Секрет девятого калибра

Николай Леонов, 2023

Выстрелом из пистолета убита молодая девушка Карина Михайлина. Вину за преступление взяла на себя бабушка ее жениха. С ее слов, Карина долго доводила старушку, а когда однажды попыталась ее обокрасть, пенсионерка пустила в ход оружие, оставшееся от покойного мужа, бывшего партийного функционера. Однако сыщики МУРа Гуров и Крячко сомневаются, что пожилая женщина с плохим зрением и нетвердой рукой могла сделать такой точный выстрел. Они начинают изучать окружение потенциальной преступницы и неожиданно для себя становятся свидетелями страшной семейной тайны… Николай Леонов, в прошлом следователь МУРа, не понаслышке знал, как раскрываются самые запутанные уголовные дела. Ставшая классической серия «Черная кошка» насчитывает более 200 книг, вышедших тиражом в десятки миллионов экземпляров.

Глава 2

Генерал-майор Петр Николаевич Орлов ждал возвращения Гурова и Крячко с большим нетерпением. Звонками не дергал, прекрасно понимая, что если задержались, то тому всегда найдутся веские причины. Его секретарь Вера старалась утихомирить нервную систему начальника и заодно свою, предложив Орлову кофе с маковыми баранками. Эти самые баранки с маком генерал-майор почитал со времен своей голодной студенческой юности, и Вере оставалось лишь следить за тем, чтобы баранки всегда имелись в наличии. Орлов мог не вспоминать о них неделями, а потом щелкать их как семечки целыми вечерами, несмотря на то что врачи бы такое излишество не одобрили.

Но в этот раз баранки Орлова, казалось, совершенно не интересовали. Кофе был подан ему дважды, но оба раза благополучно успел остыть до того момента, когда о нем вспоминали. Просматривая суточную сводку происшествий, генерал-майор раз за разом перечитывал скупые строчки с минимальным информационным наполнением и с нетерпением ждал Гурова, который все никак не проявлялся.

Сам Петр Николаевич не смог выехать на место происшествия по банальной причине: он был вызван к вышестоящему начальству, которое вдруг затребовало список нераскрытых дел аж за одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Прям вынь да положь, без вариантов и проволочек, и непременно лично, а не с посыльным. Отправив Гурова в бой, Петр Николаевич был вынужден расстараться. Секретарь Вера, конечно, справилась, свои люди в архиве тоже не подкачали. Оказалось, что документы, которые необходимо было предоставить, давно находились в полной боевой готовности, но благодаря уже делопроизводителям. Толстая папка, оцифрованное содержимое которой почему-то руководству не понадобилось, была вскрыта, а каждая бумажка проверена согласно описи, и все это время Орлов терпеливо ждал непонятно чего, стоя по струнке ровно на пороге начальственного кабинета. После, правда, ему объяснили, что именно из запрошенных криминальных эпизодов растут ноги недавнего двойного убийства в гостинице «Космос», и если все сойдется, то получится убить сразу двух зайцев: одного из двадцатого века, а другого из двадцать первого…

Орлов поглядывал на часы. Из-за стенки слышалась невнятная речь — это Вера разговаривала по телефону. В окно било солнце, отбрасывая кружевные тени на пол и темную столешницу широкого стола. О ночном дожде напоминали местами потемневший асфальт и лужа размером с озеро Байкал, раскинувшаяся в одном из переулков недалеко от здания под номером тридцать восемь, которое уже более двух веков украшает центр Москвы.

— Окна в квартире выходят на север, — задумчиво произнесла Елизавета Ильинична. — Солнца здесь много не бывает. Но это очень хорошо. Я не люблю солнце, а муж принимал любую погоду. Мне очень нравилось, когда летними вечерами в дом приходил совершенно иной, чем днем, солнечный свет. На закате он не мучает, а будто бы гладит лучами все, до чего может дотянуться. В такие вечера комнаты заливало оранжевым золотом. Это очень красиво. Женя в десятом классе увлекся фотографией и сделал несколько снимков в комнате, где мы обычно принимали гостей. Там солнце было поймать легче всего. Женя знал, как запечатлеть потрясающие моменты именно на закате. Где-то даже сохранились фотографии, но сейчас и не вспомню, куда их положила.

Гуров проследил за ее взглядом и вспомнил, что с начала мая только и делал, что мучился во время ясной погоды. И не только он один.

— Елизавета Ильинична, давайте уже начнем, — предложил он.

