Три недели с моим братом

Николас Спаркс, 2004

Это особенная книга в творческой биографии Николаса Спаркса. Ее автор множества международных бестселлеров написал вместе со своим старшим братом Микой. После потери обоих родителей братья решили вспомнить детство, провести время вместе и отправились в большое трехнедельное путешествие. И вот перед читателями предстает совсем другой Николас Спаркс, уже не главный романтик современности, а маленький мальчик, во всем равняющийся на старшего брата, любящий муж и заботливый отец. Это рассказ о детстве и юности, первых успехах и потерях, семейных ценностях, совместных открытиях, переживаниях и восторгах. Это история не просто о путешествии по всему миру, это история о братской любви и преданности. История очень личная, трогательная, наполненная юмором и житейской мудростью.

Глава 4

Я выслушал сентенцию Мики о том, что обкрадываю себя, не испытывая предвкушения от путешествия, повесил трубку и задумался. О его словах. О словах Кэти. О словах моего литературного агента. О словах всех тех, кому я рассказывал о путешествии. Однако невзирая на разумные доводы и даже на то, что идея с путешествием принадлежала мне, я все равно не ощущал радостного волнения.

Нельзя сказать, что мои дни проходят в мрачном унынии. Откровенно говоря, я получаю глубокое удовлетворение от того, что делаю. Кэти права — я занимаюсь делами потому, что мне это нравится. Быть может, беда в том, что все мои силы уходят на выполнение трех обязанностей — отца, мужа и писателя, — а на все остальное просто не хватает времени? И пока все укладывается в эти рамки, я чувствую уверенность и даже преуспеваю. Но поскольку в пределах этих обязанностей почти ничего не меняется, мысль о том, чтобы расширить границы и сделать что-нибудь новое — попутешествовать, провести три недели с братом — кажется совершенно невозможной; более того, заставляет жалеть о сделанном выборе. На меня вдруг снизошло редкое в тот год туманных мыслей просветление, и я осознал, что слишком уж зациклился на своих обязанностях.

Да что я за человек такой, если меня не радует мысль о кругосветном путешествии?! И как это изменить? Ясно лишь одно — я не хочу вечно пребывать в подобном состоянии. Нужно как-то сбалансировать свою жизнь.

Разумеется, тысячи книг и ток-шоу предлагают способы наставить человека на путь истинный, и разномастные эксперты кричат о том, что знают верный ответ… Но я подсознательно жаждал выяснить все при помощи единственного в моей жизни человека, который пережил то же, что и я — моего брата.

Последние три года и Мика переживал нелегкие времена — в частности это касалось веры в Бога. Брат почти перестал молиться, с ним стало невозможно обсуждать религию. Кристина, его жена, несколько раз обсуждала это со мной — она была истой христианкой, как и Мика некогда, — и я начал осознавать, что мы с братом можем помочь друг другу. Я перестал думать о путешествии, как о поездке вокруг земного шара; для меня забрезжила возможность вновь осознать, кто я есть.

Детство вспоминалось мне безоблачным, словно его никогда не омрачали неприятности. А если неприятности и всплывали в памяти, то я гордился ими, как знаками почета. Опасности с годами превратились в комичные анекдоты, болезненные моменты стали милыми невинными историями. В прошлом, отвечая на вопрос о родителях, я называл их обычными и заурядными, как и все мое детство. Позже я начал понимать, что мои ответы, в целом правдивые, в чем-то были ложью. Однако пока у меня не появились дети, я не осознавал той ежедневной ноши, что ложилась на плечи родителей.

Родительство всегда сопряжено с тревогой. Отец и мать держали нас на длинном поводке, но все равно тревожились за нас. Воспитывать детей не легко, однако супружеская жизнь подчас еще труднее, и мои родители не стали исключением.

