История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4
После присоединения Грузии к России умиротворение Кавказа стало необходимой, хотя и нелегкой задачей для России, причем главное внимание было обращено на утверждение в Закавказье. Присоединяя к себе Грузию, Россия становилась в открыто враждебные отношения к Турции, Персии и к горским народам. Сознавая, что для успешных действий в Грузии и Закавказье нужен не только человек умный и мужественный, но и знакомый с местностью, с нравами и обычаями горцев, Александр I назначил астраханским военным губернатором и главнокомандующим в Грузии князя Цицианова. Однако Цицианов не стал простым исполнителем его указаний; он внес в план действий много своего, личного, оригинального, и, быть может, это-то содействовало более всего успеху русского оружия и дипломатии на Кавказе.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 3
Прибытие князя Цицианова в Тифлис. Отправление лиц грузинского царского дома в Россию. Письмо царевича Юлона к Цицианову и ответ на него. Отправление царевичей Вахтанга и Давида. Бегство из Тифлиса царевича Теймураза. Письмо к нему князя Цицианова. Обстоятельства вынуждают отправить силою царицу Марию (или Мариам) в Россию. Распоряжения к ее вывозу. Убийство генерала Лазарева. Отправление царицы в Воронеж и заключение ее в монастырь. Письмо царицы к императору Александру I
Сдавши начальство на Кавказской линии генерал-лейтенанту Шепелеву, князь Цицианов 20 января 1803 года отправился в Тифлис, где предстояла ему крайне щекотливая деятельность уничтожить интриги лиц царской фамилии, простиравшейся вместе с родственниками и свойственниками до 90 человек обоего пола.
Рассказывая о состоянии Грузии при последних царях, мы имели случай видеть те грабежи и притеснения, которым подвергался народ от царевичей и царевен, не повиновавшихся царской власти и враждовавших между собою.
После смерти Георгия вопрос о престолонаследии вызвал интриги лиц царского семейства, как между собою, так и среди народа, который они подговаривали в свою пользу, волновали и в то же время грабили и притесняли. Грузины искали спокойствия, желали подданства России, а царевичи старались противодействовать этому и восстановить их против нашего правительства. Борьба партий вызвала волнения, которым князь Цицианов хотя не придавал большего значения и не называл их, подобно Коваленскому, бунтом, но не мог не признать, что единственным средством прекратить эти волнения и водворить спокойствие в Грузии было отправление в Россию всех членов царского дома.
Такое удаление, хотя бы и временное, вызывалось желанием блага грузинскому народу и было вместе с тем согласно с видами нашего правительства, полагавшего «усилить меры к вызову в Россию царицы Дарьи и прочих членов царского дома, коих присутствие в Грузии всегда будет предлогом и причиною неприятельских партий»[44]. Дело это казалось тем более легким, что царица Дарья сама заявляла готовность ехать вместе с дочерьми в Россию, но готовность эта, как увидим ниже, была только на словах, а не на деле.
В августе 1802 года Дарья писала императору, что давно желала отправить к нему просьбу о разрешении ей ехать в Россию, но что этому мешал будто бы караул, «приставленный в самом доме моем». Жалуясь на свое положение, царица писала, что если она не удостоится лично «поклониться» императору, то такое несчастное и оскорбительное состояние может повергнуть ее в гроб[45]. Не довольствуясь этим заявлением, Дарья отправила одновременно письма императрицам Марии Феодоровне, Елисавете Алексеевне и князю Куракину, которого просила употребить свое содействие к скорейшему вызову ее в Россию. «Сим одолжите меня навсегда, — писала она, — облегчите наложенную на мне несказанную печаль и заставите быть всегда вам благодарной»[46].
Жалобы на притеснения и установленный за нею присмотр были конечною целью письма, а между тем в Петербурге верили в чистосердечное желание царицы выехать в Россию. Император Александр с свойственною ему деликатностью и предупредительностью торопился сообщить царице, что князю Цицианову повелено предоставить ей все средства и удобства к предстоящему путешествию. «Нахожу совершенное удовольствие, — писал император[47], — снова уверить вашу светлость, при сем случае, что мне приятно будет видеть вас в столице».
Желая вместе с тем показать свое расположение к царевичам, бывшим в Санкт-Петербурге, император простер свое внимание до того, что приказал передать в Каменноостровском театре ложу в постоянное распоряжение царевичей[48].