Лигунова тут же забыла про окно, надела очки и сложила руки на коленях.

— Я уже все рассказала вашему коллеге, — повторила она. — Станислав Васильевич, да? Славный он. Понимающий.

— Знаю, — улыбнулся Гуров. — И дело свое знает хорошо. И все же я не Станислав Васильевич.

— Сколько еще раз будете спрашивать об одном и том же? — нахмурилась Лигунова.

— Столько, сколько понадобится, — со вздохом ответил Гуров. — Вы же в прошлом сотрудник МВД. Понимаете, что к чему.

— Понимаю. — Лигунова снова отвернулась к окну.

— Так в чем же дело? — мягко, но настойчиво спросил Гуров. — Вот, например, мне не очень понятен один момент. Вы заявили, что были жертвой домашнего насилия. Утверждали, что проживавшая с вами Карина занималась рукоприкладством. Вас осмотрел наш судмедэксперт, а перед этим вы пообщались с врачами «скорой помощи», но никто не обнаружил ни единого намека на то, что над вами физически издевались.

Лигунова даже бровью не повела.

— Следы, знаете ли, долго не держатся, — ответила она. — Особенно те, которые остались в душе.

— Но сейчас-то ни одного синяка не имеется, — уточнил Гуров. — Вы врачам ведь не про душу говорили, а про тело?

— Сейчас следов нет. Рассосалось. Но были.

— В каких местах?

Елизавета Ильинична прищурилась.

— Она могла схватить меня за руку. Прямо за запястье. И дернуть. Сильно. Каждый раз после такого плечо болело несколько дней, а пальцы у нее были как когти. Или могла толкнуть с такой силой, что я влетала в стену.

— Почему же вы не обращались в полицию? — поинтересовался Гуров. — Можно было снять побои, привлечь Карину к ответственности.

Елизавета Ильинична нервно фыркнула, закатила глаза:

— На мой взгляд, это очевидно. Все было бы списано на случайность, неосторожность. Скажите мне, кто будет слушать старуху? Потому и не обращалась.

— Что же так раздражало Карину? — удивился Гуров.

— Я. Я ее раздражала. Своим присутствием. Тем, что в этом доме настоящая хозяйка именно я, а не она. Тем, что никак не умираю, по-доброму даю советы, прошу тишины. Я, например, практически не общаюсь с соседями. Мои бывшие соседи были интересными людьми, а сейчас в доме живет всякая нечисть типа обеспеченных богатеньких детишек, которые врубают по ночам дикую музыку. Не знаю, как бы отреагировала Карина на кого-то, кто мог бы заскочить ко мне в гости. Наверное, сразу бы заплевала нас ядом. Так что я, считай, даже подарок ей сделала — в доме давно не бывает чужих людей.

— Что же, и даже слесарь ни разу не забегал?

— Нет, — твердо ответила Лигунова. — У внука Жени золотые руки. Он и сантехник, и электрик, и стены сам красил, и мебель собирал. Весь в деда. Мой муж тоже все в доме делал сам.

Гуров уже заметил, что окна в квартире были довольно старыми. С деревянными рамами и двумя ручками на каждой створке. Никаких тебе новомодных сеток и стекол во всю стену. И так было везде, даже на кухне. Интересно, почему Женя не поменял окна в доме? Бабушка была против или денег не хватало?

— Не скучно одной, Елизавета Ильинична? — спросил он.

— Никогда не понимала тех, кто умирает от одиночества, — с ноткой высокомерия в голосе произнесла женщина. — Мне наедине с собой вполне комфортно. Там почитаю, тут о прошлом повспоминаю, здесь пыль протру… Я всегда себя хорошо чувствовала в этом отношении. И телевизор я не смотрю. Умею пользоваться интернетом, но на экране телефона порой сложно разобрать текст.

— Насыщенная у вас жизнь, — с завистью произнес Гуров.

— Если постоянно сидишь дома, то будешь хвататься за все что угодно.

— Тоже верно. А я, уж простите, снова затрону нашу тему. В какой момент у вас с Кариной начался разлад? — спросил Гуров. — Был же, наверное, какой-то случай, после которого погнулась земная ось?

