Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15

Николай Ольков

Для сибирского крестьянина не было слов и понятий более дорогих, чем свобода и земля. Без того и другого – погибель. Этот роман о том, как горстка крепких крестьян вступила в противоборство с властью, когда НЭП был заменен сплошной коллективизацией. Полтора десятка семей ушли тайно в глубину тайги. А потом война…

Глава четвертая

Купец Колмаков хорошо знал психологию уездного обывателя. Используя наиболее говорливых людей, чаще всего приказчиков в магазинах, он жаловался, что врачи в губернском городе нашли у него страшную болезнь, а знакомый доктор с ученым званием, немецкий еврей, прибывший в Россию на заработки, сказал, что спасти его может только операция, которые делают его друзья исключительно в Мюнхене. Сам одновременно решал две проблемы: добыть разрешение на выезд в Германию, для чего пришлось отвалить приличный куш большому чину в ОГПУ, зато он лично привез Емельяну Лазаревичу все разрешительные документы на него и на Зину, с которой тот успел зарегистрировать брак, даже бумагу на провоз большой суммы в золотых червонцах. Вторая задача: продать магазины. Жалко было продешевить, а с другой стороны — органы могла насторожить продажа подряд всего имущества. Дом предложил давнему конкуренту купцу Половникову, значительно занизив цену за обещание месяца три в дом не переходить, а только через своих людей тщательно охранять, потому что продавец оставил покупателю все имущество, вплоть до посуды.

С открытием телефонной станции Колмакову одному из первых поставили телефон, среди дня позвонил Щербаков, поинтересовался, как ему новая услуга и спросил, может ли он принять его вечером, часов в семь. Колмаков с радостью согласился, но, положив трубку, в искренней радости засомневался. Ему показалась в голосе Щербакова излишняя серьезность, хотя игривым голос его никогда и не был, но неожиданность и строгость пугали. Емельян сам себя успокаивал: если Щербаков узнал, что он сбывает магазины, то это можно объяснить: продам старые, построю большой, как в губернском городе, чтобы на два этажа, внизу продукты и скобяные изделия, вверху ткани и разная одежда. Конечно, Щербакова так просто не проведешь, но не будет же он препятствовать. И вдруг Емельян похолодел: а если тому стало известно о заграничном паспорте гражданина Колмакова? Тогда нетрудно сложить воедино всю картину: продаешь собственность, чтобы вывести деньги за границу, урвать от последнего куска скудного бюджета советского государства, иными словами, нести стране ущерб.

Хозяин распорядился, чтобы ужин был в самом лучшем виде, велел приготовить новые итальянские вина, которые еще и не поступили в магазины. Убрал даже в кабинете все бумаги, чтобы они не спровоцировали вопроса о делах. Хотя о чем еще будут говорить руководитель городской власти и купец, который снабжает товарами полгорода? Велел девушкам протереть всю мебель и пол, чтобы была идеальная чистота.

Вошел Охрим, остановился у порога:

— Хозяин, там какой-то человек, говорит, насчет магазина.

— Принесла нелегкая не вовремя. — Глянул на часы — только шесть. — Успею. Зови.

Вошел молодой человек, в коридоре девушки помогли ему раздеться, великолепного покроя костюм и явно чешские сапожки выдавали в нем человека приезжего. Ни разу его Колмаков не видел. Гость без смущения поздравствовался, извинился, что поздно и прямо в дом, но человек он приезжий и для этикета не располагает временем.

— Роман Аронович! — представился он и поклонился. Хозяину ничего не оставалось, как назвать себя и пригласить гостя присесть.

— Узнал, что вы имеете желание продать магазины. Что бы вы мне могли предложить?

— Видите, ли, Роман Аронович, все зависит от ваших возможностей и наклонностей. Не думаю, что вы захотите торговать скобяными изделиями или, к примеру, керосином. — Емельян Лазаревич не к месту хохотнул. — Можете посмотреть винный магазин, у меня поставщики лучших марок европейских напитков, от шипучих до крепких. Дело весьма прибыльное.

Гость кивнул:

— А что еще из интересного?

— Могу предложить одежду и ткани. Фуфайками мы не торгуем. Поставки московских и питерских фабрик.

— Ленинградских, — поправил гость.

