Одесский листок сообщает

Николай Свечин, 2019

Помощник Лыкова титулярный советник Азвестопуло поехал к родителям в Одессу, и там случилось несчастье. Бандит-изувер Степан Балуца убил стариков в их собственном доме. Лыков срочно прибыл на помощь Сергею, чтобы вместе с ним найти и наказать негодяя. Одновременно Военное министерство попросило Столыпина послать туда же опытного разыскника. Немецкие шпионы раздобыли секретный план минирования Одесской бухты на случай войны. Лыков с Азвестопуло вынуждены вести два дознания одновременно. Дело идет туго: в фартовом городе нелегко найти фартового человека. Кроме того, в Одессе много немецких колонистов, и они чуть не поголовно работают на германскую разведку. Шпионы, налетчики, контрабандисты – все сплотились против сыщиков…

Глава 4

Одесса

Дальнейшие поиски изувера пришлось приостановить. Наступило 5 апреля — Пасха! Трудно добиться рвения от полиции в такой день. И без того люди рисковали жизнью в Страстную пятницу.

Лыков с Азвестопуло сходили в Преображенский собор, помолились. В первой же кондитерской отведали кулича. И начальник сказал помощнику:

— Давай, покажи свои пенаты. Когда еще выпадет минута…

Сергей обрадовался:

— Только, чур, пешком! Иначе Одессу не постичь.

Сыщики отправились на долгую прогулку. Здесь это называлось — шпацировать. Алексея Николаевича многое привлекало в столь удивительном месте. Пшеничная столица, Южная Пальмира, Белый город, Город акаций — как только его не называли. Парадная часть Одессы действительно поражала новичка. Не дома, а дворцы! Тут строили по итальянским канонам, и то, что получилось, мало походило на другие русские города. Знаменитая лестница, говорили, вообще лучшая во всей Европе. Бывший одессит водил бывшего нижегородца по улицам и рассказывал, рассказывал. Кое-что Алексей Николаевич уже знал, но многое увидел впервые.

Например, Лыкова поразили жестянки, тут и там прикрученные к деревьям. Сергей объяснил, что в них кладут корм для бездомных собак. Это городская дума выполняла завещание богача Ралли.

На углу Дерибасовской и Ришельевской гостя заинтересовали уличные менялы (Сергей назвал их по-одесски — столичники). Жовиальные мужчины в дорогих переходных костюмах ^[36] сидели за столами, расставленными прямо на тротуаре. На столах кучками лежали золотые и серебряные монеты, возвышались стопки банкнот всех стран мира. Лыков из любопытства приобрел десять бразильских мильрейсов и столько же египетских пиастров. Его тут же обсчитали, к большому удовольствию Азвестопуло. Он сказал шефу:

— У нас в Одессе держи ухо востро!

Прогулка шла покуда по лучшим улицам. Алексей Николаевич с любопытством разглядывал богатые вывески банкирских контор и витрины дорогих магазинов. Туристы выпили кофе в знаменитой кофейне Скведера (она же Фанкони) на углу Екатерининской и Ланжероновской. Там заседали солидные старички, почти сплошь евреи — знаменитые одесские хлебники. Зерно лилось в порт рекой, стояла горячая пора весенних поставок. Между старичками шныряли мелкие комиссионеры — лапетутники. Они перешептывались с бонзами, а те снисходительно кивали или отрицательно качали головой. Сергей пояснил, что у Фанкони квартирует неофициальная биржа, которая по влиятельности превосходит официальную.

Лучшая часть Одессы располагалась на ровном плато и относилась к Бульварному, Александровскому и Херсонскому полицейским участкам. Улицы первых двух делили местность на равные кварталы: продольные шли от моря, а поперечные выходили к Преображенской под прямым углом. Улицы Херсонского участка впадали в ту же Преображенскую с другой стороны, под острым углом. Это пространство полукругом огибала длинная-предлинная Старопортофранковская улица. Собственно, внутри него и помещалась вся старая часть города. Улицы шириной пятнадцать саженей были замощены гранитными кубиками. За пределами Старопортофранковской оставались слободы, хутора и дачи. Именно там располагались вокзалы, «хлебные городки», заводы с фабриками, лагеря войск, рабочие казармы. Дома обывателей здесь были попроще, люди отличались от тех, кто фланировал по бульварам. Лишь институт благородных девиц каким-то образом затесался на Молдаванку.

Рядом с внешним блеском и кричащим богатством парадных улиц уживалась уютная обывательская Одесса. Лавочники в войлочных шлепанцах продавали оливки из бочек, выставленных наружу. Старухи навязывали прохожим запростецкие украшения из ракушек. Молодые парни, на вид греки, торговали халвой. Водовозы рекламировали воду в бочках «прямо из Среднего Фонтана». Молодухи с Пересыпи предлагали купить у них молоко. Юркие евреи загадочно показывали из-под полы контрабандные папиросы. Апрель выдался теплый, в воздухе витало живое обаяние южного города… Лыкова уже не в первый раз удивила толпа. Множество людей, загорелых, веселых, раскованных! Вокруг стоял шумный говор, все объяснялись особенным одесским языком, очень быстро и эмоционально, но при этом никто никуда не спешил. Эти люди жили на улице: работали, бездельничали, судили и рядили, здесь же готовили и даже спали. В переулках повисли непривычные северянину запахи. Сергей воспрянул, он чувствовал себя, по собственным словам, как карась в родном пруду.