Пользуясь отправлением к царице писем особ императорского дома, князь Цицианов присоединил и свое, в котором писал Дарье, что остается в Георгиевске только для того, чтобы встретить там царицу прилично ее сану и облегчить ей путешествие в столицу. Князь сообщал царице, что поручил генералу Лазареву и правителю Грузии Коваленскому устроить ее путешествие настолько удобным, чтобы она не могла «обрести ни малейшей разности между оным и тифлисскими улицами»[49].
Главнокомандующий высказал надежду, что не более как через три дня она соберется и отправится в путь.
Сомневаясь, однако же, в искренности желаний царицы, князь Цицианов решился все-таки выждать в Георгиевске ответ ее на письмо императора Александра и, в случае неудовлетворительности его, ехать туда немедленно самому, с тем чтобы принять решительные меры к отправлению в Россию всех членов грузинского царственного дома[50].
Предположения князя Павла Дмитриевича совершенно оправдались. В Новый год, в полдень, Коваленский, которому поручено было передать письма, приехал к царице Дарье и застал ее окруженною детьми. Он передал ей письма, и царица тут же прочла их.
— Какой ответ дадите относительно отъезда? — спросил Коваленский.
— По причине праздника, — отвечала она, — я не могу так скоро дать ответа. Прошу вас к себе вечером, а между тем подумаю об этом и прочту со вниманием письмо его императорского величества по переводе его, ибо оно прислано без перевода.
Вечером Дарья объявила Коваленскому, что после болезни, которою страдала более месяца, чувствует себя настолько слабою, что не может пройти по комнате, и потому, как ни лестны для нее высочайшие приглашения и сколь ни важен сей отъезд для собственной ее пользы, но все-таки она не решается пуститься в путь при ее слабости, преклонных летах и в настоящее суровое время. Царица объявила, впрочем, что воспользуется монаршею милостию при первом удобном случае[51].
На другой день нового года Дарья отправила ответное письмо князю Цицианову, в котором высказалась вполне хитрая женщина, какою она и была в действительности. Царица писала, что, получив письмо главнокомандующего, она исполнилась матернего чувства, вспомнив как о своем муже Ираклии II, так и об отце князя Павла Дмитриевича, «между коими была величайшая связь дружбы». Ссылаясь на свою болезнь и отказываясь ехать в Россию, она просила князя Цицианова не ожидать ее в Георгиевске, а ехать скорее в Тифлис. Не отвергая того, что поправляется от одержимой ее болезни, Дарья высказывала боязнь, чтобы поспешные сборы и отправление «не учинились вечною препоною удостоиться поклонения его императорскому величеству»…
«Желательно мне было, — писала царица[52] в заключении своего письма, — продлить сие письмо так, как приятно матери беседовать с сыном своим возлюбленным, но причиною краткости есть поспешность моя к ответам. Прошу вас принять сие яко сын от матери».
Одновременно с этим находившийся в Грузии для горных изысканий граф Мусин-Пушкин писал князю Цицианову[53], что «хитрость и недоверчивость, в сердце царицы вселившиеся, препятствуют несравненно более ее отъезду, нежели болезнь, от которой она освободилась. Правда, что еще слаба и через три дня ехать невозможно, но через две недели ежели только на сие решится, то выедет».
Граф Мусин-Пушкин полагал, что присутствие самого князя Цицианова в Тифлисе может ускорить развязку этого дела, и потому советовал ему поторопиться приездом. Хотя царица Дарья и писала князю Цицианову, что слабое здоровье не дозволяет ей выехать, но из разговора графа Мусина-Пушкина с царевичем Вахтангом можно было заключить, что Дарья все-таки может определить крайний срок для своего выезда. Пользуясь случаем, граф Мусин-Пушкин предложил Вахтангу проводить царицу до русской столицы.
— Я лучше останусь слугою в Грузии, — отвечал царевич, — чем поеду в Петербург.
— Вы ничем не оправдаете себя перед светом, — говорил Мусин-Пушкин, — и перед собственным сердцем и совестью, если в преклонных летах матери и при слабости ее здоровья никто из сыновей не проведет ее если не до столицы, то по крайней мере до Кавказской линии.
