Удачи тебе, сыщик!

Николай Леонов, 1992

Сыщик дел не выбирает. На этот раз легендарный полковник Гуров оказался… в цирке. Дрессировщики, клоуны, гимнасты, а среди них затаился хладнокровный и умный убийца. Дело закручивается гораздо сложнее, чем предполагал сыщик. Похоже, Гуров перешел дорогу весьма высокопоставленным лицам – на него натравили целую свору коллег-перевертышей и их дружков-бандитов. Но цирк есть цирк… И Гуров устраивает грандиозное представление…

Оглавление

Из серии: Гуров

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Удачи тебе, сыщик! предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 3

Бессонница

Он лежал на спине, скрестив руки, спрятав ладони под мышки, согреваясь. Поначалу было холодно, топить в гостинице перестали. Видимо, отцы города полагают, что раз март по календарю месяц весенний, то не важно, какая погода на дворе, следует беречь энергию.

Стараясь заснуть, Гуров обычно заставлял себя думать о море, ритмично накатывающих волнах, о загадочном сумраке под волнами, призрачных растениях, рыбах. Сегодня он таких попыток даже не предпринимал, вглядывался в сухой профиль Ивана Ивановича, допытывался, о чем же парень промолчал. «Что вообще он мог знать? В пьяной драке, при неудачной попытке ограбления могут убить случайно, с испугу. Ивана зарезал профессионал, который, хотя и плевал на чужую жизнь, к собственной относится бережно и на такое убийство пойдет только в крайнем случае. Парня зарезали примерно через час после нашего разговора, значит, нас видели. В цирке находился либо убийца, либо соучастник-осведомитель, последовала передача информации, затем приказ и исполнение. Да, мой маскарад годится только для посторонних, а действующие лица отлично знают, кто я такой. И дунули из Москвы, опережая меня, и потекло из кабинета Петра.

В цирке разговаривать с парнем было нельзя. И ты, сыщик, виноват, и не в первый раз, тут ошибочка, там просчет. Сколько их было? Вспоминать страшно. Виноват… Виноват…

В партии двенадцать лет состоял? Виноват. Покайся! Когда ты впервые услышал, что все бывшие члены бывшей партии должны покаяться, то даже не рассмеялся, настолько абсурдным посчитал подобное заявление. Может, кому и есть в чем каяться, только не ему — сыщику Гурову. Он в партию добровольно не вступал и не выходил из нее. Его желания никто не спрашивал, сначала включили, так же, не спрашивая, и выключили, как штепсель из розетки».

Он отлично помнит, как сидел в кабинете на Петровке, отписывал эти чертовы бумаги, когда раздался телефонный звонок.

— Лева, это Пискунов. Зайди на минуточку.

Пискунов был старшим опером, недавно стал секретарем партбюро. Когда Гуров пришел, Пискунов указал на стул, придвинул к себе тоненькую папочку, раскрыл и сказал:

— Тебе месяц назад двадцать семь стукнуло, пора расстаться с комсомолом, вступай в партию.

И никакого вопроса в тоне секретаря не звучало, просто констатация обыденного факта: мол, прошел май, наступил июнь.

И не оттого, что не хотел вступать в партию, для опера МУРа — операция обязательная, как для еврея обрезание, а от неожиданности Гуров ответил:

— Хорошо, Федя, я подумаю, поговорю со стариками, ведь нужны рекомендации.

— А думать тут нечего, вот образец, пиши заявление. — Пискунов протянул через стол два листка — один чистый, другой с образцом.

Заявление Гуров мог бы и сочинить, но легче было переписать, он переписал и встал.

— Я пошел, Федя, через недельку сообщу о рекомендациях.

— А рекомендации уже здесь. — Пискунов ткнул в папку и назвал фамилии уважаемых в МУРе полковников. — А партбюро сегодня в семнадцать.