— Простите, все еще никак не привыкну, да и вы своей респектабельностью как бы вернули меня в старые времена. Жду завтра в десять часов у себя в кабинете, это с правой стороны здания.

Гость, кажется, не собирался уходить:

— Но вы ничего не говорите о ценах?

Колмаков улыбнулся:

— У купцов заведено о цене говорить, когда товар видишь, а так я могу вам назвать любую сумму, все равно после осмотра будет торг и появится настоящая цена. Итак, жду вас завтра.

Гость встал, девочки подали ему легкую шубу, шапку и трость, он еще раз поклонился и попрощался.

На дрожащих ногах Емельян дошел до дивана и сел.

«Это — не купец! Это человек оттуда…, из органов, из ГПУ. Накрыли они меня с аферой, кто-то сдал, сволочи, тот же Половников, завистник чертов! Надо срочно спрятать всю наличность, как это у них называется: конфискация! Все пятаки вытрясут из кошелька! А я в Европу собрался, дурак неотесанный. В самой ГПУ взятку давал. Теперь и это могут пришить. Господи, что за времена!».

Гудок машины вывел его из панических размышлений. Опять холодно стало в груди:

«И этот неспроста сегодня, оба в один день. Вот и предложит он сейчас все бумаги на стол и с вещами на выход, а тот у машины ножку об ножку греет, чтоб он сдох, покупатель чертов!».

Но гостя встречать надо, и улыбку изобразить, и радушие. Ничем нельзя выдать смущения.

— Дорогой Всеволод Станиславович, проходите, пожалуйте шубку, Зина, прими, в передний угол, будьте любезны.

Щербаков прошел, сел, как всегда, в кресло, взял в руки газету, но и смотреть не стал, бросил.

— Пройдемте в кабинет, девушки стол накроют, — предложили хозяева.

Щербаков пожал плечами:

— Надеюсь, мы не помешаем, а, Зина?

— Конечно, нет, Всеволод Станиславович.

Сели за стол, Емельян Лазаревич разлил по рюмкам коньяк, но рука дрожала, и несколько капель упали на стол. Выпили, приступили к еде, молчали. Перекусив, Щербаков заботливо спросил:

— До меня дошел слух, что вы болеете, да и заметно это, вот коньячок расплескали. Слабость? Сердце шалит? Почему ко мне не обратились, я бы отправил в спецклинику в губернию или в Москву. А вы сразу в панику, магазины давай продавать. Нет для этого никаких оснований, такие болезни очень легко лечатся у нас в спецорганах ОГПУ. Емельян Лазаревич, я вас не для того посвящал в некоторые особой важности вопросы, чтобы вы тут же воспользовались информацией и незаконным способом получили документы на выезд за границу. Да, тот сотрудник, что совершил преступление, незаконно, за взятку оформив вам загранпаспорт и еще некоторые бумаги, уже разоблачен и расстрелян. Теперь вопрос, что с вами делать. С одной стороны, вы враг советской власти, покушались на государственную измену с нанесением ему, государству, существенного материального ущерба. С другой стороны, вы мой хороший знакомый, добрый человек, в свое время много для меня сделавший. Научите меня, как я должен поступить: забыть о долге и чести и сделать вид, что ничего не случилось? Или выполнить свой долг и отдать вас в ОГПУ? Вы слышали, очевидно, что это довольно серьезная организация, ваш состав преступления превышает все допустимые сроки наказания, остается только высшая мера.

Емельян Лазаревич едва сидел на стуле, Щербаков налил ему стакан коньяка:

— Выпейте, а то сейчас сознание потеряете, возись потом с вами.

Колмаков выпил, немного пришел в себя.

— Говорите.

— Станислав Всевол… Извините, товарищ Щербаков, я не думал, что это преступление перед государством. Я продаю свою собственность, собираюсь уехать за границу. Это же возможно? Ну да, теперь, когда обнаружилась эта афера с загранпаспортом, понятно, что невозможно. Но я могу пригодиться советской власти. Я хорошо знаю торговое дело. У меня есть деньги. Я готов построить в центре города большой магазин, организовать его работу, у меня такие связи! Это будет лучший магазин в губернии! Мы будем работать с небольшой наценкой, и вся прибыль пойдет в бюджет уезда. А я буду получать назначенную мне зарплату.