— Католикос (царевич Антоний) мог бы всего удобнее ехать, — заметил Вахтанг, — и я поговорю с ним об этом.
Граф Мусин-Пушкин изъявил желание сам видеть царицу, и Вахтанг обещал доложить ей и устроить свидание.
«Между тем не надеюсь я, однако же, — писал Мусин-Пушкин князю Цицианову, — чтобы без вашего присутствия и вторичного настояния решилась она ускориться с отъездом, почему прибытие ваше толико нужное и по множеству причин, и по сей важнейшей необходимо. Думаю, впрочем, что заманить никоторого из членов царской фамилии в Россию нелегко и что дотоле в отговорках не будет недостатку, доколе побуждениями страха, а не дружественными убеждениями к таковому отъезду принудятся. Доколе же из Грузии не удалятся, не будет здесь ни порядка, ни тишины».
Все эти известия и заставили князя Павла Дмитриевича поторопиться отъездом в Тифлис[54], где присутствие его было крайне необходимо для успокоения всех партий и народа.
Будучи недовольны русским правлением, грузины видимо волновались; все состояния жаловались на притеснения чиновников и, чтобы избавиться от них, хотели просить об утверждении царем одного из царевичей.
— Народ, стеная под игом царей и их многочисленной фамилии, — говорил Лазареву князь Герсеван Чавчавадзе, — и не могши сего переносить, прибегнул к высокому покровительству государя императора, надеясь избавиться от сего ига, но ныне они еще больше под оным стенают. Прежде их неудовольствие и стенание происходили от фамилии, которая многие годы над ними господствовала и которую они привыкли почитать своими господами, а теперь становится для них несносным.
— Напрасно они так горячатся, — отвечал Лазарев, — гораздо полезнее потерпеть немного. Как только князь Цицианов приедет сюда и ему народ заявит о своих нуждах, то, конечно, получит удовлетворение и будет наслаждаться благоденствием, как и мы наслаждаемся под державой милосердого нашего государя.
— Будучи долгое время в России, — заметил на это князь Чавчавадзе, — конечно, я все знаю, но другие такого терпения не имеют.
Последние слова относились до князей, потому что простой народ был предан России, но князья, привыкшие к своеволию, ненавидели нас[55].
1 февраля[56] 1803 года князь Цицианов приехал в Тифлис, где ожидали его со страхом и надеждою. Одни опасались преследований за злоупотребления власти и лихоимства, другие, как, например, лица царской фамилии и ее приверженцы, мечтали о восстановлении на престоле дома Багратионов. Последние полагали, что главнокомандующий, как грузин по происхождению, будет работать в их пользу, — но ошиблись. Князь Цицианов видел только одно спасение для Грузии — это окончательное удаление из страны всех членов царского дома и прекращение беспорядков, вкоренившихся в составе русского правления. Он начал с того, что удалил Коваленского от должности правителя Грузии и, не видя возле себя из гражданских чиновников ни одного такого, который мог бы занять его место, назначил правителем генерал-майора Тучкова. Сознавая, что назначение военных чинов на гражданские должности могло бы ослабить и без того незначительные боевые средства, князь Цицианов просил прислать в Грузию людей достойных, знающих и честных.
«Благоволите, ваше сиятельство, — писал он графу Кочубею[57], — вспомоществовать бедному краю сему людьми усердными и бескорыстными, а по недостатку в оных хотя такими, которые бы Грузию не почитали Иркутскою губерниею. Высочайше назначенное по штату жалованье превышает все оклады, по другим губерниям существующие, но набранные сюда разночинцы превышают меру всякого воображения. Я нахожусь в таком непостижимом положении, что, видя явные злоупотребления их, не могу преследовать, ибо все разбегутся, и, следовательно, дурное течение дел придет еще в худшее состояние или вовсе остановится».
Князь Цицианов просил назначить к нему людей лучших, «в коих нужда для сохранения доверенности к новому правительству увеличивается по мере отдаления мест, куда они определяются»[58]. Просьба главнокомандующего была услышана, и император приказал назначать в Грузию чиновников с строгим выбором[59] и преимущественно греческого исповедания, соответствующих «образу мыслей в Грузии, где жители очень много привязаны к обрядам религии»[60].
