Кашалот

Николай Рудольфович Пинчук, 2018

"Это история про мальчика-аутиста, который по программе социальной адаптации попадает в детский лагерь. Он всеми силами пытается вписаться в пугающее его общество, но это непросто…" – такими словами начинался телевизионный репортаж о премьере спектакля "Кашалот", состоявшейся 1 апреля 2014 г. на сцене Приморского краевого театра молодёжи и ставшего, возможно, первым в России спектаклем на эту тему, да ещё и поставленным силами детско-юношеской театральной студии. Премьера имела широкий резонанс, и неудивительно, ведь режиссёр-постановщик, он же автор пьесы, Николай Пинчук, что называется, "глубоко в теме" и знает о ней практически всё. Формат повести позволил развить историю, представить её более развёрнуто и детально, притом она совсем не потеряла в динамичности сюжета, остроте конфликтов и яркости персонажей.

2. Валентина

— Вот ты где? Почему опять из столовой ушёл?

Эти вопросы: «Вот ты где?» и «Почему опять ушёл из столовой?» можно было и не задавать. Потому что всегда уходит из столовой и всегда оказывается именно здесь. И никогда на такие вопросы не отвечает. Он вообще на вопросы не отвечает. Или отвечает, но не так, как ожидаешь, как привык получать ответы. Например, спрашиваешь у человека: «В кино пойдёшь?», и он отвечает: «Да, пойду», либо: «Нет, не пойду». А этот может или повторить твой вопрос слово в слово, да ещё и с точно такой же интонацией: «В кино пойдёшь?» — и в обычном случае показалось бы, что собеседник над тобой издевается, но в его случае это значит, что он не понял вопроса и просто эхом повторяет его. Или ответить одним словом: «Кино!» — что может означать всякое: «Да, в кино, конечно в кино!», либо: «Я знаю, что такое кино», либо: «Пойду, но только в кино», либо наоборот: «Пойду, но только не в кино», либо вообще всё что угодно, например: «Отойди — видишь, я занят…» Сами слова для Ванюши очень мало значат, он больше общается чувствами, да и то далеко не с каждым.

За те несколько дней, что Ванюша провёл в лагере, Валентина как-то научилась различать его настоящие ответы, а началось это с того самого «Это!»

Вот теперь он молчит и спокойно продолжает есть, но это значит примерно следующее: «Ты отлично понимаешь, почему я ушёл из столовой и ем здесь. И спасибо тебе, что понимаешь. Я готов слушать тебя, пока ем».

— Ванюша, надо кушать в столовой…

— Не! Столовая! — «Ну зачем ты это говоришь, ты же понимаешь, что я категорически не могу там есть. Там слишком шумно, слишком много людей, почти все они надо мной смеются, я не могу там есть!»

— И опять без ложки… ты же взрослый парень… ешь ложкой!

— Не! Ложка! — «Мне очень неудобны все эти ваши ложки и вилки, я не умею ими есть, я не понимаю, как ими есть…»

— Ваня, на нас уже ругаются из-за тебя… тарелки нельзя из столовой уносить… и вот, опять диван запачкал…

Молчание — «Ну что я могу поделать?.. Мне жаль, что они тебя ругают. Но я, честно, пока ничего не могу с собой сделать…»

— А мы сегодня на экскурсию поедем. Водопады смотреть будем. Поедешь с нами на экскурсию? На водопады?..

Отрывается от тарелки, отрешённо смотрит вдаль:

— Водо-пады…

— Да, да, водопады! Они такие красивые… Поедешь с нами?

Закончил есть.

— Тарел-ка! Кух-ня! По-мыть! Отне-си! — соскочил с дивана как солдатик и, не оглядываясь, понёс вылизанную тарелку в столовую.

Ну и как это понимать? То ли уже забыл про водопады, потому что еда закончена, и теперь надо выполнить следующее действие — отнести тарелку на кухню, то ли просто отложил ответ — дескать, там видно будет…

А кроссовки-то остались возле дивана.

— Ваня! Куда босиком пошёл!

Валентина подхватила кроссовки и побежала следом.

Навстречу уже поднималась группа, возвращающаяся с завтрака. Кто-то мимоходом сунул нос в пустую Ванюшину тарелку и вякнул: «Ка-ша!» Хотя ясно, кто — Эдик, конечно. Уже всем надоело дразнить Ванюшу по части каши, один этот доморощенный «Петросян» никак не уймётся.