Ни на партбюро, ни на собрании, ни при вступлении в кандидаты, ни через год в члены всемогущей партии Гурову не задали ни одного вопроса, даже слова не дали молвить, бумажки зачитали, руки подняли, чуть позже похлопали по плечу. Двенадцать лет он платил взносы, если не удавалось увернуться, отсиживал на партсобрании. Надо сказать, что они проходили специфически, лозунги проговаривались скороговоркой, быстро переходили к оперативной работе. Конечно, он голосовал, чаще даже не вникая в суть вопроса, порой задумавшись о своем, не успевал поднять руку, что не имело никакого значения. Риторические вопросы: «Кто против?», «Кто воздержался?» — также никого не касались, на них просто не обращали внимания.

Один год в управление нахлынули комсомольские вожди, хоть и не высокого ранга, они сразу получали майоров, назначались начальниками отделов. Вожди пытались руководить и воспитывать, но оперативная работа — не кукурузу сеять, можно сгореть без дыма, и выдвиженцы исчезали так же незаметно, как и появлялись, лишь некоторые застревали, но только в управлении кадров. Он этих лизоблюдов терпеть не мог, никогда не скрывал своего отношения, имел от этого неприятности. За все его мучения и нечеловеческое терпение теперь призывают покаяться?.. Он имел от членства в партии лишь ошейник и лишний кнут за спиной. А президент, который именно в партии добрался до высоты, сам же ее объявил вне закона. А все председатели президиумов, премьеры и вице-премьеры, которые карабкались наверх, подставляя, продавая и заплевывая конкурентов? Они что — ползли не по партийной лестнице, лизали не ее ковер? «Так ведь другой лестницы, уважаемые господа, не существовало. Так вот вы и кайтесь, а я ни в чем не виноват».

Убедившись таким образом в полной невиновности Льва Ивановича Гурова, он успокаивался, даже гордился этим порядочным мужиком и отличным сыщиком. Он действительно был умен, поэтому эйфория продолжалась недолго, появлялись мысли иные, окутывали, мешали жить.

А что повторяет убежденно твой клиент, работодатель, вор и убийца? Он украл меньше, чем главные воры, убил по неосторожности, защищаясь, либо водка довела. А водкой он заливал обиду, унижения и прочая, и прочая. Ты его слушаешь? Так, вполуха, неизменно возражая, что каждый отвечает за себя, не существует воров и убийц больших и маленьких, есть преступники. Его ты не слушаешь, а себя очень даже внимательно, с любовью и пониманием. Оправдываешь: мол, не верхолаз, по партийным ступенькам не карабкался, ложку не выпрашивал, миску с дополнительной порцией похлебки не просил. Но если бы ты взносы не платил, руку не тянул, той лестницы бы вообще не существовало. Ты не восстал, не поднялся супротив, а люди шли в лагеря. А ты не только судьбами, их именами не интересовался, словно они не земляне, а с далекого Марса. У тебя работа конкретная, мужская, ты всегда гордился, что у тебя мужская работа, и ты рискуешь, и не трус, и тебя уважают коллеги. Но сегодня ясно — ты виноват, виноват…

Гуров сел, опустил ноги на холодный пол, взглянул на часы, стрелок не увидел, бросил их на тумбочку. Сейчас бы стакан водки и тарелку горячего супа, иначе не заснуть. Парня зарезали, ты, сыщик, должен разыскать убийцу. А ты, как всякий интеллигент, занят самокопанием, завел себя до дрожи, не спишь, а нужны силы, поспать бы часа два-три… А если толкнуться к соседям, извиниться, попросить таблетку. У них есть плитка, можно выпить горячего и холодного тоже можно выпить. Ты не сыщик, обыкновенный пьяница, ни один алкаш в этом себе не признается, ты и здесь не исключение.

Гуров натянул тренировочный костюм, забрался в остывшую неуютную койку.

