Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

Николай Омелин

«Рассвет» – четвертая книга романа «Разбойничья Слуда». Конец 30-х и начало 40-х годов ХХ века. Время потрясений и испытаний для советской страны и героев книги.Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации

Часть вторая

Декабрь 1939 года

После возвращения из Ачема Конюхов пробыл дома недолго. В связи с началом войны с Финляндией в районе была создана политгруппа, которая ездила по деревням, проводя среди населения разъяснительную работу. Говоря о скорой победе в войне, крестьянам доходчиво объясняли правоту советского государства в борьбе с иностранным агрессором, указывая на недопустимость иных взглядов. Делегация была немногочисленная. Вместе со вторым секретарем райкома ВКП (б) Шейкманом и завотделом РОНО Красиковым от правоохранительных органов в группу включили Григория.

Они уже неделю колесили по району и к середине декабря добрались до Ачема. Если бы маршрут не предусматривал поездку туда, то Конюхов вряд ли бы поехал и отправил вместо себя кого-нибудь из своих помощников. Потому как с недавних пор Григорий только и думал о том, чтобы при малейшей возможности навестить земляков. Вернее не их самих, а то место, где был найден нож Серьги. Ему почему-то казалось, что именно в этом году, когда ему исполнилось сорок пять, удача не обойдет его стороной. С недавних пор под ней он подразумевал только одно — золото Серьги.

Он прекрасно помнил кучу слитков, которые осенью двадцать пятого Павел Гавзов поднял со дна Вандышевского озера. То, что Серьга нашел именно то золото, у него сомнений не было. Откуда тут другому взяться? Да и Варвара говорила, что золота было несколько пудов. А много это — не пятак. Много часто не бывает. И тогда и сейчас он пытался понять, в чем именно вез Серьга золото. Не россыпью же. Потому как искать нужно, прежде всего, то, в чем и лежали слитки. Да и к Варваре наведаться не помешает. Вдруг удастся еще что-то узнать. Ну и сыновей Ивана Ларионова порасспросить обязательно нужно. С такими мыслями он и подъехал к деревне. Было у него желание остановиться в месте, где был найден нож, но в присутствии попутчиков не стал, отложив все на потом.

Районные начальники перед самой деревней приотстали и Конюхов, решив их дождаться, потянул Зорьку за вожжи. Лошадь, сделав несколько шагов, остановилась у крайнего дома. Григорий вылез из саней и по расчищенной тропинке стал спускаться к реке, на ходу разминая затекшие ноги. Слушая, как поскрипывает под валенками снег, Конюхов отвлекся от своих размышлений и подошел к самому берегу. Нижняя Тойга, сглаженная ледовыми заберегами, еще не замерзла, и Григорий с удовольствием стал рассматривать ее величавые свинцовые переливы.

Глядя в темную воду, он с сожалением подумал, что так и не выбрался сейгот на рыбалку и не поел ароматной ухи из местного хариска. Конюхов наслаждением потянул носом морозный воздух, так явственно напомнивший ему сейчас запах свежескошенной травы. Он попытался припомнить, когда последний раз был с горбушей³⁰ на пожне, но не смог.

— Что-то зачастил к нам, Григорий Пантелеевич, — раздался позади него знакомый голос.

Обернувшись, он увидел невесть откуда взявшуюся Варвару Чупрову.

— Заикой когда-нибудь меня сделаешь, Варвара.

— Ничего страшного. Серьга мой вон как заикался. А может заикам везет? — недвусмысленно спросила Чупрова.

— Ага. Великое счастье зверем растерзанным-то быть.

— А ты, Григорий, все на худое думаешь. Не меняешься.

— Меняются, когда поперек кровати лежат.

— То верно, то верно, — протянула Варвара.

Со стороны дороги послышались голоса районных начальников, и Конюхов поспешил свернуть разговор.

— Я зайду к тебе завтра, — на ходу бросил он и направился к своей подводе.

Ее ответ он не расслышал. Да, собственно говоря, не очень в ту минут и хотел. Устроившись в санях поудобнее, Григорий вытащил из-под сена новенькие сапоги и быстро переобулся. Не успел он полюбоваться новой обувкой, как сзади подъехала вторая подвода. Махнув начальникам рукой, Конюхов понюжнул Зорьку, слегка стегнув ее вожжами.

В прошлый раз в Ачеме Конюхов пробыл недолго. Вместе с Омановым на следующий день съездили к тому месту, где был найден нож, но ничего, что заинтересовало бы его, он не обнаружил. Снегу в тех местах намело уже больше четверти, а распахивать его ногами он, конечно же, не стал. Весна все равно придет — тогда и поиски легче будут. А до того решил еще что-нибудь узнать от Варвары. С такими мыслями Григорий вскоре и уехал домой в Верхнюю Тойму.

На следующий день Шейкман с Красиковым, в сопровождении недавно избранного председателя сельского совета Петра Зубкова, отправились на лесосеку. Основные работы в колхозе к началу зимы закончились, и большая часть мужского населения колхоза трудилась на заготовке леса. Собирать людей в деревне не стали. Решили, что на рабочих местах все сделают намного быстрее. Да и явка в таком случае почти стопроцентная. Конюхов же, сославшись на служебные дела, с ними не поехал, а запряг Зорьку и направился к Коромыслу.

На развилке летней и зимней дорог он остановил кобылу и пошел по зимнику пешком. Зорька какое-то время постояла, уткнувшись мордой в снег, а потом медленно побрела следом за возницей. Григорий шел не спеша, внимательно вглядываясь в присыпанную снегом землю. Неожиданно шедшая позади лошадь громко фыркнула. Конюхов обернулся. Зорька остановилась и, вытаращив глаза, прижала уши. «Волки что ли? — подумал Григорий и расстегнул кобуру».

Не заметив впереди ничего подозрительного, подошел к кобыле и потрепал по холке.

