Тайны уссурийского женьшеня

Николай Семелев, 2013

Люди еще не придумали средства, которое лечило бы от всех болезней, а у природы давно такое лекарство есть. Рак, атеросклероз, гипертония, туберкулез, астма, бесплодие, диабет, ожирение, заикание – магическому женьшеню по силам лечение этих и многих других болезней. «Я для себя давно решил проблему с медикаментами: вот уже более 20 лет выращиваю женьшень и не покупаю лекарства», – говорит Николай Иванович Семелев, один из немногих в России травников-женьшеневодов. В книге он рассказывает о целебных свойствах этого растения. Вы узнаете о том, как своими руками вырастить женьшень не только на садовом участке, но и прямо на подоконнике, как из корня приготовить лекарственные средства, а листья использовать в кулинарии и косметологии. Книга будет полезна тем, кто желает избавиться от болезней или интересуется возможностями натуропатии. Также она представляет большой интерес для профессиональных врачей, фитотерапевтов и целителей. Если болезнь дала о себе знать – не опускайте руки, и пусть травы будут вам в помощь!

Удивительное о Приморье

Каждый человек не раз на своем жизненном пути переживает минуты счастья. Для меня самыми счастливыми минутами были в моей молодости — это когда я впервые увидел Приморский край.

Дальний Восток! Приморье! Самая удаленная от столицы область нашей страны. Ну, может быть, Камчатка, Чукотка, Курилы могут с ней поспорить. Но там суровый климат. А вот Южное Приморье…

Кто из нас в юности не читал знаменитые книги В. К. Арсеньева «Дерсу Узала», «По Уссурийскому краю»? Река Уссури дала название и краю, и тамошнему лесу. Уссурийская тайга, Уссурийский тигр — «амба», как называл его спутник Арсеньева, гольд Дерсу Узала, женьшень, лотос, пятнистые олени. У М. М. Пришвина в его замечательной повести «Женьшень» прекрасно описаны охотники за «корнем жизни», и среди них китаец Лувен тоже, как и Дерсу Узала для Арсеньева, ставший для лирического героя повести другом, подарившим ему женьшень…

Теперь мы знаем, что Приморский край занимает площадь около 170 тысяч км², это территория целого государства — чуть меньше, чем полуостров Корея, почти половина территории всей Японии. На западе он граничит с Китаем, на крайнем юге с Кореей, а на востоке от него, за морем, лежат Японские острова. Столица Приморского края — город Владивосток. Это самый большой порт Дальнего Востока, один из крупнейших портов мира, юго-восточные ворота нашей Родины. Здесь на рейде в бухте Золотой Рог стоят суда из разных стран, отсюда отплывают наши корабли в Китай, Японию, КНДР, в Индию, Африку, Америку, к островам Океании и Малайского архипелага. Удивительная природа Приморского края сочетает в себе северные и южные элементы: здесь можно встретить северянку-пихту, ель, сосну, могучие кедры, а по соседству с ними произрастают, например, субтропические деревья амурского бархата, который называют также пробковым деревом. Рядом с березой и рябиной — маньчжурский орех, близкий родственник ореха грецкого, вместе с кленами — ильм, монгольский дуб, тис, аралия, а также красивое стройное дерево чозения, что в переводе с латыни означает «корень янка»…

В густой Приморской тайге нередки настоящие субтропические лианы — амурский виноград, актинидия, лимонник китайский. Северный бурый медведь уживается здесь со своим южным родственником белогрудым медведем. Жители северной тайги — соболь, рысь, рябчик, глухарь соседствуют с типичными южанами — леопардом, уткой мандаринкой, изумрудно-синим широкоротом.

Много кабанов, изюбрей, пятнистых оленей, а также белок, зайцев, барсуков. Встречается редчайшее горное парнокопытное животное — горал. И наконец, наиболее знаменитое из дальневосточных животных — хозяин тайги уссурийский тигр. Но самое интересное в природе Приморья — это реликты. Слово «реликт» означает «остаток давнего прошлого», «пережиток». Великое оледенение четвертичного периода земной истории, сковавшее всю территорию, на которой теперь располагается наша страна, дошло до Приморского края лишь частично. Поэтому здесь сохранились растения и животные той древней поры, когда на Земле господствовал теплый и влажный климат. Это было несколько миллионов лет назад, и ту пору, которая предшествовала оледенению, археологи назвали третичным периодом.

Аккуратно ведя цепочку поколений, передавая в генах основные свойства организмов, реликты третичного периода дожили до нашего времени почти в том самом виде, в каком они существовали в давние-давние времена, и по ним мы можем хотя бы отчасти представить себе, какой была тогда природа планеты. Итак, не только северяне и южане благополучно уживаются в этом удивительном крае, но также современные и древние растения и животные. Это делает природу Приморья особенно любопытной, неодолимо привлекательной каждому, кому интересен окружающий мир, — а для меня особенно притягательной стала таинственная жизнь уссурийского женьшеня, изучению и выращиванию которого я посвятил более половины своей жизни. Все это я знаю теперь, но в юные годы о Приморье знал очень мало. Конечно же, читал книги В. К. Арсеньева, но мне и в голову не приходило, что когда-нибудь самому придется побывать в тех местах. И вот впервые судьба мне позволила находиться в 1974 году в Приморье, и именно в самом Сихотэ-Алине, именно там, где и растет знаменитый женьшень. И все 6 месяцев обучения в школе сержантов я с огромным интересом смотрел на окружающие сопки и думал о том, что вот — родина женьшеня и, возможно, он сейчас растет в нескольких километрах, а может быть и того меньше, от нашего учебного батальона. Но служебные дела позволяли мне смотреть на красоту края издалека и лишь мечтать о встрече с корнем жизни. Вот так меня испытывал женьшень на свою любовь к нему.

Подготовка к поездке

Вернувшись из армии, решил позвонить сослуживцу Жене Жилину, который переехал из Хабаровска работать в приморское село Чугуевка, и поделился с ним своей мечтой о встрече с легендарным «корнем жизни». И знаете, он меня очень сильно вдохновил, уверенно ответив: «Уссурийский женьшень увидишь своими глазами, когда приедешь ко мне в гости. Ну, а вначале ты сам знаешь, нужно сделать прививку от энцефалитного клеща». Не случайно в каждом поселке имеются плакаты, на которых клещи изображены крупным планом, — они предупреждают о вероятности заражения клещевым энцефалитом. Но заражения все равно происходят ежегодно. В лучшем случае все заканчивается смертью в, а в худшем — безобразным уродством на всю жизнь, потому что вирус, переносимый клещом, поражает нервную ткань спинного и головного мозга. «Если надо, то сделаю», — обещал я Евгению.

