Павел l. Драмы любви и трагедия царствования

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2022

Судьба императора Павла Петровича печальна и таинственна. Когда его отца отстранили от власти, Павлу еще не исполнилось шести лет. Потому неслучайно его называли Русским Гамлетом. Его правление, бурное и яркое, являлось важной вехой истории России. Но длилось оно недолго (1796–1801) – государственные реформы императора вызвали гнев и возмущение правящей элиты. О трагической судьбе и несчастной любви этой незаурядной личности рассказывает очередная книга серии.

«Ранняя любовь» цесаревича

Я не случайно взял в кавычки «ранняя любовь». Такое определение детским чувствам, именно самым ранним, когда ещё не может возникнуть то, что мы привыкли называть первой любовью, дал Александр Сергеевич Пушкин. Разумеется, значительно позже дал, в начале XIX века, тем не менее мы можем вполне отнести его определение к тем чувствам, которые озарили сердце цесаревича в отрочестве.

Учёба отроку Павлу давалась легко. Работали тут не только гены матери, но и гены деда, Ивана Ивановича Бецкого, величайшего деятеля Просвещения российского, автора многих книг, написанных вполне литературным, ярким и доходчивым языком. Это и «Собрание учреждений и предписаний, касательно воспитания, в России, обоего пола благородного и мещанского юношества», и «Рассуждения, служащие руководством к новому установлению Шляхетного кадетского корпуса», и «Устав воспитания двух сот благородных девиц», и многие другие, на первый взгляд чисто теоретические, но отличающиеся литературным языком, опережающим по своей стилистики уровень того времени.

Да и воспитатель и учитель цесаревича Семён Порошин демонстрировал высокий по тому времени стиль, повествуя об особенностях характера своего подопечного, характера, в основе которого, конечно, много от трудолюбивой и, безусловно, гениальной матери. Семён Андреевич писал о Павле:

«Занимаясь чем-то своим, очень примечает и запоминает, что говорят взрослые, и не только ему, но и между собой, — а также: фехтует, танцует практически все бальные танцы, репетирует балетную ролю, распевает из опер, ежедневно после уроков вытачивает что-нибудь на токарном станке, рисует, вырезает из бумаги, из-за юбок камер-дам инкогнито подсматривает за приёмами иностранных посланников, а потом сочиняет озорные пародии на их речи; но в должных случаях вытверживает и официальные речи, которые сам говорит им при аудиенциях; редко пропускает театральные представления и за ужиной (да, в женском роде. — Н.Ш.) обсуждает и разбирает пиесы и исполнителей; сочиняет маскарадное шествие с недурно схваченными деталями типажей-масок… играет в цинк, в воланы, в биль-бокет, в фанты, в шахматы и шашки, в карты (три-три, берлан, гусёк, умные с накладкою, короли, ломбер и подломбер, шкап), в биллиард по рублю да по червонному за партию; чаще проигрывает; учит историю, географию, физику, механику, гидравлику, астрономию, алгебру с геометрией, фортификацию. За ученье его усадили лет с пяти, каникул не примечается у него, по воскресеньям учёба не отменяется: теология с отцом Платоном».

Очень важно и такое замечание Порошина: «Если б Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».

Цесаревич Павел по поводу математики шутил. Спросил у Порошина, кто ныне самой большой математик? Порошин назвал Леонарда Эйлера, приглашённого в Россию в 1726 году. Семён Андреевич вспоминал: «Великий Князь изволил тут сказать: а я так ещё знаю ково-та, отгадай!» И как я говорил, что не знаю, про кого думать изволит, то изволил сказать мне: «Есть некто Семен Андреевич Порошин, да ученик его Павел Петрович… разве это не математики?»

Но это учёба. А что же сердце юного Павла? Оставалось ли оно спокойно, когда он видел вокруг немало хорошеньких девиц, ведь во фрейлины назначали в основном только красавиц. И вот одна из барышень особенно привлекла его внимание. И надо же, приглянулась ему дочь той самой статс-дамы Марьи Симоновны Чоглоковой, ставшей, конечно лишь отчасти, косвенной виновницей его рождения. Ведь именно Чоглокова настоятельно рекомендовала великой княгине Екатерине Алексеевне самой выбрать отца будущего наследника престола, предлагая для этого выбора Нарышкина и Салтыкова.

Но обратимся к «Запискам…» Порошина.

