Неслабое звено

Николай Леонов, 2004

Церковный сторож убит, бесценная икона похищена, а того, кто это сделал, – убрали. Вот так полковник Гуров, извольте начинать дело с нуля. Правда, есть кое-какие улики, но слишком уж явно указывают они на одного очень влиятельного человека. Раз игру предлагают, надо в нее играть, решает Гуров, только правила ее надо чуть изменить, от этого она станет намного опасней, зато интересней. Все предусмотрел Гуров, но не учел степени опасности. А то, что она очень высока, выяснилось, когда они с полковником Крячко попали под прицельный огонь очень неслабого стрелка…

ГЛАВА 2

Дверь трехкомнатной квартиры отца Михаила на третьем этаже престижной девятиэтажки на Маросейке — что называется, близко к месту работы — ему открыла такой потрясающей, какой-то не нашей красоты молодая женщина, что полковник Гуров буквально проглотил язык, и только одна мысль взорвалась натуральной ракетой: «Стасика бы сюда! Господина Крячко… Вот уж… В его стиле!»

Высокая, с изумительной фигурой, похожей на песочные часы, полная, но ни в коем случае не толстая брюнетка с пронзительно-зелеными глазами. Никакой косметики. То есть просто — никакой. А зачем такой женщине косметика? И если в столь «откровенной» одежде она открывает дверь в десять утра совершенно незнакомому человеку… Мало ли что по домофону он полковником МВД Гуровым представился! Сейчас документы, даже его, гуровского, уровня, любая тварюга подделает так… Простенько подделает, были бы деньги. Что-то ярко-красное на ней, нет, не кимоно, но похоже… Песья мать, как Орлов выражается, ну здорово же облегает ее эта шмотка! Значит, не боится. А, кстати, почему?

Гурову в голову долбанула, по-другому не скажешь, еще одна, совсем уж дикая мысль: а может быть, он ошибся, может, никакого отношения к отцу Михаилу Бурнову квартира номер пятнадцать и ее обитатели не имели никогда? Кем это прекрасное видение пятидесятидвухлетнему попу приходиться может?

Дочкой, кем же еще?! Что немедленно выяснилось.

— Что вы, господин полковник, смотрите на меня, как еврей на свинью в синагоге? — поинтересовалось «прекрасное видение». — Проходите, не стесняйтесь! Я у вас даже документы спрашивать не собираюсь, у вас и так на физиономии принадлежность читается к… Ясно, к кому. И не лень вам по всенародным праздникам вкалывать, а? Учтите, папы с мамой пока дома нет. Это они для всех прочих «батюшка Михаил», «матушка Татьяна». А для меня… Папа с мамой.

— Так вы… — пробормотал несколько смущенный Гуров, раздеваясь в просторной, отлично обставленной прихожей.

— Ага. Александра Бурнова. Можно — Аля. Можно — Саша. Только не полным именем, не люблю я его. Не Пушкин я все же. К вашим, гм! — женщина оглядела Льва откровенно насмешливым взглядом, — услугам. Некрасова Николая Алексеевича в школе проходить доводилось?

— Да вообще-то, — пробормотал совершенно сбитый с толку этим вопросом Гуров, следуя в фарватере своего очаровательного лоцмана в залитую рассветным зимним солнцем комнату и присаживаясь в любезно указанное кресло.

— Курите, коли есть такое желание. — Она придвинула поближе к Гурову изящную пепельницу, похоже, кованого железа ручной работы. — Я вот, с вашего разрешения, закурю. А хотя бы… без него. Разрешения то есть.

— Александра Михайловна… В смысле — Аля, то есть — Саша. — Гуров преувеличенно смутился: теперь начал играть и он. Благо практика психологических дуэлей была у Льва… Где там этой красавице! — Но классик-то здесь, уважаемая, с какого боку?