При посещении поликлиники врач спросил, внимательно глядя на меня своими серо-голубыми глазами: «Вы такую прививку никогда не делали? Очень, — говорит, — болезненно: будет три укола, которые надо повторять в течение трех месяцев. Первый надо будет делать уже в мае. Будем делать или нет, как считаешь?.. Но ведь тебе в армии уже делали прививку. И, с одной стороны, в конце августа, когда поедешь на Дальний Восток, активность энцефалитного клеща резко спадает. А с другой стороны… все-таки…»

Прививку так и не получилось сделать из-за навалившихся текущих дел и забот, а лето стремительно заканчивалось с последними днями августа. Временами я спохватывался и думал: «Неужели и, правда, такое вновь возможно? Неужели я опять смогу побывать там? В краю экзотики и реликтов, в краю, который так захватывающе описан Арсеньевым…» — и вновь и вновь вспоминал о красотах края, рассматривая цветную таблицу в третьем томе труда «Жизнь животных, растений», выпущенном издательством «Просвещение», — таблицу, которая была посвящена насекомым Дальнего Востока. Хвостоносец Маака — фантастически синий махаон огромных размеров, прекрасная темно-коричневая с голубым радужница Шренка, гигантский реликтовый усач — самый крупный жук в нашей стране, достигающий в длину 11 см, голубой с черными пятнами жук-дровосек усач небесный, или розалия уссурийская… Неужели есть вероятность увидеть хоть кого-то из них в естественных условиях, в загадочном дремучем лесу, почти тропическом, возраст которого измеряется миллионами лет и в котором произрастают женьшень, аралия, лимонник и множество других таинственных реликтов.

Конечно, я не мог не восхищаться живописнейшей природой Приморья. Помню, как во время первой своей поездки туда из окна вагона виднелась на горизонте постоянно голубая волнистая линия сопок Сихотэ-Алиня, по берегам речек и озер росли оригинальной формы деревья… Незадолго перед тем я побывал в городе Саранске на выставке японских художников — на многих картинах там были точно такие деревья. Особенно часто мне вспоминались картины художника Хокусаи. Это имя запомнилось потому еще, что на выставке было с десяток, а может быть и больше, акварелей одной и той же горы — Фудзиямы. А всего у него как будто бы тысячи таких акварелей, о чем уважительно сообщалось в проспекте, и все они написаны чуть ли не с одного и того же места, но только в разное время дня и года. Вот что значит внимательно относиться к природе! Помню, меня это прямо-таки потрясло. Но еще больше удивило, что каждая из этого множества акварелей была, как говорят, признана шедевром, причем рисунки при всей одинаковости сюжета были все-таки разными. И не только потому, что они написаны в разное время. А потому еще, что ведь и сам художник менялся от рисунка к рисунку, менялось его настроение, состояние… Да, верно, мы действительно изо дня в день меняемся, и считается даже, что в течение 7 лет все до одной клетки нашего организма заменяются новыми. Память сохраняется, способности сохраняются, генетика сохраняет нам форму и строение тела, а вот сами клетки, все атомы и молекулы — другие! И каждый день мы разные — сегодня не такие как вчера, а завтра будем не такие как сегодня. И не удивительно, что акварели Фудзиямы, написанные одним и тем же человеком, но в разное время, тоже были все разные. Но одно дело понимать это теоретически, а совсем другое — осознать по-настоящему, то есть почувствовать и самостоятельно убедиться.

А газеты в августе сообщали, что в Хабаровском крае прошел сильнейший тайфун. Он затронул Приморье, и вообще погодные условия в том году были небывало суровыми по всей Сибири и Дальнему Востоку. И я заколебался всерьез. Разумеется, не было речи об отказе от поездки, но ведь хочется надеяться, что дни будут теплыми, малодождливыми. Ночь с 25 на 26 августа я проворочался с боку на бок. Снились клещи, тигры, тайфуны, красивые птицы летали где-то высоко над деревьями, а если и спускались чуть пониже, то исчезали, лишь только я к ним приближался. А утром словно бы повеяло на меня приморским теплом и экзотикой. И вспыхнули опять в воображении яркие пейзажи Приморья. И птицы приветливо распахнули свои отливающие разными оттенками крылья. И я твердо решил ехать в Приморье!

Приморье, здравствуй!

Наконец-то! Наконец-то я выезжал. И теперь даже то, что сборы мои проходили в сомнениях, составило свою прелесть — того, что слишком легко и быстро дается, мы обычно не ценим. В этом убеждается в своей жизни каждый.

И вот, наконец-то, я сел в самолет, который «взял старт» на Владивосток. Это был пассажирский самолет Ил-62, способный пересекать всю огромную территорию нашей страны с запада на восток и перенести больше полутора сотен пассажиров из Москвы во Владивосток без пересадки. В это время в аэропорту Домодедово было 3 часа ночи, во Владивостоке рабочий день давно уже начался — 10 часов утра. А в аэропорту мы приземлились в 8 часу вечера по местному времени. От аэропорта автобус мчал по хорошему шоссе, наверное, отремонтированному в это лето. Справа и слева был лес, потом дачные поселки, наконец, впереди стало виднеться море — Амурский залив. Удивительно происхождение этого названия — ведь до Амура отсюда чуть ли не тысяча километров. Почему же залив назван Амурским? Ведь Владивосток расположен на полуострове, и если с запада омывают его воды Амурского залива, то восточный залив назван Уссурийским. Хотя и он никак не связан с рекой Уссури — одним из главных притоков Амура. Почему же их так назвали? Позже я узнал, что таково было знание географии в те времена, когда давали наименования этим заливам, считали, что именно где-то здесь должны впадать в Японское море Амур и Уссури.

Мы подъезжали к Владивостоку, а над Амурским заливом плыли отдельные кучевые облака. Когда же мы приблизились к бухте Золотой Рог, рядом с которой на сопках раскинулся большой красивый город, столица Приморского края, облака спустились, и вечерняя синь неба просвечивала лишь кое-где. Соседи по автобусу рассказали, что если дожди во Владивостоке все же идут не каждый день, особенно в сентябре-октябре, когда здесь действительно наступает золотой сезон, то влажность воздуха в городе почти всегда приближается к 100 %. Иногда все-таки последние лучи солнца пробивались сквозь тучи и освещали кварталы новых домов, живописно разбросанных на сопках, листву деревьев, здания автомобильного и морского вокзалов, большие и маленькие корабли, стоявшие на рейде в бухте Золотой Рог. Выйдя из автобуса с рюкзаком за спиной, я направился сначала в камеру хранения, а потом налегке — в кассу покупать билет на Чугуевку.

Автобус отправлялся что-то около полудня по местному времени. Постараюсь передать это настроение ожидания: ходил по морскому порту, внимательно наблюдал за разгрузкой большого парохода «Максим Горький». Пшеницу разгружали 2 больших подъемных крана. Они зачерпывали золотое зерно где-то в недрах корабля, поднимали его в подъемниках, словно в гигантских горстях, и высыпали в квадратный приемник, напоминающий воронку. А внизу у этой «воронки» был широкий брезентовый рукав, из которого пшеница сыпалась в подъезжавшие под «воронку» вагоны длинного товарного состава. Громко слышался сухой шорох зерна, легкими клубами поднималась высоко-высоко золотистая пыль. Прожектора ослепительно светили, работа кипела и спорилась. Пахло машинным маслом, пшеницей, а слабый нежный ветерок доносил соленый аромат моря. Пароход плыл из Канады, и за ним в дневной прозрачности видны были другие морские корабли, а воду рябили мелкие волны… Совсем недавно еще я покинул среднюю полосу России, а вот уже стою где-то на краю Земли. Передо мной раскинулся тихоокеанский порт, живущий таинственной дневной жизнью. И в кармане у меня лежит билет на Чугуевку, районный центр, расположенный в дебрях Уссурийского края, где ждут меня новые встречи, невиданные пейзажи, таинственный «корень жизни» — женьшень… Что же будет завтра?