Начинаются они с повествования о первой любви цесаревича, помещённого в разделе, озаглавленном «Камергерская дочка. Роман 1765 года». 30 августа 1765 года, когда великому князю Павлу Петровичу без малого (двадцати дней) одиннадцать лет, был бал во дворце:

«30 августа. Вторник. Часов в семь изволил Его Высочество пойтить в залу и открыть бал с графиней Анной Карловной Воронцовой. После изволил танцовать менуэт с фрейлиной графиней Анной Петровной Шереметевой… с фрейлиной Верой Николаевной Чоглоковой… с фрейлиной Анной Алексеевной Хитровой и Елисаветой Николаевной Чоглоковой… Его Высочество очень был весел и танцовал весьма охотно, хотя впротчем и не безъизвестно, что слишком не страстен он к танцованью».

Обычно цесаревич даже в отроческом своём возрасте обязательно открывал балы с одной из статс-дам, затем танцевал с другими важными дамами и лишь после этого мог выбрать партнёршу по душе. И однажды выбрал. Именно эта избранная им фрейлина Вера Чоглокова, ровесница цесаревича, и была дочерью уже упомянутой выше Марии Чоглоковой и троюродной племянницей императрицы Елизаветы Петровны. Уже во время первого танца Павел почувствовал симпатию к девице, а вскоре и увлекся ею, причём, конечно, увлечение это было платоническим.

О ней в биографии сказано, что «пользовалась вниманием великого князя Павла Петровича». Впоследствии, в 1769 году, Вера Чоглокова вышла замуж за Антона Сергеевича Миниха, внука знаменитого фельдмаршала Бурхарда Кристофа фон Минниха, которого ещё Пётр I называл «мой русский немец».

Словом, окружали наследника престола отпрыски знаменитых в России родов и «обсевших престол» иностранцев, по словам Ключевского, «посыпавшихся в Россию, как сор из дырявого мешка», ну и, безусловно, принёсших на русскую землю величайшее «повреждение нравов», это уже по определению князя — Рюриковича в 37-м колене Михаила Михайловича Щербатова (1733–1790), автора книги «О повреждении нравов в России».

Конечно, не под влиянием интригана Никиты Панина, а с молоком матери впитал Павел Петрович добропорядочность и высочайшую нравственность, немало доказательств коей будет приведено в соответствующих главах. Ведь образ государя намеренно искажён недобропорядочными (это очень мягко говоря) современниками, а между тем о нём можно сказать словами его матери о русском народе вообще: «Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский».

Порядочность Павла Петровича особенно проявлялась в его отношении к представительницам прекрасного полка. Порошин записал:

«Спрашивал Никита Иванович у Его Высочества, в кого он ныне влюблён? Признавался Его Высочество, что он влюблён, а в кого, того не сказывал». И далее: «Государь Цесаревич, стоя у окна, дыхнул на стекло и выписал имя той фрейлины, которая больше всех ему нравится. Как подошли кое-кто к окошку, то он тотчас стереть изволил».

А ведь это ещё в ту пору, когда, как отметил Порошин, «за чаем были у нас разные разговоры. Его Высочество не имеет ещё явственного понятия о разности между мужеским и женским полом. Часто о том любопытствует… Изволил и сего дня покушаться меня о том спрашивать, но я, конечно, не тот, который бы пред Государем Цесаревичем когда-нибудь выболтал то, чего не надобно; ответы мои состояли в шутках, кои отнюдь ничего не объясняли. Сказывал мне Его Высочество, что он, читая на сих днях древнюю Ролленеву Историю, увидел там описание женских свойств, которое ему крайне понравилось».

С. А. Порошин. Старинная гравюра

Тут следует пояснить, что Ролленевой историей в ту пору именовали «Историю о римских императорах с Августа по Константина», начатую Ролленом Шарлем (1661–1741) и законченную Жаном Батистом Луи Кревье (1693–1765). Перевод с французского языка выполнен был Василием Кирилловичем Тредиаковским (1703–1769), русским поэтом, переводчиком и филологом, которого называли «отцом русского стихосложения», поскольку он явился одним из основателей силлабо-тонического стихосложения, в основе которого чередование в определённом порядке ударных и безударных слогов. Эта «История…» была издана в четырёх томах в 1767–1769 годах типографией при Морском шляхетском кадетском корпусе.

В России она была популярна, и даже знаменитый мемуарист Николай Греч, человек весьма образованный, признавался: «Взамен учения, я много читал и размышлял. Географию, историю всемирную и русскую изучил без чужой помощи; в литературе знал всех русских писателей не понаслышке, а потому, что прочитал их, и не раз. Поверите ли вы, что я знал почти наизусть Ролленову древнюю и римскую историю по переводу Тредиаковского».