Валентина уже не раз работала вожатой в подобных лагерях, но такая смена у неё случилась впервые. Как будто пришелец из космоса, совершенно непонятный, даже немного жутковатый — она действительно поначалу побаивалась Ванюшу — но и совершенно беспомощный, вторгся в этот мир и смешал все привычные представления о нём.

Его привезли на третий день смены, когда отряд уже сформировался, познакомился и представлял собой «некое подобие коллектива» — по ироничной оценке Анны Юрьевны. Сама она была предупреждена заранее, но всё равно волновалась — листки документов, которые вручили ей Ванюшины родители, слегка подрагивали в её руках. Отец, как будто извиняясь, говорил:

— Знаете, мы и сами не уверены, стоит ли… но специалисты, которые с нами работают, очень рекомендовали поучаствовать в этой программе…

— Социальной адаптации, — поспешила уточнить мама.

— Да, социальной адаптации… Мы могли отказаться, но потом подумали и решили, что, наверное, надо… пора уже…

— Только вы не волнуйтесь, — заверила мама, которая сама волновалась ещё больше, — он у нас мальчик хоть и… не такой как все, но мирный, неагрессивный. И чуть что — немедленно звоните, мы сразу приедем и заберём его…

Анна Юрьевна взяла себя в руки.

— Значит так, уважаемые родители. «Чуть что» я вам звонить не буду. Вы правильно решили, что согласились на программу. Ваш ребёнок не может всю жизнь провести в своей квартире, а вы не сможете всю жизнь водить его за руку. Поэтому если решили попробовать — давайте пробовать до конца. Можете звонить мне ежедневно, но только раз и желательно ближе к вечеру, чтобы узнать, как дела у вашего мальчика. Но забирать раньше окончания смены — только в экстренном случае. Договорились?

Уверенный тон Анны Юрьевны успокоил Ванюшиных родителей и Валентину, которая присутствовала при разговоре и тоже волновалась, так как догадывалась, что именно ей придётся взять на себя основную часть заботы об этом странном мальчике — иначе с чего бы Анна Юрьевна вызывала её к себе в комнату именно тогда, когда привезли Ванюшу?

На вопрос, что с ним, Анна Юрьевна ответила одним коротким словом: аутизм. И пояснила: это такое расстройство, при котором человек погружен в самого себя, ему чрезвычайно трудно общаться с окружающими, отчего у него порой бывает очень странное поведение. И с каждым годом таких детей становится всё больше. И науке до сих пор точно неизвестно, почему так происходит. Но бросать таких детей нельзя, поэтому существуют программы социальной адаптации, где аутистов стараются как-то научить жить в обществе, хоть это и очень трудно. А ещё добавила:

— Ты ведь слышала, что сказали его родители: мы могли отказаться, но подумали и всё-таки решили… Так вот: я тоже могла отказаться, но всё-таки решила. И очень надеюсь на твою помощь. Я верю, ты сможешь.

Сможешь?.. Порой Валентине казалось, что она вообще ничего не может поделать с этим инопланетянином, руки опускались, хотелось буквально бросить всё и бежать из лагеря, но порой вдруг что-то получалось, и ей хотелось с восторгом завопить во весь голос: «Есть контакт!!!» — но она не делала этого лишь потому, что напугала бы Ванюшу и нарушила с таким трудом установленный контакт. Поэтому «вопила» молча, внутри… «Наверное, я тоже аутист» — шутила она сама про себя.

Так, а почему дети поднимаются из столовой одни? Где Сергей? Ей что, кроме Ванюши ещё и его за руку водить — такого же, как она, вожатого?

— Кира, вы почему сами идёте? Сергей где?

— А он там внизу с кем-то по телефону разговаривает. Сказал: не маленькие, не заблудитесь…

— Замечательно… — Валентина почувствовала, что накопленное за это утро раздражение готово прорваться наружу, остановилась и сделала глубокий вдох-выдох. — Ребята! Внимание! По спальням не разбредаемся, собираемся все в холле, ждём меня. Я сейчас к вам поднимусь. Ясно?

Ванюша тем временем уже скрылся из поля зрения, и Валентине пришлось прибавить шаг, чтобы его догнать.

Этот день действительно начался очень неудачно, все планы смешались, всё пошло наперекосяк.

Сразу после завтрака они должны были, не заходя в палаты, сесть на автобус и поехать на заранее объявленную экскурсию на водопады. Автобус прибыл точно вовремя, но…

Конец ознакомительного фрагмента.