Екатерина Великая

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2019

Книга посвящена великой российской государыне Екатерине II, её замечательным достижениям в государственном строительстве, в политике и дипломатии, в расширении пределов России, в присоединении Крыма и строительстве форпоста на Чёрном море – Севастополя, в блистательнейших военных победах, в просвещении народа и многом другом. Автор раскрывает истинное происхождение императрицы, дочери Ивана Бецкого и внучки представителя старейшего российского княжеского рода генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого, рассказывает о детях государыни, о её взгляде на «воспитание принца», на кадетское образование в России, освещает богатейшую литературную деятельность императрицы.

Загадочный Иван Бецкой

Отступим несколько назад, во времена, когда ещё не родились ни будущая императрица Екатерина Великая, ни герои из стаи славной екатерининских орлов. Ещё Россия стонала, вздёрнутая на дыбу Преобразователем, пытавшимся превратить её в сырьевой придаток Запада. Ещё не сбросило русское воинство ярмо нарвского позора, в коем виноват был только тот, кто бросал неподготовленное и слабо вооружённое войско в пекло на авось. Ещё не вернулись домой русские воины, оказавшиеся в шведском плену…

Именно в то нелёгкое время, в самом начале XVIII века, и именно в шведском плену, появился на свет человек, которому суждено было сыграть великую роль в истории русской правящей династии.

Почему я сделал такое предисловие? Об этом читатели узнают из повествования о человеке, которого пока не называю по имени, о его рождении, уже представлявшем собой сюжет для любовного, и не просто любовного, а даже детективного любовного, романа. А теперь о его приключениях в детстве, прошедшем на чужбине, где отец находился в плену, о его юности в Копенгагенском кадетском корпусе и трагедии, прервавшей военную службу, наконец, о его путешествии в Париж и любовных приключениях там, положивших начало легенде, которая при ближайшем рассмотрении становится правдой.

В результате парижских приключений, а проще говоря, в результате любовного романа и произошли события, повлиявшие не только на самого нашего героя и его жизнь, но и на судьбу женщины, его возлюбленной, которую через годы судьба занесла в Россию. Причём приехала она в Россию по высочайшему приглашению, и приехала не одна, а с дочерью…

Но… обо всём по порядку.

Жил в России на рубеже XVII–XVIII веков Иван Юрьевич Трубецкой, сын боярина Ивана Трубецкого и Ирины Васильевны Голицыной — сестры знаменитого фаворита царевны Софьи Алексеевны, Василия Васильевича Голицына. Трубецкие — знатный род. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой (ум. 24 июня 1625 года) вместе с Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым руководил Первым ополчением и возглавлял Земское правительство с 30 июня 1611 по весну 1613 года, а после изгнания полков вплоть до вступления Михаила Фёдоровича на трон был избран главным и единственным правителем государства. Он получил титул «Спаситель Отечества» и был одним из претендентов на царский престол на Земском соборе 1613 года.

Князь Иван рано лишился матери — умерла урождённая княжна Голицына в 1679 году, когда ему исполнилось всего два годика.

Женился князь Иван Юрьевич рано, выбрав в жёны княжну Анастасию Степановну Татеву, как отмечено биографами, «последнюю представительницу старинного и уважаемого русского рода». Женился рано — рано и овдовел. Умерла молодая жена в 1690 году.

К числу любителей холостых забав князь Иван Юрьевич не относился, он мечтал о хорошей, доброй семье, а потому уже в следующем, 1691 году венчался с новой избранницей — двадцатидвухлетней Ириной Григорьевной Нарышкиной, троюродной сестрой матери царя Петра, царицы Натальи Кирилловны.

Через год родилась в семье первая дочь Екатерина.

Казалось бы, жить да жить. Что ещё нужно богатому и знатному молодому человеку?! По службе продвигался Иван Трубецкой быстро. Сказывалось родство с царской семьёй. Уже в 1693 году стал он капитаном, а через год полковником Преображенского полка.