— Через месяц после переезда Карины. Она громко ссорилась с Женей на кухне, а я попросила ее уменьшить громкость, потому что не терплю крика. Женя в этот момент молчал, потому что так воспитан: сначала выслушать претензии, а уже после спокойно все обсудить. Карина в ответ на мое замечание резко попросила меня уйти. Женя и сам обалдел от таких слов, я это сразу увидела. Но не вступился за меня, а тут же увел эту истеричку. Я ждала, что она подойдет, но девчонка так передо мной и не извинилась. Женя позже пришел ко мне и попросил ее не трогать. Но разве я собиралась? Он пообещал разобраться, но результатов я не увидела. С тех пор мы с Кариной почти не разговаривали, она смотрела на меня свысока. А позже ее негатив перешел в другую стадию. Она могла специально задеть меня плечом, когда проходила мимо. Несколько раз больно хватала за руку, пытаясь отодвинуть меня со своего пути. А я уже, кажется, об этом говорила? Извините, я могу повторяться, это возраст. Вот вы мне не верите, а ведь так все и было на самом деле. Думаете, что бабка в маразме, но нет, я вас разочарую, я прекрасно все помню. Но разве что одно и то же пару раз расскажу, но так это не признак слабоумия.

— Помилуйте, Елизавета Ильинична, ну сколько вы прожили вместе? Год? — с недоверием спросил Гуров. — За год девушка настолько сильно вас возненавидела, что позволяла себе такое?

— Значит, не поверили. Понятно, — отрезала Лигунова.

— Почему же не поверил? Я поверил, но…

— Я же не утверждаю, что все началось с первой встречи! Сначала все было хорошо. Когда Женя нас познакомил, то я увидела перед собой совсем не ту Карину, в которую она превратилась позже. Хотя предупреждающие звоночки были. Излишнее дружелюбие с ее стороны, например. Иногда превращалась в куколку. Такая, знаете, своя в доску была. Мило трещала о том, что я будто бы ее родная бабушка. Но Женя же ничего не видел. Вы меня извините, но мужчины действительно не очень сильны в таких тонкостях, между строк читать многие из вас не умеют. Именно поэтому вам проще все объяснить на пальцах, а уже потом вы начинаете смотреть в нужном направлении. Не принимайте на свой счет, пожалуйста. Но по жестам, улыбкам, полувзглядам, легким прикосновениям можно узнать о человеке очень много интересного. Прежде всего, конечно, не о его прошлом, но о чертах характера — вполне. Когда меня осеняли догадки насчет Карины, то я себя уговаривала. Убеждала в собственной неправоте, списывала подозрения на плохое самочувствие или скрытые страхи, но потом непременно что-то случалось и подтверждало мою правоту. Это как нечто эфемерное. Ты впервые видишь человека и ощущаешь физический дискомфорт, который со временем никуда не исчезает.

— Это мне знакомо, — сказал Гуров.

— А по вам видно, — ответила Лигунова. — Но убедить кого-то в своей правоте невозможно, потому что ты не знаешь, как объяснить свое неожиданное непринятие чего-то или кого-то. Взять меня — я же в милиции проработала очень много лет. Но я бы все равно не смогла доказать, что Карина была сложным человеком и совсем, совсем не добрым. Я видела, что Женя влюблен в нее до смерти, что смотрит ей в рот, готов горы свернуть ради нее. А ей было все это не нужно, она попросту наслаждалась своим положением. Она с ним играла, как кошка с веником. После нашей с ней первой встречи мы с Женей сели на кухне и выпили вина. Он спросил: «Ну че, бабуль, как тебе она?» Я честно ответила, что не раскусила ее. Он мне: «И не надо, бабуль, понимать. Но я тебе скажу, что она классная. Ты просто ее не знаешь. Кстати, она от тебя в восторге». А я смотрела на него и видела перед собой слепого дурака, который взобрался на гору и думает, что покорил вершину. А дело-то не в том, что ты забрался на самый верх.

— А в том, что впереди будет самое сложное — спуск, — эхом откликнулся Гуров.

Лигунова оторвалась от созерцания оконной рамы и поверх очков посмотрела на Льва Ивановича. Лицо ее при этом удивленно вытянулось.

— Увлекаетесь альпинизмом? — поинтересовалась она.

— Едва ли, — улыбнулся Гуров.

— Все верно вы сказали, — медленно проговорила Лигунова. — Нужно еще и спуститься к подножию горы. Вернуться обратно и желательно при этом выжить.

— И после вашей первой встречи с Кариной вы поняли, что Жене будет с ней нелегко?

— Я была просто уверена в этом. Так оно и вышло.

— Они часто ссорились?