Щербаков засмеялся:

— Хорошо мыслите, Емельян Лазаревич, по государственному. Я так и думал, что мы договоримся. И даже приятно, что вариант этот предложил не я, а вы сами. Значит, так. Все идет, как и шло до того. Вы уже не болеете и никуда ехать вам не надо. Зиночку придется огорчить, она так хотела увидеть Париж! Деньги отбирать мы у вас не будем, продавайте магазины, но дом оставьте, вам же негде будет жить. Верните Половникову задаток и извинитесь. Если он будет возмущаться, скажите, что это мое распоряжение. Закажите архитектору проект, только не жмитесь, пусть это будет настоящий советский магазин, а не барак в два этажа. И начинайте строить. Про вас в газетах будут писать, и не некрологи по случаю летального исхода от неизлечимой болезни, а с благодарностью от рабочего класса города и крестьянства нашего уезда.

Колмаков никак не мог унять дрожь, все тело содрогалось, ведь в шаге от смерти. «А что он предлагает? На мои деньги построить магазин, но я в нем не хозяин, а вроде управляющего. Каждый день выручку в банк, это как положено. А если я… Нет никаких возражений, то, что он предлагает, лучший выход, это — не каторга, не расстрел… Неужто того мужика шлепнули? Господи! Дай разума на сей момент! Надо соглашаться. Что он сказал: деньги отбирать не будут? Это тоже хорошо».

Кто-то потрепал его по плечу, Емельян Лазаревич очнулся, поднял голову. Перед ним стоял Щербаков:

— Вы часом не задремали, будущий руководитель городской торговли? Или от благополучного исхода дух перехватило? Да, вам крупно повезло, гражданин Колмаков, что чекисты сразу поставили в известность меня, и я мог влиять на события, а проскочи эта информация мимо — ночевать бы вам сегодня на нарах, а потом пару дней следствия и суд, скорый и несговорчивый. Сколько у вас осталось магазинов?

Емельян Лазаревич медленно возвращался в реальность:

— Магазинов? Минутку: два здесь и в уезде полдюжины. Но есть покупатели.

— Сегодняшнего не считайте, он чекист. А продавать не надо, ведь правительственного решения еще нет, потому торгуйте, хотя бы для того, чтобы сохранить связи с поставщиками. Там конечно, тоже будет смена руководства, но это не завтра, а старые клиенты всегда желанны и для новых начальников.

Колмаков был счастлив, сразу вернулся к делам:

— Тогда, товарищ Щербаков, как со строительством?

— Смело. Идете к архитектору, тот быстро делает проект, а вы, как грунт отойдет, начинаете рыть фундамент. Место я вам укажу позже. До свидания, Емельян Лазаревич. И не держите на меня зло. Считайте, что я вас спас от пролетарской кары. До свидания.

Дождавшись гудка автомобиля, Колмаков лег на диван и позвал Зину. Увидев мужа в таком состоянии, она испугалась, побежала за сердечными каплями, он выпил их, сел и закричал:

— Какого хрена ты мне принесла? Налей стакан коньяка, иначе я с ума спрыгну от этих перемен. Час назад был одной ногой в Париже, а через полчаса уже обеими в могиле. И сейчас не пойму, что будет.

— Дорогой, а что с Парижем? — осторожно спросила Зина, когда он выглотнул стакан коньяка.

— С Парижем? — переспросил дорогой. — С Парижем, Зинуля, все в порядке: Эйфелева башня стоит прямо, Елисейские поля засеяны и дают всходы, гильотина наточена и ждет свою жертву.

— Что ты несешь, милый!

Колмаков, наконец, дико захохотал:

— Зина, дура ты набитая, какой Париж! Меня едва не расстреляли! Все отберут, Щербаков в обмен на жизнь заставил строить магазин, милостиво разрешил торговать в оставшихся магазинах. И строить новый для государства. А я не на помойке найден, я купец первой гильдии. Он, видите ли, называет меня руководителем всей городской торговли после перелома. Да в гробу я видел эту паршивую должность! Руководитель, но не хозяин, будь они все прокляты!

Зина с трудом уложила его в постель и убрала со стола посуду. Она ничего не поняла из путаной и крикливой речи своего хозяина и мужа, поняла только, что все остается по-прежнему, что она будет и дальше тайком убегать на конюшню к конюху Мише, который обнимает так, что трещат жерди на кормушках и всхрапывают дремавшие жеребцы.