— Ладно, стой тут. Схожу, посмотрю, — спокойно проговорил Конюхов, пытаясь успокоить взволнованную Зорьку.

Достав из кармана коробку с патронами, он проверил ее содержимое и сунул обратно. Затем свернул в лес и, аккуратно ступая на заснеженную землю, медленно пошел вдоль дороги. Не дойдя с десяток метров до места, где был найден нож Серьги, Григорий остановился. На первый взгляд в лесу было все спокойно. Ветра и того не было. Понимая, что лошадь без причины вести себя так не будет, он внимательно вглядывался в лесные заросли. От пришедшей на ум догадки, сердце учащенно забилось. Он только сейчас вспомнил, что под наклоненной к дороге многолетней елью была устроена медвежья берлога. Тогда она пустовала. Оманов показывал ее, но в памяти у него отчего-то сей факт не отложился. И вот сейчас, стоя в нескольких метрах от нее, Григорий понял причину беспокойства лошади.

Он вынул из кобуры наган и взвел курок. Осмотревшись, подошел к трем осинам, стоявшим рядом с входом в берлогу. Деревья росли на расстоянии полметра друг от друга и вполне подходили для укрытия. Расположившись между ними, Григорий прицелился во входное отверстие и выстрелил. То, что пуля от трехлинейного патрона попала в цель, он понял сразу. Раненый зверь глухо рявкнул и стал вылезать наружу. Когда в берлоге остались лишь задние лапы, Конюхов выстрелил еще и еще. Медведь на мгновенье замер, словно уперся в стену. Затем взревел и, разгребая перед собой снег вперемешку со мхом, выскочил из берлоги. Он попытался подняться на задние лапы, и как только это ему удалось, Григорий выстрелил снова. Зверь пошатнулся и оскалился. Из рычащей пасти на снег брызнули капли крови. Медведь сделал несколько шагов в направлении охотника и, не дойдя пару метров, упал. Он сделал попытку поднять голову, но та, едва оторвавшись от земли, тут же рухнула в снег, и зверь затих.

«Вот же незадача, — глядя на него, с сожалением подумал Конюхов. — Теперь за патроны объяснительную писать придется». Он вышел из укрытия, подошел к туше и ткнул его сапогом. «Надо сказать Оманову, Чтобы медведя забрал, — вспомнил Григорий Гаврилу и подивился превратностям судьбы. — Пошел за медведем он, а зверя добыл я». Конюхов обогнул медведя и подошел к берлоге. Рядом с отверстием вся земля была сильно разрыта. Мох вперемешку со снегом и лесным мусором были раскиданы по сторонам раненым зверем. Григорий заметил небольшое полено, наклонился и поднял. Он подержал его в руке и уже хотел отбросить в сторону, но отчего-то передумал. Проведя ладонью по одной из сторон, Конюхов тщательно ощупал все его неровности. Необычная деревяшка заинтересовала его, и Конюхов внимательно осмотрел ее. Аккуратные прямоугольные ложбинки были сделаны явно человеком. Но для чего? Их очертания были ему явно знакомы, но на что они похожи, сообразить никак не мог.

Поморщившись от досады, он бросил полено на землю. Затем опустился на колени и заглянул внутрь берлоги. Оттуда пахнуло неприятным запахом немытой шерсти и сырости. Григорий поморщился и отпрянул. Желание посмотреть, что внутри пропало, и он попытался подняться. Однако нога скользнула по укрытой снегом ветке, и незадачливый милиционер упал. Пытаясь встать, оперся рукой о только что брошенную деревяшку. Ладонь плотно легла в одну из выемок на полене и тут его осенило. Вернее, как ему показалось, сначала вспомнила рука, а уж потом, мгновеньем спустя, осознание пришло и к нему.

Конюхов поднялся и снова взял в руки полено. Глядя на него, усмехнулся, поражаясь, что сразу не сообразил, откуда могли появиться на нем вырезы размером с золотой слиток. С тот слиток, который был найден им когда-то на кладбище и который он по своей глупости утопил в реке. И чем дольше смотрел, тем явственнее ощущал, как в аккуратно вырезанных пазах поблескивают своими гранями золотые кирпичики.

Григорий поморщился, пытаясь прогнать подступившее наваждение. Аккуратно прислонив полено к дереву, он вынул свой нож и подошел к ближайшей березе. Ему потребовалось немного времени, чтобы снять со ствола широкую полосу бересты. Из молодой осинки Конюхов вырезал кол и вернулся к берлоге. Прошло еще немного времени, и подожженная береста стала скручиваться на конце палки. Когда огонь достаточно разгорелся, он сунул факел внутрь берлоги и, стараясь реже дышать, залез внутрь.

Медвежье лежбище оказалось просторным, но света от горевшей бересты было достаточно, чтобы осмотреть все внутри. Ничего кроме осыпавшихся еловых веток и высохшего от времени мха внутри не было видно. Григорий пошарил свободной рукой в лесном мусоре и у самого выхода нащупал еще одно полено. От едкого дыма в берлоге стало трудно дышать и он, прихватив деревяшку, вылез наружу. Взяв в руки обе половинки, Конюхов попытался их соединить, но ничего не получилось: они не подходили друг к другу, и было видно, что они от разных поленьев.

То, что Гаврила нашел золото, ему стало понятно сразу. И судя по деревяшкам, его тут было не мало. Но зачем он показал ему место? Из всех разумных объяснений, что пришли на ум, он остановился на одном. Скорее всего, что Оманов, обнаружив золото, забрал его с собой вместе с деревянными тайниками. Найденные же Григорием поленья, видимо не увидел в снегу или просто бросил, не задумываясь, что они вызовут у кого-то интерес. А нож, как и говорил, обменял на свою свободу.