— Она с ним ссорилась, а он все молча сносил. Если ей хотелось шампанского в два часа ночи, то она его получала. Женя тут же заказывал доставку за бешеные деньги. Если она хотела смотреть кино, то он отрывался от работы и садился рядом с ней. Она тоже работала. Продавцом в спортивном магазине. Не думаю, что сильно уставала, но Женя как-то сказал мне, что у нее очень напряженная работа. Но если у тебя трудная работа, то разве в конце дня хочется ссориться с любимым человеком? Особенно если человек уже лежит у твоих ног? А, Лев Иванович? Согласны? Карина любила поспорить на ровном месте. Начинала, как правило, уже с порога. Находила любой повод. Например, могла накинуться на Женю из-за того, что не перевел ей деньги на такси. И откуда, спрашивается, силы брала, бедняжка?

В глубине души Гуров был рад тому, что ему попался не молчун, а довольно словоохотливый и, что главное, адекватный подозреваемый. Лигунова открыто шла на контакт, не замкнулась в себе, не пыталась грубить или уводить разговор в сторону, и это было настоящим счастьем для следователя.

— Больше всего в этой ситуации мне было жаль Женю. Он такой классный парень! Не подумайте, что я как бабушка выгораживаю внука. Нет-нет, я всегда относилась к нему объективно, боялась разбаловать. Он начал работать курьером сразу после школы, — продолжила Елизавета Ильинична. — Параллельно учился в вузе, на моей шее никогда не сидел. Вуз выбрал сам, поступил без протекции. Легкий в общении человек, который недавно признался, что с удовольствием бы пересматривал по вечерам диснеевские мультфильмы. Я знаю его таким. Но для остальных это брутальный мужчина с бородой и татуировками. Сейчас он особенно занят. В паре с отцом хочет открыть частную клинику, а дальше стать ее владельцем. У него два высших образования, он не стоит на месте и, я считаю, многого добился к своим тридцати годам. Слава богу, хоть на папашу не похож в этом плане. Мой сын мямля, вот что я вам скажу. Все, что мы с мужем в него вложили, включая дзюдо, английский и обучение в художественной школе, он благополучно похерил. Поступил в медицинский и всю жизнь тухнет в педиатрическом отделении. Даже как врач звезд с неба не хватает. И брак свой сохранить не смог… Ладно, дело прошлое. А вот теперь его тащит на себе сын. Не запутались?

— Да нет, тут все довольно просто, — признался Гуров. — Прямая родственная связь, это несложно.

— Заправлять всеми медицинскими делами в частной клинике будет мой сын. А управлять ею в юридическом плане хочет мой внук. Думаю, понятнее некуда. Если бы у руля изначально встал мой сын, то клиника прогорела бы в первую неделю после своего открытия. Но так как главой всего процесса займется наш Евгений, то успех данного мероприятия можно считать достигнутым еще на стадии проекта, — с гордостью произнесла Лигунова. — И мне кажется неправильным, что внук, которого я считаю умным и проницательным человеком, вдруг сдал свои позиции. Понимаете, о чем я?

— Вы про Карину, — понял Гуров. — Или про то, что он решил работать с отцом, который мало смыслит в бизнесе?

— Я про нее. Как он не мог не увидеть, что она совершенно двуличная особа? — возмутилась Елизавета Ильинична. — Умный ведь мальчик. А я пыталась ему намекнуть. Но кому я нужна со своими догадками? Сама была молодой и знаю, что не особенно прислушиваешься к мнению взрослых. А локти-то дальше, чем кажется.

Старушка вот-вот должна была добраться до того момента, когда в квартире прозвучал роковой выстрел. Во всяком случае, Гурову так показалось. Кроме того, судя по тому, что Елизавета Ильинична становилась все более эмоциональной, ее начинало «отпускать». Все, о чем она так старательно пыталась умолчать, вырывалось наружу, а напускная холодность медленно, но верно ослабевала. Все это могло негативно сказаться на процессе допроса. Нужно было срочно возвращать диалог в прежнее русло.

— Что же произошло прошлой ночью? — в лоб спросил Гуров.

Елизавета Ильинична вздрогнула.

— Знаете, как страшно ощущать собственное бессилие? — спросила она. — Не отвечайте, Лев Иванович. Вы же мужчина, вы в полиции работаете, а я для вас никто. Так… объект, преступник. Мне вы никогда не признаетесь в слабости. Но с вами наверняка подобное случалось. Ты ощущаешь бессилие, если тебя лишают выбора. Ну то есть впереди только один путь, и свернуть некуда. И ты его не выбирал — тебя заставили идти этой дорогой. Вот это и случилось.

