Поэтесса

Николай Удальцов, 2013

История любви, в которой, кроме ответов на многие вопросы, стоящие перед нами, сфомулирована Российская Национальная идея…

4

–…Ты не забыл, что сегодня у нас подготовка к встрече с «классиком»?

Я уже позвонила ему, — Лариса вернула меня в сегодня, прервав мою интервенцию в прошлое.

— Не рано? — вздохнул я. Классики в моем представлении должны иметь крепкий, долгий сон людей, которым не в чем себя упрекнуть.

— Ничего, — сказала Лариса, — подошел к телефону сам.

— Ну и чем он занят?

— Столбит себе место на пьедестале перед восторженными массами.

Во мне сразу возник лучезарный образ «классика».

Хотя я и понимал, что смеяться над теми, кто достиг по-настоящему больших успехов, не только легко, но и неприлично.

— Может, доставить ему восторг масс в письменном виде? — спросил я после фрагментной паузы, но Лариса отреагировала на мой энтузиазм скептически:

— А не перебьется?

— Ну, что же, возрадуемся встрече с классиком устно, — удовлетворенно перевел дыхание я. — Жаль, что не удастся пообщаться персонально.

Это была хоть и откровенная, но все-таки искренняя ложь. Уже и не лицемерие, а так, игнорирование факта…

…Вообще-то наш классик был явлением скучным, и сам навязал нам себя.

Классики как праздники: иногда приятны, но всегда навязчивы.

Но он пообещал телевидение.

И потому, если бы нам пришлось везти ему формальное письменное приглашение — то это приглашение пришлось бы везти мне.

А мне этого не хотелось.

Не потому, что мне было лень вставать и ехать — на подъем я человек легкий. И не потому, что я не люблю наших классиков.

Просто наши великие слишком беззастенчиво заставляют любить себя еще при жизни.

Этого я не люблю.

И не люблю тех, кто это любит.

В конце концов — это просто не честно…

— Ой! Подожди! — воскликнула Лариса на другом конце телефонной проволоки.

И я едва не вздрогнул:

— Что случилось?

— На плиту кастрюлю поставила и забыла.

Не вставай пока.

Подумай.

Я тебе перезвоню, — крикнула мне в трубку Лариса, и у меня появилась возможность выбирать — о чем подумать.

И этот выбор определился ситуацией…

…Моя собственная неспособность стать классиком стала мне очевидна уже давно.

Наверное, потому, что, хотя делаю я глупости почти так же часто, как классики, по крайней мере среднего калибра — говорить глупости я стараюсь значительно реже.

А у классиков говорить глупости считается пренепременнейшим атрибутом классицизма.

Этикеткой — некоторой помесью между фирменностью и ценой.

Конечно, классиков нужно знать, изучать и уважать.

Их только всерьез воспринимать не надо.

Взять хотя бы паяцствующего графа, улыбающегося мне сейчас с литографии на стене, бывшего, кстати, в обиходе занудливейшим человеком, до колик в боку надоедавшим крестьянам своими пугаловскими потугами пахать землю. И выглядевшего на меже в лаптях так же глупо и дико, как его крестьяне выглядели бы в светских салонах обеих столиц, замечательно описанных графом во время отдыха от хождения по народу.

Парадоксально, и он прекрасно доказал это — можно быть великим дворянским писателем и при этом считать, что помещик принесет пользу тем, что сам станет таскаться за сохой по полю.

Да что там — писательство. Можно быть просто хорошим человеком, но при этом думать, что цивилизация себе исчерпала.

И считать, что человечество должно вернуться «в природу».

Единственная фраза графа, претендующая на афористичность: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные — несчастны по-своему» — если и верна, то, по крайней мере, с точностью до наоборот: «Все несчастные несчастны одинаково, а все счастливые — счастливы по-разному».

Кстати, именно разнообразие счастья, кроме всего прочего, делает людей полигамными.

А уверенность в том, что война — это противоестественное человеческому существу явление, говорит лишь о том, что за землепашеством графу просто некогда было заглянуть в учебник истории. Он бы легко убедился в том, что более естественного занятия, чем грабить и убивать друг друга, люди отродясь не знали.

Граф оказался человеком непровиденциальным.

Во всем.

В том числе и в том, что проповедовал непротивление злу.

Ведь непротивление злу — это прежде всего неосуждение зла…

…Бородатый граф довольно ехидно перемигивается с другим классиком, тоже, впрочем, бородатым.

Они у меня на стене рядом, и перемигиваться им легко.

Впрочем, с человеком, сказавшим, что красота спасет мир, перемигиваться легко даже неклассику.

Особенно если вспомнить Елену Прекрасную, безусловно, «спасшую» троянский мир своей красотой.

Вот только при этом хотелось бы узнать мнение Приама по этому поводу.

Слишком простое спасение придумал этот классик для мира.