Туристы навестили дом, бывший Сикара, а ныне Альторфера, где в 1823 году жил Пушкин. В честь этого события улица давно уже именовалась Пушкинской. Гуляки ходили взад-вперед, желая увидеть побольше. Слонялись без плана, иногда возвращались на прежнее место и не смотрели на часы. Они поглазели в том числе на знаменитый театр. Хотя еще стояла весна, перед ним на полукруглой клумбе уже выкладывали из цветов герб Одессы. Сыщики зашли в Пале-Рояль, площадь-сад, окруженную магазинами и кафе. Полюбовались памятником герцогу Эммануилу де Ришелье. Лыков потрогал пушечное ядро, вмурованное в постамент, — память о бомбардировке Одессы англо-французской эскадрой 10 апреля 1854 года. Со Старого Николаевского бульвара открылся вид на гавань и море. Полицейские сошли вниз по знаменитой белокаменной лестнице и оказались у часовни Всех Святых. Пока спускались, Азвестопуло рассказывал про здешний порт. Гигантское дело! Одна только гранитная облицовка причалов обошлась в двенадцать миллионов рублей. Справа налево, отделенные друг от друга молами, раскинулись шесть гаваней. Карантинная принимала суда заграничного плавания, в том числе те, которые возили зерно. Поэтому в ней было особенно оживленно. Далее располагалась Новая гавань с лесными и угольными складами, еще оттуда шел отпуск бакалейных и мануфактурных товаров. Здесь же стояла насосная станция керосинопровода общества РОПиТ. Она перекачивала керосин с наливных судов в огромный керосинохранительный бассейн на Пересыпи. Следующая гавань, Угольная, была наиболее чистой и уютной. В ней находились купальни и летнее помещение яхт-клуба. Практическая гавань, она же Каботажная, предназначалась для срочных пассажирских пароходов внутреннего плавания и для каботажников. Казенная гавань вмещала суда Министерства путей сообщения и караван по очистке порта. Здесь же находились эллинги РОПиТа и Товарищества Беллино-Фендерих. Наконец, последняя гавань, Нефтяная, была самой новой, и там до сих пор шла стройка. Гавань достигала Пересыпи, в ней совершались все операции с нефтью.

Гордостью Одессы была так называемая эстакада. Другой такой не имелось во всей империи. Дубовая, длиной в три версты и четыреста саженей, она шла на высоте трех саженей от набережной до Карантинного мола. По ней то и дело сновали поезда с зерном. Они подъезжали прямо к пароходам, и груз высыпали в трюмы через специальные отверстия в днище вагонов. Там, где это было невозможно, зерно подавалось на ленты конвейеров, и те уже доставляли его на корабли.

Весь порт был как огромный муравейник: в нем кипела напряженная деловая жизнь. Бегали тысячи грузчиков, отправителей, получателей, матросов с капитанами, страховых агентов, мелких гешефтеров и прочего гаванного люда. Пароходы дымили, лебедки визжали, народ отчаянно матерился на всех языках. Содом и Гоморра! Прямо над ухом Алексея Николаевича какой-то лапетутник заорал диким голосом:

— Улька закончилась, запускаю сандомирку! ^[37]

Ему ответил строгий бас с парохода:

— Гезель, тебе кавуны торговать, а не серьезное кле! ^[38] Вот я тебя попробую вприкуску!

Глядя на эту суету, Лыков рассказал помощнику о своем втором задании от Военного министерства. Сергей выслушал и убежденно заявил:

— Я всегда знал, что в Одессе полно шпионов!

— Даже так?

— И никак иначе. Сами посудите: здесь штаб военного округа. А войскам этого округа, напомню, в случае войны предстоит захватить Проливы. Вы слышали про Тринадцатую пехотную дивизию?

— Нет, — ответил Лыков. — Чем она так знаменита?

— Дивизия входит в Седьмой армейский корпус. Стоит в Крыму, но подчиняется Одессе.

— Ну и что?

— Тринадцатая дивизия уникальна. Ее держат в усиленных штатах даже в мирное время. При каждом из полков состоят гребные и паровые катера с командами. И регулярно проводятся учения по высадке с моря десанта. Задача дивизии — захватить Босфор. Сведения о ней наверняка интересуют агентов всех разведок. Те же агенты занимаются и минными заграждениями. Вот закончим с Балуцей, и я вам помогу.

Лыков посмотрел на помощника с неодобрением:

— Ты полагаешь, что Степка уже у нас в кармане? В прошлый раз мы так же думали.