Вчера вечером я была дома одна, Женя остался на ночь у друга. Карина об этом тоже знала. Я предполагала, что, когда она вернется вечером с работы, мы с ней так или иначе непременно увидимся, но даже подумать не могла, что произойдет серьезный конфликт. Не ожидала, что она станет мне угрожать. Эта тварь явилась в ужасном настроении. Она неудачно поставила свою сумку на полку, и та упала на пол. Потом разбросала по полу туфли. Я попыталась обойти их, но споткнулась об одну и чуть не упала. Тогда я попросила ее прибраться. Попросила вежливо, спокойно. И тогда из нее вылезло столько грязи, что я даже не ожидала. Она цеплялась за все, абсолютно за все. И почему я оказалась в коридоре, а не в своей комнате, ведь я должна знать, когда она возвращается с работы? И что она пашет целыми днями, а к концу дня у нее гудят ноги, она голодная, плохо себя чувствует, а тут еще я попалась на пути, как нарочно. И не могла бы я в будущем уже спать к моменту ее возвращения, чтобы нам не пришлось делить пространство?

Елизавета Ильинична сделала паузу, заново переживая трагедию.

— Я отвечала ей. Не могла молчать. Я должна была защищаться, поймите! И пригрозила обо всем рассказать Жене. Она в ответ на это сказала, что я, конечно, могу попробовать ему позвонить и пожаловаться, но все равно она считает себя прáвой. А тот пистолет, из которого я… Лев Иванович, он ведь наградной, мне его сам министр МВД Николай Анисимович Щелоков вручил. Ой, как вспомню! Рукоятка пистолета была инкрустирована зеленым малахитом, и я, когда это увидела, очень расстроилась. К чему лепить всякую ерунду на оружие, это же не новогодняя елка? Украшение выглядело настолько пошлым и неуместным, что позже я уговорила мужа отдать пистолет на переделку знакомому оружейнику. Я уже говорила, что когда-то стреляла?

— Еще нет, — заинтересованно ответил Гуров.

— Мало кому удавалось меня обойти, — похвасталась Лигунова. — Я вспомнила про пистолет, когда Карина сказала, что я совершенно бесполезный человек. Вот и перемкнуло в голове. Я развернулась и пошла в спальню.

— Сюда? Пистолет вы хранили здесь? — Гуров быстро осмотрелся.

— В кровати есть тайник. Его соорудил мой муж в середине девяностых годов, и я не стала возражать. В то время царил дикий беспредел и в эшелонах власти, и в криминальных кругах, люди были злыми и могли записать в обидчики любого, кто им не понравится. Тогда всех, кто занимал мало-мальски высокий пост, автоматически причисляли к ворам и рвались устроить самосуд. Мой муж вполне мог стать жертвой подобного оговора. И вот тогда он сказал, что пистолет ему нужен на всякий случай. Тайник прямо под изголовьем, вот тут, — Лигунова наклонилась и коснулась рукой края свисающей простыни. — Он не просто так расположен в этом месте. Дома мы никогда не держали оружие, но, видя беспокойство мужа, я предложила ему идею насчет тайника, хоть и понимала, что вряд ли какие-то недоброжелатели к нам сунутся. Но мы оба не хотели рисковать. А если супруг волновался, то я всегда старалась его успокоить. И, знаете, тайник вышел очень удобным. В случае чего-то опасного можно одним движением руки выхватить пистолет и навести на цель, лежа под одеялом. Иногда я делала так, когда никого не было дома. Тренировалась. Разумеется, не стреляла. Оказывается, я все еще могу постоять за себя.

— Кто, кроме вас, знал об этом тайнике? — уточнил Гуров быстро.

— Я лично никому не рассказывала, — пожала плечами женщина.

Елизавета Ильинична замолчала и прижала руку к груди.

— Лев Иванович, я передохну минутку, а то душно.

Гурову показалось, что она побледнела. Он подошел к окну, приоткрыл створки.