Известный русский историк Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский в книге «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» рассказал, что царь настолько доверял Трубецкому, что в 1698 году во время подавления восстания стрельцов, «поручил надзор за мятежной сестрою своей, которая содержалась под стражею в Московском Девичьем монастыре».

Поведал он и о выполнении князем этой, как оказалось, непростой задачи:

«Трубецкой должен был остерегаться не одной хитрой Царевны, но и отчаянных Стрельцов: сделав подкоп под самую комнату, где стояли часовые его, они проломали пол, освободили Софию и, потом, устремились на стражу. Тогда Трубецкой заперся в келье, желая скрыться от мщения ожесточившихся мятежников. Уже Стрельцы приближались к тому месту, как, к счастию Трубецкого, один товарищ их, бывший до того брадобреем князя, ему преданный, бросился вперёд, желая будто показать им дорогу и отвел таким образом убийц от кельи, в которой он находился, способствовал его побег».

Не рассказывая подробностей о потрясших Москву изуверствах царя — «не модно» было в ту пору подобные факты про возвеличенного преобразователя сообщать, — историк поведал о князе, который показал себя человеком, помнящим добро:

«В числе связанных Стрельцов, которых головы лежали на плахах, Трубецкой заметил брадобрея, спасшего ему жизнь. Немедленно великодушный князь повергся к ногам царя, описал поступок осуждённого, просил, умолял о пощаде, получил желаемое; но не довольствовался исходатайствованным прощением Стрельцу: поселил его в одной деревне своей, освободил навсегда потомство от оброка. Благородный поступок, заглаживающий событие монастырское!»

Казалось бы, подумаешь, обратиться к царю с просьбой. Но не так уж это было безопасно в те страшные дни, когда Пётр, по сообщению современников и историков, был совершенно невменяем…

Историк В. Мавродин в книге «Пётр I» писал:

«Всего казнено было 799 стрельцов. Всё это время Пётр находился в состоянии сильного душевного возбуждения и нервного расстройства. На одном из пиров у Лефорта, раздражённый чем-то, он выхватил шпагу и, не сознавая, что делает, начал колоть и рубить направо и налево. Его еле успокоил «Алексашка» Меншиков. На другом пиру сам «Алексашка» был избит до крови Петром за то, что танцевал, не сняв сабли…»

И всё же Иван Трубецкой, который видел, каков Пётр в те дни, решился просить за своего спасителя. Это был смелый поступок…

В 1698 году Пётр I пожаловал ему чин генерал-майора и сделал новгородским губернатором, отметив таким образом заслуги в охране заточённой в Новодевичий монастырь царевны Софьи Алексеевны.

Конечно, время стрелецкого бунта оставило тягостные воспоминания. В те осенние дни в Москве кровь лилась рекой. Только у ворот Новодевичьего монастыря и перед кельей царевны Софьи Алексеевны были повешены 195 стрельцов. Трое из них были повешены перед самыми окнами, так что узница могла легко достать до них рукой. В руки казнённым были вставлены челобитные. Пять месяцев не убирали тела зверски умерщвлённых стрельцов.

Новгородское губернаторство помогло понемногу отойти от тяжёлых впечатлений и воспоминаний. А в 1700 году родилась в семье вторая дочь Анастасия, которая тем в истории знаменита, что в первом браке была супругой молдавского господаря Дмитрия Кантемира, которого очень ценил царь Пётр, а во втором — за принцем Гессен-Гомбургским Людвигом. Принц впоследствии оказывал покровительства нашему герою, имя которого называть и теперь пока рано.

Итак, жизнь и карьера князя Ивана Юрьевича Трубецкого складывалась более чем благополучно. В тридцать один год он стал генералом. К генеральским званиям тогда ещё только привыкали. Введены они были Алексеем Михайловичем, и первым русским генералом стал, как известно, отважный, дерзкий, талантливый военачальник Григорий Иванович Косагов.