Так и хочется решить — вот понастроим красивых домов, понапишем красивых картин, понаговорим красивых слов — и мир уже почитай спасся.

Жаль только, что все это — ерунда.

Я думаю, что красота — лишь некая компенсация миру за то, что мир ворует у себя своей жестокостью, черствостью, жадностью.

Глупостью, наконец.

А с другой стороны, красота — это жертва, которую мир принимает от людей в свое оправдание.

В оправдание своей обыденности.

А чего стоит его, любимая попами фраза: «Если Бога нет — то выходит, что все можно…»

По-моему, как раз наоборот — если есть у кого выпросить прощение, то можно все.

Совершил любую пакость, покаялся, вымолил отпущение грехов.

И порядок.

Можно уже и не мучиться.

Вот если не у кого выпрашивать прощение, если остаешься со своими поступками один на один, если совершаешь что-то такое, что сам себе простить не можешь — то причем здесь: есть Бог или нет?..

…В определенном смысле классикам было очень легко: легко бороться за истину, когда не знаешь с кем и где борешься.

Когда борешься как бы, вообще.

Я не против классики.

Я против глупости.

Особенно — классической.

Появление подобных мыслей в моей голове временами напоминает приезд крупного столичного чиновника в провинциальный город.

Суета.

Все двигается и при этом остается на месте.

И никому не понятно — зачем это нужно и к чему может привести.

Впрочем, спорить с покойными не только глупо, но и нечестно — они ведь ответить не могут.

В этом есть что-то от удовольствия, которое получали судьи — члены революционных троек эпохи «отца народов», когда допрашивали своих соратников, попадавших к ним в лапы — возразить оппоненты все равно не могли.

Всерьез я к своим мыслям о классиках не отношусь, хотя иногда отношусь всерьез к мыслям.

Во всяком случае, никогда этих мыслей не афиширую.

И не потому, что это может быть принято за зависть — завидовать классику, по-моему, все равно что завидовать памятнику.

Впрочем, я понимаю, что каждый из нас является не только ставленником, но и заложником своего времени.

Вот только истина ничьим заложником не является…

…Для того чтобы проверить свое отношение к памяти классиков на других людях, я однажды, еще в те времена, когда поэтесса была для меня просто президентом клуба современного искусства, спросил ее:

— Ты любишь Пушкина?

— Да.

Ничего глупее ты спросить не мог.

— Почему?

— Потому что у тех, кто не любит Пушкина, просто проблемы со вкусом.

— А ты завидуешь Пушкину?

— Чему завидовать? — удивилась Лариса. — Тому, что какой-то австрийский гомик всадил ему пулю в живот?

Она ответила, ни секунды не раздумывая, и мне ничего не оставалось, как вздохнуть:

— Гомик был французом…

…Своими мыслями о классиках я как-то поделился с друзьями, не прямо, конечно, а наведя на свои мысли легкий макияж.

И с тех пор зарекся это делать, потому что ничего разумного из этой затеи не вышло.

Художник Андрей Каверин — он молодой, и пока любая новая тема это его тема — ответил мне: «Классика не в том, чтобы объяснить мир каждому человеку в отдельности.

И классики не для того, чтобы сказать что-то самое главное — самого главного они сказать не могут, потому что мир классики — это обобщение.

Для классиков — мир — это низведение главного до уровня школьной программы.

Не так, чтобы кто-то понял мир в меру своего развития, а так, чтобы поняли все и поровну.

По большому счету классика — это разновидность ширпотреба.

Именно поэтому по рецептам классиков мир и не может быть построен».

Художник Григорий Керчин сказал что-то о том, что классики создают в мире систему координат, и даже их ошибки представляют интерес потому, что их ошибки — классические.

А потом пожал плечами.

И только поэт Иван Головатов дал по-настоящему, глубокую оценку моим словам:

— Старик, ты все слишком серьезно воспринимаешь.

Тебе нужно взять отпуск и банально выспаться.

Потом все так и получилось.

Отпуск я взял.

Правда, не сразу.

А тогда это показалось мне ерундой. Хотя и заставило меня еще раз задуматься о том, почему же я не смогу стать классиком.

Я задумался и понял — мне не стоит приписывать себе человечество…

…Подумав обо всем этом и повспоминав многое из того, что вполне можно было и не вспоминать, я подивился одному — тому, какие глупости лезут в голову человеку, которому не идут в голову умные мысли.

Впрочем, единственной сколько-нибудь значительной причиной того, что человеку в голову приходят глупости, является то, что голова у него все-таки есть…

…Если бы мне знать о том, какие события произойдут в моей жизни и не произойдут в жизни моей страны ближайшие несколько дней, я наверняка пришел бы к выводу о том, что застой в моей собственной ситуации подзатянулся, и времени пришло время закусить удила.

Что оно и сделало.

И совершенно вовремя…