Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15

Николай Ольков

Для сибирского крестьянина не было слов и понятий более дорогих, чем свобода и земля. Без того и другого – погибель. Этот роман о том, как горстка крепких крестьян вступила в противоборство с властью, когда НЭП был заменен сплошной коллективизацией. Полтора десятка семей ушли тайно в глубину тайги. А потом война…

Глава пятая

Семеро заговорщиков, собравшихся тайно от общества и властей покинуть село, поздно ночью собрались в избушке Мирона. С уходом отряда из пятнадцати сыновей мужики стали дружнее и сговорчивее.

— Я тут кое-что переписал, что надо с собой брать, но все не упомнишь, потому слушайте и потом будем дополнять, — начал Мирон. — Думается мне, что на семью по паре саней надо под все необходимое: одежду, муку, посуду, флягу масла постного да по ящику молосного. Все, что касается домашнего имущества, пусть бабы понапишут, ведь вплоть до иголки надо. Это их дело. А по хозяйству: на сани плуг, борону, цепы, решета, жернова, передок и задок от телеги с колесами, телеги там соберем. Топоры и пилы дополнительно. По мешку соли и сахара по несколько голов. Семена пшеницы и круп, огородных овощей, а вот картошку как довезти — думать надо. Заморозим — пропадем без картохи. Литовки, вилы, грабли там сделаем, железа листового для печей, круглого для граблей. Гвозди.

— Струмент нужен весь в комплекте, раму связать, дверь собрать, — озаботился Семен Киваев.

— Верно.

Кирилл Банников подсказал:

— Горно бы надо прихватить да наковальню с кувалдой.

Семен Киваев посоветовал:

— Вот ты, Данилыч, и попросил бы у кузнеца Федула Федуловича.

Банников покачал головой:

— У Федула не взять, а вот у кума моего на гумнах есть маленькая кузница. Может, продаст?

Банников замахал руками:

— Да ты что, а вопросов сколько: куда да зачем? Нет, надо воровским путем.

— А ты поедешь? — спросил Захар Смолин.

— Куда деваться, поедем вместе. Ночи будут светлые, разберем.

— Надо бы вороток взять, снег сойдет, вдруг воды не будет? На первый случай скважину пробьем, потом уж колодец рыть, — заметил Евлампий Лепешин.

— Мужики, поедем мы еще по холодам, а у многих дети малые. С емя как быть? Тут оставить? — улыбнулся Егор Киреев.

— Молодец, Егор, вовремя напомнил, — кивнул Мирон. — Надо пару кибиток сделать, как у степняков. Тесовый каркас, изнутри и снаружи кошмой обшить. Можно маленькие печки склепать, если холодно будет — подтапливать.

— Да и орде тепленькое питание надо, двухлеток мерзлое мясо глодать не будет.

Мирон подтвердил: сделаем, как надо. И тут же спросил:

— Что с хозяйством делаете? Зерна много осталось?

— Дивно. На рынок вести далеко, я, к предмету, сдаю на ссыпной, рассчитывают бумажными, но договариваюсь, меняю на червонцы, — поделился Киваев.

Фома Гордеич обратился к Мирону:

— Почти у всех осталось семенное зерно, с собой не утащишь, и бросать жалко. У тебя связи в уезде, найди сбыт, оптом отдадим подешевке. Наши семена знают.

Мирон кивнул:

— Завтра доеду до красноярских мужиков, у них в прошлом году семенники дождем прихватило. Думаю, что заберут. Сколько примерно пудов?

Мужики переглянулись, пошевелили пальцами, считая десятины:

— Чуть не на тысячу десятин.

— Вот и славно. А они сеют не три ли тыщи своим селом. Завтра к вечеру обскажу. А скот?

Мужики молчали. Бычков прирезали и продали, а коров жалко. Кирилл Банников предложил:

— Все едино обозом пойдет, не рысью. Может, коров с собой гнать?

— А кормить их чем? — спросил Смолин.

— Да какая проблема? Два воза сена я накладу, хватит, — обрадовался Банников.

Мирон улыбнулся:

— Вот разве мог один человек все эти предложения высказать? Спасибо, что собрались. Не у всех, но в семьях есть старики-родители. Их не обойдешь, и из родного гнезда им перед концом жизни вываливаться тоже не с руки. Что они судят?