Лошадь Конюхов обнаружил в версте от места, где ее оставил. Та спокойно стояла, повернув голову в сторону приближающегося хозяина.

— Что, испугалась? — подходя к Зорьке, проговорил Григорий. — Молодец, Зорька.

Погладив кобылу, он спрятал под сеном деревянные тайники и залез в сани. Лошадь, тут же не дожидаясь команды, бойко зашагала в сторону деревни. День близился к полудню и, поразмыслив, Григорий решил сразу ехать к Оманову. Лучше все выяснить сейчас, пока районное начальство не вернулось из леса и никто не будет его отвлекать. Возможно, придется с Гаврилой поделиться, но об этом он сейчас старался не думать. Главное найти золото. С остальным он уж как-нибудь разберется. «Ну, конюх! Ну, голова! Как ловко все придумал. Кто подумает искать что-то в дровах! — удивлялся Григорий смекалке Серьги». Развалившись на мягкой подстилке, он всю обратную дорогу пытался сообразить, как Серьга нашел золото, но так ничего и не придумав, отступился.

К его сожалению кузница оказалась закрыта. Конюхов какое-то время постоял в нерешительности перед дверью, рассматривая огромный с причудливыми загогулинами засов. От вида красивой железяки что-то внутри его шевельнулось. Перебирая одно событие за другим, Григорий, наконец, вспомнил, когда первый раз увидел этот необычный с завитушками запор.

Весной одна тысяча девятьсот семнадцатого в Ачеме случилось наводнение. И хотя жил он тогда на Высоком Поле, но крестьяне из их деревни помогали тогда ачемянам справиться с паводком как могли. Когда вода подступила к недавно построенной кузнице, то мужики выносили все, что было внутри ее. Григорий сразу обратил внимание на красивый засов и первым делом спас его вместе с дверью. С тех пор его и не видел. В тот год осенью он первый раз женился, и деревенский кузнец, заходивший его поздравить, вспомнил о том случае. Кузницу после этого построили на новом месте. И вот, глядя на запор, Григорий с удивлением обнаружил, что оказался здесь впервые.

— Сегодня кузня не работает, дядька милиционер, — услышал он детский голос.

Занятый своими мыслями, Григорий и не заметил, откуда взялся деревенский мальчишка. Повернувшись, сделал пару шагов в сторону повозки и только сейчас обратил внимание, что кроме следов от его сапог других рядом с кузницей нет. Стоявшему неподалеку мальчишке на вид было лет десять. Он широко улыбался, демонстрируя Конюхову добротные белые зубы.

— Ты чего не в школе? — первое, что пришло на ум, спросил Григорий.

— Тю-ю, в школе, — протянул тот. — Уроки уж давно закончились. А дядька Никита приболел и дома лежит. А меня мать снег послала тут почистить. Родня он нам как-никак. Хоть и на киселе. А то, если долго проболеет, потом долго придется убирать.

Какие-то знакомые нотки послышались в голосе мальчишки, и Конюхов не преминул поинтересоваться:

— Ты, чей будешь-то, кисель?

— Емельяныча, Иваныча, Ларионов Анатолий, — бойко выпалил мальчишка.

Два года назад, незадолго до отъезда из деревни решил Григорий сходить на рыбалку. Времени на то, чтобы идти куда-то подальше не было, и он спустился к реке прямо у деревни. Вода уже достаточно прогрелась и Конюхов, сняв штаны на берегу, забрел в самый перекат. Недалеко от него стоял парнишка лет восьми и довольно проворно выуживал из воды одну рыбку за другой. Он не глядя складывал их в висевшую на шее холщовую сумку ни на секунду не отвлекаясь от ужения. А у Григория не клевало. Он сменил уже несколько мест, но ничего не помогало. В какой-то момент ему даже показалось, что малец подсмеивается над ним. Конюхов с грозным видом повернулся в его сторону, но мальчишки в реке уже не было. Он покрутил головой и, наконец, обнаружил знакомую фигурку на берегу. Желание рыбачить окончательно пропало, и Григорий побрел одеваться. Когда он поднял штаны, то с удивлением обнаружил под ними десяток хариусов. Конюхов посмотрел по сторонам и на самом верху угора увидел все того же паренька. Тот помахал сверху рукой, обнажив в счастливой улыбке свой отчасти беззубый рот. Конюхову захотелось поблагодарить пацана, но тот уже скрылся из виду. Позже он выяснил имя благодетеля и даже поговорил с его матерью, но самого паренька увидеть до отъезда из деревни не довелось. И вот, сейчас, тот мальчишка стоял перед ним.

— Может я чем подсоблю? — отвлек его от воспоминаний Толька.

— Спасибо, ты мне уже однажды помог. Теперь моя очередь, — расплылся в улыбке Конюхов и тут же задал давно интересующий его вопрос:

— Ты харисов на что удишь?

Мальчишка смутился и подошел ближе.

— А! — отмахнулся он. — Да, как и все, на что придется. На оводенка³¹ или на шура³². Токо, когда вода красна³³, на шура не клюет. В большую воду лучше на меевный хвост. Но не в том дело.

— А в чем?

— Я словинку³⁴ знаю.

— Скажешь? — поинтересовался Григорий.

— Скажу. Только…

— Что только?

Мальчишка замялся, не зная, что ответить.

— Только после того мне клевать не будет уже. Дед мой Емельян сказывал, — поникшим голосом произнес Толька. — Тебе будет, а мне нет.

— Ну, тогда не надо, не говори, — Григорий потрепал мальчишку по голове и снова спросил:

— Гаврила Оманов не знаешь где?

Толька удивленно посмотрел на милиционера и тоже вспомнил его.

— А-а-а, дак то я тебе… с тобой, то есть когда-то удил.

— Со мной, со мной, — согласился он с парнишкой. — Так, где Гаврила не знаешь?

Мальчишка с удивлением посмотрел на милиционера.