Утро выдалось ненастное. В Чугуевку автобус прибыл около 7 часов. Долго я простоял на автовокзале в ожидании Жени Жилина и многократно ругал себя за то, что не сообщил другу о своем прилете заранее, желая сделать сюрприз. Да и не хотел отрывать его от дел, ведь он был начальник — лесничий Чугуевского лесничества. Так что, узнав, что до конторы лесничества всего 2 или 3 остановки, я пошел пешком. Чугуевка — поселок зеленый, много деревьев, но в утренней хмари выглядел он не слишком весело.

Постепенно светлело, правда, когда подходил к улице Сахарова, на которой расположена контора лесничества — появились первые лучи солнца. Я постучал в запертую застекленную дверь, но никто не ответил: контора для посетителей была закрыта. И тут я вспомнил, что сегодня суббота! Все же ожидал, что наша встреча будет несколько иной. Мне казалось, что при первом же стуке в дверь Женя выйдет радостным, веселым, как человек, дождавшийся, наконец, встречи с другом, с которым служил в армии полтора года. Однако Женя не появлялся. Никто вообще не появлялся, хотя свет где-то в глубине конторы горел. Так я простоял минут 20 у запертых дверей, периодически стуча в дверное стекло и совершенно не зная, что предпринять: никакого другого адреса, кроме конторы, я не знал. Небо очистилось от облаков, но было затянуто дымкой, сквозь которую с трудом пробивалось солнце. Наконец, что-то мелькнуло за дверьми, и я тотчас постучал опять. К стеклу подошла женщина, приоткрыла дверь и спросила, что мне нужно, ведь закрыто. Я справился о Жене Жилине. «А-а, вы тот самый человек, который должен был из средней полосы приехать!» — прозвучало в ответ. Как выяснилось, это была бухгалтер лесничества Мария Васильевна Бедренко, она провела меня сквозь бухгалтерию в глубину помещения. Там в ярко освещенной комнате мы и увиделись с Женей, который спешно готовил отчетные документы к воскресенью.

— Знаешь, я совсем забыл, в какой день ты должен приехать, — сказал он, растерянно посмотрев на меня.

Во-первых, он стал немного постарше. Как-то незаметно пролетело время с тех пор, как мы с ним расстались. Во-вторых, не было в нем почему-то ни особой радости, ни приветливости, а только лишь озабоченность. Был он худощав, невысок, подвижен, с пышной кудрявой шевелюрой. Живость в нем чувствовалась, однако сейчас он был сосредоточен исключительно на том, что делал — отчетные бумаги, которые нужно срочно отправлять во Владивосток, в краевое управление. Немного обескураженный встречей, я рассматривал журналы «Лесное хозяйство», пока Евгений что-то доделывал. Наконец он закончил работу и сказал, что мы сейчас пойдем на квартиру Марии Васильевны, там позавтракаем — есть свежий борщ, — а потом, если я хочу, то могу сегодня же пойти в горы, благо погода хорошая. Фактически это один из первых хороших дней, а то все были дожди и дожди. Он, Женя, пойти со мной не сможет. Вышли на улицу, я увидел, что дымка рассеялась, ярко светит солнце, город ожил. Люди ходили по улицам — чувствовался выходной день, суббота, — вокруг было много зелени и цветов, а на горизонте голубела знакомая по давним воспоминаниям волнистая линия сопок.

Мы дошли до нужного дома, поднялись на 4 этаж и оказались в квартире Марии Васильевны.

— Вон, видишь — телевышка на сопке? — показал мой друг в окно.

Да, можно было заметить тоненькую палочку на далекой вершине лесистой сопки.

— На эту сопку ты и пойдешь. Доехать можно на автобусе, предпоследняя остановка. Сейчас я нарисую план.

Неужели сейчас — вот прямо тут же после того, как он нарисует план, — я отправлюсь в сопки, в которых я уже бывал, и не раз, в настоящие приморские дебри? Ведь Женя подчеркивал, что они почти не тронуты человеком. Лишь недавно проложена щебеночная автодорога. Женя дал маленький рюкзак с небольшим количеством бутербродов и сказал, чтобы я к вечеру обязательно вернулся.

— Извини, старик, видишь, замотали меня эти отчеты, сам бы бегом побежал с тобой. Ну да ладно, завтра все дела бросим и побегу с тобой в зеленый мир.

Живые сопки

Автобус миновал жилые дома, выехал за пределы поселения. Замелькали в окнах маленькие, аккуратные вначале, сопки. По мере приближения они вырастали, начинали щетиниться сплошным лесом. Сопки высились слева, а справа и за ними угадывалась река. За ней тоже виднелись сопки. Мы ехали по речной долине. Наконец моя остановка. Я вышел. Автобус укатил. Солнце и тишина. Влажность и терпкий аромат зелени. Передо мной были 2 дороги. Они ответвлялись от той, по которой ходил автобус. Одна из них шла чуть вверх и вправо. А другая — тоже чуть вверх, но влево. Судя по плану, именно эта и была моя.

Лес начинался от самой автобусной остановки, дорога тотчас ныряла в него. Деревья были высокие, стояли плотной стеной, дорога, таким образом, скрывалась в зеленом ущелье. Я увидел дорожный «кирпич» — знак, что проезд запрещен, — это был указанный Женей ориентир, который помог мне еще раз убедиться, что действительно, дорога моя. Отойдя буквально метров на 30 от автобусной остановки, я оказался в сказочном мире. В мире, о котором столько мечтал. Сердце билось от волнения, и я как будто бы даже плохо видел. Это и есть загадочные полутропические дебри Приморья, где, как говорят, растет женьшень, может быть, и совсем недалеко. Некоторые из деревьев одеты в мелкоразрезные листья, синева неба сквозит в них, стволы и ветви довольно тонкие, стройные, покрытые морщинистой светло-коричневой корой. Ну, конечно же, я вижу тот самый амурский бархат, реликтовое дерево тропиков, и именно с ним связана неразрывно судьба хвостоносцев Маака и бабочек ксутов, гусеницы которых кормятся его листвой.

Тихо в зеленом ущелье, только слышны голоса птиц. В отличие от разреженных, просторных внизу лесов средней полосы, севера, растительность здесь занимает все «этажи». Сойти с дороги казалось почти немыслимым, а под большими деревьями пространство заполняют деревья поменьше, еще ниже зеленеют кустарники, травы. Красавцами, раскрытыми веерами торчат папоротники. У самой дороги теснятся кусты, очень похожие на малину, тоже колючие, на них рдеют ярко-красные ягоды. Как будто бы малина, но это не так. В отличие от крупных, душистых и слегка матовых ягод нашей малины, эти ягоды помельче, поярче. Они блестят, как лакированные, и не ощущается знакомого аромата. Рядом ярко-белые цветы-звездочки в широких плоских соцветиях, какие-то желтые цветы…

И вот вижу — крупные соцветия желтоватых мелких цветочков, собранных в конические кисти. Пальчатые крупные листья, огромные колючки на стволе и на ветвях… Ура, да это ведь аралия маньчжурская — «дальневосточная пальма» — типичный представитель здешней флоры, ближайший родственник легендарного женьшеня, который тоже относится к семейству аралиевых! Аралия была красивая, и вокруг ее плодов с гудением вились пчелы, осы. На разные голоса щебечут птицы. Летают бабочки, которых так вот сразу еще не успел разглядеть. Жизнь явно кипит вокруг! Экзотическая, совершенно незнакомая, таинственная жизнь джунглей. Здесь ведь и тигры есть, вспомнилось мне. Конечно, они вряд ли будут тотчас набрасываться на вышедшего из автобуса путника, но сознание того, что тигры здесь вполне могут быть, придает ощущениям остроту.