Поставляя себе первым правилом искоренение злоупотреблений и беспорядков и зная, что причиною последних во многих случаях были лица царского семейства, князь Цицианов старался познакомиться с ними, узнать характер и образ мыслей каждого. Тотчас по прибытии в Тифлис главнокомандующий разослал всем членам царского дома высочайшие грамоты и виделся со всеми. Вдовствующая царица Дарья, «которая всем здесь руководствует», как доносил князь Цицианов[61], лично объясняясь с ним, говорила, что она действительно прежде имела намерение ехать в Россию и даже просила о том, но думала, однако, что ее одну только призывают туда. Теперь же, видя, что ее понуждают к тому вместе со всеми, по болезни своей, столь дальнего путешествия предпринять не может. Впоследствии, уступая требованиям князя Цицианова, она говорила, что готова отправиться в Россию, но не ранее апреля месяца, просила отпустить ей 10 000 руб. для приготовления всего необходимого к отъезду и для содержания 50 человек свиты, которую она считала необходимым взять с собою.
Царевич Давид, несмотря на убеждения, по выражению князя Цицианова, «иначе как под стражей» ехать не соглашался. Царевич Вахтанг «из всех хитрейший», при особенном свидании с князем Цициановым, в котором последний объявил ему непременное желание императора Александра о выезде царской фамилии из Тифлиса, в горести и со слезами говорил, что он решится лучше в Грузии землю копать, нежели ехать в Россию, и «наконец, доносил главнокомандующий, по настоятельному убеждению моему, с объяснением собственной пользы его, могущей воспоследовать от немедленного повиновения, привел меня в крайнее замешательство, бросясь к ногам моим и прося помилования. Такое упорство, единодушно от всех оказываемое, подтверждает частично мнение о слухах, разнесшихся в Грузии, что со вскрытием весны царевичи Александр, Юлой и Парнаоз, покровительствуемые Баба-ханом, намерены со всех сторон, с помощью лезгин, сделать нападение, для восстановления на царство одного из рода Багратионовых. По легковерию грузинского народа, дела здесь управляются разглашением разных слухов, часто самых неимоверных. С приезда моего разнеслось здесь известие, якобы из Санкт-Петербурга привезенное, что к вызову царской фамилии я не имею другого от вашего императорского величества полномочия, как только приглашать их к тому доброю волею».
Слухи эти отчасти подтверждались и словами Коваленского, который, считая свое положение в Тифлисе крайне щекотливым и опасаясь потерять значение в глазах грузин, все еще старался показать, что ему известны самые сокровенные намерения нашего правительства. Посетивши однажды царицу Дарью, Коваленский успокаивал ее и говорил, что отъезд в Россию совершенно зависит от ее воли.
— Вы не беспокойтесь, — говорил он, — если вы своею волею не соизволите ехать, то никто вас силою отправить не может.
— Буде князь Цицианов о том узнает, — заметила на это царица Дарья, — то вам будет худо.
Обнадеживания Коваленского не успокоили Дарью, но послужили источником для многих толков в городе.
— Удивляюсь, — говорил придворный лекарь Татула, — как русские генералы противоречат друг другу: князь Цицианов стращает царицу Дарью, что насильно вывезет ее в Россию, а Коваленский публично ее уверяет, что он сделать это не имеет права.
Последние слова были впоследствии переданы князю Цицианову. Главнокомандующий призвал к себе Татулу, который письменно подтвердил справедливость сказанного Коваленским[62]. Не ограничиваясь этим и желая проверить показания придворного медика, князь Цицианов отправил письмо Татулы к царице, на котором та написала: «Я, царица Дарья, свидетельствую в истине сего письма и подписываюсь» [63].
Коваленский отрицал справедливость этого обвинения и говорил, что князь Цицианов, зная, что Татула личный его враг, «через его посредство, склонил болящую и запуганную уже царицу к подписанию такого на счет сей показания, какое ей было поднесено». В оправдание себя Коваленский представил министру внутренних дел письмо царицы Дарьи, писанное рукою ее дочери царевны Феклы, которая, по его словам, была при упоминаемом посещении[64]. В день отправления этого письма по Тифлису распространился слух, что царевны Кетевана и Фекла, из расположения к Коваленскому и для написания в его пользу письма, похитили у спящей царицы именную печать, которую грузины весьма часто прикладывали вместо подписи. Проснувшись и не найдя печати, царица Дарья весьма беспокоилась, но скоро узнала истинную причину похищения. Тогда она написала письмо князю Цицианову, в котором подтвердила свое прежнее показание.