Соседи. Интересная пара, как же она попала в глухую провинцию, почему им интересуется? Они приехали до тебя. И мы уже такое проходили. Года три назад и тоже в непогоду на берег Черного моря приехал интересный мужик с красавицей и тоже до тебя, разница лишь в том, что у тех была «Волга», а у этих «Тойота». И тогда, сыщик, ты чуть было не зевнул и не расплатился за ротозейство жизнью. А расплатился твой приятель и коллега, хороший человек, которого прижали на семье и вынудили…

«Ну почему я не могу думать о море, волнах? Или я ничего толкового в жизни не сделал? Только плохое вспоминается. Все виноват да виноват. Нет. Нет, все-таки соседи люди любопытные, их следует иметь в виду. Если не ошибаюсь, я им нужен, и они проявятся. Они вынуждены сделать ход, ты будешь выжидать. Какие дела завтра, то есть уже сегодня? Майор Фрищенко. Возможно, у него появилась дополнительная информация. Сегодня должен прибыть Борис Андреевич Юдин. Он мог просто положить трубку, матюгнуться и забыть. Нет, не мог, иначе я не сыщик».

Гуров встретился с Борисом Андреевичем Юдиным осенью прошлого года в загородной резиденции ЦК КПСС. И партию, и резиденцию закрыли, роскошный особняк, как бывает в России, остался бесхозным, но свято место пусто не бывает, его негласно оккупировала Корпорация — преступная организация, курировавшая центральную часть России. В особняке собрались авторитеты Корпорации. Любая банда время от времени собирается на пленум, чтобы утрясти вопросы: кому сколько причитается, кто за что отвечает, а в какую область не вмешиваться. Корпорация не претендовала на роль Единственной, Ведущей и Направляющей, потому собралась не тысячными отрядами, а скромненько: на совещание прибыли всего четыре человека. Одним из них и был Борис Андреевич Юдин. Оказался в резиденции и пятый, никем не приглашенный полковник Гуров — сыщики всегда лезут куда не надо. Авторитеты передрались между собой, история произошла кровавая, Гуров и Юдин выбрались из нее весьма потрепанными. Но так как Борис Андреевич был умница и чистодел и лично никаких преступлений не совершал, то претензий у органов к нему не оказалось. История до слез знакомая: чем выше пост занимает человек в банде, тем меньше у правоохранительных органов к нему претензий. Юдин, человек умный и обязательный, после кровавых разборок, в финале истории оказал Гурову серьезную услугу, ради справедливости следует отметить, что чуть раньше полковник спас авторитету жизнь. Таким образом, расставаясь после двухдневного знакомства, сыщик и авторитет оказались взаимосвязанными. В процессе кровавой междуусобицы переходили из рук в руки бриллианты громадной ценности. Сыщик их никогда не видел, но о месте их нахождения в момент, когда убрали трупы и упал занавес, знал. Гуров был убежден, что если расстаешься с противником не на пороге тюремной камеры, то последний должен чувствовать себя должником.

Сейчас, ворочаясь без сна в неуютной постели, вспоминая прошлогоднюю историю, сыщик самодовольно улыбнулся. Крючок он забросил классно — авторитет схватил на лету. Прощаясь, сыщик сказал:

— Разберите «Мерседес» покойного на молекулы, и, если в ваших руках ничего не останется, я брошу свою работу и наймусь к вам водителем.

С того дня они не встречались, по телефону впервые переговорили вчера вечером. «Юдин сегодня приедет, или я не сыщик», — переворачиваясь на другой бок, думал Гуров.

Константин Васильевич Роговой обладал отменным аппетитом и здоровьем, железными нервами и год назад даже не подозревал о существовании бессонницы. Только слышал, что кто-то почему-то не может заснуть, но относился к слухам насмешливо, убежденный, что подобная аномалия может происходить лишь с неврастениками и душевнобольными. Банально звучит, но вода действительно камень точит. А заботы Константина Васильевича отнюдь не вода, да и сам он здоров, конечно, однако не камень.

Сами посудите: депутат Верховного Совета, начальник управления союзного министерства, хозяин Корпорации — для одного человека многовато получается. Справедливости ради следует отметить, что на место хозяина Корпорации постоянно претендовали несколько человек. Нынешний преступник измельчал: вот большевики изберут Генерального, так до самой смерти остальные долу гнутся, голову поднимают лишь для поцелуя в то место, куда дотянутся. В общем, в Корпорации Роговой был не единоличным правителем, а сопредседателем.