Некоторые страницы из этой книги пробуждали интерес к вопросам, которые, как полагали воспитателя цесаревича, обсуждать с ним ещё рано. Но они вызвали интерес у Павла, который, по замечанию Порошина, обмолвился: «Не дал-де я тогда тово знать, однако место очень приметил и прочитал ещё после».

Тогда же цесаревич сделал некоторые откровения: «Об одной фрейлине признавался мне Его Высочество, что он день ото дня её более любит. Не опровергал я совсем того, однако говорил Государю Цесаревичу, что не очень надобно в оные мысли устремляться, дабы оне не беспокоили и нужным Его Высочества упражнениям не препятствовали». <…>

Кому-то может показаться, что подобные увлечения необходимо пресекать в корне для упрочения нравственности. Вспомним очень хороший советский художественный фильм «Вам и не снилось». Но это фильм. А сколько примеров мы знаем, когда неправильное понимание нравственного воспитания приводит к любовным драмам. Да вот взять хотя бы судьбу нашего великого поэта Фёдора Ивановича Тютчева. В шестнадцать лет он полюбил в первый раз, но полюбил дворовую девушку Катюшу Кругликову. Через годы эти его чувства, которые он сам назвал первой любовью, нашли отражения в известном стихотворении:

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

Стихотворение написано на смерть Александра Сергеевича Пушкина, но многих биографов занимал вопрос, кого же имел в виду поэт, приводя словосочетание «как первую любовь». Россия никогда не забудет Пушкина, как не забыло и не забудет сердце Тютчева свою первую любовь.

Мать не приняла эту любовь и ради того, чтобы разрушить отношения между молодыми людьми, которые зашли, по её мнению, слишком далеко, добилась разрешение на досрочный выпуск из университета и отправила его в том 1822 году на службу в Коллегию иностранных дел, которая находилась в Петербурге. Тогда сообщение между двумя столицами было значительно сложнее, нежели ныне, и, конечно, Тютчев уже не мог видеться с предметом своего увлечения. Столь же жёстко поступила судьба с первой любовью Тургенева, с первой любовью Бунина. (См. мои книги серии «Любовные драмы» издательства «Вече»: «Любовные лихорадки Тургенева. Поэзия и проза жизни» и «Темные аллеи Бунина в жизни и любви. Лира и судьба в жизни русских поэтов».)

Но вернёмся к воспоминаниям Семёна Порошина, а прежде поразмышляем над тем, что отроку необходимо мужское воспитание. Это воспитание он нашёл в общении с настоящим, в отличие от Панина, воином, мужем государственным, человеком необыкновенной отваги, который заставил пруссаков говорить, что русского мало убить, его ещё надо повалить на землю. Обычно, повествуя об этом человеке, о Григории Орлове, сочинители всех мастей говорят о нём с издёвкой, пренебрежением, как о фаворите, увивавшемся возле Екатерины, а затем отставленном ею, словом, через губу, полагая себя выше и значимее для… ну, конечно, думают, что для народа.

А каков в бою! Орлов, выпускник Санкт-Петербургского кадетского корпуса, отличился в ожесточённом сражение близ прусской деревушки Цорндорф. Битва с войском прусского короля Фридриха II шла с переменным успехом. Орлов уже в начале её получил ранение, но остался в строю. Продолжал сражаться и тогда, когда ранили его во второй раз. Своим богатырским видом он внушал ужас противнику, а русские воины шли за ним в бой, презирая опасность. Во время одной из схваток совсем рядом прогремел взрыв, Орлова засыпало землей, и товарищи уже мысленно простились с ним. Но он поднялся, несмотря на то что был ранен уже в третий раз. Ему кричали, чтобы отползал в лазарет, что его прикроют. Но он и не думал выходить из боя и снова увлёк своих солдат в контратаку.

В том сражении прусская армия потерпела поражение и бежала с поля боя. Орлову за подвиги его был пожалован чин капитана и дано ответственное и почётное поручение — доставить в Петербург взятого в плен адъютанта прусского короля графа фон Шверина. Именно это поручение привело к знакомству с великой княгиней Екатериной Алексеевной. Орлов смело встал во главе русских патриотов, которые убрали с трона пропрусское нечто и возвели на престол будущую великую государыню, приумножившую славу России.

