Три недели с моим братом

Николас Спаркс, 2004

Это особенная книга в творческой биографии Николаса Спаркса. Ее автор множества международных бестселлеров написал вместе со своим старшим братом Микой. После потери обоих родителей братья решили вспомнить детство, провести время вместе и отправились в большое трехнедельное путешествие. И вот перед читателями предстает совсем другой Николас Спаркс, уже не главный романтик современности, а маленький мальчик, во всем равняющийся на старшего брата, любящий муж и заботливый отец. Это рассказ о детстве и юности, первых успехах и потерях, семейных ценностях, совместных открытиях, переживаниях и восторгах. Это история не просто о путешествии по всему миру, это история о братской любви и преданности. История очень личная, трогательная, наполненная юмором и житейской мудростью.

Глава 3

Мы с Микой подтвердили свои намерения совершить кругосветное путешествие, зарезервировали места и принялись готовиться к поездке. Помимо всего прочего нам предстояло сделать несколько прививок, включая прививки от тропической лихорадки и гепатитов А и Б, а также получить визы в Индию, Эфиопию и Камбоджу.

Весна сменилась летом, мы с братом часто разговаривали о путешествии, но вот что странно — мы стали расходиться во мнении. Мика все больше воодушевлялся, а мне все меньше хотелось уезжать. И однажды, когда он заговорил о путешествии, я сменил тему.

Назовите это «синдромом раскаяния покупателя», но я начал осознавать, что ошибся. Меня волновала мысль о путешествии, я жаждал посетить все эти места — однако не хотел тратить на поездку несколько недель. Время — единственное, чего мне вечно не хватает в круговороте семейных дел и работы. В моем доме постоянно царила суматоха, моя карьера шла в гору, и при мысли о путешествии ради развлечения я испытывал не только тревогу, но и угрызения совести.

Будь у меня лишний месяц, не должен ли я провести его с детьми? Или с женой? Если мне сейчас едва хватает времени, то как я могу даже думать о том, чтобы потратить месяц на развлекательное путешествие? Все, имеющее отношение к этой поездке, казалось неправильным. Вы бы поняли, почему, если бы узнали, как я жил в 2002 году.

Время представляется мне в виде ручья, порогов и водопада. В жизни каждого человека бывают периоды, когда дела идут гладко. Ты словно плывешь в каноэ, лениво гребя и наслаждаясь видами. Один день впадает в другой, работа спорится, и даже появляется время расслабиться. Потом течение становится сильнее, ты еще успеваешь все, но уже приходится прилагать чуть больше усилий. Но вот начинаются пороги, и внезапно становится труднее. Это может быть новый проект на работе, болезнь кого-нибудь из родных, смена места работы или сокращение — неважно, в такие периоды ты пытаешься удержать каноэ на плаву. Течение становится еще сильнее, и тебя несет. Ты «должен», тебе «требуется», у тебя «нет другого выбора». Ты плывешь, плывешь, плывешь… Слышишь отдаленный гул водопада и убеждаешь себя, что нужно грести усерднее. Ты должен миновать пороги и выплыть на безопасную воду. Иначе тебя ждет водопад.

Именно это и происходило со мной в 2002 году: меня несло течением, я изо всех сил греб, а гул водопада нарастал. Я был перенапряжен — умственно, физически, эмоционально. Я жил в подобном режиме уже три года.

Когда жизнь не сбалансирована, рано или поздно тебя ждет водопад. В то время я этого еще не осознавал.

Зато моя жена понимала это уже тогда. Кэт из тех, кто может трезво оценить сложившуюся ситуацию. Она не только заботливая мать, у нее есть с десяток друзей, с которыми она регулярно общается. Кэт много внимания уделяет семье, но как бы занята она ни была (а пять детей, трое из которых не достигли двухлетнего возраста, займут любую маму), ее день проходит без суетливой спешки, которой я никак не могу избежать. Она лучше, чем кто-либо, понимала, как мне необходим отдых, и знала, что я начну это отрицать и придумаю причину не ехать. А если и поеду, то не смогу расслабиться и насладиться путешествием.

Однажды перед сном, когда мы уже лежали в постели, она спросила меня о путешествии, и я снова пробормотал, что пока не решил окончательно.

Кэти повернулась ко мне и посмотрела в глаза.