Верховный Совет разбежался, значок с лацкана пиджака просили снять, официальных привилегий несколько уменьшилось. Министерство переформировалось, Роговой в кабинете остался, руководить стало сложнее, появились молодые голодные конкуренты, каждый хочет себе кусок отхватить, а пирог больше не стал, на всех не хватает. Корпорация разрастается, дробится на удельные княжества, рядовые называют себя лейтенантами, последние лезут в полковники. А от полковников, известно, кроме путча или военного переворота, и ждать нечего.

От происшедших катаклизмов здоровье Константина Васильевича дрогнуло, он сильно похудел, почти дистрофиком стал, весу осталось центнер с небольшим, и в эту ночь не спал, мучаясь сомнениями. Художественный руководитель огромного коллектива сейчас зависел от мышиной возни, которая происходила в уездном городишке, который Роговой никогда не видел и знать не желал. Исполнители непонятно кто, личный эмиссар там в одиночестве. Он сегодня и сообщил, что в простенькую, как кукиш, комбинацию неожиданно ввалился полковник Гуров. В прошлом году Роговой впервые в жизни приказал ликвидировать человека. Константин Васильевич всегда с гордостью утверждал: мол, мы, коммерсанты, выше уголовщины и руки в крови не замараем. Но когда чертов сыщик все-таки вцепился мертвой хваткой и все ближе к горлу подбирался, пришлось о белых перчатках забыть. Для выполнения приговора был выбран опытнейший боевик по кличке Эфенди — исполнитель высочайшего класса. Встреча состоялась. Убийца и полковник обменялись визитными карточками. Но бога нет, и Эфенди устроился в крематорий, а сыщик отлежался в реанимации, теперь снова объявился на пути, дергает стрелку, желает пустить под откос. Никогда Россия не станет цивилизованной. В зачуханной стране неизвестно какого мира человек может позвонить по телефону, заплатить деньги, и мешающая человеку личность перестанет существовать.

В эту бессонную ночь Патрон, так звали между своих Рогового, имел перед полковником ряд существенных преимуществ: постель была теплая и уютная, главное же — бар, полный разнокалиберных бутылок. Патрон выпил пива, потянулся все еще могучим телом и невольно начал вспоминать, как удачно начиналась, затем проходила операция, которую он называл «Последний раунд».

Прошлой весной, будучи, при всех званиях, неприкасаемым депутатом, Константин Васильевич Роговой прилетел в Берлин якобы в служебную командировку.

Изящные фигуры манекенов, застыв в прозрачных витринах, демонстрировали меха и кружева, драгоценности и последние достижения модельеров. Сверкала реклама, отражаясь тысячами огней в сверкающих телах катящихся плотными рядами лимузинов, — бесконечный поток света, благополучия и роскоши. И музыка, музыка…

«БМВ» последней модели бесшумно выкатился на площадь и остановился напротив Бранденбургских ворот.

Из-за руля легко выскочил Ким Наумович Суслов, а вот сидевший рядом с ним Константин Васильевич Роговой выбрался из машины тяжело, так как был непомерно грузен. Суслов жестом подозвал Рогового. Когда тот обошел машину, захлопнул свою дверцу, сказал:

— И все двери автоматически заперлись.

Роговой понимающе кивнул. Он, привыкший говорить, наставлять, делать замечания, здесь чувствовал себя дискомфортно, потому молчал, лишь сердито сопел.

Суслов, лет сорока, фигурой легок, в дорогом костюме, белоснежной рубашке с галстуком, смотрелся на этой торговой площади опереточным артистом, но чувствовалось, что это его нимало не смущает, даже забавляет. Он знакомил Рогового с городом, как человек показывает собственную квартиру.

— Бранденбургские ворота. Здесь была стена… Слава вашему Горби, теперь мы едины.

— Мы, — проворчал Роговой. — Ты хоть немного шпрехаешь?

— Константин Васильевич, обижаешь. За девять лет китайскому обучишься.