Но тут грянула Северная война, необыкновенно длинная и тяжёлая для страны. Генерал-майору Ивану Юрьевичу Трубецкому царь вручил в командование дивизию, которую вместе с другими соединениями повёл на Нарву.

С этого похода и начались беды и злоключения Ивана Юрьевича Трубецкого, которые в то же время сыграли и благую для Отечества роль, ибо благодаря им появился на свет герой повествования.

Промозглой ноябрьской ночью, когда всё скрыла темень, хоть глаз коли, когда снег с дождём не переставали ни на минуту, нанёс удар по русским войскам, осаждавшим крепость Нарву, шведский отряд под командованием короля Карла XII.

И отряд-то невелик — всего тысяч шесть, — да сплочён он был, по-боевому сколочен, а многочисленное русское войско, приведённое в эти глухие кроя, к крепости, окружённой лесами да болотами, хоть и превосходило его многократно, но было изнурено долгой и бесполезной осадой, голодом, холодом, да к тому же дезорганизовано бегством предводителя.

Предводителем же был сам царь Пётр. Тут уж точно нужно добавить — так называемый Пётр, потому как он, едва узнав о том, что шведский король Карл XII двигается на выручку осаждённым гарнизонам крепостей Нарва и Ивангород, бросил свои войска и поспешно удрал, пояснив своим подчинённым, что едет за подкреплениями. Таких примеров история ещё не знала. Это уже потом этакие «подвиги» повторил Наполеон, дважды бросавший свои войска на произвол судьбы: один раз в Африке, второй — после разгрома на Березине.

Так называемый Пётр бежал, даже военного совета не собрал. Что бы он мог сказать на военном совете русским генералам? Иноземным залётным генералам, которых было в войсках около сорока, да и командующему — герцогу де Кроа — и говорить ничего не надобно. Они своё дело крепко знали — все, во главе с герцогом, тут же бежали из-под крепости вслед за царём. Бежали кто куда, но в основном, конечно, к шведам. И сразу возник хаос, сразу началась паника, ведь слухи, распускаемые лазутчиками шведского короля, достигли цели в создавшейся обстановке мгновенно.

В Европе быстро отреагировали на это событие. Как же, непобедимая Россия потерпела поражение! И не важно, что потерпел его европеизированный царь, которому, кстати, тут же посвятили издевательскую медаль… «И исшед он громко плакал»… Но это было много позднее. Битва же стала подлинной трагедией не для царя — для русского воинства, набранного им взамен жестоким образом истреблённых стрельцов, действительно воинов непобедимых.

Вслед за иноземными генералами стали разбегаться целыми полками и солдаты. Но дивизия генерала Трубецкого, подобно очень немногим частям и соединениям, не оставила своих позиций. Трубецкой лишь развернул часть сил, чтобы прикрыть направление вероятного удара войск Карла XII. И грянул жестокий бой. Полки дивизии стояли твёрдо, несмотря на численное превосходство врага, действовавшего против них, единственно продолжавших сопротивление. Когда соседи бросили свои позиции, враг зашёл во фланг и тыл, активно использовал артиллерию. Артиллерия русских была практически небоеспособна. Перед самой войной царь Пётр закупил у шведов, с которыми собирался воевать, орудия и боевые заряды. Абсурдность покупки выяснилась уже при первых бомбардировках осаждённой крепости. Ядра не долетали до стен Нарвы. И пушки оказались никудышными, и боевые заряды к ним негодными.

Трубецкой управлял боем до последнего. Близкий разрыв снаряда опрокинул его на землю и погрузил в небытие. Очнулся он уже в плену. Его заставили встать и толкнули к уже выстроенным в шеренгу пленным офицерами и генералам. На некоторых белели повязки — на руках, на головах…

Пленных повели в сторону тракта, который вёл от крепости в глубь Швеции.