Кирилл Банников ответил за всех:

— Мы уже судили про то, кажный со своими. Диво, но они от бесовской власти готовы хоть в тайгу, хоть на дно морское. Мой-то самый старый изо всех, девяносто стукнуло, говорит: скажи старикам: кто станет супротив, того в лес вывести и молчком с саней столкнуть.

Мужчины засмеялись. Мирон еще раз спросил:

— А в селе тихо? Никто вопросов не задает?

Мужики пожали плечами: зима, каждый дома хозяйством занимается, не до пересудов.

Мирон только проводил гостей, вошел в дом, хотел чашку чая выпить и спать ложиться, завтра, как и обещал, надо ехать в Красноярку, придумывать что-то для мужиков, отчего его сотоварищи по дешевой цене доброе семенное зерно сбрасывают, да еще накануне весны. Залаяли собаки, пришлось брать фонарь и выходить на крыльцо. Было что-то не совсем приятное в этом позднем госте, но деваться некуда. Только вышел на крыльцо, понял, отчего заливаются псы: степняки приехали и, конечно, со своими собаками. Пришлось хозяину крикнуть, чтоб обождали гости, а собак своих в дневную клетку за пригоном посадить. Открыл ворота, вошли две кибитки, под уздцы заводили молодые парни, а два старых знакомых, Молдахмет и Ахмадья, вошли следом, прикрывая ворота. Обнялись.

Молдахмет сказал, что приезд сыновей Мирона сильно взволновал всех друзей: что случилось, почему надо срочно ехать в Бархатное село, чтобы выручать друга? Или заболел, или с властями поссорился, или с женой разводится?

Мирон улыбнулся в темноте, молодежь осталась управлять лошадей, хозяин показал, где в кадке теплая вода, где сено, где овес, а старших повел в дом. Хотел разбудить Марфу Петровну, но гости не дали: зачем? Чай разве сами не вскипятим, мясо в дорогу брали, лепешки. Мирон согласился, самовар загудел быстро, он достал из крайнего ящика кухонного стола плитку кирпичного индийского чая, Ахмадья от удовольствия зацокал языком. Чай пили долго, дважды доливал самовар Мирон, дважды закипала вода в гостевом трехлитровом самоваре, уже и плитка заканчивалась, когда, наконец, Молдахмет на правах старшего перевернул свою пиалу кверху дном. Немного отдышавшись и насухо вытерев лицо и бритую голову, он спросил, зачем звал давний друг Мирон своих степных друзей?

Мирон не стал вдаваться в политические тонкости, сказал только, что власть очень скоро отменит вольности и прижмет крестьянина к ногтю. Мирон и его русские товарищи, ухватившие свободы, не хотят принимать новые порядки.

— Новые — это опять революция и война? — спросил Молдахмет.

Пришлось объяснять, что никакой войны не будет, просто у богатых все отберут в пользу государства, или, как они считают, в пользу общества, потому семь семей решили не дожидаться разорения, а распродать или припрятать имущество и уйти в глубь тайги. Сейчас старшие дети, их пятнадцать человек, ушли на оговоренное место, и строят общий барак на первый случай. Мужчины готовят большой обоз с запасом самого необходимого, как только осядет снег, обоз пойдет в тайгу.

— Шибко далеко? — спросил Молдахмет.

Мирон кивнул и добавил, что с обозом не меньше недели пути. Решили уйти так далеко, чтобы власть и не подумала искать и наказывать. А почему пригласил друзей — надо сохранить коров. Возможно, если будет сравнительно тепло, часть коров пойдет с обозом, но у Мирона особые коровы, и степняки это знают, потому он просит тихонько взять скот к себе, а осенью, по приморозу, перегнать на постоянное место в тайгу.

— В тайге мало травы, где будешь сено косить?

Мирон ответил, что он надеется на болота, которые должны быть, кроме того, уже в первую весну они посеют травы на подходящих местах, семена есть.

— Скажи, друг, а к нам не придет власть отбирать скот?

Немного подумав, чтобы не показаться шибко умным, Мирон ответил, что в ближайшие годы в степи власть не пойдет. Не пошла же она сразу после гражданской войны и восстания двадцать первого года, и сейчас ей будет не до степняков.

— А потом, дорогой Молдахмет, к вам идти небезопасно, вы дружный народ, просто так свое не отдадите.

