на нем. Она осмотрела весь партер и некоторые ложи, но других мужчин с таким же галстуком не заметила.

— Хочешь бинокль? — Марат улыбался, протягивая ей большой бинокль.

— Ого! — опешила Наденька, сдергивая очки. — Это военный?

— Полевой.

В бинокль Наденька разглядела рисунок на галстуке, пока брюнет продвигался на свое место в партере. Серп и молот. Сдохнуть на месте! Она попробовала вспомнить, какой рисунок был на галстуке мертвеца в туалете, но не смогла. Красное пятно под чуть отвалившейся челюстью — это все, что она в тот момент заметила сверху.

Люстра меркла.

— Я тебе дам еще яблоко и конфету, только сиди тихо и молчи, — попросил Марат, поворачивая стойку и настраивая свет на занавес.

Наденька, убедившись, что брюнет устроился на третьем с краю кресле восьмого ряда, съела конфету и ушла вниз на сцену. В конце первого акта она уже неслась наверх. Когда глаза привыкли к темноте, Наденька вытаращила их и растерянно осмотрела сначала третье пустое кресло с краю, потом весь восьмой ряд, потом седьмой и девятый. Брюнета не было. Она понеслась вниз, металлическая лестница дребезжала под ней, с галереи хорошо был виден задний левый угол сцены. От невидимого перемещения воздуха чуть колыхались полотна декораций. Протянув руку, Наденька могла бы успокоить прикосновением ближайшее полотно, но она не стала этого делать, хотя рука потянулась к нервному полотну сама собой.

Испугав Кошелку безумным видом и странным вопросом про высокого брюнета в красном галстуке, Надежда бросилась в мужской туалет, с разбегу опустилась на четвереньки и проползла по полу. Нигде не торчали ноги. Отдышавшись, она медленно открыла двери кабинок. Пусто. Наденька мыла руки, задумавшись, стоит ли осмотреть мужской туалет для персонала театра внизу, в подвале? Решила, что не стоит, после звонка осмотрела сцену и ушла в костюмерную. Она хотела покурить потихоньку в мастерской, но пришлось ждать, пока убегут за кулисы возбужденные девочки — помощницы костюмера. Третий звонок. В полумраке костюмерной стойки с костюмами кажутся строго выстроенными в ряды театральными персонажами, безголовыми и забытыми старым колдуном. Наденька прикурила от золотой зажигалки и затянулась, задержав в себе дым. Свет был только у стола мастера. Она сняла очки, засунула их дужкой в вырез клетчатой мужской рубашки, села на пол и стала думать, куда мог подеваться брюнет. Вдруг осознав огромность здания театра, запутанность его переходов, темные кладовки с декорациями давно не ставленных спектаклей, всеми забытые помещения, где вполне мог поместиться не один колдун со свитой, Наденька поняла, что исчезнуть в театре можно глобально.

Ее отвлек от размышлений булькающий звук. Слух у Наденьки был отличный, за три года она привыкла к разным невероятным звукам в театре, но этот был посторонним. Еще не испугавшись, заинтересованная, она прошла к стойкам с одеждой. Раздвинув душные платья, она сначала не поняла, что это белеет на полу. Присела и тут же вскочила. Из-под стойки торчали две ноги в носках. Иногда они дергались, и раздавался тот самый булькающий звук. Еще ничего не понимая, Наденька раздвинула платья пошире и чуть не подавилась своей сигаретой.

На полу лежал крупный мужчина в одних трусах и носках. Иногда он приподнимал голову и сучил ногами, потом обессиленно ронял голову, выпуская изо рта красные пузыри.

Наденька опустилась на колени. Дрожащей рукой затушила сигарету о пол. Посмотрела в вытаращенные глаза мужчины. На всякий случай огляделась. Одежды не было. Или он пришел сюда в трусах и носках, что, конечно, невероятно, или одежду унесли. В тусклом свете от далекой лампы на столе мастера кровь у его рта кажется черной. Вот он опять приподнимает голову и силится что-то сказать. Надежда сдергивает с себя рабочую куртку (костюмы в любом состоянии и при любых невероятных событиях — неприкосновенны!) и подкладывает ее под голову мужчины. В этот момент из его рта вываливается что-то, что Надежда сначала принимает за большой сгусток крови. Потом она сдерживает дыхание, пальцем трогает на груди мужчины блеснувший бок вывалившегося металлического предмета. Со стуком на пол падает зажигалка. Наденька, не помня себя от страха, несколько секунд думает, не мог ли мужчина стащить у нее ее золотую зажигалку, раздеться до трусов и носков, засунуть эту зажигалку в рот и начать умирать в костюмерной? Рука судорожно нащупывает зажигалку, от которой она недавно прикуривала, в кармане рубашки. Так, можно перевести дух. Это другая зажигалка, такая же, но другая. А мужчина… Надежда напрягает глаза и наклоняется ниже к бледному искаженному лицу. Сомнений нет. Это — брюнет, который исчез в первом акте из партера.