Историк Пётр Михайлович Майков (1833–1918) так описывал действия дивизии князя Ивана Трубецкого:

«После отъезда Петра I Карл XII подошёл к Нарве и 19 ноября, несмотря на страшную метель, напал на осаждавших. Шведы кинулись на дивизию князя Трубецкого, и менее чем в 4 часа вал и 10 орудий главной батареи были уже в их руках. Сражение окончилось поражением русских, причём шведы взяли в плен всю русскую артиллерию, большую часть войска, около 780 офицеров, а также генералов: Ив. Ив. Бутурлина, князя Якова Долгорукова, Артамона Михайловича Головина, имеретинского царевича Александра и князя Ивана Юрьевича Трубецкого».

Шведский плен, конечно, был далеко не столь жесток, как польский в 20-х годах ХХ века, но свидетельства о нём в истории есть суровые.

Пётр Майков писал:

«Пленных генералов повезли с жестоким содержанием, по словам Алларта, в Ревель, где им было объявлено готовиться в путь в Стокгольм.

В столице Шведского королевства пленных содержали довольно сурово, особенно в первые годы. Так, по словам историка Д. Бантыш-Каменского, Бутурлин девять лет пять месяцев томился в тяжком заключении в Стокгольме; князь Яков Долгоруков около десяти лет содержался под крепким караулом, занимаясь всё это время рассматриванием шведского правоведения; позднее он был перемещён в Якобшадт; князь Трубецкой содержался 18 лет в Стокгольме».

Князь Андрей Хилков писал Петру: «Нас развезли по разным городам и держат в суровой неволе, никуда не пускают и ни с кем видеться не дают. Царевичу дозволено гулять только с караулом; Вейде держат в погребу…»

Князь Иван Трубецкой подговорил двух своих товарищей по несчастью генералов Бутурлина и Вейде, единственного иноземца, не сбежавшего с поля боя и потому испытавшего ужасы плена, и они совершили побег.

Шведы быстро хватились беглецов. Начались поиски. Как укрыться в чужой стране? Тем более шведские власти тут же дали приметы беглецов во все кирки и пастыри. Они делали ежедневно объявления, в которых обещали крупное вознаграждении за помощь в поимке беглецов.

Трубецкого, Бутурлина и Вейде поймали в лесном массиве, скрутили и привели в дом градоначальника. Все трое были жестоко наказаны.

Пётр Майков приводит строки из письма Хилкова:

«Генерал Вейде посажен в зело тесной каморке; Трубецкого заперли в доме, где сидят осуждённые к смерти для покаяния; ночью с ним замкнуты двое караульных… лучше быть в плену у Турок, чем у Шведов; здесь русских ставят ни во что, ругаются бесчестно и осмеивают».

Этот же Головин писал Андрею Артамоновичу Матвееву:

«Извествую милости твоей, что содержат оных генералов и полоняников наших в Стокгольме как зверей, заперши и морят голодом, так что и своего, что присылают, получить они свободно не могут, и истинно многие из среды их померли, и которого утеснения, и такого тяжкого мучительства ни в самых барбаризах обретается…»

Далее Пётр Майков сообщил:

«По словам Голикова в «Деяниях Петра Великого», один Трубецкой был оставлен в Стокгольме, a прочие генералы и офицеры развезены по разным городам врознь и все содержатся зело жестоко».

Судя по некоторым воспоминаниям современников, со временем жёсткость содержания в плену князя Ивана Юрьевича Трубецкого и других русских генералов была несколько ослаблена. Возможно, сыграли роль личные качества пленников.

К примеру, Трубецкой, по отзыву жены британского консула Томаса Варда леди Рондо, был «человек с здравым смыслом… нрава мягкого и миролюбивого, учтив и обаятелен…».

А Василий Александрович Нащокин в своих записках, упоминая о И.Ю. Трубецком, говорит, что, будучи «отвезён в Стокгольм со многими генералами, прижил побочного сына, который и слывёт Иван Иванов сын Бецкой; он воспитан с преизрядным учением».