— Девять? — Роговой нахмурился. — Да. Жизнь! — Он вздохнул и посмотрел на площадь, заполненную торговым разноплеменным людом. — Будто вчера.

— Здесь можно купить все. От зубочистки до танка, — сообщил Суслов голосом зазывалы.

— Как в Одессе, видели, — проворчал Роговой.

Неожиданно шутовская улыбочка соскочила с лица Суслова, оно строго одернулось, глаза остекленели, голос упал до шепота:

— Не «как» и не «видели». — Суслов застыл перед Роговым. — И ты забудь совдеповские мерки, девять лет и то, кем был тогда ты и кем — я. Мы с тобой встретились не по старой памяти, а по новому интересу.

— Ладно, ладно, — проворчал Роговой. — Чего ты.

— Не ладно! — Суслов ткнул тонким пальцем в богатырскую грудь Рогового. — Я знаю твои возможности там, но здесь ты только полупоц. — Суслов продолжал тыкать пальцем и шипеть: — Я прокачал тебя через Интерпол, ты у них не проходишь, потому мы и говорим.

Лицо Суслова вновь неожиданно изменилось, он вновь легко заулыбался, схватил Рогового за рукав, попытался сдвинуть с места.

— Все, все, пошли… Как говорится, нет друзей и врагов, есть деловые партнеры…

Роговой шел тяжело, смотрел перед собой, окружающим, казалось, не интересовался. А вокруг торговали всем, много было советской военной атрибутики: фуражки, шапки, погоны и мундиры, ордена, медали и небрежно прикрытое оружие.

— Купить тебе пистолет? — улыбнулся Суслов, делая кому-то знак, чтобы не подходил. — Шутка. Я знаю, что у тебя есть. Кокаин, марихуана, героин… Пожалуйста… Нет проблем. Зелье, которое идет с Востока через вас, лишь сырье. Нет, товар, конечно, но дешевка, мы можем обработать и превратить в золото.

Торговцы были заняты своим делом, но некоторые провожали Суслова почтительными взглядами, нерешительно кланялись.

Они вернулись к машине, Суслов повернул ключ, и все дверцы автоматически открылись. Роговой не выразил восхищения, сопя, забрался в машину. Когда Суслов тоже сел, сказал:

— Ты мог мне все это и не демонстрировать. Я и без Интерпола знаю, что ты здесь в порядке и в законе.

Позже они обедали в дорогом ресторане для деловых людей. Тишина. Официанты скользят бесшумными тенями.

— Товар через вас проходит, но потери велики, — говорил Суслов. — Поставщик не хочет рисковать, да и мы серьезные партии заказывать остерегаемся.

Роговой понимающе кивнул, но промолчал.

— Если ты возьмешь под контроль продвижение груза от границы до границы, мы сможем увеличить оборот.

— Можно попробовать. — Роговой пригубил вино и недовольно отставил бокал.

— Внеси залог миллион долларов и пробуй. — Суслов смотрел испытующе.

— Проложить тропу нужно время. — Роговой вновь понюхал вино.

— Хоть год, только деньги вперед, — быстро сказал Суслов. — Иначе мы найдем…

— Не пугай, — перебил Роговой, ткнул пальцем в бокал: — Вели принести чего-нибудь.

Только он договорил, рядом уже стоял столик с разнокалиберными бутылками. Роговой указал на «Смирновскую», официант налил в бокал несколько граммов. Роговой отобрал у него бутылку, поставил на стол. Официант исчез, а Суслов сказал:

— Ты меня компрометируешь.

Роговой выпил фужер водки, взял из вазы банан, ободрал с него шкурку, проглотил его и сказал:

— Мне надо позвонить в Москву.

Суслов не выдержал, рассмеялся, поднял руку, что-то шепнул официанту.