— А, классик, — улыбнулась она, глубоко затянувшись дымом какой-то темной, очень тонкой, ни разу ранее Львом не виданной сигареты, и слишком не понравился Гурову запах этого дымка, — так он в известной поэме «Кому на Руси жить хорошо» так написал: «…мать — попадью степенную // попову дочь безвинную // семинариста всякого // как чествуете вы?» Вот я и есть «попова дочь безвинная». Похожа?

— Один к одному. А кто же вас виноватит?

— Там посмотрим. Иногда — папа. А может, еще желающие найдутся.

«Правильно, — подумал Лев, — верно все. Первый свой приход батюшка, по моим данным, получил, еще учась в семинарии, в Костроме. А по всем законам и правилам нужна ему была матушка. Белому духовенству в православии иначе нельзя. Нет на Руси целибата. А есть — совсем наоборот. Сначала рукоположили в дьяконы, а там, через месяц, в пресвитеры. Н-да-а! Он моложе меня на пять — шесть лет. Святые угодники! Да у меня могла бы такая доченька быть».

Тут дверь в соседнюю комнату бесшумно раскрылась, и оттуда вышел кот. Поглядев на эту зверюгу, Гуров чуть не икнул от изумления: громадный рыжий в яркую черную тигровую полоску кот — ну не бывает же таких больших домашних, камышовые разве что! — с пронзительно-зелеными глазами. Кот потерся о ногу Гурова с низким, басовитым мурлыканьем. Он был таким крупным, вальяжным и уверенным в себе, таким могучим и самодостаточным, что к нему хотелось обратиться на «вы».

— Вы что, полковник, никогда японского харачу не видели живьем? И на картинке тоже? Так посмотрите. Таких в Москве никак не больше пяти. Его Хант зовут. Хантер, «охотник», если по-английски. Японский харачу. Вот коль я захочу… Он вам сейчас чего-нибудь откусит… Неплохо я классическим ямбом пользуюсь, правда?

Предпоследние три фразы Александра буквально напела. Красиво напела, надо признать… Да и ямб впрямь неплох. Гуров оценил. Он слегка нагнулся, почесал кота-красавца за ухом, под подбородочком». Уж как там откусить, — подумал Лев, — не знаю, навряд ли, но оглохнуть от твоего мурлыканья точно можно. Ишь ты… Как «Тефаль» при закипании! Но это — ладушки. А вот что же ты, красавица, со мной в непонятные игрушки решила поиграть, а? Бутафорию некую куришь, притворяешься, что под серьезной наркотой… Глазки закатываешь… Но я твои глазки вижу. Нехорошие глазки. Лживые. Зачем? Нет, мы, конечно, «поверим». Знала бы ты, милая, сколько раз, а главное — кто! — пытались меня переиграть в эти игры…»

Он рассеянно поглаживал Хантера, когда отворилась еще одна дверь в другую смежную комнату, и вот тут-то у полковника Гурова буквально отвисла челюсть.

Потому что к нему, радостно улыбаясь, шел очаровательный малыш лет четырех. Вот только черный как сапог. Негритенок. Или, как там, если политкорректно? Афроамериканец? Какой, к песьей матери, афроамериканец — негритенок он негритенок и есть.

— Ванюша, — ласково промурлыкала поповна Александра, — поздоровайся с дядей-полковником! Он нашего дедулю дожидается.

— Здравствуй, дядя полковник! — послушно поприветствовало Гурова на обычном русском языке прелестное дитя.

Александра слегка усмехнулась, а взгляд ее, как по волшебству, стал совершенно трезвым и ясным. Не дурой была «попова дочь безвинная». Быстро до нее дошло, что тактику поведения надо менять.

— Ну да, это мой сын. Иван. А по отчеству, — она призадумалась, — Хустович, потому как его папу Хусто зовут. Впрочем, может, Диегович. Дьявол его разберет… Дедуля его, Ваньки то есть, подойдет не раньше, чем через час. Так что могу рассказать, чтоб вам ждать моего отца не скучно было, историю роковой любви и Ванюшкиного появления на свет. Ведь любопытно? Да вижу, что любопытно, чего уж там!