В начале 1972 года они пытались сохранить брак. Мы, дети, были еще слишком малы и не знали всех подробностей, однако заметили, что отец начал насвистывать. Незнакомые мелодии с возрастающими и падающими интонациями стали первым признаком его раздражения, который мы научились распознавать — нечто вроде «Предупреждения о повышенной боеготовности номер один». Иногда отец начинал с ворчанием ходить кругами, отказываясь с кем-либо разговаривать — это было «Предупреждение номер два». Когда он поджимал губы, мы диагностировали «Предупреждение номер три». Когда краснел — «Предупреждение номер четыре». Порой отцу удавалось предотвратить взрыв, но если он достигал состояния, которое мы называли «Предупреждение номер пять»: лицо перекашивалось, а кончик языка высовывался наружу, — то нам оставалось либо бежать, либо прятаться. Мы знали — сейчас он схватится за ремень, который в деле наказания заменил мухобойку.

Со временем отец все чаще начал впадать в подобное состояние. Я его не виню. В 1963 он был юным голодным студентом, недавно обзаведшимся женой, однако девять лет спустя он оставался все тем же голодным студентом, только ко всему прочему прибавилась забота о содержании семьи из пятерых человек. Из-за работы его обучение продвигалось черепашьими темпами, а попытка написать диссертацию вечером в гостиной, где играют трое детей, кого угодно могла свести с ума.

Зато мама по-прежнему души в нас не чаяла. Она обладала удивительной способностью забывать, как плохо мы себя вели, причем ее умение прощать зависело все от той же стойкости, которую она нам прививала. Как бы мы ни буянили, как бы далеко ни забредали от дома, ни у кого не возникало сомнений, кто тут главный. Если мама говорила быть дома к обеду, мы возвращались к обеду. Если требовала убраться в комнате, мы тут же бросались убираться. Если мы ошибались, она следила за тем, чтобы мы исправили ошибку. Если было нужно, она защищала нас яростно, как медведица своих медвежат. Когда учительница отшлепала Мику, мама ворвалась к ней в кабинет, волоча за собой Мику и меня.

— Если вы еще раз шлепнете моего сына, я позвоню в полицию, и вас арестуют! Не смейте прикасаться к моему ребенку!

Обратно мы с Микой шли важные, будто петухи. Выкуси, старая карга! Наша мама показала, кто тут главный!

— Мама, ты лучше всех! — гордо заявил Мика.

Мама обернулась и наставила на него палец.

— Я знаю, почему она тебя наказала! Ты это заслужил, и если ты еще хоть раз заговоришь с ней подобным образом, я тебя накажу так, что мало не покажется!

— Я понял, мам.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?

— Да, мам.

— Ты ведь знаешь, что я всегда вступлюсь за тебя?

— Да, мам.

— Но я все равно расстроена твоим поступком и накажу тебя.

И она наказала Мику. Однако недовольство мамы ранило нас сильнее. Мы не любили ее расстраивать.

* * *

Невзирая на постоянное напряжение, в котором пребывали родители, отцу по мере нашего взросления все больше нравилось проводить с нами время. Иногда он разрешал нам забираться к нему на колени, когда смотрел какой-нибудь ужастик по телевизору — он обожал фильмы ужасов, — и мы ценили подобные моменты, предвкушали их, будто излюбленное лакомство. Вскоре мы стали опытными экспертами в деле правильного убиения вампиров и оборотней в случае, если наша семья подверглась бы их нападению. Мы с Микой даже вырезали колышки из деревянных палочек от мороженого и хранили их под кроватью.

Иногда, в еще более редкие моменты покоя, отец играл для нас на гитаре. Мелодии лились свободно и уверенно из-под его пальцев, и однажды он удивил нас признанием, что некогда играл в музыкальной группе.

Нас это изрядно впечатлило. Значит, отец не только обладает магической силой, но и сам по себе невероятно крут! Этот второй факт затмил для нас первый. В конце концов, мы знали, что круты не только мы сами, но и наши родители. И вот мы получили этому подтверждение.

Нам нравилось представлять, как отец играет перед визжащей от восторга толпой — как на концерте «Битлз», который мы видели по телевизору. Мы долго обсуждали это с братом, однако отец лишь рассмеялся, когда мы спросили, как он отбивался от фанаток.

— Моя группа была не настолько популярной, — объяснил он.