— Так на войне же он.

— На какой войне? — удивился Григорий.

Он не сразу сообразил, о чем говорит Толька. Но когда, наконец, сообразил, не обращая внимания на мальчишку, громко выругался.

— На финскую забрали. Уж с неделю как. И тетки Зойкиного мужика дядьку Семена тоже. И отца хотели, но не взяли.

— На финскую…, — протянул Григорий.

— Ага.

— И как же его так угораздило? В деревне, что кроме него мужиков больше нет?

— Не знаю, — Толька пожал плечами и, услышав чьи-то голоса, оглянулся.

— Ну, ладно, — вздохнул Конюхов.

Заметив вдалеке ватагу ребят, Толька негромко произнес:

— Я, может, пойду снег чистить. Ждут уж меня. А я еще не у шубы рукав.

Конюхов махнул рукой, но тут же его и остановил:

— Постой-ка минуту, не у шубы рукав, — он шагнул к Тольке поближе. — Оманов сказывал, что вы нож в лесу нашли.

— Ну, да. По тропе с братом ходили, — мальчишка ненадолго задумался. — Витька упал, а он, то есть нож, под снегом лежал. Витька и порезался тогда об него.

— Нашли-то где?

— Так, у Коромысла. Ну, что на Бакинской дороге. Там берлога вековая. Вот возле нее и нашли. А потом дядька Гаврила нас увидел, и нож себе взял.

Мальчишка замолчал и взглянул на Григория.

— А кроме ножа еще что-то может там видели? Дров охапку, например, или еще что? — не унимался Конюхов.

— Так ничего, — захлопал глазами Толька и для пущей убедительности добавил:

— Ей Богу ничего! Да мы и ушли сразу.

— Ты еще покрестись, — усмехнулся Григорий.

— Могу и покреститься. Я же крещеный. Хотя…

— Что? Ну, говори.

— Были там дрова. Но старые и тяжелые. Видно долго лежали и намокли. Я тем поленом тетеру в берлоге и зашиб. Она у нас вместе с воротиной³⁵ убежала…

— И много дров? — остановил разговорчивого мальчишку Конюхов.

Толька закатил глаза, пытаясь вспомнить события двухнедельной давности.

— А мы не считали. Кто дрова в лесу считает? — чуть помедлив с ответом, усмехнулся он. — Ну, охапки три будет. Может, и боле³⁶ будет. А что?

Конюхов посмотрел на пацана и покачал головой.

— Да, ничего. Ладно, иди.

Когда Толька скрылся за дверью кузницы, Григорий с досады плюнул и, взяв Зорьку под уздцы, медленно пошел к дому Омановых.

Он в тайне наделся, что сказанное мальчишкой не окажется правдой. Однако надежды его не оправдались. Войдя в дом, постучал по косяку. В ответ, откуда из глубины комнаты донесся глухой мальчишеский голос:

— Я сейчас. Если к отцу, то его нет. На войну забрали. А мать на растирание к Агафье ушла.

Затем послышались приглушенные шаркающие шаги, и из-за печи вышел светловолосый подросток. Он хотел что-то сказать, но завидев милиционера, остановился, едва открыв рот.

— Василий?

Конюхов спросил так, для проформы, потому, как и без того было понятно, что перед ним сын Гаврилы. Все те же слегка выпученные глаза на бледном широком лице и прямые соломенные волосы, спадающие почти на самые плечи. Не добавляли мальчишке красоты и уши. Большие, оттопыренные, напоминающие ядреные речные лопухи, они нелепо торчали в разные стороны.

— Я.

— Говоришь, отца на войну забрали?

— С неделю как.

— С неделю, — повторил Григорий.

Он все еще не мог прийти в себя. Мысль о том, что золото снова подразнило и исчезло, не отпускала, не давала сосредоточиться.

— Ты, значит, за старшего теперь, — снова произнес он совсем не то, что его интересовало.

— Выходит так. Мать еще слаба совсем. Мария, что у Чуровой живет, приходила. Кольку забрали и к Агафье ушли.

— К Агафье, значит, ушли, а ты дома.

Конюхов постепенно успокоился. Ну, ушел на войну Гаврила. Золото же с собой не забрал. Наверняка, где-то спрятал в деревне. Потому можно попытаться его найти. В конце концов, и на войне не всех убивают. Глядишь, скоро вернется. Не ахти и страна Финляндия, чтобы с ней годами воевать.

— Перед тем, как отец уехал, ничего не рассказывал? — наконец, задал он более конкретный вопрос. — Может о чем-то необычном говорил или делал то, чего прежде не делал.

Василий почесал затылок и усмехнулся.

— А он вообще ничего не говорил и не делал. Как бумагу с Тоймы привезли в начале декабря, так все только и делал, что пьянствовал. Пил и спал — все его дела.

Конюхов про себя поразился расторопности властей: война в конце ноября началась, а в начале декабря уже повестки разослали. В слух же спросил снова:

— Ну, что и пьяный все молчал? Один пил?

Васька тяжело вздохнул и снова почесал затылок.

— Песни пел. С кем ему говорить? Матери-то дома не было. Она только после того как он из дому ушел, сюда вернулась. Да я и не прислушивался особо. Только в пьяном бреду какой-то раз бормотал чего-то и тебя поминал. Ну, когда я с него валенки стягивал, он ворчал.

— Чего говорил-то? — не утерпел Григорий.

— А-а-а. Что лучше бы его Конюхов, то есть получается, что ты, арестовал, чем на войну идти. И про счастье какое-то бормотал. Что счастьем так и не доведется попользоваться. Но оно его дождется. И что есть теперь, за что кровь проливать.

«Ну, вот. Теперь уж точно. Гаврилка золотишко мое нашел определенно, — удовлетворенно подумал Григорий».

— На него дело еще не закрыто. Матери, как придет, скажи, что может, придется избу осмотреть, — слукавил он.