— Что? — спрашивает Наденька, наклонившись еще ниже. — Я сейчас врача, я сейчас быстро, не умирайте! — Она оглядывается и с отчаянием смотрит на нависающие с боков тяжелым бархатом платья, уже решившись сдернуть одно из них и накрыть замерзающего брюнета, и за эту секунду ее раздумий становится тихо. Так тихо, что Наденька леденеет в сумрачной пыльной тишине.

— Эй… — она трогает безжизненную руку и смотрит в вытаращенные глаза, пока не понимает, что глаза эти — мертвые.

…дунь перед собой осторожно, прогони нежным зонтиком одуванчика его душу вверх, а то она заблудилась в этом анахронизме условной вечности.

Наденька с шумом выпускает из себя забытый вздох.

…молодец.

Наденька опять оглядывается, ей кажется, что кто-то шепотом — в самое ухо — назвал ее любимый театр «анахронизмом условной вечности». Она встает и сдвигает над брюнетом костюмы. Идет к столу и некоторое время думает, кого же позвать, чтобы унесли тело и вызвали милицию? Телефон в костюмерной есть, но местный. По нему можно позвонить на вахту и попросить вызвать милицию… Или сначала предупредить помрежа? Как только Наденька представила бледное возмущенное лицо Михал Петровича… Хороша она будет, когда начнет объяснять, как нашла это тело и что делала в костюмерной! А осел или лошадь уже точно успели нагадить на сцене, и она по правилам должна сидеть за кулисой и готовиться к марш-броску на сцену с веником и совком! Помреж отпадает. Тогда — кто? Наденька представила себе лица допрашивающих ее мужчин и щелкающий звук резиновой перчатки, когда ее натягивают на руку для более тщательного досмотра… Ни. За. Что.

Она решила перетащить брюнета в тот самый угол, где вчера подготавливала приму для успешного выступления. Просто чтобы никто не споткнулся о его торчащие ноги в носках. Потом она решила завернуть тело в полотно и, с трудом затащив мертвого мужчину на развернутую старую декорацию, закатала валиком. Изо рта мужчины все вытекала и вытекала кровь небольшими порциями на потрескавшиеся краски старого полотна с кое-где еще видными листьями условного дерева. В это время Наденька совершенно ни о чем не думала, разве что о некоторых удобствах или неудобствах. Так, тело она закатала в декорацию, чтобы кровь больше ничего не испачкала и чтобы закрыть беззащитное свечение бледной кожи и густой поросли волос на груди. Она села на пол рядом с закатанным телом, отдышалась. Пошла к стойкам и нашарила на полу под костюмами липкую зажигалку. Спокойно вымыла ее в служебном туалете. На пятна крови на полу вылила пузырек нашатырного спирта, а когда пузырьки с шипением угасли, промокнула лужицу туалетной бумагой и спустила ее в унитаз. Пошла в пошивочный цех. Села за стол. Две зажигалки на зеленом сукне светились золотом и раздражали своим повторением друг друга. Наденька осмотрела пошивочный инструмент. Взяла самую большую иглу и вскрыла первую свою находку. Разглядывая внутренности зажигалки с исследовательским интересом, она сопоставляла взаимосвязь этих завораживающих переходов и устройств подачи топлива. Маленький черный цилиндр ни с чем не взаимосвязывался, поэтому Наденька поддела его иголкой, и он вывалился на сукно. Цилиндр этот был тяжелый, из темного металла, и его Надежда решила расковырять в спокойной обстановке. Она вскрыла вторую зажигалку и усмехнулась, обнаружив еще один такой же цилиндр. Вот они уже лежат рядом, чуть в стороне от вскрытых зажигалок, похожих в разобранном виде на препарированных больших жуков. Надо спешить, Надежда закрывает зажигалки, дождавшись уверенных щелчков. И тут же она понимает, куда можно их спрятать. Вдевая в иголку толстую золотую нитку, Надежда некоторое время смотрит на цилиндры, прикидывая, куда деть их, и, пока накладывает быстрые стежки, придумывает.