«Известилась я, — писала Дарья[65], — якобы вам донесено, что будто дала я теперь г. Коваленскому письмо, противное тому письменному лекаря Татулы свидетельству, которое мною подписано и утверждено печатью. Уверяю я вас клятвою, что никакого я ему письма не давала, да и в мыслях я не имела. А если кто от имени моего сделал письмо и имеет, то уверьтесь моею клятвою, что того и в мыслях моих не было и оно ни за рукою, ни за печатью моею. При множестве вымышленных на меня клевет, выдумана и сделана и сия клевета. Паки я повторяю, что сделанные мною в письме лекаря Татулы свидетельство и подписка суть точно мои слова и тоже есть истинное свидетельство мое».
Интрига эта раскрылась перед князем Цициановым гораздо позже, а вначале, вскоре после приезда его в Тифлис, по городу ходили глухие только слухи, будто он имеет разрешение только уговаривать членов царского дома к выезду в Россию, но не принуждать их. «Почему и нашелся принужденным, — доносил главнокомандующий, — показав подлинный высочайший рескрипт вашего императорского величества, в присутствии многих из знатнейших княжеских фамилий, перевести вслух статью сего высочайшего мне предписания».
В предупреждение всякого рода волнений и беспокойств князь Цицианов просил разрешения употребить силу, в случае сопротивления членов царского дома добровольно оставить Грузию и переселиться в Россию[66].
Как ни прискорбно было императору Александру видеть положение, в котором находился грузинский царский дом, он признавал, однако же, необходимым вызвать его в Россию и потому, в ответ на представление князя Цицианова, разрешил ему поступать по усмотрению. Предоставивши инструкциею, данною князю Цицианову при назначении, все распоряжения главнокомандующему и не желая стеснять его в действиях, император выражал только желание, чтобы он поступал по долгу совести и избирал способы и время, какие признает удобнейшими[67].
Обстоятельства вынудили князя Цицианова, еще до получения этого разрешения, отправить в Россию царевичей Вахтанга и Давида. Поводом к тому были повсеместные слухи, со дня на день увеличивавшиеся в Тифлисе, о каком-то всеобщем приготовлении к вторжению в Грузию 10 марта (в день Навруза, или нового магометанского года) лезгин и других горских народов.
Царевич Александр писал Дарье, что с войском идет на Грузию, и если будет жив, то непременно получит царство Грузинское, а если его убьют, то просил царицу забыть, что она и царь Ираклий имели сына Александра[68]. Одновременно с получением этого письма в Тифлисе рассказывали, что лезгины сделали уже заклик и собрали для царевича толпу в 7000 человек, с которою он намерен был идти на селение Гавази и к Кварели. Слухи эти были, конечно, слишком преувеличены, и если Александр и имел сообщников, то число их было весьма незначительно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
44
Журн. Госуд. совета 1 сентября 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел по департ. общих дел. Дела Грузии, ч. II.
47
Обе императрицы также писали, что им будет весьма приятно видеть царицу Дарью в Санкт-Петербурге. См. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII.
49
Письмо князя Цицианова царице Дарье 27 декабря 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел по департ. общ. дел, ч. VII, 81.
64
В мнимом письме этом царица Дарья говорила, что, узнав о понуждении ее князем Цициановым выехать в Россию, получила сильный припадок болезни, «повергнувшей меня в лишение чувств. О чем услышав, вы (Коваленский добавляет своею рукою: «по приглашению католикоса») приехали меня навестить и нашли меня пришедшею несколько в себя, но говорить с трудом я могла, сказала, однако ж, вам, что в таком болезненном состоянии, когда не могу передвинуться, хотят силою меня везти. Вы, видевши меня в совершенном расслаблении, подавали утешение в сих словах: успокойтесь и не огорчайтесь, я не думаю, что в сей тяжкой болезни употребили бы над вами силу. По христианской совести уверяю всех, что более сего ничего вы не говорили. Что же касается до рукописания в превратном виде слов сих, которое к князю было представлено, а от него ко мне прислано, то клянусь по истине, что подписала я оное из единого страха против воли моей (письмо это помечено 23 апреля. См. Арх. Мин. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, 317).