— Тебе наверняка понравится. Ты должен поехать. Ты ведь никогда ничего подобного не предпринимал.

— Знаю. Просто сейчас не самое подходящее время.

— Подходящего времени не будет. Ты занят всегда. Такова твоя натура.

— Ничего подобного.

— Уж поверь. Ты никогда не позволяешь себе бездельничать.

— Лишь последние два года…

Кэти покачала головой.

— Нет, милый мой, со дня нашего знакомства ты постоянно чем-нибудь занят. Ты не можешь ничего не делать.

— Правда?

— Правда.

Я обдумал это и сказал:

— Следующие два года я буду очень сильно занят. Однако потом станет полегче, так что года через два у меня появится время на что-нибудь наподобие путешествия.

— Ты говорил то же самое два года назад.

— Разве?

— Да.

— Видимо, тогда я ошибался. Зато сейчас я твердо уверен в том, что все так и будет.

Кэти лишь вздохнула.

Несмотря на ее уговоры, с приближением осени путешествие внушало мне все большую тревогу. Брат тоже уловил мои колебания и принялся звонить чаще, изо всех сил стараясь подогреть мой интерес к поездке.

— Эй, Ники, ты уже получил посылки, которые ТСС отправила нам?

ТСС — это компания, ответственная за путешествие. Присланные ею две огромные коробки, все еще опечатанные, уже две недели стояли в углу моего кабинета, пока я работал над книгой «Ангел-хранитель».

— Получил, но еще не открывал.

— Почему?

— Времени не хватает.

— Ну так найди время и открой. Они прислали кучу прикольных вещиц. Жилет, рюкзак, небольшой чемоданчик и еще несколько штуковин. Даже путеводитель…

— Открою на выходных.

— Открой сейчас. Скорее всего, тебе придется отослать медицинское заключение о состоянии здоровья. И выбрать, что посетить в Гватемале: руины или центральный рынок. Ты должен отправить документы до конца недели.

Я на миг закрыл глаза, раздражаясь от того, что к моим заботам добавились еще две.

— Ладно, если получится, я открою посылки сегодня вечером.

На том конце телефонной линии воцарилась тишина.

— Что с тобой? — наконец спросил Мика.

— Ничего.

— Судя по голосу, предстоящее путешествие тебя не радует.

— Успею еще обрадоваться, когда настанет время ехать. А сейчас у меня так много работы, что просто не хватает времени долго раздумывать над поездкой. Придет время — и я обрадуюсь. Прямо сейчас я тону в делах.

— Ты не прав, — со вздохом сказал Мика.

— В смысле?

— Ты что, до сих пор этого не понял? Предвкушение — неотъемлемая часть путешествия. Радость от предстоящей поездки, от мест, которые мы увидим, от людей, которых мы встретим… Это часть удовольствия, которое мы получим от путешествия.

— Знаю, но…

— Ты не слушаешь меня, братишка. Никогда не забывай, что предвкушение — важная часть жизни. Работа важна, и семья важна, однако без радости жизнь пуста. Ты обкрадываешь себя, когда отказываешься наслаждаться тем, что вскоре должно произойти.

Я снова закрыл глаза. Мика прав, но…

— Сейчас у меня несколько иные приоритеты.

— В том-то и беда. У тебя всегда есть иные приоритеты.

* * *

В младших классах Мику регулярно лишали права посещать занятия, зато мне школа нравилась. Первый год был замечательным: чудесная учительница, замечательные одноклассники, а то, что мы изучали, оказалось несложным.

По настоянию родителей мы вступили в бойскауты. Однажды нам дали задание вырезать из дерева ракету и прикрутить к ней проволокой баллон с двуокисью углерода. Затем наша поделка должна будет соревноваться с ракетами, сделанными другими бойскаутами.

Волнуясь, мы с Микой самостоятельно прошли две мили до здания, в котором проходили соревнования. Моя ракета выбыла в первом же раунде. Ракета Мики выиграла и продолжала выигрывать. В конце концов ракета Мики заняла второе место, и я одновременно гордился братом и завидовал ему. Зависть лишь возросла, когда ему под аплодисменты вручили красную ленту. Я вдруг осознал: Мика не только может все — он делает это лучше меня.