Она бежит за кулису, хватает веник и совок, когда две половинки занавеса уже соприкасаются под шум хлопающего зала, и, не поднимая головы, бежит на сцену. Первый раз она загребает веником на совок экскременты, совершенно не обращая внимания ни на их вид, ни на запах, более того, потом Надежда подумала, что так и не обратила внимания, кто же их выложил! А это крайне важно для проводимого ею наблюдения определенной очередности в испражнениях лошади и осла.

За кулисами ее встречают трое в штатском и озабоченный до синевы под глазами и дрожащих рук помреж. Наденьку ведут к нему в кабинет. Ничего не спрашивая, она идет с совком. Она очень устала, поэтому странно тиха и грустна. Она готова ко всему, но ей не предлагают раздеться догола. Просто проводят руками по телу и, чуть хлопнув по коленкам, чтобы она расставила ноги, — по джинсам между ног.

— Более тщательного досмотра не будет? — слабым голосом интересуется Наденька и просит разрешения сесть. Она садится на пол, хотя один из мужчин встал и лихо раскрутил в руках стул, предлагая его.

— Да мы просто на всякий случай, это, так сказать, отголоски прошлого раза. Несколько вопросов разрешите, Надежда… как вас по отчеству?

— Я вас умоляю, — Надежда закатывает глаза.

— Хорошо. Просто Надежда. Позвольте поинтересоваться, где вы были перед началом второго акта?

— Я… — Наденька косится на помрежа, но он уходить не собирается. — Я смотрела в зал из осветительской будки.

— Смотрели в зал. И что вы там высмотрели?

— Ничего. Смотрела на публику. На наряды женщин, еще на это… На оркестровую яму. Я люблю смотреть на оркестровую яму сверху.

— Понятно. На наряды женщин — в бинокль?

— А как вы смотрите на сцену из зала?

— Ладно. А во время второго акта где вы были?

— Зашла в костюмерную. — Надежда старается не смотреть на помрежа, но его злость и раздражение чувствует на расстоянии. — Я работаю вообще-то в костюмерной, а сцену убираю ради дополнительного заработка.

Мужчины встали.

— А что, проверять содержимое совка сегодня не будете? — поинтересовалась Надежда.

Очень худой мужчина, с аскетическим лицом и веселыми глазами, посмотрел на Наденьку и подмигнул.

— А как же! — Он сдернул со стены афишу и под удивленными взглядами своих коллег вытряхнул на нее содержимое совка.

«Сегодня сходила лошадь», — автоматически отметила про себя Надежда, вставая.

— Прошу! — Ее галантно пропустили в дверях вперед, а она замешкалась, повернувшись к помрежу:

— Михал Петрович, можно забрать совок или вы потом сами принесете за кулисы?

— Ну что, — сказал худой за дверью, не заботясь о том, что уходящая Наденька может их слышать. — Ты — еще раз по туалетам, а ты — выясни, забрал ли он свой плащ из гардероба.

— Плащ он оставил в фургоне.

— Ладно. Может, ему по пейджеру позвонили и он рванул домой?

— Не мог до окончания последнего антракта.

— Ну, ребята, я не знаю. Он же специалист, в конце концов, куда он денется?

— Без оружия, — уточнил старый.

— Ну и без оружия. На кой ему оружие, он что, на схватку шел? Он шел на передачу.

— Не нравится мне это, — сопротивлялся старший.

— И мне не нравится. Такое здание не обыщешь и за несколько суток. Я не буду останавливать спектакль, допрашивать толпу зрителей и обслуги, вызывать собаку и взвод спецназа для осмотра, пока не узнаю точно, что он пропал.

«Боже мой, еще и собака!»

Наденька неслась по галерее, стучала ногами по железным ступенькам. Собака, конечно, тут же унюхает, где тело. Странно, но вместо того, чтобы прокручивать варианты срочного захоронения мертвеца, ее мозг напряженно прокручивал вопрос, нагадит ли собака в театре.