— Понятно, — протянул парень.

Конюхов недолго помолчал, осматривая скудное убранство избы.

— А скажи-ка, Василий, где у вас дрова хранятся?

— Дрова? Так во дворе, как у всех.

— Посмотреть могу?

— Чего на них глядеть. Но могу показать, если так нужно, — подросток взялся за висевшую на стене телогрейку.

— Ну, тогда пошли, покажешь.

Под взвозом Григорий сразу увидел лежащую рядом с костром³⁷ дров кучу из знакомых поленьев. Василий заметил интерес милиционера и пояснил:

— Отец откуда-то привез. Велел сжечь, да только чего сырые в печь пихать.

— Я изымаю их. Бумагу потом составлю. Помоги в сани снести.

Когда дрова оказались в повозке, Григорий погнал Зорьку к собственной бане. Там он рассортировал поленья. Каждую пару составили те, у которых вырезанные прямоугольники точно подходили друг к другу. Пересчитав все тайники, прибавил их к тем, что нашел у берлоги. От полученного количества сердце бешено заколотилось.

— Григорий Пантелеевич! Григорий Пантелеевич!

Голос колхозного счетовода Зинки Лапиной по прозвищу Финка быстро привел его в чувство.

— Григорий Пантелеевич! За вами послали. С лесоучастка все вернулись. Обедают. В новом клубе собрание скоро, — запыхавшись, проговорила женщина. — Я по всей деревне как оглашенная бегаю тебя ищу. Сказали, что в лес уехал. Хотела уж следом ехать. А тут Авдотья Ларионова встретилась, говорит, что Толька ее тебя в деревне видел. Я к нему, а он говорит, что ты Омановым интересовался. Я к ним, а там Васька… Вообщем, еле нашла.

— Ну, что ты тараторишь! — одернул он Зинку. — Пожар что ли!

— Дык, того! Начальство же!

— Начальство, — передразнил Конюхов Финку. — Иди уж, скажи, что скоро буду. В помощницы ко мне не пойдешь? Больно хорошо розыск ведешь, — усмехнулся он.

Зинаида смутилась и опустила голову. А когда подняла, то увидел Григорий в ее глазах такую тоску, что ему стало не по себе.

— Ты чего, Зинаида?

— Мишке-то моему тоже повестка на войну пришла. Чует мое сердце, что не вернется он, — всхлипнула она. — Не вернется.

***

В Ленинград Янис переехал два года назад — летом тридцать седьмого. Закончив в тот год девять классов архангельской средней школы он, как и многие его сверстники мечтал беззаботно провести летние каникулы, чтобы осенью снова пойти учиться. Но произошло то, что случалось в те годы во многих советских семьях: его мать Илгу Пульпе обвинили в пособничестве врагам народа и, несмотря на все ее заслуги и место, где она работала, арестовали и вскоре расстреляли.

Все время пока мать служила в органах безопасности, они жили с ней вдвоем, занимая две комнаты в большой четырехкомнатной квартире. В двух других со своими детьми проживала Анна Акимовна Панина. Первый муж ее погиб в начале двадцатых, не дожив до рождения сына буквально несколько месяцев. Прохор Панин был Янису ровесником, а дочка Ульяна была годом младше. Тетка Нюра, как Пульпе ее звал, женщина была сердобольная и заботливая. Она как могла, помогала Илге, которая много времени проводила на службе. Род ее занятий позволял Анне почти все время находиться дома. Брюки, костюмы, женские платья, вообщем, все, что требовалось, Нюра шила добротно, красиво и быстро. Присматривала она и за Янисом, который и проводил все дни в ее семье.

Своего отца Янис не видел никогда. Мать, несмотря на его расспросы, рассказывала о нем совсем немного. Знал только, что звали его Павлом и что родом тот из глухой северной деревни. С ними отец никогда не жил и погиб, когда Янис был еще совсем маленький. О том, что была у него другая семья и много другое, узнал Пульпе уже после ареста матери, когда бывший ее начальник Иварс Озолс организовал им свидание. Тогда же мать рассказала ему и о том, что у отца есть и другой сын. А значит, где-то живет его брат.

В начале тридцатых годов Анна Акимовна Панина вышла замуж за одного из своих постоянных клиентов. Тот работал в магазине Торгсина и вскоре уехал в Ленинград, забрав с собой Анну с детьми. Фамилию менять она не стала, будто чувствовала, что проживут вместе с мужем недолго. Так и вышло. По приезду в Ленинград отношения у них сразу не заладились и через год супруги расстались.

Когда Анна узнала, что произошло с Илгой, она тем же летом приехала в Архангельск и увезла Яниса с собой. Правда, пришлось обращаться все к тому же Озолсу, но Иварс помог и в этот раз. Через год Пульпе закончил десятый класс и, несмотря на теткины уговоры, дальше учиться не стал, решив, что должен сам зарабатывать себе на жизнь. Такого же мнения придерживался и ее сын Прохор, окончивший школу в том же тридцать восьмом году. Панина противиться не стала и устроила обоих слесарями на «Большевичку», где уже несколько лет работала и сама.

Жили они недалеко от фабрики в небольшой коммуналке на Звенигородской рядом с городским ипподромом. Близость к такому заведению никак не сказалась на их жизни. Прохор с Янисом всего однажды выбрались на скачки. Увиденное действо их не впечатлило и не увлекло. И больше они там не бывали. До недавнего времени семья занимала всю трехкомнатную квартиру, но в тридцать восьмом жильцов в доме уплотнили. В меньшую комнату въехал молодой инженер. Анна с дочкой разместились в гостиной, а юноши заняли третью. Виктор, как звали соседа, оказался на редкость спокойным и воспитанным человеком, да к тому же трудоголиком. Дома бывал редко, отчего особых неудобств семейству Паниных не доставлял.