Настало время назвать имя главного героя повествования — Ивана Ивановича Бецкого, рождением своим обязанного именно шведскому плену его отца, в то время генерал-майора, а в будущем генерал-фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого.

Сам факт рождения волновал многих исследователей. Как, каким образом это могло случиться в плену? Высказывались разные предположения относительно того, кто была мать ребёнка.

В ряде биографических заметок называли баронессу Вреде, но Пётр Майков предлагал всё-таки не заострять внимания на матери, поскольку особого значения это не имело ни для истории, ни, как мы увидим дальше, для самого ребёнка.

Итак, в шведском плену у русского генерала Трубецкого, представителя знаменитого рода, восходящего на дальних своих коленах к Рюриковичам, появился сын, которого отец назвал Иваном. Ну а фамилию дал, как в ту пору было принято, свою, только в усечённом виде. Отец — Трубецкой. Сын — Бецкой, поскольку сын незаконнорожденный.

Пётр Майков замечал, что трудности в определении матери усложняются деликатностью вопроса. Он писал по этому поводу:

«Конечно, до крайности трудно доказывать в настоящее время, по прошествии почти двух столетий (написано в начале ХХ века. — Н.Ш.), рождение лица именно от известной особы, вне законного брака, а потому казалось бы гораздо благовиднее, не бросая бездоказательного укора на то или другое семейство и не отрицая безусловно, что Иван Иванович Бецкой действительно был сын князя Ивана Юрьевича Трубецкого, признать, что мать первого в точности нам неизвестна, как это и делали, впрочем, лица, стоявшие гораздо ближе нас к Бецкому и Трубецкому и имевшие поэтому возможность получить более точные сведения о его рождении.

Оставив нам свои записки, в которых упоминается о рождении Бецкого, эти лица, вероятно, не упустили бы сообщить, кто была его мать, если бы это было им известно. Но они этого не сделали, a, следовательно, можно предполагать, что они этого обстоятельства в точности не знали, что весьма естественно».

Пётр Михайлович Майков (1833–1916) был мировым судьёй, чиновником Второго отделения Собственной Е.И.В. канцелярии. Но именно история явилась главным делом всей жизни. Его труды своеобразны, но предельно точны с точки зрения историографии. Он не просто приводил тот или иной факт, размышлял над правдоподобием его, искал доказательства, подтверждающие его выводы.

Нельзя не согласиться с такими вот размышлениями:

«Подобные, незаконные рождения, являясь, по общепринятому воззрению, позором не только для отдельного лица, но и всего семейства, обыкновенно тщательно скрываются и ни в каком случае не разглашаются. Помимо этого роман в данном случае происходил, можно сказать, за тридевять земель; вспомнив состояние сообщений и сношений одного государства с другим в то время, можно допустить, что о нём могли даже и совсем не знать в другом государстве… Так… современник Бецкого, знаменитый князь Щербатов, в своём известном рассуждении «О повреждении нравов» указывает, что князь И.Ю. Трубецкой, быв пленен шведами, имел любовницу, сказывают благородную женщину (выражение, прибавим мы от себя, собственно говоря, ничего не означающее в точности), его высшее дворянство, которое, по моему мнению, так прекрасно и так образованно, как ни при каком другом европейском дворе. Всего боле нас изумило то, что в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы, можно было встретить двор столь приятный и вежливый».

Это было в Стокгольме, где Трубецкой встретил такую женщину и «уверил, что он вдов и от неё имел сына, которого именовал Бецким и сей ещё при Петре Великом почтён был благородным и в офицерских чинах и т. д.».

В словаре Бантыш-Каменского сказано, что Бецкой родился 3 февраля 1704 года в Стокгольме (причём ни один из его родителей вовсе не назван), продолжал учение в доме отца своего, поступил в Коллегию иностранных дел и т. д., и только из дальнейшего изложения можно заключить (Бантыш-Каменский сам и этого не говорит прямо), что отцом Бецкого был князь И.Ю. Трубецкой.