О страхе, впрочем, нет и речи. Наверное, это потому, что оказываясь в естественной обстановке, я всегда испытываю ощущение доброжелательного родства со здешними обитателями. Время научило меня важнейшему правилу, которое хорошо выражено в старой пословице: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Это относится не только к людям, но и ко всему живому. Гость — исследователь. Завоеватель — не гость. Первая заповедь гостя, а, следовательно, и путешественника — уважение к тем, к кому ты пришел. Это лучшая визитная карточка, и только в этом случае ты имеешь полное право рассчитывать на уважение хозяев. Уважение и внимательность.

Так вот они, дебри Уссурийского края… Я был преисполнен высшего и естественного уважения и почтения. Если есть справедливость в мире, так кто же ответит на мое уважение злом? А в том, что справедливость есть, по крайней мере в мире природы, я уверен. Конечно, есть хищники и есть жертвы, и очень возможно, что кто-то из хозяев «монастыря», в котором ты оказался, увидит в тебе потенциальную жертву. В этом нет несправедливости, в этом тоже естественность. Для того чтобы избежать участи жертвы, необходимо знание и умение защищаться. И опять же — внимательность. Словно в подтверждение этой мысли, вдруг ощутил, что руки мои, оголенные до локтей, уже зудят от комариных укусов. Да, комары нападали средь бела дня, при солнце, тотчас напомнив давние муки от мошек, страхи перед клещом. Дебри вокруг меня таили, разумеется, не только красивые тайны — в них, как и во всем в жизни, была и опасность. Первая мера самозащиты выразилась в том, что я опустил рукава рубашки. Штормовка была со мной, но надевать ее в такую жару очень не хотелось. Решил, что буду просто-напросто почаще осматривать себя, чтобы вовремя обнаружить клещей. Женя сказал, что их практически сейчас нет, но все же следить надо — теоретически они еще могут напасть.

Прошли первые минуты ошеломленности, я начал осматриваться по сторонам. Дорога, посыпанная щебенкой, шла чуть вверх, делая первый виток «серпантина». Я сразу понял, что сходить с нее в лес бесполезно, да и невозможно: дебри почти непроходимые. А значит все, что я увижу, будет на самой дороге или рядом с ней, в этом зеленом «ущелье». Вокруг летали насекомые и бабочки. С замиранием сердца я начал приглядываться к ним. Первые, которых я увидел, — белянки и перламутровки. На миг вспыхнула уссурийская пеструшка. Светло-клетчатая, с коричневыми пятнами и едва заметным, но очень красивым зеленовато-красноватым отливом. Тихо пошел я дальше и заметил какое-то движение справа в кустах. Несколько больших желтоватых бабочек гонялись друг за другом. Это были ксуты. Ксуты, настоящие ксуты, бабочки с явно «тропическим» рисунком. Через несколько секунд ксуты исчезли, как будто только пригрезились. Да, до сих пор ни одному из философов не удалось с точностью определить, что же это такое — красота. Но не только философы, не только художники и писатели, а очень многие люди поняли: красота — непременный спутник жизни. Без красоты истинной жизни нет.

Вдруг зашелестело в кустах. Мгновенно напрягшись, я обернулся. Из кустов вышел дед с корзинкой. Он собирал малину.

— Бабочек ловишь, сынок? — спросил он.

— Да вот что-то мало их, — сказал я. — И не ловлю, а любуюсь ими.

— Раньше бывало, у воды на дороге бабочек по сотке сидело. Сейчас меньше стало, не сравнить.

— А грибы есть? — спросил я, кивнув на корзинку.

— Да немного есть. Я так, понемножку. А ты сам-то откуда же?

— Из Мордовии, в средней полосе России.

— А, ну-ну. Удачи тебе. — И пошел потихоньку вверх по дороге.

Я присел на камень. Удивительно: я почувствовал себя точно так же, как где-нибудь в Горьковской, мордовской деревне. Другой пейзаж вокруг, другие бабочки и комары, другой воздух. Если бы не существовало самолетов, поездов и машин — а так было совсем недавно! — то отсюда до дома пришлось бы добираться, наверное, не один год. И все-таки я чувствовал себя дома. Не было ничего чуждого мне вокруг. Моя земля, мое солнце. Моя живая зелень, мой добрый знакомый дед. «Наша так думай: это земля, сопки, лес — все равно люди», — вспомнился говор Дерсу Узала. Да, все у него были «люди» — и тигры, и кабаны, и лес, и сопки, и камни, и костер, у которого, с его точки зрения, менялось «настроение», и даже вода в чайнике, потому что, закипая, она так жалобно пела — так жалобно, что не в силах вынести этого, Дерсу снял чайник с костра и вылил воду на землю. Да, все живым было вокруг него. И я так понял вдруг этого милого человека: ведь вся сопка, по которой шел и на склоне которой сейчас сидел, были живые. Живая, теплая, радующаяся своей яркой и пестрой жизни гора. Словно в сказочном сне — только сон этот был наяву.

Зашагал я дальше вверх по дороге. За вторым поворотом, на чуть более крутом подъеме, журчал родник. У родника белела маленькая эмалированная кружечка: специально кто-то оставил. Вода оказалась вкуснейшей. Много раз внимательно осмотрел себя, ища клещей. Нет, только комары. Вечерело. Солнце, опускаясь, желтело. Я решил возвращаться. Потихоньку спустился к остановке автобуса. Мое желание начинало сбываться. Я был благодарен и счастлив. Только в автобусе почувствовал, как устал. Ведь по-настоящему не отдыхал после отъезда из дома. В самолете какой там сон — 8,5 часов в кресле были скорее мучительными, чем спокойными. В автобусе на Чугуевку тоже пришлось забыться лишь ненадолго, а еще смена времени — разница на 7 часов и хождение по горам. В этот вечер и суждено было узнать таинственную благотворную силу дальневосточных растений.

Когда пришел в квартиру Евгения, было уже около 8 часов по местному времени. Мы сели с другом за электрический самовар, и в это время зашел сосед — учитель местной школы. Разговаривали о разном, а угощала нас хозяйка плодами лимонника в сахаре. Дала попробовать и настойку женьшеня, впервые в жизни. Слово за слово, я и не заметил, как на часах была уже полночь… а усталость моя прошла. Да, казалось, что я и не проделывал этот огромный путь из Мордовии, не ходил по горам, не перебивался почти без сна 2 ночи. Видимо, это лимонник. Потом не раз еще слышал о чудодейственной силе его плодов. Есть множество рассказов, случаев, когда лимонник спасал заблудившихся или просто поддерживал силы путников. Проводили эксперименты: в поход шли две партии, одна их них ела лимонник, другая — нет. Разница была очень существенная. Дальневосточная флора — впрочем, как и флора многих других мест — таит в себе еще много загадок. И вот одна из них: чуть ли не все реликтовые растения Приморья, пережившие четвертичный ледниковый период, целебны для человека. Женя проводил меня в комнату, и в первом часу ночи я уснул счастливый.