Мне и остальным, кто не дошел до финала, тоже вручили ленту, и от этого стало тошно. Я учил буквы и звуки и уже умел читать короткие слова, однако длинные слова, особенно написанные от руки, частенько оставались для меня непонятными. Я не знал, что написано на моей ленте, зато видел — ее дали тем, кто выбыл из соревнования.

Я все-таки попытался прочесть надпись на ленте. В ней было два слова, второе оказалось знакомым — «участник». Но первое никак не поддавалось прочтению, и я произнес его по слогам вслух. Оно начиналось на «по», заканчивалось на «и», а в середине была буква «ч».

Кровь отхлынула у меня от лица. Нет, не может быть…

Я, моргая, уставился на слово, которое видели все. Постепенно его смысл дошел до меня, и буквы расплылись перед глазами. Заныло сердце. Хотелось кричать. В стороне стоял мой брат, гордо демонстрируя ракету и ленту. Его окружали такие же счастливчики-которые-сделали-все-хорошо. А люди наподобие меня сделали как раз то, что было написано на наших лентах — почти участвовали. «Почти участник» — вот какую ленту нам дали.

Не помню, как мы ушли оттуда, очнулся я лишь по дороге домой. Мика видел, что я сам не свой, но на все его расспросы я лишь качал головой. Наконец, не выдержав, я сунул ленту ему под нос и крикнул:

— Видишь?! Я «почти участвовал»! Вот что здесь написано!

— На твоей ленте написано не это.

— Читай!

Мика уставился на слово, как и я совсем недавно, и медленно поднял на меня взгляд. Брат выглядел так, будто тоже вот-вот заплачет.

Значит, я был прав… До этого момента я еще робко надеялся, что неправильно прочел слово. Я больше не мог держаться, и эмоции хлынули из меня, будто вода сквозь треснувшую дамбу.

— Я старался изо всех сил… я правда старался… — Я всхлипнул и разревелся. Мои плечи затряслись от рыданий.

Мика обнял меня и притянул ближе.

— Я знаю. Твоя ракета была не такая уж и плохая.

— А они дали мне эту ленту…

— Наплюй на них. По-моему, твоя ракета была одной из лучших.

— Нет, ты так не думаешь.

— Думаю. Ты очень старался, когда делал ракету. Я горжусь ею. И больше никогда не пойду к бойскаутам, раз они так поступают.

Не помню, лучше или хуже мне стало от слов брата — тогда я просто нуждался в его поддержке. Потом я захотел забыть об этом соревновании как можно быстрее, но Мика решил окончательно во всем разобраться.

— Не верится, что они дали тебе такую ленту, — то и дело бормотал он.

А я после его слов все сильнее падал духом.

Наконец мы пришли домой. Мама что-то готовила на кухне и окликнула нас:

— Эй, как дела?

— Я занял второе место. — Мика нехотя протянул свою ленту.

Мама взяла ее.

— Ух ты! Поздравляю! Надо же, второе место!

— Я почти победил, — сказал Мика.

— Второе место — это замечательно! А ты, Ник?

Я молча пожал плечами, стараясь не разреветься.

Ее лицо смягчилось.

— Тебе не дали ленту?

Я покачал головой.

— Значит, все-таки дали?

— Какая разница? — пробормотал я.

— Большая. Можно посмотреть?

Я затряс головой.

— Почему, солнышко?

— Потому что там написано, что я «почти участник»! — Я не выдержал и разрыдался, пытаясь крепче зажмуриться, чтобы остановить поток слез.

— Не может быть.

— Может. Там именно это и написано, — возразил Мика.

Я заревел еще сильнее, и мама обняла меня.

— Можно, я взгляну на нее?

Должно быть, в объятиях мамы я ощутил себя в безопасности, потому что все-таки вынул из кармана помятую ленту. Мама посмотрела на нее, затем подняла мое лицо вверх.

— Здесь написано не «почти», а «почетный», — сказала она. — Это хорошее слово, солнышко. Оно означает, что ты проделал большую работу и они гордятся тем, что ты сделал.

Поначалу я не поверил. Когда мама повторила это слово, мне стало чуть легче. И все же в глубине души я понимал: лучше бы никакой ленты не было.

* * *

В 1971 году в Лос-Анджелесе произошло несколько землетрясений. Самое первое началось в середине ночи. Я проснулся от того, что кровать подо мной жутко тряслась, будто кто-то пытался скинуть меня с нее.

