Фактическая революция

Николай Слесарь

Что есть у человека помимо этой реальности? И что, если привычная обстановка уйдет навсегда, не оставив взамен ничего из его прошлого, настоящего и возможного будущего, ничего рационально объяснимого и последовательного?Сюжет книги на первый взгляд фантастичен, но так ли он невозможен..

VIII

На следующий день проснулся я поздно, полностью осознавая, что сегодня пятница, как бы рабочий день, а мне решительно никуда уже не нужно спешить. Я даже поэтому будильник не стал отключать. И проснувшись рано утром под его омерзительный дребезг, с радостью и наслаждением его отключил и уже по-настоящему счастливый лег спать дальше. Именно в этих мелочах и заключается та самая эмоциональная сторона жизни.

После каждодневного пробуждения в своеобычной суете запускается цикл привычно выполняемых действий или не выполняемых. Изо дня в день, с самого утра мы делаем множество повторяющихся движений, их даже не замечая. Так что сегодня я решил сделать все с точностью наоборот. То есть делать то, чего я не делал обычно.

В результате, помимо всего прочего я даже побрился и сделал уборку в своем жилище. Вещей у меня было не много, так что уборка особых хлопот не доставила. Я просто выбросил почти все, что валялись у меня под ногами и как следует пропылесосил все, до чего смог дотянуться.

Кот исчез сразу как только увидел, что назревает серьезная уборка. Появления пылесоса он дожидаться не стал и моментально попросился на улицу.

Все эти действия я выполнял под телевизор, работающий на всю катушку. Утром я всегда включал канал Animal planet и, в силу того, что альтернатив ему не было, сегодня включил тоже его.

Потом я перемыл всю посуду, водрузил ноутбук на девственно чистый теперь стол, и сварил крепкий кофе. Теперь я как будто был готов двигаться дальше.

Это тоже своего рода способ борьбы с меланхолией, правильно организовать рабочее пространство, навести порядок и тем самым хотя бы временно отгородиться от того хаоса реальной действительности за окном.

Вообще у каждого свой рецепт борьбы со скукой. И зачастую именно она провоцирует всю эту непреходящую деятельность вокруг нас. Весь этот прогресс был затеян всего-навсего в протест бесцельному существованию большинства. В протест ко всему просто живому и естественному, но не адаптированному. По отношению к истории развития и системе отсчета, ко всем этим древним законам и правилам, сдерживающих обывателя в каких-то там рамках. А рамки сделались необходимостью, дабы спасти человека от человека. Таким образом, круг снова замкнулся, и выхода для энергии снова почти никакого не оставалось.

Все это напоминало собой не вполне управляемый ядерный синтез.

Был и у меня свой рецепт. Этот рецепт был заимствован у страуса, и им пользовались все, кому не лень. Очень удобно было просто прятаться. Например, окунувшись с головой в какую-нибудь работу, непременно архиважную, поехать на край света воевать наемником, пешком через Антарктиду или просто надраться как свинья. Или можно было строгими медитациями заставить себя перестать что-либо видеть и слышать вокруг, или же просто сойти с ума.

Лично я всегда прятался в самом себе. И со всех сторон это очень удобный метод. Именно поэтому до меня было так непросто иногда достучаться. Именно поэтому я был патологически одинок. Зато этот свой внутренний мир я приспособил под себя как мог, раздвинув и расширив его по максимуму. И почти все ценное, что у меня еще оставалось, потихоньку перетащил с собой туда.

Но пора было остановиться и поработать. Утром часто мою голову раздирали подобные противоречия, глобальные вопросы, монологи и тому подобное. Бред взбудораженной совести, как говорил Изя Кацман.

Но как только я уселся работать, расположив подле себя маленькую чашечку изумительно ароматного и горячего кофе, я тут же понял, что поработать не получится. Ибо в голову упрямо полезли мысли не о работе, а о моей странной семье, развалившейся уже давно и теперь существовавшей по отдельности в разных частях этой и уже не только этой страны.

Я сам жил в квартире своего гостеприимного, но отчасти не совсем нормального дяди, который уже неделю как не ночевал дома и сейчас бог знает где шлялся.

Я так до сих пор толком и не понял, чем он занимался всю свою жизнь. А теперь, после того как он вышел на пенсию, и подавно. Концы были утеряны. Последний раз, когда я его видел, он утверждал, что очень занят и что у него появилась новая работа, но, по-моему, он выдавал желаемое за действительное, и никакой работы по факту у него не было. Если он чем-то и занимался, то скорее потреблением спиртного с подобными ему падшими интеллигентами и просто с маргиналами с улицы. Хотя сам он с виду оставался человеком неизменно приличным, всегда одевался весьма цивильно и даже со вкусом.

Все эти нюансы в различиях между его формой и содержанием одно время здорово меня интриговали, но внешняя сущность моего дяди изо дня в день представала как на ладони, ибо видел я его в состоянии разном и уже давно не слишком отделял его самого от его амплуа.