Цветущий лотос

Утром Евгений, разбудив меня, громко сказал, что возьмет меня сегодня на таежные озера, где растет царственный лотос. По-быстрому позавтракав, мы спешно отправились в поход. Шли долго, очень даже, и вот, наконец, подошли к озеру. И я увидел ярко-зеленые листья, похожие на листья кувшинок — только они были значительно крупнее, и некоторые приподняты над водой. А над поверхностью этого зеленого живого ковра — огромные цветы, словно розово-красные факелы. Они, казалось, светились сейчас, в пасмурной полумгле, они действительно были как представители великого животворящего светила. Крупные лепестки отходили во все стороны, словно лучи розового живого Солнца. «Цветок лотоса — это корабль, на котором утопающий среди океана жизни может найти спасение», — вспомнилась мне древняя индийская мудрость. Особенно выразительно звучало это сейчас, когда без Солнца поблекли все краски мира.

Таким же поклонением, каким пользовался лотос некогда у древних египтян, пользуется теперь красный лотос у буддистов в Тибете и Монголии — об этом можно прочитать у нашего русского писателя Николая Федоровича Золотницкого в удивительной книге «Цветы в легендах и преданиях», изданной в России в 1913 году. Путешественник, находившийся в одном из городов Сиккима и посетивший буддистский храм, описывает его таким образом: «Идол Будды помещается за алтарем под балдахином или за шелковой занавеской. По обеим сторонам вокруг него расположены пестро одетые и раскрашенные изображения святых старцев и женщин. Будда изображен сидящим, с поджатыми ногами… а левая рука покоится на голове, держа лотос и драгоценный камень… Все стоят на пьедесталах и создается впечатление, будто они выходят из красных пурпуровых лепестков лотоса».

Само обращение к Будде звучит у буддистов так: «Ом мани падме», то есть: «Перл создания в лотосе», так как, по буддистскому верованию, сотворение мира является как бы последовательным творением бесчисленных лотосов, заключающихся один в другом до бесконечности — до такого числа раз, который ум наш отказывается сосчитать.

Лотос принадлежит к роду, название которого звучит по латыни так: «нелюмбо». Иногда его объединяют с семейством кувшинковых, к которому относится, в частности, и наша речная кувшинка. Однако истинный лотос, принадлежащий роду нелюмбо, имеет цветы либо ярко-розовые, подчас даже красные, либо желтые, и цветы эти, в отличие от всех кувшинок, не лежат на воде, а подняты над ней на стеблях — словно факелы с расходящимися в стороны лепестками-лучами. Лотос желтый распространен на Атлантическом побережье Северной и Центральной Америки и на Гавайских островах, а лотос розовый — в северо-восточной части Австралии, на Малайском архипелаге, Филиппинских островах, на юге Японии, на острове Шри-Ланка, полуостровах Индокитай и Индостан, в Китае и Северном Иране. А также в нашей стране — в Закавказье, в дельте Волги и, главное, на Дальнем Востоке. В Индии, а также в Китае лотос издавна считается священным растением. Во всех частях лотоса содержится витамин С и каучук, в черешках и проростках — ядовитое вещество нелюмбин.

По сказанию буддистов, Творец мира был преследуем и побежден своим непримиримым врагом — всеуничтожающею водою. Нигде он не находил ни покоя, ни защиты, пока не укрылся в розоподобных цветах лотоса. Здесь ждал он в безопасности до удобной минуты, а затем вышел из своей чудной темницы в еще большем величии и начал сеять всюду богатство и пищу. Поэтому-то люди приносят его плоды на жертвенник и украшают его изображением свои храмы и своих богов. И все время, согласно легенде, Будду сопровождают цветы лотоса — они падают с неба и вырастают там, где ступает его нога. Так сказано в древней книге «Лалита Вистара». Но не только буддисты считают лотос священным цветком, его обожествляют и поклонники Брамы… Одаренные богатой фантазией и любовью к созерцательности, браманисты видят в цветке этом символ вечно изменяющихся и создающих погоду сил природы. По их словам, богато покрытая лотосами вода — когда она блестит под лучами солнца или мерцает при серебряных лучах месяца и испускает нежное благоухание — позволяет видеть и чувствовать, как совершается созидание организма из жидкого элемента, а в самом лотосе можно наблюдать воплощенный союз между огнем и водой. Поэтому-то Брама — отец всего сущего, — как и Будда, изображается всегда с лотосом в руке или покоясь на лотосе. В одном из гимнов Вед, древнеиндийской книги знаний, так поется о Браме: «Он покоится, погруженный в небесные размышления о лотосе, которого цветок возник, когда он до него дотронулся. И излил на него свои золотые лучи». Точно так же говорится и о Вишну, властителе и повелителе всей Вселенной, что его дыхание — благоухание лотоса, и что он ходит и покоится не на земле, а на девяти золотых лотосах, принесенных самими богами. А в знаменитой гомеровской «Одиссее» описано путешествие Одиссея в страну лотофагов, то есть людей, которое питались лотосом. Некоторые моряки, отведав этой пищи, стали забывать свою родину — настолько он им понравился. Пришлось привязывать соблазненных лотосом моряков к мачтам и поскорее покидать остров лотофагов.

Да, не случайно это многократное упоминание лотоса в разных легендах (хотя в последней, как выяснилось, речь идет не о лотосе, а о другом растении). Все же издавна во многих восточных странах действительно употребляли разные части лотоса. В пищу — корневища, зерна и даже листья. Китайцы, кроме того, ели его тычинки и стебель, считая, что еда эта возвращает старикам красоту и молодость.

«У кого два хлеба, тот пусть продает один и купит цветок нарцисса, потому что если хлеб — пища для тела, то нарцисс — пища для души» — эта мудрость как раз китайская. И особенно большой спрос на цветы лотоса был у китайцев в день Нового года, потому что цветы его, как и цветы нарцисса, по их поверью непременно приносят счастье. И вот ведь какой парадокс: люди в развитых современных странах страдают сейчас больше от переедания, чем от голода — недаром же столько пишется о диетах, об умеренности в еде, о благотворном воздействии голодания на человеческий организм. Но в то же самое время в слаборазвитых странах люди все еще умирают от голода! Почему?..

«Красота спасет мир», — писал Федор Михайлович Достоевский. Да, мы не знаем все еще, что же это такое — красота, как исчерпывающе определить это понятие. Но никто не будет спорить, что красота — это гармония, это, кроме прочего, целесообразность и соразмерность.

Так, может быть, и страдают одни от переедания, а другие от голода, потому что нет пока еще гармонии, нет целесообразности и соразмерности в человеческих взаимоотношениях, не хватает в них пока еще красоты?

…До бесконечности можно было смотреть на розовые солнечные цветы. Легкий, едва уловимый аромат исходит от них. Вечная загадка природы — цветок. Вечный пример…

В былые времена прелестное это растение водилось у нас в изобилии в заводях близ Астрахани и имело название чульпанской розы, от Чульпанского залива, где оно больше всего встречалось. Осенью, когда созревают его крупные, содержащие в себе зерна, плоды, на заводи эти отправлялась в лодках с песнями, с гармонями вся деревенская молодежь и набирала целые вороха этих плодов. Главную привлекательность их составляли вкусные зерна, которые щелками потом, как семечки подсолнуха или как кедровые орехи. Запасов этих хватало на долгое время, и у бережливых хозяек ими угощали еще на Рождество.