— Спасибо, хоть это и бесполезно, — Лигунова проводила Гурова взглядом и провела рукой по лбу. — Ну вот мы и добрались до сути. Оставив Карину в коридоре, я прошла в спальню, достала из тайника пистолет и вернулась, но остановилась на половине пути. Честное слово, я не хотела стрелять в нее. Мысленно молила ее заткнуться, но она все кричала и кричала о каком-то беспорядке, но уже с кухни. Я стояла в центре комнаты и целилась в дверной проем. Раньше, когда мы жили с Женей вдвоем, то редко пользовались межкомнатными дверьми, они почти никогда не закрывались. Но Карина внесла свои порядки. Пока она здесь жила, я повсюду натыкалась на закрытые двери, куда ни пойди. Но в этот раз она об этом не вспомнила. Не до того ей было, наверное. Поэтому дверь была открыта. А она все ругала меня на чем свет стоит, а я стояла и ждала.

Когда она вошла в комнату и увидела меня, то решила, что это шутка. Тогда я просто нажала на курок.

— Во сколько это случилось, вы не запомнили?

— Нет, я не смотрела на часы. В полночь или раньше. Не знаю.

Гуров сел на стул.

— Во сколько обычно Карина приходила с работы?

— После девяти вечера. Часто задерживалась. Могла вернуться в десять, а могла и позже. Точнее сказать не могу. Я не следила за ней.

— Получается, всю ночь вы находились с телом Карины в одной квартире. Что же делали до утра?

— Сначала почувствовала себя плохо и приняла валокордин, а остаток ночи провела на диване в гостиной. Мне нужно было о многом подумать. Больше всего я волновалась за Женю. Думаю, что сейчас он меня уже вычеркнул из своей жизни.

Елизавета Ильинична закрыла глаза и вздохнула с такой усталостью, что Гуров понял, насколько тяжело ей отвечать на его вопросы.

— Где все это время находился пистолет? — осторожно спросил он.

— В моей сумке, — безучастно ответила Лигунова.

— Зачем вы его туда положили?

— Не знаю. Наверное, хотела спрятать. Я не помню.

— Но полиция обнаружила его на кухонном столе, — вспомнил Гуров слова следователя, в числе первых приехавшего в квартиру и встретившего его на пороге.

— Специально заранее достала, чтобы в сумке не рылись. Сделала вам подарок. Вы меня извините, Лев Иванович, но я совсем без сил. Можно я немного полежу?

Гурова что-то толкнуло изнутри. Если в кровати есть тайник, в котором хранилось боевое оружие, то где гарантия, что рядом не обнаружится другого, в котором Елизавета Ильинична прячет капсулу с цианистым калием? Ветеран органов внутренних дел, стреляет как снайпер — да от нее можно ожидать все что угодно. И окно нужно закрыть, а то мало ли что? Нет, в одиночестве старушку оставлять нельзя.

— Минуту, Елизавета Ильинична.

Гуров выудил из кармана телефон.

— Стас, вы уже в пути? Нет? Внизу, загружаетесь? Отлично. Славно, говорю, что не уехал. Можешь прямо сейчас свободного оперативника ко мне направить? Лучше бы женского пола, конечно… Что? Есть такая? Помощник следователя? А как зовут девушку? Все, давай ее сюда. Да, прямо в квартиру.

Он спрятал телефон и посмотрел на Елизавету Ильиничну.

— Сейчас придет наша сотрудница. Она побудет с вами.

— Присматривать вздумали? — раздраженно спросила Лигунова. — Боитесь, что что-то с собой сделаю? Напрасно переживаете. Если бы я хотела покончить с собой, то сделала бы это гораздо раньше, еще до вашего появления. Ни к чему мне тут конвой. Так что? Неужели нельзя остаться одной? Проявите уважение!

— Уважение проявлю, но порядок есть порядок. Вы же бывший сотрудник милиции, знакомы со схемой проведения следственных действий, — напомнил Гуров.

Елизавета Ильинична горько усмехнулась.

— Мне нужно хотя бы немного привести себя в божеский вид, — сказала она. — На суд я в таком виде явиться не могу. Взгляните на меня.

Под «таким видом» подразумевались ярко-розовый спортивный костюм свободного покроя и удобные черные кроссовки. В таком прикиде со спины Елизавета Ильинична наверняка смотрелась моложе своих лет. Гуров взглянул на прикроватную тумбочку и заметил флакон туалетной воды, рядом лежала вскрытая пачка тонких дамских сигарет. Но в самой комнате не было и намека на запах табачного дыма.

— Курила я редко, — проследила за его взглядом Лигунова. — Дымила в окно, а окурки спускала в унитаз. Знаю — вредно. Но за последний год курить стала больше. Иногда под коньяк. Мне не удастся уговорить вас подождать в соседней комнате, пока я буду собираться?