— А русский? Зачем пускать в свой двор бандита, который уведет скот и заберет твой хлеб?

Мирон пожал плечами: так получается.

— Скажи, друг, когда прислать людей угнать твоих коров? Они стельные?

— Все до единой.

— А всех сколько?

— Сорок голов.

— Говори время.

— Пятнадцатого марта приезжайте. Только не перепутай, Молдахмет, пятнадцатого марта по советскому календарю. Ахмадья, зови ребят чай пить, и спать будем ложиться.

Пока молодежь пила чай, старшие говорили о жизни, потом Мирон принес тулупы и раскинул их на полу: не первый раз ночевали эти гости, и их привычки он хорошо знал. Когда сам лег на диванчик в кабинете, напольные часы в зале пробили три раза.

Утром, проводив гостей, Мирон запряг Вороного поскакал в Красноярку. Тамошних мужиков хорошо знал, но сразу решил, что о своем исходе из села в тайгу ни слова, просто много оказалось лишних семян пшеницы у крепких мужиков. Он, Мирон Демьянович, урвал все поступление нового сорта, мужики бы и рады взять, да не ведают, куда со старыми семенами деваться. И про то, что красноярские крестьяне минувшей осенью по укоренившейся привычке ждали дозревания семенных участков, и просчитались, нежданно ударил ливень, как будто специально накрыл село и окрестности, он тоже знал. Пшеницу вбило в землю, зерно набухло, и даже сухая осень уже не могла сделать из них семена. Старики поговаривали, что есть за кем-то грех, вот бог и наказал, только и признайся виноватый — ничего уже не исправить. Скуповатые красноярские мужики, выходцы брянские и воронежские, искали поначалу семена на обмен, но никто не клюнул. Что сейчас думают — тоже неведомо, только разговор будет не простой. Единственный туз козырный в руках у Мирона — оптом тысяча пудов по цене фуражного зерна.

Подъехал к дому давнего знакомого Артема Зноенко, справный мужик, много работников держит, сеет не меньше четырехсот десятин, скотом торгует, с цыганами не брезгует общаться, те у него краденых коней на передержку ставят. Он для своих авторитет, на него будут ориентироваться те, кто помельче. Мирон постучал в ворота кнутовищем, угрюмый Артем звякнул щеколдой калитки:

— Чего зубишь, калитка, чай, не заперта, белый день на дворе. Здорово, Мирон.

— Здравствуй и ты, Артем. Поговорить надо.

— Лошадь заводить в ограду или тут постоит?

— Постоит, я ему торбу с овсом повешаю, пущай наслаждатся.

— Пошли. В дом или в избушке покалякаем?

Зашли в избушку. Прохладно. Артем кинул три полешка, поджег берестечко, живым запахло.

— Как живешь, старый друг? Хвались.

Артем улыбнулся:

— Живу и все живут, только год нынче не наш. Ты же помнишь, как нас подкупила погодка.

— Помню и знаю, что ты все возможности испробовал. Не вышло?

Артем выматерился:

— Последнюю рубаху предлагали снять за семенной материал, это я в Богандинской волости сторговывался. Палачи, а не люди.

Мирон все прислушивался, где бы ему удачней влезть в разговор со своей пшеницей.

— А весной вовсе не докупишься, — кивнул он. — Только, Артем, хочу тебе предложить выручку. Я надыбал пшеницу нового сорта, и все, что выделено уезду, уже оплатил, по теплу вывезу с заготзерна. Потому предлагаю тебе и твоим мужикам тысячу пудов своих семян, ты знаешь, что я дурного не сею.

Артем было вздрогнул, а потом сник:

— Мирон, мне на тысячу не подняться, да ты и заломишь.

Мирон для солидности встал, прошелся по избушке:

— По цене фуражного отдадим тысячу пудов, можешь хоть завтра вывозить.

Хозяин насторожился:

— Чего-то я тебя не понимаю, какая корысть тебе за полцены добрые семена отдавать? Я тебе не верю.

Мирон улыбнулся:

— Сейчас поверишь. Председатель исполкома в уезде Щербаков мне немножко в друзьях, через купца Колмакова. Вот он и распорядился отдать мне все фонды нового сорта, но с условием: старыми семенами не спекулировать, а выручить мужиков, у кого сложности. Я-то за фондовые семена платил гроши, а то, что с вас возьму, все затраты покроет и дружбу нашу укрепит. Теперь веришь?