Дана тоже проснулась и завизжала. В стенах что-то шуршало и скрипело, игрушки падали, пол трясся, как желе… Я не знал, что это землетрясение, однако понимал — ничего хорошего в происходящем нет, мы в опасности. Мика это тоже понял. Он выпрыгнул из кровати, схватил меня и нашу сестру и оттащил на середину комнаты. В комнату ворвался отец — абсолютно голый, с диким взглядом. Мы никогда не видели его без одежды, и это зрелище поразило нас гораздо сильнее землетрясения. За отцом появилась мама — в отличие от него, в халате. Родители повалили нас на пол рядом друг с другом и накрыли своими телами, пытаясь защитить от сыплющейся сверху трухи.

Пол по-прежнему трясся, стены качались, но мы лежали рядом всей семьей, и это, как ни странно, успокаивало. Я внезапно ощутил, что все будет хорошо, словно проявления родительской любви и заботы было достаточно для нашей защиты. Я понял, что ошибался, лишь когда увидел по телевизору последствия землетрясения: разрушенные дома, провалившиеся дороги… Это землетрясение оказалось сильнейшим в данной местности — по шкале Рихтера оно оценивалось в 7,2 балла.

Позже мы с братом, подобно Федеральному агентству по чрезвычайным ситуациям, несколько дней рыскали по развалинам, разглядывая и исследуя их. Это был наш способ избавиться от страха перед землетрясением, и в дневное время он срабатывал. Однако по ночам мы долго не могли уснуть и страдали от кошмаров.

После первого сильного толчка город еще несколько дней потряхивало. Поначалу родители сразу же врывались к нам в спальню, как в первую ночь землетрясения. Постепенно они стали приходить с запозданием, а потом и вовсе перестали нас проверять. Тогда уже мы стали врываться к ним.

После очередного толчка мы вбежали в их спальню и запрыгнули прямо на спящих родителей, едва не раздавив их.

— Сделай что-нибудь, Майк! — обратилась к отцу мама.

Отец, уставший от подобных пробуждений, решил положить им конец и встал с кровати. Он был абсолютно голый, но к этому мы уже привыкли. Внезапно отец начал исполнять что-то наподобие танца индейского шамана, призывающего дождь: он взмахивал руками, кружился и пел:

— Землетрясение, перестань! Могучее землетрясение, уходи!

И когда он остановился, земля в самом деле перестала трястись!

Мы восхищенно уставились на отца, а он лег в кровать и велел нам уходить. В благоговейном молчании мы вышли из родительской спальни.

Думаю, не нужно объяснять, какое влияние это оказало на наши неокрепшие умы. Уже лежа в своих кроватях, мы с братом пришли к однозначному выводу.

— Наш отец умеет колдовать, — торжественно провозгласил Мика.

И я всецело был с ним согласен.

Этот случай заставил нас увидеть отца в ином свете — в новом, волнующем свете. Я рассказал все школьным друзьям, и они тоже сильно удивились.

Отец умел останавливать и дождь. Не постоянно, а лишь когда мы ехали в машине, да и то ненадолго. Каким бы сильным ни был дождь, отец оглядывался и иногда спрашивал, готовы ли мы к прекращению дождя. Если мы отвечали: «Да», он советовал нам закрыть глаза и не подглядывать. Потом говорил: «Стоп» — и дождь прекращался! На миг воцарялась тишина, капли больше не барабанили по крыше машины, а потом дождь вдруг снова начинался.

— Чтобы остановить дождь, нужно много силы, я не могу сдерживать его долго, — объяснял отец.

Только несколько лет спустя я заметил, что колдовство срабатывало у отца, только когда мы проезжали под мостом.

* * *

В 1972 году в нашей семье кое-что поменялось. Сестра начала учиться в подготовительном классе, и мама вышла на работу, так что после школы мы были предоставлены самим себе. Предполагалось, что за нами будет приглядывать соседка, но она редко это делала. Мы сообщали ей, что пришли из школы, а потом занимались своими делами. Ее это полностью устраивало. Она принадлежала к типу нянь «если что — зовите, а я пока посмотрю мыльную оперу». К тому же мы так привыкли быть одни, что не нуждались в присмотре.