— То было в прошлый раз. А теперь ему хана. Пехоту его мы повязали, скупщиков тоже. Куда идти атаману без банды?

— Бежать прочь из города, как уже было. Отсидеться, и опять за старое — людей убивать.

На лице Азвестопуло заходили желваки.

— То-то, — назидательно вымолвил коллежский советник. — Кончил дело — гуляй смело. А пока не кончил, не загадывай. Балуца только кажется заурядным, хоть и предельно жестоким головорезом. Заметь: все его сообщники попадаются, а он нет. Думаешь, случайность или везение? В негодяе есть животная хитрость, и она его выручает. Пока.

За разговорами сыщики вышли на Платоновский мол. Осмотрели спасательную станцию имени генерала Зеленого, хотя в этом и не было никакого практического смысла. Потом не спеша вернулись к лестнице и поднялись наверх на фуникулере. Они уже проголодались. Грек объявил, что есть надо непременно на Привозе. Там очень вкусно жарят украинскую колбасу, а еще угощают ухой из морской рыбы с затиркой. На вопрос шефа Сергей пояснил, что затирка — томатный сок с чесноком и приправами, и эта незамысловатая смесь делает уху смакотой ^[39].

Сыщики поехали на Привоз. Там тоже оказалось людно — то ли по случаю Пасхи, то ли всегда так… Лыков с любопытством обошел рынок. Особенно ему понравились рыбные ряды.

Цинковые прилавки были внутри набиты льдом, а снаружи покрыты чешуей вперемешку с солью. Чего только не лежало на этих прилавках! Одних бычков было три вида.

Титулярный советник завел шефа в свою любимую обжорку, и там туристы угостились на славу. Помимо обещанных ухи и колбасы Алексей Николаевич отведал дунайской сельди и балыка из черноморской белуги, а запил все это греческой водкой под названием мастика.

Водка ударила сыщикам в голову. Обнявшись, они пошли куда глаза глядят. К ним приставали проститутки с накрашенными губами:

— Дуся, какой вы цикавый! ^[40] Угостите даму! А дама угостит вас.

Азвестопуло улыбался и говорил шефу:

— Вот бароха восемьдесят четвертой пробы. А вот, гляньте — девяносто шестой. У нас в Одессе все красавицы!

Неожиданно для себя полицейские очутились перед воротами с надписью «Минная рота». Возле них скучал часовой.

— Сережа, — опомнился Лыков, — мы загулялись. Пока шпионы воруют наши планы, мы дунайскую сельдь лопаем. С мастикой. Отведи меня в гостиницу и не тревожь до завтра. Утром займемся делом с новыми силами…

На следующий день питерец явился на Преображенскую с больной головой. В дежурной комнате агенты обменивались крашеными пасхальными яйцами; досталось и Лыкову. Он зашел к начальнику. Перед ним навытяжку стояли двое громил, а Черкасов их отчитывал:

— Что же вы делаете, галота! И в какой день! Креста на вас нету.

— Провинились в чем, Андрей Яковлевич?

— Стыдно сказать, Алексей Николаич… Расстрелять их из поганого ружья! Прям обидно за Одессу. Эти два подлеца вчера в писсуаре Ланжероновского спуска ограбили ботинки у кочегара Иоганна Мюллера с английского парохода «Эльевник Гренж». В светлый пасхальный праздник! Ну ничего святого. Срам!

— А они сами-то хороши, — стал защищаться один из скоков. — Вспомни-ка, вашебродие, в какой день англичане бомбардировали Одессу?

— Это когда? — опешил начальник сыскного отделения.

Тут Лыков заступился за арестованных:

— Ведь он правду говорит. Мы вчера с Азвестопуло проходили мимо памятнику Ришелье. Там ядро в постаменте, помните? И на том ядре надпись: «Страстная суббота, тысяча восемьсот пятьдесят четвертый год». Им, значит, можно, а нам нельзя?

— Точно, — подхватил второй налетчик, — это мы за ту бомбардировку отомстили. Матери ихой черт! Шоб издохли все британцы! А то ходют, ломают фасон…

— А ведь и впрямь… — пробормотал губернский секретарь. — Я забыл. Ну раз такое дело, ступайте, ребята. В камеру.

Скоков-патриотов увели, и питерец заговорил о деле:

— Андрей Яковлевич, я хочу допросить всех «ежиков» по одному. И блатер-каинов тоже. Пусть дадут зацепки, где искать Степку Херсонского.

— Только, чур, не как в тот раз, — строго потребовал Черкасов. — Мне прокурорские проверки не нужны.

— Все будет чисто, — заверил коллежский советник. И добавил: — Зуб даю на холодец!

Примечания

36

Жовиальный — жизнерадостный, неунывающий; переходный костюм — демисезонный.

37

Улька, сандомирка — сорта пшеницы.

38

Гезель — ученик вора; кле — вещь.

39

Смакота — очень вкусная еда.

40

Дуся — ласковое обращение к мужчине; цикавый — интересный.