Артем все еще был в сомнении. Подумал, что надо бы с мужиками посоветоваться, а потом вдруг ожгло: если я сам, один куплю те семена, а мужикам раздам под будущий урожай — пуд за три. Спросил:

— Тебе деньги сразу нужны?

— Назови срок, — перехватил Мирон.

— Ты держишь зерно, а я деньги кую, как наберу нужную сумму, приеду и вывезу семена. Так пойдет?

— Согласен. Но оплата червонцами, — Мирон сохранял видимость выгодной сделки.

— Только это между нами, — попросил Артем.

— Решено. Но ты мне бумагу напиши, я ведь не сам по себе, а от общества: так, мол и так, оставляю за собой тысячу пудов семенной пшеницы бархатовских крестьян с обязательством не позднее первого марта полностью оплатить и вывезти.

Артем насторожился:

— А зачем тебе такая бумага?

— Видишь, Артем, если бы мы с обществом договаривались, то и бумаг не надо, а так у нас получается частная сделка, и мне гарантии нужны. Ты откажешься, и куда я потом с этим зерном?

Артем засмеялся:

— Ох, и жук ты, Мирон, ухо держишь востро. Все, пишу, диктуй, а то наговорил мудрено.

Сложив документ, Мирон попрощался и вышел за ворота. Артем провожал, заглядывая в глаза:

— Сделка между нами, ни одна душа… Ты после поймешь мою просьбу и поверишь, что молчать выгодней.

— Да понял я, понял Артем. Бывай. Жду тебя до означенного срока.

В хорошем настроении возвращался домой Мирон Курбатов. Деньги у Артюхи есть, это он прикидывается. Сегодня же обежит своих мужиков и предложит выгодные условия, сомнений и быть не может, все согласятся под будущий урожай. А через неделю, гляди, и подводы подгонит, и деньги привезет. Так, еще одно дело решено, теперь сборы инвентаря и инструмента. Надо еще раз просмотреть список. Вот народится ребенок, у Егора Кузьмича жена в тягостях, надо будет зыбку повесить, а у нас ни пружины, ни крюка. Есть где-то на полках в сарае, надо посмотреть.

Вспомнились дети, и свои Гришка с Андрюшкой, и все другие — как они там? Шутка ли — отправить нигде не бывавших, мало что умеющих за сотню верст в тайгу, да еще с заданием свалить как можно больше леса, срубить барак, загончик для скота, а остальной лес нарезать шестиметровыми бревнами, чтобы подручными были. Самых молодых поставить со штыковыми лопатами кору сдергивать с сосны и ели, а потом соштабелевать бревна на лежках, чтобы подсыхали. Наказывал быть до крайности аккуратными, с корня валить только в разных местах, чтобы друг дружку не прибили спиленными деревьями. Ночью дежурных выставлять, потому что волки ходят, да и медведи, того и гляди, зачнут просыпаться. А весенний медведь шибко опасен. И тоже пожалел, что не отправил с ними собаку, тот же Трезор не пропустил бы любого зверя.

Подъехал к дому Банникова, вошел в ограду, Кирилл уже на крыльце. Внутри двора двое саней, вполовину загружены всячиной. Мирон улыбнулся:

— У всех такая же картина.

— Да, похоже. Только, смотрю я, Мирон, мало на семью двух подвод. Баба как начала выгребать посередь избы, без чего ехать невозможно — я посмотрел: воз.

Мирон засмеялся:

— Сани у тебя есть, а коней соберем всех, почаще менять будем, им же легче.

— Да я подумал, что растянемся по всему фронту на полверсты, — оправдывался Банников.

— И что с того? Нам только три деревни глубокой ночью пройти, а в тайге кто нас видит? Я с тобой посоветоваться хотел. Может, мне оседлать Ворона да доехать до ребят, посмотреть, как они там, ведь месяц доходит. А мы выедем не раньше начала апреля, когда снег сядет. Как ты на это?

— Да я бы и сам поехал, тоже спать лягу, а в глазах семь—восемь.

— Передай мужикам, все наше семенное зерно, излишки, заберет Зноенко красноярский, дешево сторговались, но надо сбывать, с собой не утащишь. Пусть готовят мешки, чтобы скорей все утрясти. А я утром махну. Ты никому не сказывай, а то обид не оберешься, ведь каждому охота.