Мгновенно перед Роговым появился телефонный аппарат с короткой антенной…

Роговой откинул одеяло и сел. Может, включить свет, музыку и напиться по-настоящему? Кому нужны бесплодные сожаления о совершенных ошибках? Да, именно в тот вечер из берлинского ресторана он дал команду вступить в контакт с сыщиком Гуровым. Будь проклят тот час, но он прошел, что сделано, то сделано, и нечего себя мучить. И сыщику он, Патрон, в конце концов не проиграл. Хотя много людей потерял, но в главном не проиграл, потому что у милиционера, даже самого талантливого, против депутата руки коротки. Он тогда провел блестящую операцию, собрал с деловых людей сотни миллионов рублей якобы для обмена на доллары. А потом через Гурова руками оперативников МУРа всех поставщиков упрятал за решетку. И у лидеров Корпорации выходов на Рогового не было, деньги испарились без осадка. Вот только Эфенди стрелял хуже Гурова. То ли Эфенди где-то оставил записку, то ли полковник, выбравшись из реанимации и сообразив, что депутата законным образом не одолеть, шепнул через свою агентуру: мол, нужный вам человек, господа неприятели, не кто иной, как ваш же Патрон. В данном вопросе ясности нет, но факт остается фактом: три месяца назад в кабинете появился — как пробрался, неизвестно — небрежно одетый улыбчивый пацан, эдакий шнурок от стоптанного ботинка. И ни уважения, ни верительных грамот, без вступительных слов объяснил:

— Дело вы провернули здорово, партнер аплодирует, но в ложе недовольны и требуют долги.

Такие пошлые, вульгарные слова, но Роговой их запомнил.

— Ты старик, твое время прошло, не вздумай трепаться о доказательствах, — продолжал шнурок, улыбаясь. — Отдай миллион «зеленых», иначе тебя снимут с улицы либо заберут из дома, отвезут в сторонку, и паяльная лампа докажет тебе все, что пожелаешь. Тебе позвонят. Надеюсь, ты не окончательно выжил из ума и понимаешь, что меня послали серьезные люди. Чао! — Взмахнул ручонкой и, неслышно ступая модными кроссовками, удалился.

Проиграл — плати. С этим он, Константин Васильевич Роговой, согласен, но следует правилам уважительно, да и миллион долларов под кроватью никто не держит, они же в обороте.

На Кавказе война, страну перегородили таможни, только что проложенный путь разрезан, надо искать обходные тропинки. А тебе ультиматум: либо плати, либо…

Надо признать, что следующая встреча с молодыми волками прошла в иной обстановке. Хотя начало было такое же бандитское. Подсели в машину, приставили к горлу что-то острое, отвезли в грязный двор, втолкнули в облупленную дверь, за которой оказалась не пыточная, а маленькое, но очень уютное, прекрасно оборудованное кафе: и хрусталь, и фарфор, и девочка в наколочке. И представитель стаи выглядел прилично и держался должным образом, внимательно выслушал, сказал, что сложности понимает, предложил либо взять в долю, либо выложить наличные.

В таком разговоре Патрон, словно Антей, обрел снова силу. Он согласился взять молодых в долю, выплатив пятьдесят тысяч долларов аванса, оговорил проценты и, как ему казалось, был убедителен:

— Я понимаю, что вы способны разрезать меня на кусочки, и я умру в мучениях. Подписать чеки я не могу, наличных и бриллиантов у меня нет, у вас на руках останется изуродованный труп и только. Так что не надо больше запугивать. Договорились?

— Возможно. — Молодой снял дымчатые очки, взглянул внимательно. — Только вы ошибаетесь, что, уничтожив вас, мы ничего не приобретем. Мы запишем ваши последние слова на магнитофон. Ваши вопли не будут содержать смысла: поверьте, когда человек так умирает, то кричит непонятно. Но вы у нас не единственный, ваше исчезновение и запись последних пожеланий облегчат мне дальнейшие переговоры, и ваши последователи будут умнее. Договорились?

После этой встречи он начал катастрофически худеть. Ему запретили выезд за рубеж, предупредили, что снимут с трапа самолета, а нет, так достанут в любой стране. Его не подгоняли, понимая, что решить столь серьезный вопрос в одночасье невозможно. И когда все уже было практически продумано и решено, вдруг из длинной сложной цепи вылетело важное звено. А любая цепь без одного звена уже не цепь, а груда обломков. Только занялись ремонтом, уже казалось, что вот-вот все наладится, как вламывается знакомый — сыщик Гуров. За его длинную жизнь у Патрона было много врагов, и уж коли так распорядилась судьба, что один из них должен встать на пути, то менее всего Патрон хотел бы, чтобы это был полковник.