В сентябре тридцать девятого Прохора призвали на службу в армию, которую он начал под Ленинградом на границе с Финляндией. Пришла повестка и Янису, но на комиссии его кандидатуру отклонили. «Придешь через год. Мы не можем сейчас доверить защиту страны человеку, мать которого осуждена за пособничество врагам народа, коим является твой отец. Честь защитника Родины нужно заслужить, — словно приговор прозвучали слова председателя призывной комиссии». Говоря это, офицер с двумя прямоугольниками в петлицах смотрел на Яниса так, словно парень и был главным виновным в случившемся с родителями.

Янис не слышал, как сидевший рядом с председателем человек в штатском сказал, что никаких отсрочек для такого контингента, как Пульпе не предусмотрено, и что такая инициатива может не понравиться городскому военкому. А вот ответ Янис расслышал хорошо.

— Сын за отца не отвечает, а на счет матери ничего товарищ Сталин не говорил!

Потом мужчина еще что-то добавил, но Янис уже закрыл дверь, очутившись в шумном коридоре районного военкомата. И вот уже третий месяц он жил один в комнате коммуналки на Звенигородской улице.

По случаю десятилетия со дня образования фабрики в Доме культуры работников хлебопекарной промышленности еще в середине ноября должно было состояться торжественное собрание. По такому случаю всем фабричным передовикам загодя вручили пригласительные билеты, строго предупредив об обязательной явке. Пульпе к их числу себя не причислял и не удивился, когда не удостоился такого внимания от начальства. Однако, мероприятие незадолго до начала отменили. Причины такого решения потом назывались разные, но большинство работников склонялось к тому, что приглашенный на собрание товарищ Жданов, приехать не смог. Торжественную речь, в которой Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП (б) упоминался не реже, чем товарищ Сталин, переписывать не стали, решив назначить с ним другой день для проведения собрания. В итоге день согласовывали дважды. Сначала перенесли на конец месяца. Но и тогда что-то не получилось. Наконец, перед фабричной проходной, появилось объявление с новой датой проведения торжественного мероприятия.

«В пятницу 15 декабря в 7 часов вечера в ДК работников союза хлебопекарной промышленности (на ул. Правды) состоится торжественное собрание, посвященное 10-й годовщине нашей фабрики. По окончании — концерт. Просьба, кому вручены пригласительные билеты, не опаздывать. Явка обязательна, — прочитал Янис, выйдя после работы за ворота фабрики». Машинально посчитав, что до назначенного дня осталась неделя, он пошел домой.

— Не расстраивайся! Когда-нибудь и тебя туда пригласят, — раздался сзади голос Ульяны Паниной. — А у меня день рождения как раз будет. Я тебя приглашаю. Подарок не обязателен. Мама немного побудет и на собрание уйдет. Я патефон принесу, — добавила девушка, когда тот повернулся.

— Спасибо. Я помню, — равнодушно ответил Пульпе.

— Я домой, а ты? — оставив без внимания его ответ, спросила девушка.

— Погода хорошая. Наконец-то настоящая зима пришла. Хотел прогуляться, — слукавил Янис. — Ну, пошли, провожу, а то на улицах сейчас темно и неспокойно. В городе затемнение требуют и хулиганы распоясались.

— Из-за войны?

— Ну, да. А из-за чего же еще.

— Хорошо, пошли.

— А ты чего тут делаешь? Да еще так поздно.

— К матери забегала, ужин отнесла. Она на вторую смену осталась. У них на работе аврал. Днем военное обмундирование стали шить. И обычную одежду никто не отменял. Вот, вечерами и наверстывают. Говорит, работы столько, что хоть домой не уходи.

Ульяна — хрупкая с бледным лицом девочка в этом году пошла в девятый класс. Мечтая с раннего детства стать врачом, она при малейшей возможности бегала в библиотеку, где часами просиживала за медицинской литературой. В раннем возрасте часто болела, свидетелем чего был и Янис. Возможно, это сказалось на ее увлечении медициной и наложило свой отпечаток на ее дальнейшую судьбу. Ульяна хотела выучиться, чтобы лечить детей. Ей даже каким-то образом в эти летние каникулы удалось устроиться санитаркой в детскую больницу, где отработала больше месяца.

— Понятное дело, — протянул Янис. — А про военный заказ не треплись с кем ни попадя. Дело государственное. Слышала о шпионах?

— Ну, да, слышала. И в газете писали недавно, — понизив голос, проговорила Ульяна.

— То-то!

— А чего собрание у Пищевиков в клубе? У вас же свой есть, — в свою очередь поинтересовалась девушка.

— Не знаю. Меня никто ни туда, ни туда не приглашал. Не моя, видать, очередь, — сухо ответил юноша.

— Наверное, там мест в зале больше. У Жданова знаешь, сколько охраны… Их же тоже всех посадить куда-то нужно.

— Посадить. Всех посадить, — задумчиво произнес Янис.

С недавних пор некоторые слова вызывали в нем совершенно иные ассоциации: прошлое пока никак не отпускало его.

— Что? — переспросила девушка.

— Ну, ты идешь или нет?

— А, может, и правда прогуляться? Вон, какой снежок выпал, — повеселела Ульяна.

— Панина, не приставай. Домой идем, — сухо возразил Янис.

— Ну, Янь. Ну, пожалуйста, — жалобно проговорила девчонка. — Ну, давай погуляем. Ну, посмотри, одни ваши кругом, фабричные. Чего нам сделается…

— Подрастешь, нагуляешься еще. И я сколько раз говорил, чтобы не называла меня Яней…

— Ну, Янис, — не унималась Ульяна.

Пульпе остановился и строго посмотрел на девчонку. Та в свою очередь сделала умоляющее выражение лица и захлопала хитрыми глазками. А тот покачал головой, стянул с шеи шарф и протянул Ульяне.