Порошин отметил роль Григория Орлова в воспитании цесаревича Павла. Конечно, эта роль не ограничивалась тем, что отмечено в этих строках, но и они достаточно характерны. Напомню, записи Порошин начал делать в 1764 году, когда Павлу Петровичу было 10 лет… И вот уже 11 лет…

«…9 октября. Воскресенье. Пришёл к Государю Цесаревичу граф Григорий Григорьевич Орлов от Ея Величества звать Великого Князя на обсерваторию, которая построена вверху над покоями Ея Величества. Пошёл туда Его Высочество, и Государыня быть там изволила. Весь город виден. Сходя оттуда вниз, говорил граф Григорий Григорьевич, не изволит ли Его Высочество посетить фрейлин. Оне живут тут в близости. Государю Цесаревичу хотелось туда ийтить, однако в присутствии Ея Величества не знал, что ответствовать. Государыня сомнение решила: изволила сказать, чтобы Его Высочество шёл туда. Никогда повеление с такою охотою исполняемо не было, как сие. За Государем были Никита Иванович и граф Григорий Григорьевич. У всех фрейлин по комнатам ходили. Возвратясь к себе, изволил Его Высочество с особливым восхищением рассказывать о своём походе и, кто ни приходил, изволил спрашивать: «Отгадай, где я был севодни?» После рассказов вошёл в нежные мысли и в томном услаждении на канапе повалился. Подзывая меня, изволил говорить, что он видел свою любезную и что она от часу более его пленяет…»

Как видим, ничто человеческое отроку Павлу не было чуждо. Ну а известна истина, озвученная Джеком Лондоном в романе «Сердца трёх»: «…мужчина, которого не ранит любовь к женщине, — только наполовину мужчина…»

Правда, самые первые чувства, если они сильны, могут обернуться большими горестями и драмами в дальнейшем, если будут прерваны насильственно. Трагедия первой любви обернулась для Тютчева двумя браками и третьим, незаконным. Тем более, кроме оборванной насильственно первой любви к Кате Кругликовой, была и ещё одна, когда Тютчеву было отказано в сватовстве по причине весьма банальной — был жених выгоднее. Тургенев же и вовсе не женился. Конечно, причина не только в том, что первую любовь он отдал любовнице отца, но и этот факт сказался на его любовных увлечениях в дальнейшем.

Что касается Павла, то, судя по дневниковым записям Порошина, его сердце опалило пусть раннее, но сильное чувство.

Вот очередные записи:

«13 октября. Четверг… По окончании учения изволил у меня спросить Его Высочество, так ли я свою любезную люблю, как он свою любит; и как я сказал, что, конечно, не меньше, то Государь Цесаревич изволил говорить, что наши любви в пропорции геометрической, и изволил написать сию пропорцию…

14 октября. Пятница. В семь часов пошли мы к Ея Величеству, потом на маскарад. Его Высочество очень много танцовать изволил: менуэтов более двадцати… Особливо Государь Цесаревич очень часто танцовать изволил со вторым членчиком вчерашней геометрической пропорции, разговаривал и махал весьма всем приметно. Признаться надобно, что севодни она особливо хороша была, и приступы Его Высочества не отбивала суровостью…

18 октября. Вторник. Его Высочество встать изволил в начале осьмого часу. Одевшись, учился как обыкновенно. Отучась, изволил играть в цинк, и там в окно махание происходило. Комната, где сия игра была, стоит окошками во двор, и против самых тех окошек, где живут фрейлины. Оттуда оне выглядывают и с Государем Цесаревичем перемигиваются, особливо модная наша особа… В начале второго часу сели мы за стол… Как десерт подали, то Его Высочество изволил положить к себе в карман бергамот, чтоб сего дня в кукольной комедии отдать его своей любезной. — После обеда, позабавясь, изволил учиться как обыкновенно… После учения попрыгивал Его Высочество и почти вне себя был, что увидит сего дня в кукольной комедии свою милую… В комедии Его Высочество предприятие свое исполнил и бергамот отдал. С таким примечанием на любезную свою он взглядывал, что после мне с подробнейшею точностию пересказывать и переделывать изволил, как она говорит, как улыбается, как смотрит и какие имеет ухватки…

19 октября. Середа. Сегодня Его Высочество очень был наряден и разубран… весь день был в золоте. Четвертой уже день как приказывает себе на каждой стороне класть по семи буколь, а преж сего обыкновенно только по одной букле… Любовь творит чудеса. Чулки раза два или три ныне в день приказывает перевязывать, чтобы были глаже…»

И вот настало время, когда цесаревич задумался о будущем своего увлечения. Это ведь неминуемо, особенно если человек, полюбивший, высоконравственен и добропорядочен, если относится к представительнице прекрасного пола не как к предмету минутного увлечения. В юности увлечение воспринимается как прелюдия к соединению с предметом этого увлечения. Порошин сделал такую запись:

«20 октября. Четверг. Всё утро разными аллегориями проговорил со мною о своей любезной и восхищался, вспоминая о ея прелестях… Потом, как оделся, возобновил опять прежнюю материю и спрашивал меня, можно ли ему будет на любезной своей жениться?.. Отвечал я Его Высочеству, что до этого ещё далеко…»

Что ещё мог ответить воспитатель? Не наносить же удар в самое сердце. Он прекрасно понимал, что ни о какой женитьбе и речи быть не может. Но… Конечно, не все ранние увлечения сохраняются даже у «партикулярных» людей, не все остаются и у тех, кому суждено наследовать престол, а вместе с этим наследованием и другое, идиотское положение царя-плотника.

Разве можно называть преступным влечение мужчины к женщине? Это влечение от природы, и, прежде чем судить о нём, важно понять сущность каждого такого влечения. Ведь высокое чувство мужчины к женщине или женщины к мужчине позволяет постичь чувство Любви, позволяет осознать, что такое Любовь. Не познав же, что есть Любовь, не испытав этого чувства на духовном уровне, разве может человек понять и осознать Любовь в высшем её проявлении, разве сможет осознать, что есть не только сама по себе Любовь, а что есть Любовь к Богу!

Кто нас учит любви? Прежде всего, конечно, родители своей любовью к нам. И мы отвечаем им любовью. Но эта любовь несколько иная — это со стороны родителей восхищение своим чадом, которое как бы является твоим повторением на грешной Земле, которое плоть от плоти твоей. А у детей это чувство основано на не всегда осознанной благодарности к тем людям, которые души в них не чают. Это что-то другое. Это привязанность, это и благодарность, это, наконец, и долг перед самыми близкими людьми, которые не жалели ничего для своих чад.

Но с самых ранних лет мальчишки с интересом, растущим с годами, поглядывает на девчонок, а девчонки — на мальчишек. Пока этот интерес не осознан, не понят. Пока ещё главными в жизни являются родители. Но тут всё иначе… Почему-то замирает или начинает отчаянно биться сердце при взгляде на девочек, почему-то всё существо наполняется какими-то неведомыми прежде, непонятными ощущениями.

А время идёт, и круг интересов сужается… Постепенно не просто особы противоположенного пола, а лишь какие-то конкретные из их числа становятся предметом особого внимания. Причём даже тогда, когда ещё не вспыхнуло ярким пламенем неведомое чувство, круг интереса к противоположному полу тем у́же, чем выше интеллект того, кто интерес этот проявляет. И вот уже этот круг сужается до одного, только одного человека. И ко всем остальным остаётся лишь очень ровное, спокойное отношение.

В детстве нам кажется, что мы влюбляемся. Да, нравится то одна девочка, то другая. Это выражается в стремлении видеть её, в стремлении делать что-то приятное, в стремлении обратить на себя внимание. Неужели и тогда уже всё это следует называть страшным грехом, ведь, по некоторым канонам, только посмотрев на женщину, ты уже согрешил! Но ведь в младые годы смотрят без тех осуждаемых желаний, просто смотрят, потому что хочется смотреть, разговаривают, потому что хочется разговаривать. Грех ли это? Смешно считать грехом. Тогда уж во избежание греха нужно разделить мальчиков и девочек, юношей и девушек и расселить на разных планетах или, по крайней мере, в местах, труднодоступных для общения.

Отроческий роман цесаревича продолжался…

«21 октября. Пятница. В исходе седьмого часу пошли мы на маскарад с Его Высочеством… Танцовал Его Высочество много, особливо с своей любезной, и говорил с нею довольно. Сего дня в первой раз Великой Князь танцевал польской в четыре пары с шеном и под предводительством красотки своей так понял, что казалося, будто бы давно его знал. Кроме оного польского, изволил Его Высочество танцевать еще два обыкновенных польских, и все с одною парою, то есть с дражайшей своей В.Н. С начала маскараду пошло было не очень мирно: милая наша маска убежала прочь (показалося ей, будто старшая её сестра Е.Н. в моду входит), и тем Его Высочеству причинила скучные мысли; но напоследок восстановлен мир… По возвращении, между прочих разговоров, изволил сказывать Его Высочество мне одному за поверенность, что как в польском, танцуя шен, подавал он руку своей любезной, то сказал ей:

Конец ознакомительного фрагмента.