Роговой отбросил подушку, вновь сел и проклял ночь, которая, казалось, не имела конца.

Работники цирка, начиная от билетеров и кончая директором, не ворочались в постелях, а находились в Управлении внутренних дел. Одни писали объяснительные, другие отвечали на вопросы оперативников, третьи, ожидая своей очереди, маялись в коридорах. Уголовное дело возбудила прокуратура, но опрос такого количества людей следователю был, естественно, не под силу, он дал соответствующее поручение, и работали оперативники.

Вопросы всем задавались одни и те же, так как ничего нового в данной ситуации придумать еще никому не удавалось. Где вы находились в такое-то время? Не видели ли в служебных коридорах посторонних? Не заметили ли чего-нибудь подозрительного либо необычного? Когда, где, при каких обстоятельствах видели последний раз Ивана Ивановича Мухина?

Майор Фрищенко беседовал с людьми, имеющими непосредственное отношение к конюшне. Майор понимал, что ни черта они этим бреднем не вытащат и вскоре останется он с кипой исписанной бумаги. В городе же поговорят-поговорят и забудут. На дворе март, а виснет третье убийство, совсем же недавно такой тихий был город… Гурова майор знал давно, дважды сталкивался по работе, порой доходили слухи. Фрищенко москвича не любил, признавал, что оперативник он классный, но человек абсолютно чужой, высокомерный и холодный, а что простаком держится, так это от профессии, умеет перекраситься. И хотя Гуров был значительно старше и по званию, и по должности, Фрищенко обращался к нему на «ты». Полковник же и бровью не вел, держался как с равным, спокойно и уважительно, чем вызывал еще большее раздражение Фрищенко.

Майор переходил из кабинета в кабинет, словно сомнамбула. Вид отрешенного глухонемого начальника угро мог обмануть кого угодно, только не оперативников, которые отлично знали: майор все прекрасно видит и слышит, ничего не забывает. Когда Фрищенко неожиданно материализовывался в кабинете и, привалившись плечом к стене, почему-то он никогда не садился, застывал в привычной позе, ведущий беседу оперативник невольно напрягался, начинал говорить громче, вопросы задавал жестче. Начальник мог простоять минуту, а мог и десять, неслышно исчезал, из прокуренного кабинета перемещался в еще более прокуренный коридор, прохаживался, снимая своим появлением естественные сейчас разговоры, которые за его спиной тут же возобновлялись с еще большим накалом.

И понятно, люди к убийствам еще не привыкли, не дай бог, если такая привычка появится.

Во время очередного обхода Фрищенко отыскал директора, которого давно допросил лично и отпустил. Но Капитан не считал возможным оставить свою команду, распорядился принести из своего кабинета чай, вытащить из холодильника торт. В коридоре чаевничали, облизывали липкие пальцы и, поглядывая на директора с благодарностью, но и с вызовом, курили. Плюшки, пирожные, различные печенья являлись слабостью Капитана, и у него была своя маленькая пекарня, которая существовала задолго до появления приватизации. Доносить в милицию, прокуратуру, в горком и Советы об этом факте не стали: люди и город гордились, что вот еще ни у кого нет, а у них, в цирке, есть. И даже первый, когда-то назначенный, потом всенародно избранный, предпочитал не выписывать засохшие лакомства из столицы, а обращался к Капитану и получал прямо к столу свежую выпечку. И в городе доподлинно знали, что именно с первого Капитан берет двойную цену, и подобная дерзость радовала людей, согревала души, создавала иллюзию демократии и свободы.

Майор завел Капитана в свой кабинет, указал на стул, уселся напротив, даже приоткрыл глаза.

— Чего будем делать-то, Капитан? Хреновые наши дела, надо сказать. И чудится мне, что это — только цветочки.