Мы ему не поверили. Не может быть. Он был в музыкальной группе. Он профессионально играет и поет. И жил в Англии. Какие еще доказательства нужны? Мало-помалу мы убедили себя в том, что отец не только знал Пола Маккартни и Джона Леннона, но и немало поспособствовал их успеху.

Помимо просмотра ужастиков нашим любимым времяпровождением стало слушать игру отца. Как только он начинал настраивать гитару, мы бросали все дела, затихали и садились у его ног.

Отец не спешил, сначала добивался идеального звука, подкручивая колки. Он редко начинал петь сразу — наверное, стеснялся, — и предпочитал для начала наиграть две-три песни, иногда отбивая такт ногой. Его пальцы невероятно быстро порхали по струнам, будто ими управляла неведомая сила. Потом отец начинал петь, и мы восторженно внимали. Когда же он наконец начинал исполнять что-нибудь из репертуара «Битлз», мы с Микой и Даной обменивались многозначительными взглядами, словно говоря: «Вот видите!»

* * *

Должно быть, в ответ на растущую в семье напряженность — к тому времени родители ругались на все подряд темы, начиная с нехватки денег и заканчивая отстраненностью отца, — мама начала приходить к нам перед сном и лежать рядом с каждым из нас по очереди. Тогда я еще многого не понимал и считал это очередным способом выказать нам свою любовь. Теперь я думаю, что таким образом она пыталась хоть ненадолго расслабиться. Лежа рядом с нами, мама расспрашивала нас о том, как прошел день, и мы шепотом отвечали, делясь с ней всем, что приходило на ум. Мы говорили о Боге, школе или друзьях, а она изредка отвечала, но гораздо чаще просто слушала, позволяя нам перескакивать с одной темы на другую. Мама была теплая и мягкая, словно подушка, и в эти драгоценные мгновения рядом с ней мы ощущали себя как в раю.

Позже приходил отец и подтыкал нам одеяла. Он возвращался поздно, чаще всего мы в это время уже спали. Однако стоило лишь входной двери с тихим скрипом открыться и впустить свет из коридора, как я сразу же просыпался.

Порой я притворялся спящим — хотел увидеть, что отец станет делать. Он всегда делал одно и то же, неважно, спали мы или нет: подходил к кровати, ласково гладил спящего по голове и подтыкал одеяло. Затем молча стоял несколько минут и целовал в щеку. После рабочего дня отец обычно выглядел уставшим, а его подбородок был шершавым, как наждачка. Пахло от него «Олд спайсом» и сигаретами. Отец шептал каждому из нас: «Я люблю тебя», и только тогда день ощущался завершенным. Я засыпал, согревшийся и умиротворенный, и спал беспробудно всю ночь.

Видимо, родители поняли, что их ссоры сказываются на нас и в тот год мы увидели настоящее чудо, единственное за все наше детство.

Рано утром я проснулся от того, что сестра пихала меня в бок.

— Идем! Не представляешь, что я сейчас видела!

— Что там?

— Идем! Быстрее! Я уже разбудила Мику.

Потирая глаза, я вслед за братом и сестрой вышел из спальни. Вдруг они остановились. Мика обернулся, посмотрел на меня широко распахнутыми глазами и указал на кухонный стол.

Я посмотрел туда и заморгал. Посреди стола лежали два пластмассовых меча и пластмассовая корона. Абсолютно новые.

— Откуда они взялись? — спросил я.

— Что это значит? — подхватила Дана.

— Странно все это, сегодня не Рождество и не день рождения, — добавил Мика.

Мы выдвинули стулья, сели и уставились на игрушки. Разумеется, мы хотели потрогать их, но не тронули. Просто не смогли — так ошеломило нас их нежданное появление.

— Может, мама или папа купили подарок кому-нибудь из наших знакомых? — спросил я.

— Вряд ли, — ответил Мика.

— Может, они для нас? — предположила Дана.

— Не глупи. Родители не покупают детям вещи просто так, — тут же возразил Мика.

— Так и есть, Дана. Это одно из правил, — подтвердил я.