А вот размышления об этих всех фактах, принадлежащее перу Петра Майкова:

«Бецкой был рождён в стране иноземной, в которой и провёл, вместе с своим отцом, первые годы детства. Каких-либо сведений об этом времени жизни Бецкого нам не удалось найти; да едва ли возможно предполагать их существование. О ребёнке, ничем не отличавшемся от множества других, ему подобных, нечего и говорить, тем более нечего записывать. Упомянем только, что после его рождения прибыла в Стокгольм к своему супругу княгиня Трубецкая, урождённая Нарышкина, вместе с двумя её дочерями, которая… не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми.

Откинув из этих слов всё излишнее, напоминающее французские романы и совсем не соответствующее ни духу того времени, ни положению русской женщины той эпохи, только что освобождённой из терема, ни характеру самого князя Трубецкого, можно «принять, что Бецкой остался в семействе своего отца (что вполне естественно) и получил первоначальное воспитание в его доме, наравне с прочими его детьми. Дети же князя Трубецкого — его дочери — получили воспитание хорошее».

В то время вельможи «не щадили ничего для образования своих детей».

Неудивительно поэтому, что и сам Бецкой, по словам Нащокина, был «воспитан с преизрядным учением».

Это замечание очень важно, ибо образованность Ивана Ивановича и его воспитание, которое он постоянно демонстрировал впоследствии, привлекли к нему внимание одной особы, о которой пока лишь вскользь упомянуто вначале повествования.

Конечно, нам очень сложно представить себе, каким образом Ивану Юрьевичу Трубецкому удалось, находясь в шведском плену, воспитать сына и дать ему хорошее образование.

Пётр Майков сообщил: «Князь Трубецкой… был разменен на фельдмаршала Реншельда, взятого в плен в Полтавском сражении, и возвратился в Россию».

В плену он находился, как известно, из биографии князя, восемнадцать лет. Значит, Иван Бецкой прибыл в Россию в четырнадцати — или пятнадцатилетнем возрасте.

Уже было упомянуто, что с разрешения шведского короля к Трубецкому приезжала в Стокгольм супруга с дочерями. Нет данных, на какое они приезжали время, но Пётр Майков, приведя «упоминания об отъезде» Трубецкого в Россию, указал, что «сознание справедливого долга одержало верх; князь покинул молодую иноземку, вернулся в Россию с сыном», причём… «Бецкой увезён в Россию и усыновлён княгиней…».

Значит, роман, плодом которого явился Иван Иванович Бецкой, не был кратковременным, значит, князь всё-таки колебался, с кем ему быть — с любимой женщиной или с женой.

Словом, кипели страсти, пылали сердца, хоть и происходило всё это, по словам Щербатова, «в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы».

Есть ряд версий биографии Ивана Ивановича Бецкого. Предполагают иные биографы, что князь Иван Юрьевич Трубецкой взял на себя отцовство ребёнка, рождённого в шведском плену, и что матерью его была старшая дочь, которую кто-то обрюхатил в России, и мать спешно повезла её в Стокгольм, чтобы спасти от позора. Потому-то супруга Ивана Трубецкого «не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми». В этом случает и отец, и мать Ивана Ивановича Бецкого — русские.

Князь решил учить сына (внука) военному делу. Ну а военное дело в России при Петре I и учёба военная оставляли желать лучшего. Каких-либо учебных заведений, кроме весьма знаменитой Навигацкой школы, не было. Отец же помнил, каковы последствия плохой подготовки солдат и командиров. Нарва осталась в памяти на всю жизнь. И он решил отдать его в Копенгагенский кадетский корпус, чтобы затем возвратить в Россию. То ли после окончания кадетского корпуса, то ли во время чего-то наподобие стажировки Бецкой на учениях упал с лошади, был изрядно поранен прошедшим над ним эскадроном. В строю лошади, которая никогда не наступит на лежащего на земле человека, очень трудно соразмерить свою поступь, вот Бецкой и пострадал. После травмы Бецкой отправился в путешествие, намереваясь затем вернуться в Россию.