Семен Фрищенко и Лешка Колесников родились в этом городе, тут учились, гоняли в футбол, беседовали и веселились, женились, рожали детей, в общем, жили. И хотя особо не приятельствовали, всегда помнили, что растут от одного корня.

— Верно, хреново, коли ты, милицейский, меня, циркового, о своих делах спрашиваешь, — ответил Колесников, дернул подбородком, глянул сердито. — Я тебя не пытаю, чем артистов кормить и где новую лонжу заказать.

— Ты умный, тебе легче, — смиренно пробормотал Фрищенко и, хотя все уже было оговорено, продолжал: — Давай по новой, Капитан. Значит, начинаете вы в девятнадцать и первый номер у вас с лошадьми.

— «Амазонки». Примерно с шести в конюшне не протолкнись, а около того Ваньку видели живым.

— В семнадцать сорок пять, — уточнил Фрищенко. — Потом лошадей прибрали, вывели, и конюшня опустела.

— Ясное дело, конюх с помощниками идут к манежу, смотрят представление и принимают горячих, обтирают, ведут во двор, прогуливают.

— Ведут через конюшню, ворота запираются изнутри. — Майор обреченно вздохнул.

— Непременно запираются, иначе пацаны пролезут, спасенья нет. Я тебе говорил, и другого ты не услышишь: ворота заперты на все сто. После выступления их открывают лишь летом, сейчас нельзя, горячая лошадь простудится.

— Значит, после выступления в конюшне опять сутолока?

— Ну, какая сутолока? Лошади же не люди, чего им толкаться?

— А людей много?

— Только свои: конюх, помощники, девчонки заскочат любимца огладить, угостить, только их и видели. Любой посторонний тут будет торчать, словно памятник на площади.

— Вот-вот, согласен. — Фрищенко кивнул. — На памятник никто внимания не обращает: стоит, а может, убежал, глаз обвыкся, не видит. Кто может зайти в конюшню и не привлечь ничьего внимания?

— Уборщица, Сильвер, Классик, — начал загибать пальцы Колесников, подумав, сказал — Больше никто. Что прилип? Ясно же, Ивана в то время в конюшне не было, его нашли позднее и уже… — Он махнул рукой.

— И ты за последнее время новых людей на работу не брал?

— У меня цирк, а не проходной двор.

— Сколько же времени длится номер «Амазонки»? — спросил Фрищенко и сам же ответил — Около десяти минут. Ворота во двор были заперты, со стороны кулис стояли люди, въезжали и возвращались с манежа лошади. Никого нового ты на работу не брал. Значит, кто-то из твоих родимых сотрудников либо артистов… — Он поднял палец и повторил: — …либо артистов в эти десять минут и зарезал парня.

— Слушай, Сеня, не надо заправлять, — Колесников покрутил пальцем у виска, — я своих людей знаю лучше, чем собственную жопу, и за каждого могу ответить. Это тебя одни подонки окружают.

Фрищенко на злые слова земляка никакого внимания не обратил, даже кивнул согласно, но это относилось не к высказыванию Колесникова, а к мыслям майора Фрищенко.

— Днем у цирка видели иномарку с московскими номерами.

— Я для дочки нашей Аннушки — метлами у меня командует — в Москве лекарство заказывал. Человек приехал, передал, уехал, торопился, даже чай пить не стал.

— Понятно. — Фрищенко снова закивал и, чтобы не привлекать к полковнику внимания, спросил — А откуда журналист объявился?

— Из златоглавой, откуда еще. — Колесников дернул подбородком. — Не пойму, как он тут ночью объявился? Кто ему сказал?

— Я тебя не в сыщики вербую, не зову стучать на соратников. — Фрищенко тяжело поднялся. — Но ты, Леша, оглянись вокруг себя, вроде трахают тебя.

Колесников набрал в легкие воздуха, покраснел от натуги. Пока он выбирал слова покрепче, Фрищенко проскользнул мимо, распахнул дверь и объявил:

— Всем спать! Оперсоставу задержаться!

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Удачи тебе, сыщик! предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я