Но замечательные эти времена прошли. Человеческая жадность, не довольствующаяся собиранием плодов, а желающая использовать все вырытое с корнем растение, привела почти к полному исчезновению его под Астраханью, так что теперь, несмотря на самые тщательные поиски ученых, его находят лишь изредка. Ну, конечно, лотос в нашей стране, как и уссурийский женьшень, взят сейчас под охрану, занесен в Красную книгу. Организован даже Астраханский заповедник, где в значительной мере удалось восстановить численность уникальных растений, и это прекрасно. В нашей стране, с нашей централизацией управления, с нашим устремлением в завтра, возможно поистине бережное, сознательное, хозяйское отношение к природе. Но и то еще, конечно, надо добавить, что никакие, даже самые благие постановления и меры правительства, никакие, даже самые мудрые и дальновидные советы ученых, не принесут по-настоящему ощутимую пользу, пока мы все не осознаем их насущную необходимость. Пока мы все не поймем, как на самом деле нужно беречь красоту и жизнь на нашей планете. Все это я давно осознал и заинтересовался на всю жизнь.

Красота и жизнь — понятия близкие, почти равнозначные. Ведь без красоты истинной жизни нет на земле. И завтра утром мы с Женькой поедем в заповедник искать женьшеневые плантации. От этой новости я всю ночь не спал, все время видел перед глазами магическое растение — царя растений, — растущее под пологом красивейших деревьев.

Заповедный кордон

Уазик лесничего, то есть Евгения, трясся и подскакивал на разбитой дороге, которую вплотную обступила глухая тайга. Миновали шлагбаум при въезде на территорию заповедника. Теперь можно было в любую минуту увидеть кабанов, изюбрей, если, конечно, их не испугает гул нашего мотора и скрежет, и грохот подскакивающей на ухабах машины. А может быть, даже и тигра.

— Площадь у нас сейчас сильно увеличена по сравнению с тем, что было раньше, — рассказывал Сергей Леонидович, родной дядя Евгения, крутя рулем в попытках хоть отчасти умерить сумасшедшую тряску. — Раньше было 16,5 тысяч га, а сейчас 40,5. Но все равно это мало. Главное, что исток речки Комаровки находится вне заповедника, по ней к нам иногда всякая нечисть течет с полей, минеральные удобрения. Еще проблема: у нас тигры, а тигру ведь не прикажешь оставаться в границах, он куда хочет ходит, а вне заповедника всякое может быть. Стреляют втихую, если удастся. То же и с изюбрями, кабанами. Проблема всякого заповедника — прилегающая зона. Там браконьеры особенно любят бывать. Так и ждут, когда кто-то выйдет, подстерегают…

Справа раскинулась небольшая поляна, на ней целое семейство белых домиков с палисадниками и деревьями рядом, но «уазик» совершил крутой вираж влево и затормозил у низкого бревенчатого строения, рядом с которым гигантской величественной колонной вздымался огромный ильм со светлой ребристой корой и ярко-зеленой раскидистой кроной.

— Приехали, — сказал Сергей Леонидович.

Низкая бревенчатая изба — это был кордон, а семейство домиков — жилье лесников и егерей заповедника. Ура! Наконец-то я очутился в сердце одного из заповедников Южного Приморья. Организован он в 1934 году и до 1973 года носил название «Супутинский» по имени речушки Супутинки, которая теперь называется Комаровка. Уссурийский заповедник, как и речка, носит имя академика В. Л. Комарова — одного из первых советских исследователей Приморья. Как и все заповедники, «Уссурийский им. В. Л. Комарова» создан для того, чтобы сохранить в неприкосновенности и изучать уникальную природу этого края. Здесь водятся во множестве кабан, изюбрь, барсук, колонок, белка, многие птицы, а более редкие виды занесены в Красную книгу — тигр, амурский леопард, утка-мандаринка, черный аист, редчайшее растение женьшень. Сорок с половиной тысяч гектаров — это 400 км², то есть квадрат со стороной в 20 км.

Через несколько минут мы уже знакомились с работниками заповедника. Самый молодой назвался Владимиром, вторым был заместитель директора заповедника Анатолий Федорович и среднего возраста — Виктор. После знакомства мы вошли внутрь кордона, помещение которого занимал длинный дощатый стол, деревянные лавки, как в деревенской избе, и принялись готовиться к торжественному ужину. Владимир продолжал восхищаться недавним походом, рассказывая о великолепных деревьях, которые они видели. Анатолий Федорович деловито поддакивал ему и время от времени что-нибудь объяснял, вставляя латинские названия. Наконец он выставил на стол бутылку черного и густого, как нефть, бальзама, приготовленного им по собственному рецепту из кедровых орехов и трав. Женя с сомнением покрутил бутылку в руках, откупорил, понюхал и загадочно заулыбался.

— Вот это и есть самый лучший кедровый бальзам, который готовится так… — сказал он, овладевая общим вниманием и поглядывая на каждого по очереди голубыми глазами. — Кедровые орехи, неочищенные, заливают спиртом и ставят в темное место на полгода, не меньше. После этого срока бальзам готов. Принимать по 40 капель. Имеет целебное, тонизирующее свойство.

— А ты что сюда мешал? — спросил он у Анатолия Федоровича, закончив свою лекцию. Тот стал перечислять, наливая в походные кружки густую темную жидкость. Мы все пробовали бальзам, ели огурцы, помидоры, жареную рыбу и вареную картошку, а я с интересом присматривался к своим будущим спутникам.

Утром Евгений и Сергей Леонтьевич уехали по своим рабочим делам. Мы, оставшиеся, собрались в путь и тоже скоро вышли на дорогу. Справа от нее стоял сплошной лес, а слева простиралась довольно обширная поляна с высокой травой. Множество цветов пестрело в траве, летали бабочки. Почти тотчас я увидел двух бабочек синих махаонов, которые гонялись друг за другом, и наконец, кружась в совместном танце, взмыли высоко в небо. Увы, нам предстоял путь через поляну и лес на сопку, которая поднималась на довольно внушительную высоту на некотором расстоянии от нас. Это и была Змеиная гора. Ясно, что мы не останемся в этом благословенном месте, а пойдем к вершине.

Вершина была суровая, скалистая. Свое название сопка получила потому, сказал Виктор, что там обитает множество змей. Тут, пожалуй, впервые я почувствовал в себе то самое раздвоение, которое ощущал и потом на протяжении всего похода по заповеднику. С одной стороны согревала радость предстоящего пути сквозь тайгу и ожидание все новых и новых впечатлений в масштабе привычном, с другой — горечь от того, что столь дивные микросообщества мелких существ «дремучей поляны» и загадочные дебри какого-нибудь куста, мимо которых мы так быстро проходим, остаются непознанными, неисследованными и незапечатленными на цветной пленке, а следовательно, и в памяти. То есть «царапала» душу неудовлетворенность от непознанной глубины.

Но… «С богом», — произнес Анатолий Федорович глубоким басом и зашагал первым через поляну в лес. Мы вступили в чащу и первое время шли по равнине. Лес отличался от того, который был уже ранее на нашем пути. Первое, что обращало на себя внимание, это сплошные заросли папоротника. Здесь, по словам Виктора, рос главным образом папоротник страусопер (он называется так потому, что листья его и на самом деле отчасти напоминают страусовые перья) и орляк, листья которого, очевидно, напоминают крылья орла. Молодые побеги орляка, оказывается, собирают весной как грибы и даже сдают на заготовительные пункты. Они съедобны — по вкусу напоминают белые грибы. Их не только едят местные жители, но и отправляют на экспорт, главным образом в Японию, потому что нежные побеги орляка — «вараби» — национальное блюдо японцев. Кстати, орляк, пожалуй, самый распространенный папоротник на Земле, один из самых живучих, и растет он почти на всей территории нашей страны.