Неудивительно, что у нас с братом в детстве было столько травм. Брошенный подростком камень раскроил мне голову — потом к парню наведалась полиция, а мой отец пригрозил ему серьезными побоями, если подобное еще раз повторится. Осваивая велосипед, я лишился двух зубов, растянул запястья и лодыжки и чуть не отрезал палец осколком стекла. Брат получал такие же повреждения, только чаще и серьезнее.

В больницу нас водили редко — в основном чтобы сделать прививки. Под «редко» я подразумеваю ситуацию из разряда смертельной угрозы для жизни. К стоматологу я впервые пришел в восемнадцать лет. Иногда я задавался вопросом — сколько крови мне нужно потерять, чтобы родители сдались и отвели меня в больницу? Они избегали визитов к врачу не из религиозных побуждений — просто были убеждены, что это станет не только пустой тратой времени, но и обойдется дороже, чем они могут себе позволить. Так что нам советовали терпеть, а врачей мы с братом видели только по телевизору.

Помнится, когда мне в голову кинули камень, кровь буквально залила лицо, я плохо видел, меня шатало, и я едва добрел до дома.

— Завтра все будет в порядке, у тебя толстый череп, — взглянув на меня, сказала мама.

К счастью, мой череп и правда был прочным, а рана зажила сама по себе.

Примерно в это же время сестра заболела эпиглоттитом, у нее сильно воспалился надгортанник. Ни я, ни Мика не знали, что случилось с сестрой, почему она пышет жаром, бледнеет, бредит и всю ночь страдала тошнотой. Верно оценив степень опасности, родители повезли нас в больницу. К несчастью, медицинской страховки у сестры не было, и требовалось заплатить двести долларов. Отец поехал на поиски тех, кто одолжит ему денег, мама ушла в больницу с сестрой, а мне и Мике приказала ждать под деревом рядом с парковкой.

— Не вздумайте ходить сюда, сюда и вон туда, — наказала она нам, очертив в воздухе квадрат футов в двенадцать.

Даже в том возрасте мы уловили в голосе мамы страх и осознали, что нужно делать так, как она велит.

Стояла жара градусов под сорок. Ни еды, ни воды нам не оставили, и последующие часы мы развлекались тем, что залезали на дерево или бродили вдоль границ воображаемого квадрата. Это была такая игра — подобраться к ним как можно ближе, однако не пересекать. В какой-то момент я споткнулся и упал за невидимую черту. Я сразу же поднялся, но долгое пребывание здесь и осознание, что я нарушил мамин запрет, сделали свое дело — я заплакал. Как всегда, брат кинулся меня утешать. Обняв за плечи, он увел меня в тень дерева, где мы и просидели, казалось, еще несколько невыносимо долгих часов.

— Думаешь, Дана умрет? — спросил я.

— Нет.

— Что с ней?

— Не знаю.

— Тогда откуда тебе знать, что она не умрет?

— Потому что она не умрет. Просто знаю, и все.

Я мельком посмотрел на него.

— Мама испугалась. И папа тоже.

Мика молча кивнул.

— Я не хочу, чтобы она умерла, — сказал я.

Я впервые задумался о смерти. Семья у нас небольшая, но дружная. Пусть Дана младше всех и не похожа на меня и Мику, она взяла лучшее от мамы. Сестра жизнерадостная, часто смеется и улыбается, и я играю с ней в те дни, когда не гуляю с Микой. Как и я, она любит игрушечный набор «Джонни Вест», и по вечерам мы вместе часами играем.

Наверное, на парковке мы с братом представляли собой любопытное и печальное зрелище. Люди выходили из машин, навещали кого-то в больнице, возвращались обратно — а мы по-прежнему сидели под деревом. Некоторые предлагали купить нам газировки и еды, но мы качали головой и утверждали, что не голодны — нас приучили ничего не брать у незнакомцев.

Ближе к вечеру брат полез на дерево, сорвался и упал на асфальт. Закричав, он протянул мне руку, запястье на которой опухало и темнело. Мы ахнули — перелом? Может, нужно нарушить мамин приказ и пойти в больницу, показать ей руку Мики? Может, нужна гипсовая повязка?

Однако мы никуда не пошли. Просто не смогли. Позже выяснится, что наша сестра выздоровеет, а запястье Мики не сломано, но в тот момент мы этого еще не знали. Мы испуганно прижались друг к дружке и остаток дня просидели так, почти не разговаривая.