Пётр Майков, ссылаясь на других авторов, указывал, что «привязанность Бецкого к отцу удерживала его при нём; он не захотел с ним разлучаться, приехал в Россию и записался в Коллегию иностранных дел, чтобы жить дома и продолжать заниматься своим окончательным образованием».

О своей учёбе в кадетском корпусе Бецкой, по словам Петра Майкова, уже значительно позже, в 1764 году, рассказал императрице Екатерине, когда представлял на утверждение свои рассуждения о воспитании, «как, будучи кадетом в Копенгагенском кадетском корпусе, ходил в караул, стоял на часах в ночное время и т. д.».

В России Бецкой был записан на военную службу, но затем направлен на дипломатическое поприще.

По словам Петра Майкова, «канцлер Остерман обращал особенное внимание на способности Бецкого неоднократно и посылал его курьером к иностранным дворам. Его познания, ловкость, деятельность много способствовали его повышению, чему также сильно содействовало и покровительство Анастасии Гессен-Гомбургской, его родной сестры по отцу». Вот тут снова интересный факт. Старшая сестра Анастасия на протяжении всей своей жизни особо опекала Ивана Бецкого. Именно старшая сестра… А не был ли он действительно её сыном?

Затем Бецкой попал в Париж, «где, по близким отношениям И.Ю. Трубецкого к В.Л. Долгорукому, и мог быть определён последним при посольстве, в качестве секретаря».

А в Париже, вполне естественно, не только служба занимала его. В знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона о Бецком сообщается:

«Выйдя в отставку, он путешествовал по Европе и, между прочим, в Париже был представлен герцогине Ангальт-Цербстской — Иоганне-Елизавете (будущей матери будущей императрицы Екатерины II), которая и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво…»

Путешествие ли это было или работа в посольстве, в данном случае не важно — важно, что Иоганна Елизавета «и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво». Точнее не скажешь. Издание-то особого рода, выражения в нём точны. Лишнего не говорится. Да и не всегда обязательно писать напрямую.

Мы не будем спешить с выводами и делать заключения, а лучше попробуем разобраться с теми фактами, которые ни у кого не вызывали сомнений.

Получив новое назначение состоять при отце, Иван Иванович Бецкой через некоторое время выехал в Россию, простившись с Парижем, тем более почти одновременно с ним столицу Франции покинула и Иоганна Елизавета. Она спешно отправилась к себе на Родину, поскольку, как выяснилось впоследствии, к тому были веские причины.

Бецкой вернулся в Россию «с депешами по секретным делам». Служил при отце генерал-фельдмаршале, в чине генеральс-адъютанта. Тут нужно уточнить. На слуху у нас чин генерал-адъютанта. В чём же разница? Да в том, что у государей в ту пору были генерал-адъютанты, а у крупных генералов — генеральс-адъютанты. Так именовалась, говоря языком нынешним, должность, а звание… Воинское звание, к примеру, у Ивана Ивановича Бецкого при назначении было — майор, а вскоре он стал подполковником.

Ну а что касается парижских приключений, то на них обратили внимание не только авторы упомянутого выше словаря. Знаменитый журналист-историограф Н.И. Греч, по словам современников, «весьма компетентный вследствие своего тесного взаимодействия с III отделением Его Императорского Величества канцелярии, где ему были открыты многие документы», писал:

«Немецкая принцесса происходила от русской крови. Принц Ангальт-Цербстский был комендантом в Штеттине и жил с женой в разладе. Она проводила большую часть времени за границею, в забавах и развлечениях всякого рода. Во время пребывания в Париже, в 1728 г., сделался ей известным молодой человек, бывший при прусском посольстве, Иван Иванович Бецкой, сын пленника в Швеции князя Трубецкого, прекрасный собой, умный, образованный. Вскоре, по принятии его в число гостей княгини Ангальт-Цербстской, она отправилась к своему мужу в Штеттин и там 21 апреля 1729 г. разрешилась от бремени принцессою Софиею Августою, в святом крещении Екатерина Алексеевна. Связь Бецкого с княгинею Ангальт-Цербстской была всем известна».