Часто встречались клены — клен мелколистный, клен ложнозибольдов с мелкими резными листьями, отчего над головами у нас была временами сплошная темно-зеленая, а временами вся пронизанная солнечными лучами и оттого ярко светящаяся изумрудная крыша. Местами «крыша» состояла из листьев маньчжурского ореха, тоже мелкоразрезных, но другой формы, напоминающих листья акации, кое-где сквозила серовато-зеленая рябь амурского бархата. Тут же росли хвойная пихта, корейский кедр, а вперемешку с ними — амурская липа, монгольский дуб… По берегам ручья теснились кусты амурской сирени, которая хорошо смотрится, и очень характерный для Приморской тайги кустарник — леспедеца двухцветная, усыпанная мелкими розовато-сиреневыми цветочками.

Кое-где под солнечным лучом вспыхивали довольно крупные фиолетовые цветы окопника, или борца, названного так за форму цветов: каждый из них напоминает средневековый рыцарский шлем. Приятно было встретить милую русскому сердцу березу, но здесь росла береза главным образом других видов, нежели в средней полосе — береза черная с темной корой и береза желтая с шелушащейся, отстающей от ствола корой, отчего деревца имели какой-то неопрятный вид — не в пример чистоплотной и целомудренно-чистой нашей белокорой березке! И то тут, то там величественно стояли колонны ильмов, словно именно они держали на себе всю мощную зеленую массу. Здешний ильм называется «ильм дольный» в отличие от менее рослого и менее стройного «ильма горного». Его древесина прочна, красива, достаточно хорошо поддается обработке, в результате чего ильм, как и некоторые другие ценные породы деревьев, становится все более редким. Ильмы растут в тропических и субтропических лесах, это типичные представители южной флоры, а относятся они к порядку крапивных, потому имеет родство с крапивой, как ни странно…

Перешли по поваленному дереву речку. Вода в ней была прозрачная, хотя казалась коричневой. Речка текла словно в сплошном зеленом тоннеле. В густоте деревьев лишь кое-где были небольшие просветы, а внизу крошечные полянки с кустарниками, папоротником и еще кое-какими травами, над которыми пляшущим полетом порхали бабочки. Шли хотя и не очень быстро, но без остановок. Только Виктор, который был с фотоаппаратом, нашим родным, отечественным «Зенитом-Е», останавливался, чтобы запечатлеть либо внезапно открывающийся залитым солнцем просвет в дебрях леса, либо куст папоротника с веером листьев, либо гордое соцветие аконита, а то и красивый гриб. Грибы, главным образом поганки и трутовки, были разнообразны и оригинальны по форме и цвету, особенно эффектно смотрелись на стволах старых или даже мертвых деревьев темно-коричневые, почти черные и бархатистые с яркой белой окантовкой «кружева» трутовика, очевидно, из корниофоров — грибы, казалось, светятся призрачным светом.

Лес, по которому мы шли, Анатолий Федорович охарактеризовал как «долинный папоротниково-ильмовый лес», который пострадал от пожара, случившегося здесь лет 50 назад, вероятно от молнии. Определить это печальное прошлое мог только опытный взгляд ботаника, причем не столько по обугленным стволам больших деревьев, сколько именно по мелкорослости и многообразию лиственных быстрорастущих пород. В данном бедствии удалось уцелеть лишь некоторым великанам-ильмам. Он привел нас к гиганту, поперечник ствола которого равнялся нескольким метрам, а густая крона исчезала в далекой выси. По словам Виктора было этому дереву лет 600. Сколько же довелось пережить великану за 6 веков?.. Постепенно начинался подъем, и наконец он стал настолько крутым, что мы вынуждены были хвататься за стволы деревьев, и это было не всегда безопасно. Попадались стволы уже умершие, а потому хрупкие и ненадежные, или же прочные, но прямо-таки усеянные короткими, острыми шипами. То были стволы диморфанта, или белого ореха, дерева из семейства аралиевых, родственника аралии маньчжурской и женьшеня. Диморфант, обладающий, как и все аралиевые, множеством лекарственных свойств, тоже стал настолько редким, что занесен в Красную книгу.

Крупных животных мы не видели и не слышали, и не удивительно, потому что чуткие уши наверняка задолго предупреждали их о нашем приближении — идти бесшумно в густом лесу было почти невозможно. Тем более что мои путники постоянно говорили на ботанические темы. Для меня тайга не разделялась на отдельные кустарники и деревья — это были сплошные зеленые гущи, бескрайний живой океан — обиталище, главным образом, мелких существ. Существ, однако, было немного. Вернее, было-то их, возможно, и много, но попадались они нам на глаза не слишком часто — и лес на склоне Змеиной горы казался мрачным и необитаемым. Наконец взобрались на вершину. Она была тоже лесистой, однако деревья здесь росли небольшие, и оставалось место кустарнику, освещенному солнечными лучами, и даже высокой траве. Мы остановились у отвесного скального обрыва и нашим глазам открылись зеленые заповедные дали — сопки, покрытые лиственным лесом, отчего они казались кудрявыми, скошенный, почему-то, луг, грунтовая дорога. Да, здесь на вершине был уютный открытый участок. Наш фотограф отснял стройное деревцо можжевельника на склоне обрыва и сказал, что это занесенный в Красную книгу реликтовый твердый можжевельник. Не найдя более ничего примечательного, мы начали спускаться.

Ни во время подъема, ни на вершине, ни в течение спуска мы не встретили ни одной змеи. Хотя, таким образом, гора не оправдала своего названия.

— А почему у Анатолия Федоровича плохо работает рука? — спросил я, когда мы спускались со Змеиной горы.

— Энцефалит, — коротко сказал Виктор.

— Неужели от клеща?

— Из-за вирусного энцефалита. Анатолий Федорович давно переболел, но рука так и осталась почти без движения. Паралич. Ходить ему тяжело — хромает.

— Значит, с клещом на самом деле серьезно…

— Конечно, очень серьезно.

Уже не в первый раз я внимательно оглядывал свои руки, ноги, ощупывал шею, но, ни одного клеща пока не обнаружил.

— Сейчас вероятность очень мала, — сказал словоохотливый Виктор. — Клещ в больших количествах бывает в апреле-мае, а не сейчас, в конце лета. Но и тогда вероятность встречи с клещом, зараженным энцефалитом, приблизительно одна тысячная. На тысячу клещей один опасен, да и то, вирус передается только через 3–4 часа после того, как клещ впился. Если его вовремя снять, то заражения не будет. Нужно почаще себя осматривать.

Позже я узнал, что раньше никому и в голову не приходило связывать страшную болезнь, которая поражала людей, часто бывавших в тайге, с маленьким и таким обычным в этих местах клещом. У заболевших поднималась температура, их мучили резкие головные боли, рвота. Затем они умирали или оставались инвалидами на всю жизнь с парализованными мышцами шеи, рук, ног. В начале 30-х годов XX века местные врачи еще не знали, что это за болезнь. Ясно было только, что все это связано с поражением нервной системы, а причина этому — вирус. Но откуда он? Кто является его переносчиком? Характерным было и то, что болезнь не передавалась от человека к человеку, как например, грипп, чума, холера и другие инфекционные болезни. Люди, которые ухаживали за больными, не заболевали. Источник вируса был, очевидно, где-то в тайге, потому что заболевал именно тот, кто хотя бы раз побывал там. И еще было замечено, что болезнь развивается, главным образом, в весенне-летний период.