Забившись под костюмы для «Жизели», Надежда скорчилась и затаилась для обдумывания. В пыльной полутьме она сначала не поняла, что именно стоит на полу, потом присмотрелась. Ботинки. Черные ботинки большого размера! Подползая поближе, Наденька краем глаза заметила странную груду одежды недалеко от ботинок, сначала подумала, что упал костюм со стойки, а когда подняла пиджак, белую рубашку и брюки, поняла, что это костюм брюнета и что не хватает красного галстука. Она огляделась и даже пошарила руками в особо темных закоулках под стойками. Задумавшись на минуту, сняла с плечиков платье с вышивкой и пышными рукавами и повесила рубашку и пиджак. Аккуратно расправила брюки и засунула их в перекладину плечиков. Расправив пышную юбку, натянула поверх мужского костюма платье. Ее вдруг осенила догадка, и Надежда уже роется в коробке с нитками, резинкой и тесьмой. «Где же это, ну где это?!» «Это» оказывается в коробке с клеями. Маленький пакетик с табаком. В костюмерной давно не пользовались нафталином, предпочитали некоторые платья посыпать от моли нюхательным табаком. Надежда щедро посыпает желтой крошкой женское платье, под которым висит костюм брюнета. Потом она долго думает, что делать с ботинками. Оперная обувь хранилась в запертом сейчас хранилище, а к пуантам и балетным тапочкам ботинки сорок пятого размера не подкинешь. Поэтому Надежда просто выкинула ботинки в мусорный контейнер костюмерного цеха, взяв их аккуратно, через тряпку, чтобы не прикоснуться к коже: призрак служебной собаки не отступал.

К концу третьего акта она точно знала, куда надо запрятать тело, но не знала еще, хватит ли ей на это сил. В костюмерном хранилище были только маленькие подвальные окна под потолком. В душной темноте Надежда почувствовала окончание спектакля по еле ощутимой вибрации — зрители толпой двинулись в гардероб. Она высидела еще полчаса, затаив дыхание, когда вдруг услышала, как кто-то ходит по хранилищу, потом этот человек шуршал костюмами, потом погас свет на столе мастера в пошивочном цехе, и стало тихо. Надежда выдохнула страх и встала. Переходы из одного помещения в другое здесь были устроены так, чтобы удобно было провозить стойки на колесиках с костюмами. Один оперный костюм мог весить до пяти килограммов. Надежда сняла платья из «Кармен» и поместила их на соседнюю стойку, а освобожденную пустую покатила в заветный угол. Стойка дребезжала, казалось, что все здание замерло, вслушиваясь в этот металлический лязг. Потом, спустившись в кладовую монтировщиков декораций, она отрезала веревку. Портняжные ножницы жевали скрученные волокна, болели от напряжения пальцы. Отрезав два куска необходимой длины, Надежда вернулась в костюмерную, обвязала с двух сторон скатанное полотно веревками, перебросила свободные концы через верх стойки, подтянула сначала один конец, потом, напрягая живот и застонав от напряжения, другой. Стойка выдержала, но верхняя часть ее прогнулась под тяжестью мертвого брюнета, который медленно болтался — что-то похожее на огромную конфету, — зловещий реквизит спектакля под названием Смерть. Проверив прочность узлов, Надежда обнаружила, что ее ноги дрожат, а в горле пересохло. Она попыталась расслабить сковавшее плечи и спину напряжение и только медленно вдохнула воздух и согнулась, чтобы его сосредоточенно выдохнуть, как вдруг услышала голос, от которого ее волосы встали бы дыбом, если бы и так не торчали вверх тремя разноцветными хвостами.

— Что это вы делаете здесь в такое время?!

— Ми…михал Петрович? — просипела Надежда, всматриваясь снизу между ног в знакомый силуэт, подсвеченный сзади аварийным светом из коридора.

— Я вас спрашиваю, что вы делаете?!

Надежда разогнулась, выдохнула и сказала, показывая рукой куда-то в пространство:

— Я… костюмы… Мне надо было остаться, кое-какая работа…

— Театр закрыт десять минут назад, все ушли. Как, интересно, вы собирались отсюда выйти?