Долгое время этой темы никто не касался ни в литературе, ни в кино. А вот не так давно Борис Алмазов в статье «Екатерина Великая — русская?» об Иоганне Елизавете сообщил следующее:

«Её положение и жизнь были весьма незавидны. Собственно, если можно так выразиться, она принадлежала ко второсортной аристократии. Владения её супруга герцога Христиана Августа Ангальт-Цербст-Беренбургского, расположенное на клочке земли, некогда заселённого лужицкими славянами, нищенствовало. Иоганна Елизавета, происходившая из другого, тоже обедневшего немецкого княжеского дома Голштейн-Готторпского (тоже нищего), всегда остро чувствовала свою бедность и своё положение приживалки при европейских дворах. В двусмысленном положении находился и Бецкой, который, однако, в отличие от герцогини, в средствах стеснен не был.

Иван Иванович был пригож, статен, блестяще образован, свободно говорил на нескольких европейских языках. Ощущая себя, безусловно, русским, он по воспитанию был совершенный европеец, да и в России к этому времени почти не жил. Но как это свойственно эмигрантам, вообще людям, долго живущим вне Родины, он был горячим патриотом, видя Россию в некотором ореоле собственных мечтаний. Русский без России, незаконнорожденный княжеский сын и безвестная немецкая аристократка, понимавшая свою роль марионетки в большой политике. Не исключено, что «встретились два одиночества…».

Борис Алмазов сделал и ещё одно удивительное заявление…

«В начале 1729 года Ивана Бецкого срочно отзывают в Россию из Парижа, а 4 марта 1729 года у Иоганны Елизаветы родилась девочка, получившая при крещении имя София-Фредерика-Августа».

Удивительно оно из-за указанной даты — 4 марта 1729 года!

Почему 4 марта? Ведь всем известно, что София Фредерика Ангальт-Цербстская — будущая императрица Екатерина Великая — родилась не 4 марта, а 21 апреля (2 мая) того же 1729 года.

Интересная мысль высказана в журнале «Чудеса и приключения»:

«Золотой век» императрицы Екатерины II таит в себе множество тайн и загадок… Однако, пожалуй, главное — это тайна происхождения самой «Северной Семирамиды»… при каких обстоятельствах появилась на свет София-Фредерика-Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, ставшая впоследствии российской императрицей. «Как при каких?» — спросит читатель, знающий из курса истории, что Екатерина II родилась 21 апреля 1729 года в семье наследного принца Ангальт-Цербстского герцогства Христиана-Августа и его супруги Иоганны-Елизаветы. Да, всё так: только малость не так!.. Когда София-Фредерика-Августа стала российской великой княгиней, немецкие историки перерыли все штеттинские архивы в поисках материалов о жизни её родителей в этом городе и не нашли ничего, даже метрических записей о рождении Ангальт-Цербстской принцессы. При немецком «орднунге» (порядке) такого не может быть, потому что не может быть никогда! Однако все материалы просто-напросто исчезли. Единственной причиной этого исчезновения историки посчитали тайну рождения принцессы и были правы…»

Были, видимо, причины скрывать истинную дату рождения дочери Иоганны Елизаветы. Проскочила даже информация, что будущая императрица родилась семимесячной. Словом, что-то было не то — поздновато, видно, вернулась к мужу Иоганна Елизавета после своего парижского романа с Иваном Бецким, и необходимо было как-то завуалировать то, что родила она дочку раньше срока.

Но всё это было уже в прошлом. В будущем же появится ещё немало интересных фактов, которые являются ярким подтверждением того, что парижский роман Ивана Ивановича Бецкого и Иоганны Елизаветы не прошёл бесследно…

Итак, настало время рассказать о первых шагах будущей императрицы на русской земле.