История впрямь оказалась забавной. Шесть лет назад тогда совсем еще молодая, оч-чень романтичная поповна, учившаяся на втором курсе филфака МГУ, на одной из студенческих тусовок познакомилась с двухметровым чернокожим красавцем — Хусто Диего и Лос-Гарсия. Кубинцем. Причем, что потом оказалось немаловажным, спецназовцем элитного подразделения кубинской армии — батальона «Фидель». Было ему уже хорошо под тридцать.

В Россию красавец попал по некоей программе обмена среди силовых структур двух стран и совершенствовал свои спецнавыки на базе то ли «Витязя», то ли чего-то сходного. Ведь что интересно: хоть несгибаемый ленинец Фидель Кастро почем зря полоскал обуржуазившуюся ренегатствующую Россию где и как только можно, спецслужбы и вообще армейские структуры Кубы и России продолжали жить в трогательном единстве да братском согласии. Что еще раз доказывает: политика политикой, но настоящие вояки друг друга всегда поймут. А кубинский спецназ, кстати, общепризнанно считается самым сильным в мире.

Лет десять-пятнадцать тому назад так и проторчал бы Хусто Диего и Лос-Гарсия все полгода своей стажировки за забором воинской части где-нибудь в ближнем подмосковье, но в новые разгильдяйские времена… Словом, встретились наши романтические герои. Хусто неплохо знал русский, хотя все время путал слова «холодильник» и «понедельник», так что проблем с взаимным охмурежем не возникало. Все случившееся в дальнейшем настолько обыденно и банально, что не стоит труда рассказывать об этом подробно.

Меньше чем через год Александра оказалась на острове Свободы в качестве законной жены бравого Хусто Диего. Но, увы, не в Гаване, а на затерянной в предгорьях Сьерры-Маэстро военной базе, где служил супруг. Еще через полгода она родила сына; выдержав тяжелое домашнее сражение, назвала и зарегистрировала по всем правилам его Ваней, а отнюдь не Эрнесто Раулем, как в честь Че Гевары и братца команданте Фиделя требовал счастливый папаша. К тому моменту, когда Ванюше исполнился годик, Александра уже тихо озверела. Еще через год со страшным скандалом, закончившимся привлечением консульства, покинула-таки опротивевший остров Свободы. Вернулась под отеческий кров, прихватив с собой малолетнего Ивана Хусто-Диеговича.

— Понимаете, полковник, что меня добило, — грустно улыбнувшись, заканчивала свой рассказ Александра, — ну ладно, что спал мой законный и благоверный больше в обнимку с автоматом, чем со мной. Привыкла. А почему с автоматом, спрашиваете? Так у них там с янкесами до сей поры что-то вроде необъявленной, вялотекущей войны. Или не с самими янкесами, а с их же кубинцами — эмигрантами из Майами. Мне это как-то без разницы было. Но в месяц раз — или к нам в Сьерру десанты-диверсанты, или мой куда-то таинственно исчезает дня на три, а возвращается такой, что сразу видно: не с рыбалки приперся! Так вот: как-то раз киданули на нашу базу очередных парашютистов. Оттуда, с материка. Или холера знает откуда еще, хоть из Антарктиды, суть не в этом. А километрах в полутора от базы у нас крокодилий питомник расположен. Крокодилов выращивают в болотистом таком пруду, вроде как у нас карпа. Или аллигаторов, я в зоологии плаваю, плохо в школе училась. Их кожа ценится просто обалденно. Но твари зубастые, здоровенные, метра под три-четыре. Видать, не повезло десанту с ветерком, ну вот… Аккурат туда их, болезных, и снесло. Часов пять автоматные очереди слышались, пару раз граната рванула. А потом ти-ихо так стало. Тут-то я решила — хорош! Хватит с меня экзотики и романтики, пора ноги уносить, пока саму не съели…

Гуров от души посмеялся над незадачливыми диверсантами, пошедшими крокодилам на обед, и посочувствовал Александре. Но в голове-то у него постоянно крутилась одна мысль: кто же ты, милая девочка, в действительности есть, почему меня побаиваешься? Нет, скорее всего, к моему теперешнему делу, к иконе, ты отношения не имеешь, но… Что-то с тобой неладно. Вон как линии поведения меняешь! Как это там у классика детской литературы, присяжного гимнописца Сергея Михалкова? «Ведь недаром сторонится милицейского поста//И милиции боится тот, чья совесть нечиста!» Кстати, полнейший сюр по нынешним временам, куда там Пригову с Иртеньевым.