— На-ко вот, намотай, а то ходишь с голой шеей, — заметно смягчаясь, произнес он.

Девчонка схватила шарф и быстро обернула вокруг шеи. Поспешно завязав узел, она разгладила на груди его концы и со счастливой улыбкой посмотрела на Пульпе.

— Так?

— Ладно, пошли, — буркнул тот и с Тюшина свернул на Боровую.

Ульяна, слегка замешкавшись, крепко ухватилась за его рукав и засеменила рядом. Если бы не вечерний полумрак, то ее счастливое выражение лица вряд ли бы укрылось от спутника.

— Яня… Ой, извини. Янис. А правда, что из-за войны карточки снова могут ввести?

— Не знаю, — отмахнулся Пульпе.

Дойдя до Боровского моста, они пошли вдоль Обводного канала.

— А давай в воскресенье на площадь Урицкого и в музей сходим? — предложила Ульяна. — В музей революции, например.

— В музей? — удивился Янис.

— Ага. Или по проспекту «25 лет Октября» погуляем. Ну, согласен?

— По Невскому? А чего по нему гулять?

— Красиво там, не то, что тут у нас. И там магазины разные, — вздохнула Ульяна. — Как в сказке.

— У нас говорят, красиво там, где нас нет.

— Не красиво, а хорошо. И говорят так везде. Даже, наверное, в Америке. Там, кстати, есть дамский универмаг, где шьют очень красивые вещи. Платья разные крепдешиновые, гарнитурчики шелковые. Я бы в портнихи пошла, если бы не медицинский…

— Ты помолчишь или нет! На улице дубак, а ей гарнитурчик потребовался, — не вытерпел Янис девичьей болтовни. — Мать сошьет тебе любой гарнитурчик.

— Ну, мы же только посмотрели бы, — обиженно проговорила девчушка и затихла.

Однако молчание длилось недолго. Сначала она пару раз кашлянула, словно проверяя настроение Пульпе, и после чего заговорила снова:

— Мать вчера от Прошки письмо получила. Говорит, что воюет он недалеко от Ленинграда. Страшно мне за него. Не случилось бы чего.

— Не случится. Не его очередь. Скоро войне конец. На фабрике недавно собрание было. Парторг сказал, что наша армия успешно наступает.

— Ага, — согласилась девушка. — Я, наверное, спрашивала у тебя, но забыла…

— Чего еще?

— У тебя в комнате прялка красивая, с солнышками. Зачем она тебе? Ты же ее с Архангельска привез?

Янис какое-то время шел молча, словно размышляя, отвечать забывчивой соседке или нет.

— Это немногое, что от мамы осталось. Память о ней.

— А, припоминаю! Ты уже рассказывал. Ей кто-то подарил незадолго до ее ареста! — выпалила девушка и тут же спохватилась. — Ой, извини, — проговорила Ульяна, зная, как болезненно реагирует Янис на упоминание о матери.

— Да, чего уж теперь. Начальник ее бывший постарался с подарком.

Миновав Введенский канал, они повернули и направились к Загородному проспекту. В глазах Ульяны мелькнули игривые нотки и она, сделав вид, что поскользнулась, повисла у спутника на руке.

— Аккуратней! — крикнул Янис, машинально схватив ее за плечи.

Ульяна нарочито долго пыталась выпрямиться, и когда это ей удалось, негромко сказала:

— А жаль, что тебе приглашение не дали. По нему же можно вдвоем в ДК идти.

— Матери твоей дали. С ней можешь сходить.

— Матери, — передразнила девушка. — А если бы тебе дали, ты кого бы с собой взял?

— Если бы, да кабы…

— Ну, все-таки, — настаивала Ульяна.

— Не знаю. Не кого, вроде.

— А меня?

— Ой, Панина, отстань, а.

— Ну, Янис, скажи. Взял бы или нет, — не унималась девчонка.

— Взял бы. Только отстань.

Постояв на перекрестке, они свернули к Витебскому вокзалу. Проходя мимо его, ненадолго остановились напротив главного входа. Людей на вокзальной площади почти не было. У самого крыльца стояла группа девушек с рюкзаками и лыжами в руках. Чуть в стороне, у одинокого дерева в коротком пальто и большой меховой шапке курил мужчина, о чем-то рассказывая стоящей рядом подружке. Говорил, вероятно, что-то веселое, потому как та почти все время смеялась.

— Восьмой час уже, — проговорил Янис, взглянув на часы вокзальной башни. — Давай-ка поторопимся.

— А куда торопиться? Мамы все равно дома нет. Завтра суббота… Может, по Дзержинского пройдемся до Мойки? А потом…, — Ульяна не договорила, засмотревшись на подъехавшую к вокзалу машину.

Обратил внимание на нее и Янис. Точно на такой же когда-то увезли его мать, и после этого больше домой она не вернулась. До машины было недалеко, метров двадцать.

— Янис, успокойся, — проговорила Ульяна, заметив, как тот изменился в лице. — Может, пойдем лучше?

Пульпе не ответил, глядя на появившегося из черной «Эмки» водителя в военной форме. Тот окинул взглядом площадь, ненадолго задержав взгляд на всех, кто на ней был. Затем обошел вокруг машины, поочередно открыв задние двери. Со стороны водительского сиденья выпорхнула девочка лет четырнадцати в беличьей шубке и вязаной шапочке. Она схватила маленький чемоданчик и, обогнув машину, подбежала к вышедшей из другой двери женщине. В свете тусклого фонаря точно определить ее возраст Янис не смог, да и не особо в том усердствовал. Он снова окинул взглядом девчонку и отвел взгляд. Дамочка тем временем застегнула пуговицы на пальто и взяла с сиденья небольшую сумочку.

— Ваня, ты поезжай. Мужу скажи, что уехали. Нас провожать не надо, — донесся до него голос женщины. — В Пушкине нас встретят.