Пофантазировав на тему, где он может теперь быть и что с ним там могло случиться, я незаметно для себя переключился на всю остальную семью, перебирая одного своего родственника за другим и непроизвольно производя аналогии с самим собой.

Аналогии эти меня расстраивали. С наследственностью у меня все было однозначно не слава богу. Но тут уж выбирать не приходилось.

Одно было понятно, день не задался. От всего этого у меня начала развиваться та самая неприятная меланхолия, и дабы уже хоть как-то отвлечься я стал размышлять о буддизме. Эти мысли меня почему-то неизменно успокаивали и вселяли смутную надежду на что-то еще. Типа, кем бы мне, если бы довелось, конечно, хотелось бы быть еще?

На счет своей предыдущей жизни я был абсолютно уверен. Я часто видел что-то такое в своих снах. Я был то ли рыбаком, то ли смотрителем маяка и жил где-то на дальнем востоке на самом берегу Тихого океана. В общем, на самом краю света. Мне не раз снился этот каменистый безжизненный берег. Этот неумолкающий прибой, обдающий меня своими ледяными брызгами. Низкое мрачное небо, галдящие чайки и угрюмые рифы. А еще хижина, сколоченная из плавника и кое-как накрытая ржавыми железными листами, неизвестного происхождения.

И везде висела и болталась на ветру вяленая рыба. И большая и маленькая, но в огромных количествах. Она занимала большую часть всего моего жилища, будучи набита в разнообразные холщовые мешки и деревянные бочки расставленные и тут и там. Даже печурку свою я топил там исключительно сушеным палтусом, ибо с дровами было невыносимо туго, а высушенный палтус неплохо горел в той моей жизни.

И даже этот запах горелого палтуса еще долго будто бы преследовал меня после подобного сна. Я был абсолютно уверен, что в своей прошлой жизни я жил именно так.

А что по поводу того, кем бы я хотел стать, то тут фантазия меня неминуемо подводила. Из раза в раз я не находил для себя абсолютно удовлетворительных вариантов, а менять шило на мыло было не интересно. Все мои мысли сводились все к тому же унылому побережью океана и к палтусу. Виделась мне в этом какая-то вселенская гармония. Я даже взялся написать об этом роман, полагая, что смогу освободиться от наваждения. Но продолжение для этой истории я придумать не мог, смутно подозревая, что никакого продолжения здесь нет и быть не может.

Чашка кофе стояла опустошенная, а ноутбук, включенный полчаса назад, уже давно заснул, будто убаюканный моими размышлениями, и смотрел теперь на меня своим скучным черным экраном.

Все это зрелище, весь этот натюрморт, наблюдаемый мною, на работу меня никак не вдохновлял. Я был беспомощен и жалок перед лицом постигшей меня в одночасье звенящей паузы, из которой я не знал, как и выбраться. Оставалось смириться с ней и отложить работу еще на какое-то время.

И только я надумал выйти на балкон покурить, как в дверь позвонили. Это было так неожиданно, что я непроизвольно вздрогнул. Я никого не ждал и вообще к нам настолько редко кто-нибудь заявлялся, что дверной звонок всегда звучал пугающе и тревожно.

За дверью обнаружился помятый участковый в сопровождении какого-то строго одетого мужчины в очках и двух людей в форме и при оружии.

— Здравствуйте, — сухо поздоровался участковый, — небольшая проверка. Вы один тут проживаете? Вы хозяин квартиры? Кроме вас еще кто-нибудь есть?

— Ничего себе небольшая проверка, — подумал я, разглядывая вооруженных автоматами людей на лестнице, — натуральная облава! Никак не меньше.

— Да, я здесь прописан и живу, но хозяина теперь дома нет. Хозяин мой дядя, — сразу потерявшись перед таким обществом, нескладно промямлил я.

Одновременно краем глаза я увидел метнувшегося между ног кота, который с лестницы влетел в квартиру за моей спиной и судя по звуку ринулся на спасительную кухню.

— А где же он теперь? — вкрадчиво спросил строго одетый и неприятно улыбнулся.

— Хороший вопрос, — подумал я.

— Скорее всего, на работе. Где же еще? — соврал я, мучительно стараясь не покраснеть.

Где-то внизу хлопнула дверь и двое в военной форме немедленно напряглись, один из них даже принялся глядеть в лестничный проем. Участковый тоже посмотрел в сторону лестницы, а потом на часы.

— А как они теперь спросят о месте его работы, — вяло подумалось мне, — и что я им скажу?

— А что собственно случилось? — наугад спросил я натянуто спокойным голосом.

— Пока еще ничего не случилось. В вашем районе проходит специальная операция. Просьба никого посторонних к себе не впускать и до пяти часов из квартиры не выходить, — процедил строго одетый человек в очках, переставая улыбаться. — Еще вопросы есть?

Вопросов появилась масса.

— Нет. Больше вопросов нет, — облегченно выпалил я, и, как только это стало возможным, быстренько захлопнул перед ними дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.