— Что вы говорите?! — ужаснулась Надежда, лихорадочно соображая, рассказать ли про свой «запасной выход» — узкое полуподвальное окно, у которого давно расшаталась и вышла из пазов решетка. Решила, что не стоит, потому что окошко это, в которое надо было протискиваться долго и при минимуме одежды на теле, могло еще послужить ей в тяжелые моменты пряток или невозможности где-либо переночевать. — Какой вы молодец, что пришли сюда, меня что — заперли? Ужас! Я ведь страшно боюсь, когда здесь одна, я просто не переношу одиночества в темноте, я…

— Идите за мной, — беспрекословно потребовал помреж, скользнул безразличным взглядом по покачивающемуся на стойке тюку и, не дожидаясь, пока Надежда закроет рот, пошел к стойкам в гардеробной. Надежда двинулась за ним сомнамбулой, не чувствуя своих ног. Но когда помреж уверенно обошел одну стойку, другую, сердце ее упало.

Он подошел к той самой, под которой она нашла брюнета. Мгновенно сменяющимися картинками перед ней пронеслось: вываливающаяся изо рта умирающего зажигалка, кровавые пузыри, застывшие глаза.

— Что это такое?! — зловещим шепотом спросил помреж, раздвинув платья и показывая рукой на пол.

— Эт-то, это, понимаете…

— Не смейте мне врать! — закричал вдруг помреж. Надежда обмерла. — Это вы курили!

Как при медленной настройке резкости, из расплывчатого тумана на нее надвинулась потерянным кадром одиноко скорчившаяся на полу затушенная сигарета.

— Я, — выдохнула Надежда, еще не успев поддаться накатившему облегчению.

— И не смейте врать! — не слышал ее помреж. — Это ваша рабочая куртка, вот, полюбуйтесь! — Он поднял с пола свернутую куртку и гневно потряс ею, показывая на закрепленную прищепкой карточку в пластике с фамилией и инициалами Надежды.

— Михал Петрович, миленький, простите меня, пожалуйста, я больше не буду, — скороговоркой пробормотала Надежда, цепляясь руками за бархат ближайшего камзола, чтобы не свалиться в обмороке.

Помреж поправил очки и пристально уставился на бледное лицо Надежды.

— Пожарная безопасность для театра — это все равно, что забота о собственном здоровье для человека, — проговорил он уже спокойным голосом. — Поднимите немедленно окурок.

Надежда упала, больно стукнувшись об пол коленками. Она нашла окурок на ощупь, потому что ослабела до тошноты и пелены перед глазами.

— Заберите свою рабочую одежду.

Кое-как встав на ноги, Надежда прижала к себе куртку.

— Идите за мной.

— А… А почему вы пришли сюда? Вы меня искали? — поинтересовалась она, обнаружив, что они идут запасными коридорами самого нижнего подземного яруса к пожарному выходу.

— Да, представьте себе, именно вас.

— А почему мы идем к этому выходу, он же заперт?

— Потому что и у главного входа в театр, и у служебного вас ждут те самые мужчины, которые в очередной раз вывалили в моем кабинете ослиные испражнения.

— Лошадиные, — автоматически поправила Надежда. — А почему…

— Замолчите и делайте, что я скажу. Я сейчас выйду первым, подгоню свою машину, а вы закроете дверь на два оборота и быстро проберетесь на заднее сиденье.

— А…

— Молча! — повысил голос помреж.

Надежда так устала, что перестала что-либо понимать. В накатившем безразличии она видела себя словно со стороны: вот медленно, как будто обкурившись травки, она проделывает два оборота старым тяжелым ключом, вот, еле двигая непослушными ногами, она тащится к подъехавшему «Москвичу», вот пытается открыть дверцу и не может, а когда та наконец открывается, заползает в машину, как в нору — на четвереньках, а потом ложится на спину.

Помреж первым делом забрал у нее ключ от пожарного выхода. Потом в нескольких словах объяснил, куда они едут. Надежда хотела удивиться, но от слабости не смогла: они ехали к нему домой.

— Меня… меня укачало, — сказала она через несколько минут и добавила, подумав: — Наверное…

— Уберите ноги с сиденья, сядьте к окну и откройте его! — Он заметил, что руль испачкан, удивленно разглядел свою правую ладонь. Включил свет. — Странно, кровь… Ну вот, я из-за вас, вероятно, порезался.

— А может, мне лучше выйти тут? — неуверенно предложила Надежда, вдруг поняв, что ее увозят все дальше и дальше от театра, а мертвый брюнет еще не спрятан настолько надежно, чтобы не быть обнаруженным собакой.

Помреж промолчал, тормозить он и не думал, поэтому, когда Надежда опустила стекло, в лицо ей холодной сильной ладонью наотмашь ударил ночной ветер.