Очевидно, что переносчиком болезни является какое-то из кровососущих членистоногих. Но какое? На этот вопрос ответила первая научная экспедиция.

Вот так, кажется, многое становится ясным. Многое, но не все. Во-первых, какие из видов клещей, обитающих в тайге, передают человеку вирус энцефалита? Кто именно тайный убийца? Во-вторых, от каких именно животных приобретают они коварный вирус? То есть, кто пособник? Как обезвредить преступника? Вопросы эти нужно было решить как можно быстрее: болезнь продолжала свирепствовать, а людям приходилось жить и работать в тайге. Убийца гулял на свободе. Вторая экспедиция была организована в 1933 году. И оказалось, что все виды клещей, обитающих в местах работы экспедиции, являются переносчиками возбудителей энцефалита. А носители его — дикие грызуны, птицы и другие обитатели тайги. От них-то и переходят к клещам коварные вирусы, а как только клещ впивается в человеческое тело, вирусы энцефалита поступают в человеческую кровь и поражают нервную систему. Человек заболевает страшной болезнью. Позже было установлено, что даже в теле клеща, который «голодал» в течение 8 лет, сохраняется коварный вирус. И если только ему удается напасть на человека, вирусы переходят в человеческий организм, и энцефалит обеспечен. Уберечься же от заражения можно только одним путем: не позволять клещам присасываться к телу. Вот так и выяснилось, что хотя убийца клещ, однако убивает он вовсе не по своей злой воле. Он сам, в свою очередь, лишь пособник убийцы, воистину коварного, скрытого, невидимого даже простым глазом. Вирус — вот злодей истинный и безжалостный. Клещ — лишь игрушка в его руках, слепое орудие.

И началась работа над созданием лечебного препарата — вакцины против клещевого энцефалита, потому что уберечься в тайге от клеща невозможно. Враг был слишком серьезен, и во время этой работы заразилось и умерло несколько человек — врачи, лаборанты. Вакцины создали, и заболеваемость клещевым энцефалитом резко снизилась. Однако в 50-х годах было открыто другое, не менее страшное заболевание, переносчиком которого являются уже старые знакомые — комары: острое инфекционное заболевание с преимущественным поражением центральной нервной системы. Называется оно — комариный или японский энцефалит. Болезнь свирепствует уже не в весенне-летний, а в летне-осенний период, именно тогда, когда в массе появляются комары, с августа по октябрь. К счастью, и с комариным энцефалитом удалось в значительной мере справиться, а заслуга в этом наших советских паразитологов. Вот такие, как говорится, пироги. Давно известно, что самый страшный враг — тот, которого не видно, но повторяю — пока никто из нас, к счастью, не находил на себе ни одного клеща, а комаров было пока немного…

— Теперь мы навестим красавицу, — сказал Анатолий Федорович, когда мы, наконец, спустились со Змеиной горы. — Вы не очень устали?

Мы с ребятами переглянулись. Да нет, совсем не устали.

— Конечно, давайте навестим.

— Тогда идемте.

Проходя сквозь заросли бальзамина-недотроги, мы встретили совершенно великолепную бабочку синего махаона, исключительную по красоте и свежести, очень впечатляющую. Оказывается, хвостоносец Маака с удовольствием лакомится нектаром изящных желтых цветков недотроги, напоминающих бантик с хвостиком. Вот уж красавица, так красавица, подумал я. Но к какой же красавице мы-то идем? Оказалось, что у основания Змеиной горы скрыта знаменитая пещера, вошедшая во все туристические справочники Приморья. Называется она «Спящая красавица» по имени небольшой красивой скульптуры-горельефа, высеченной прямо на камне стены. По преданию, в середине XIX века в этой пещере жил человек, скрывавшийся от властей. Коротая дни, он якобы и создал каменное изваяние прекрасной спящей женщины с длинными волосами… А с нами в пещере произошло неожиданное.

Мы вскарабкались по крутой узкой тропинке к входному отверстию в скале диаметром меньше метра. Надев на себя свитера и штормовки — Анатолий Федорович еще утром велел нам взять их с собой, предупредив, что они очень нам пригодятся, — взяв фонарик, мы полезли в таком порядке: Виктор, Владимир и я. Анатолий Федорович уже не раз бывал здесь, а потому он решил не сопровождать нас, а только лишь объяснил, как лезть, и остался снаружи. Много было кряхтенья, много смеха, потому что, миновав довольно просторную прихожую, нужно было ползком пробираться в узкую влажную каменную щель, настоящий извилистый лаз, причем не такой уж короткий, и мы по очереди застревали… В пещере без фонаря царили полнейший мрак, холод и влажность. Ладони рук и колени скользили по грязи. Наконец мы добрались до конечной камеры, где, по объяснению Анатолия Федоровича, и находилась «Спящая красавица». Камера была высотой около двух метров и не намного больше в ширину — воистину «каменный мешок». Сразу «Спящую красавицу» мы не увидели.

— Где же она? Вот интересно!? — недоуменно произнес Володя, обшаривая лучом фонаря влажные стены «каменистого мешка».

— Где же красавица-то? Кто-нибудь видит? Ну-ка, дайте мне посмотреть, — кряхтел Виктор, просунувший одну лишь голову туда, где скорчившись в три погибели, вертели шеями двое. — Правда, не видно. Ну-ка, вот туда посвети. Неужели она? Вот это да!..

В самом начале камеры была высечена из камня женская голова — милая головка женщины с длинными волосами, похожей на ту, которую я видел с друзьями в проспекте.

— Вот это чудо. Вы знаете, она сразу бросается в глаза…

Мы смотрели на нее минут 20. Она завораживает, просто завораживает. Вот так тысячи людей, приходили посмотреть на «Красавицу». Она была словно сказочная хозяйка Змеиной горы, олицетворяющая добрый человеческий дух, воплощенный в камне — дух женственности, красоты.

Женьшень в двух шагах

Отдохнув один день на кордоне, мы снова пошли в поход в тайгу. Снова идем по нехоженым дорогам, неся на себе рюкзаки с продуктами и карабины с патронами. Ох, так это тяжело взбираться то на одну сопку, то на другую, и думать, — когда же будет очередной привал. И в одну из минут усталости я снова вспомнил о женьшене, о том, что так еще мало он раскрыл своих тайн за века. Вспомнил М. М. Пришвина, его впечатляющие слова о нем. «Вот тут-то я и увидел впервые женьшень, „корень жизни“, и столь драгоценный и редкий, что для переноса его назначено было шесть сильных и хорошо вооруженных молодцов, — писал Пришвин в своей знаменитой повести „Женьшень“ (первоначально названной им „Корень жизни“). — Из лубка кедра был сделан небольшой ящик, и в нем на черной земле лежал небольшой корешок желтого цвета, напоминающий просто нашу петрушку. Все китайцы, пропустив меня, снова погрузились в бессловесное созерцание, и я тоже, разглядывая, с удивлением стал узнавать в этом корне человеческие формы: отчетливо было видны тело, ноги, руки, шейка, на ней голова, и даже коса была на голове, а мочки^[1]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Корневая мочка — тонкие (до 3 мм) и короткие (от долей миллиметра до нескольких сантиметров) обрастающие корни третьего и более порядков ветвления с почти неразличимыми глазом корневыми волосками, всасывающими питательные вещества. — Примеч. ред.