— Дорогая Елизавета Ильинична, — ответил Гуров. — Я искренне не понимаю, о каких сборах вы говорите. Выглядите вы прекрасно.

— Льстец, — Лигунова посмотрела на свои руки. — Крем для лица сейчас разрешают брать в камеру? Или нет? Или можно, но не в стеклянной таре? И что же мне взять почитать? Какой будет мера пресечения? Скорее всего, арестуют. В общем-то я примерно представляю свое будущее, и это заботит меня меньше всего на свете. Слава богу, уже не вся жизнь впереди, а лишь ее небольшой остаток. Ну что ж, теперь уже ничего не изменишь. Ах да, я же еще должна подписать протокол допроса. Набросайте как-нибудь схематичненько, а я подпишу. Боже мой, какая духота…

Она словно забыла о том, что сделала, а заодно и о Льве Ивановиче. Словно не терзала ее мысль о том, что она убила человека, потеряла доверие семьи, принесла столько волнений родным, утратила все те немногочисленные радости жизни, которыми жила до прошлой ночи: возможность покупать любимый крем для рук, стоять возле приоткрытого окна, созваниваться с сыном в любое время, спать в удобной постели в квартире, в которой прожила почти всю жизнь. Ей ли после стольких лет работы в милиции не знать о том, как можно быстро потерять абсолютно все, что у тебя было? Не могла она не помнить тех людей, которых сама же задерживала, защелкивала на их запястьях наручники и отводила к машине с решетками на окнах. Такое не забывается. Острота впечатлений уходит, лица стираются, но в памяти-то все это остается в любом случае и даже в измененном виде, как ни крути.

Гуров дождался появления сотрудницы полиции, дал подписать Лигуновой протокол допроса и наконец покинул комнату. По пути к выходу его окликнул сын Лигуновой, который мялся возле окна. Жени рядом с ним не было. Петр Егорович заявил, что поедет вместе с Елизаветой Ильиничной в отдел полиции — она его мать, он переживает. Гуров разрешил ему сопровождать Лигунову, но предупредил, что Петр Егорович может лишь поехать следом за полицейской машиной, так как к матери ему даже не разрешат подойти.

— Она арестована, да? — растерялся Петр Егорович.

— Она подозреваемая, — ответил Гуров, нашаривая в кармане пачку сигарет. — Извините, мне нужно идти.

— Как же так? — забормотал Петр Егорович, отшатнувшись от Гурова. — Куда теперь бежать? Что же делать?

— Сотрудники с вами непременно пообщаются, — пообещал Гуров, пытаясь скрыть раздражение. Сын Лигуновой вел себя по-бабски, все время суетился и зачем-то пытался прикоснуться к руке Гурова. — Прошу прощения, я спешу.

О том, что Елизавета Ильинична категорически не хочет видеться ни с родным сыном, ни с любимым внуком, Гуров решил ему не говорить.

Будка консьержа на первом этаже была заперта на ключ. Через стекло Гуров заметил работающий настольный вентилятор и ровную стопку из рекламных газет на полу. Он подергал за ручку двери, позвал Василия Васильевича, надеясь на то, что старик находится где-то неподалеку. Не получив ответа и некоторое время поискав по закоулкам просторного холла, Гуров направился к выходу. У него не было времени ждать. К тому же консьерж сам сказал, что его уже допросили.

— Наконец-то, — нахмурился генерал-майор Орлов, увидев на пороге кабинета Гурова. — Садись. Рассказывай.

Лев Иванович положил перед Орловым тонкую пластиковую папку.

— Протокол допроса Елизаветы Ильиничны Лигуновой, — объявил он.

— Посмотрим.

Орлов пробежался взглядом по тексту.

— Маловато информации, — заметил он.

— Так и дело можно не заводить, — вздохнул Гуров. — Лигунова во всем призналась. У нее был мотив, а от орудия убийства она даже не пыталась избавиться. Чистосердечное признание, сделанное на месте преступления, не такая уж и редкость. Если честно, я был рад поскорее с ней закончить.

— Что, жарко? — спросил Орлов.

— Не то слово. Завтра приду на работу в плавках.

Орлов положил протокол на стол, накрыл его ладонью и в ожидании уставился на Гурова.

— Ясно, — понял Гуров. — Вступительную часть пропускаем. Вопросов к Лигуновой у меня много. Я намеренно не стал ей демонстрировать свое недоверие. Мне кажется, что она лжет. Только не пойму, в каком месте. Ты ведь это хотел услышать, Петр Николаевич?