Игрушки лежали на столе соблазнительно близко. Вдруг они для нас? Нет, не может быть. Однако я не мог отвести глаз от меча. Его так легко взять… Моя рука поползла вперед.

— Не тронь! Мама и папа разозлятся, — предупредил Мика.

— А я думаю, что это для нас, — повторила Дана.

— Нет, — отрезал Мика.

Но смотрел он на игрушки. Дана тоже.

— Может, спросим маму и папу?

— Я не пойду, — сказал Мика. — Они спят. Ты ведь знаешь, как они сердятся, когда мы их будим.

— Я тоже не пойду. — Я покачал головой.

— Я пойду, — поднявшись из-за стола, сказала Дана.

Секундное колебание — и сестра вошла в спальню родителей.

— Какая она смелая, — восхитился Мика.

— Надеюсь, ее не слишком сильно накажут, — шепнул я.

Мы ждали криков, но их не последовало. Дана вышла из комнаты, закрыла дверь и подошла к нам.

— Они все еще спят? — спросил я.

Дана покачала головой.

— Нет, мама уже не спит. Она сказала, что эти игрушки для нас. Что их принес нам папа.

Какое-то время я удивленно смотрел на нее, не в силах поверить.

— Она так сказала?

— Да.

— И мы можем играть ими?

— Видимо, да.

— Ты уверена, Дана?

— Мама так сказала, — настойчиво повторила сестра.

Наши взгляды метнулись к столу, дрожащие руки потянулись к игрушкам. Меч оказался легким. Абсолютно новым. И я получил его просто так, без причины.

Дана взяла корону и осторожно надела ее. Мика взял второй меч, взмахнул им и улыбнулся.

— Пойдем играть на улицу! — воскликнул он.

— Во что будем играть? — спросила Дана.

— Ты будешь принцессой, а мы рыцарями. Мы будем защищать тебя!

— От чего?

— От драконов и плохих людей. Идем, поищем крепость!

— Может, сначала оденемся? Мы же до сих пор в пижамах!

— Потом оденемся! — нетерпеливо отмахнулся Мика. — Давайте сначала поиграем! И раз уж ты спросила маму и папу, то будешь отдавать нам приказы. А мы станем защищать тебя!

И мы пошли играть. Мы играли несколько часов, защищая сестру от зла. Мика и я убили бессчетное количество воображаемых чудовищ. Дана звала нас сэр Мика и сэр Ники, а мы спасли ее жизнь не меньше сотни раз. Однажды она уже чуть не умерла по-настоящему, и мы никогда больше этого не допустим.

Когда мы возвращались домой, сестра держала нас за руки.

— С моими рыцарями я всегда буду в безопасности. Я так люблю вас обоих! — говорила она.

Даже недели спустя она продолжала называть нас придуманными именами — и мы с Микой ощутили, что должны оберегать Дану так же, как наши родители. Спокойная и милая, она, в отличие от нас, жила в ладу с миром. Дана была нашей принцессой, и мы решили всегда заботиться о ней.

* * *

Шло время, и родители ссорились все чаще. Обычно это происходило по ночам, когда мы крепко спали. Их громкие голоса будили нас, и мы друг за другом — сначала Мика, потом Дана, а после них и я — садились в кроватях и слушали. Мы вздрагивали от каждого громкого возгласа и переглядывались, желая, чтобы это прекратилось, и родители снова были счастливы. Обычно ссора длилась час или больше. Мы время от времени смотрели на Мику, но эта сфера жизни была вне даже его понимания.

— Почему они ругаются? — удивлялась Дана.

— Не знаю, — отвечал Мика.

— Кто начал первым? — спрашивал я.

— Вряд ли взрослые ругаются таким образом. Наверное, они начинают вместе.

— Почему бы им не поцеловаться и перестать беситься? — спрашивала Дана.

— Не знаю.

— Может, помолимся?

Мика кивал, и мы молились и слушали, пытаясь понять, помогают ли наши молитвы. Иногда они помогали, иногда нет, но в конце концов мы снова ложились. Уставившись в потолок, мы разглядывали тени, ощущая страх гораздо более сильный, чем при просмотре отцовских ужастиков.