Янис снова повернулся к машине.

— Но, Татьяна Ивановна…, — попробовал возразить водитель.

Та в свою очередь что-то негромко сказала и взяла девочку за руку. Военный обогнул машину. Перед тем, как в нее сесть, остановился и снова оглядел площадь. Затем махнул рукой и уселся в машину.

— Видно, жена полковника с дочкой. На служебной пожаловала, — шепнула Ульяна, когда «Эмка» отъехала.

— Почему полковника? — удивился Янис.

— Не знаю. Но мне кажется, что у полковника именно такая жена. Ей лет сорок. Ну, или чуть больше. А у него, то есть у полковника, на висках седина. Старый уже… лет пятьдесят. Жена поехала отдохнуть от него и его солдафонских порядков.

— Книги писать не пробовала? — усмехнулся Пульпе. — У тебя неплохо получается.

В этот момент стоявшая у дерева парочка разделилась. Девушка подняла воротник и быстро зашагала в сторону Введенского канала. Мужчина же повернулся к женщине с девочкой, и спокойным шагом направил в их сторону. Проходя мимо, резко подскочил к ним, вырвал из рук женщины сумку и побежал в сторону ипподрома.

Пульпе раздумывал ровно мгновенье и бросился следом за вором.

— Янис, ты куда! — донесся до него голос Ульяны.

— Помогите! Сумка! Моя сумка! — кричала от вокзала растерянная женщина.

Миновав Зверевский проезд, грабитель обогнул ипподром и выскочил на улицу Марата. Тут-то и настиг его Пульпе: что, что, а бегал он хорошо. Янис на ходу толкнул мужчину в спину и тот, взмахнув руками, повалился на землю. Из-под слетевшей шапки по снегу рассыпались длинные рыжие волосы. Сумка вылетела из его рук и оказалась у ног догонявшего. Пока тот соображал, что делать дальше, вор вскочил на ноги и одним движением вытащил нож.

— Не балуй, пацан! — грозно пригрозил он. — Сумку оставь и давай дуй отсюда. А не то, — грабитель переложил нож в другую руку.

— Не моя очередь, — усмехнулся Пульпе.

И только сейчас он осознал опасность своего положения. Янис много слышал и читал о благородных мужских поступках и даже частенько представлял себя на месте героев. Но сейчас, когда в метре от его лица сверкает длинное металлическое лезвие, все выглядело совершенно иначе. Он даже успел подумать, что если бы не Ульяна, то еще неизвестно, побежал бы он за этим рыжим мужиком или нет. Как назло и поблизости никого не было.

Янис вытер рукавом вспотевшее, больше от напряжения, чем от бега, лицо. А мужик, почувствовав его смятение, сделал шаг вперед, и медленно, не сводя глаз с парня, стал наклоняться к сумке. То, что произошло дальше, впоследствии Янис не смог объяснить даже сам себе. Он резко наклонился и схватил сумку раньше рыжеволосого. Выпрямляясь, оттолкнул его и бросился бежать.

То, что правое плечо стало мокрым, он понял лишь, когда подбежал к вокзалу. Дотронувшись до него свободной рукой, почувствовал резкую боль. Сумка из руки выпала.

— Вон он! — услышал Пульпе голос Ульяны и опустился на землю.

— Старший милиционер Пилипчук! — представился подбежавший к нему страж порядка. — Где грабитель? Вы его догнали?

Янис подтолкнул к нему сумку и кивнул головой.

— Только я не смог его задержать. Но вот, — он дотронулся до сумки.

— Это моя! — услышал Пульпе уже знакомый женский голос. — Катенька, как хорошо, что он отнял у грабителя сумку. Мы могли бы на поезд опоздать.

Стоявшая рядом девочка наклонилась к Пульпе.

— Вы настоящий герой! Мы с вами еще обязательно встретимся, — с наивной девичьей искренностью проговорила она.

Янис поднял голову и увидел перед собой красивое детское лицо. Большие, чуть раскосые глаза с восторгом смотрели на него сквозь выползшие из-под шапки русые локоны волос.

— У него же кровь! — крикнул кто-то из окруживших его людей. — Ему нужно в больницу!

— Катя, что же ты застряла! У нас же поезд. Тут и без нас справятся.

— Но, мама! Он же ранен!

— Ерунда, — произнес Пульпе. — И, правда, поторопитесь. Ваш поезд отходит через пятнадцать минут.

— Откуда вы знаете? — спросила Катя.

— Я рядом живу.

С самого утра пятнадцатого декабря настроение у восемнадцатилетнего слесаря Ленинградской швейной фабрики «Большевичка» Яниса Павловича Пульпе было приподнятое. Юноша и в другие дни старался не грустить. Но сегодня весь прямо светился, и не раз вспомнил добрым словом свою любимую тетку Нюру. «Каждая слезинка по дню жизни отнимает, а улыбка — неделю прибавляет, — частенько говорила она, когда замечала на лице парня малейшие признаки хандры». Такое у него иногда случались. Днем нет. Днем рабочая круговерть захватывала с головой, не оставляя времени для чего-то другого. А вот вечерами, когда оставался один в своей комнате, накатывало. Особенно, если мысли касались матери. Тетка хорошо знала его характер и в такие минуты старалась почаще заходить к нему. Она касалась его плеча, словно таким образом хотела забрать хотя бы часть навалившейся на парня тоски, и обязательно рассказывала какую-нибудь историю со счастливым концом. А уходила от него, когда настроение парня менялось в лучшую сторону.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

30

Коса для косьбы травы (местное)

31

Овод (Местное)

32

Червь (местное)

33

Высокий уровень воды после дождей (местное)

34

Волшебные слова (местное)

35

Перекладина, к которой привязывается петля для ловли птиц (местное)

36

Больше (местное)

37

Уложенные поленья дров (местное)