— Да, это, — качнул головой Орлов. — Выкладывай.

— Она слишком спокойна. И это не проявление защитной реакции на стресс, здесь другое. Она ведет себя довольно отстраненно. Во время разговора то и дело ударялась в воспоминания. Прошлась по сыну, которого, мягко говоря, презирает. А вот Евгением очень гордится, боготворит его. Если я правильно понял, то она практически заменила ему мать, потому что после развода родители самоустранились от воспитания ребенка. Бабушка выполнила всю работу за них и получила в награду умного и образованного внука. Допускаю, что Карину она могла застрелить намеренно и по причине конфликта, но здесь еще во многом нужно разбираться. Почему она пошла к соседу и попросила именно его вызвать полицию? Почему не сделала этого сама? А ведь могла, так как с головой дружила прекрасно — всем бы такую выдержку иметь.

— Думаешь, сосед как-то замешан?

— Нет, я так не думаю. Предполагаю, что в какой-то момент Елизавете Ильиничне просто понадобился кто-то рядом. Но чем дальше в лес, Петр Николаевич, тем больше возникает вопросов. Стас успел пообщаться с Лигуновой первым. Пока я допрашивал ее родных. Может, она ему что-нибудь интересное сообщила?

— Ясно. Но ты запиши свои догадки, пока не забыл, — посоветовал Орлов. — Случай-то непростой, сам видишь. И я тоже подумаю. А когда Крячко вернется, то и его подключим.

Гуров пристально взглянул на Орлова.

— Почему ты непременно хотел заполучить это дело? — спросил он. — Что-то личное?

Орлов помолчал, глядя на протокол допроса. Но не читал то, что было там написано, а, скорее, собирался с мыслями.

— Мне тогда было совсем мало лет, Лев Иванович, — негромко заговорил он. — Только начинал. Не знал, куда сунуться после школы милиции, но решил податься в уголовный розыск. Все искал какой-то романтики, мнил себя смелым, умным, быстрым, а на «стариков» смотрел свысока. Казалось, что слишком долго что-то решают, прикидывают, думают, разбирают нелепые версии. В отделе я работал всего два месяца, когда вдруг было раскрыто тройное убийство. Подозревали одного мужика, все улики кричали о том, что это его рук дело. Надо было брать, пока не опомнился. Но взять его мы должны были там, где он был прописан с женой и ребенком. Вместе с нами на задержание отправилась опергруппа соседнего отделения милиции, на территории которой жила любовница преступника. Вот именно в составе той опергруппы и была Елизавета Ильинична.

— Она работала в уголовном розыске?

— А то. В звании майора. Начальник отдела уголовного розыска. Редкость по тем временам. Причем по карьерной лестнице поднималась сама, без чьей-либо протекции.

Мы просидели в засаде полтора часа, а когда стало понятно, что сам преступник из квартиры не выйдет, а там вместе с ним может находиться маленький ребенок, то решили выманить его в подъезд. А он в том доме уже давно жил, всех знал в лицо. И соседей, и дворников, и сантехников. То есть переодетые оперативники к нему прийти не могли ни в каком виде — он бы сразу догадался, что на пороге чужак. Дело было поздним вечером. И тогда мы решили сделать акцент на возрасте. Сейчас объясню. Я был самым молодым из всех. Если переодевался в штатское, то походил на кого угодно, только не на милиционера. Мы придумали легенду о том, что я по ошибке пришел не по тому адресу, но сам не москвич, местности не знаю, поэтому должен был попросить убийцу указать мне путь с лестничной площадки. Там ведь окно, все видно. И нас было бы видно. Не смотри так на меня, Гуров, план сейчас кажется не очень удачным, но в мою молодость всякие люди на огонек заскакивали, и к ним относились с доверием. Моя дальняя родственница из Прибалтики именно так и нашла наш дом, потому что потеряла бумажку с точным адресом. Запомнила только улицу и примерный номер дома, а у нас ведь еще был определенный корпус, а там и этаж, и квартира. Ей как раз соседи по двору и помогли. И вот тогда, когда мы с ребятами сидели в казенном «Москвиче» и старались не отсвечивать, я и вспомнил про этот случай. Главной целью было выманить человека за пределы его квартиры и привести к окну на лестничной площадке. К тому моменту нас бы уже поджидала милиция.

Конец ознакомительного фрагмента.