…Тут появился, наконец, долгожданный «дедуля», отец Михаил Бурнов. Он оказался внешне очень красивым — вот в кого дочка! — моложаво выглядящим слегка седеющим брюнетом с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой. «Конечно, — вспомнил Гуров, — духовенство все-таки. Им без бороды нельзя».

Была в этом человеке этакая врожденная, природная элегантность, на которую даже бедность, которой в этом конкретном случае близко не пахло, отпечатка не накладывает. Казалось, подвяжись отец Михаил за неимением брючного ремня веревкой, все решили бы, что он сделал это нарочно.

Познакомились, завязался разговор, которому Гуров изо всех сил старался придать максимально доброжелательный, предельно далекий от допроса оттенок. Этого человека он просто обязан расположить к себе, от его расположения, от его готовности сотрудничать сейчас так многое зависит!

Вроде получалось. Вначале несколько настороженный Бурнов постепенно отмяк, стал приветливее. Видно было, что он не в восторге, что говорить о столь печальных событиях приходится с мирянином, но явно считает, что ему здорово повезло — мирянин, облеченный немалой властью и полномочиями, оказался тактичным, деликатным, просто по-доброму настроенным.

— Поймите меня правильно, отец Михаил, — Лев старался говорить самым доверительным, мягким тоном, — я никого не собираюсь ущучивать, шить какое-то дутое дело. Нет же! Мне нужна истина, и только вы можете сейчас помочь мне ее установить! Равно как только я могу помочь вам: найти ту самую паршивую овцу, которая поганит все стадо. Вы уж поверьте моему профессиональному опыту, совершенно исключено, чтобы преступник был человеком совсем со стороны. Шел, знаете ли, по улице мимо храма, а потом этак, между делом…Такого просто не может быть. Он непременно связан с вашей церковью. Может быть — не впрямую. Но как-то связан, следовательно, мы с вами — союзники.

Бурнов с грустью посмотрел на него:

— Конечно вы правы, Лев Иванович. Но… Поймите и меня. Вы — человек нецерковный, а в строгом понимании этого слова — неверующий, что бы вы на сей счет сами ни думали. Мало того. Вы, господин полковник, — представитель власти. А отношение Церкви ко всякой мирской власти… М-м… Неоднозначно. Увы! Власть земная лишь как исключение являет собой образ небесного совершенства. Бесконечно чаще она «…аки свиния лежит в калу…» отвратительных грехов, отражая, впрочем, лишь грехи и беззакония общества, ее породившего.

— А не корпоративность ли в вас говорит, отец Михаил? — возразил Гуров уже чуть пожестче. — Я поясню. Это как если бы в моем ведомстве случилось схожее несчастье, а разбираться в нем, да еще с правом окончательного решения, прислали бы ну, скажем, архиерея. Не скрою, мне бы такое положение дел весьма не понравилось! Но все это лирика! Человек-то убит, в конце концов. Давайте-ка сначала и поподробнее. Что вы можете сказать о личности убитого? Что это был за человек? Как попал в церковные сторожа? На работу вы его принимали? Или какой порядок у вас на этот счет?

Нет, конечно, сам отец Михаил покойного Григория Каленова на работу не принимал. Хотя санкционировал это около года с небольшим назад. А привела его и, собственно, на эту должность пристроила Муза Григорьевна Сукалева. Сама эта женщина — ктитор, церковный староста. Нет, это не клир. Из прихожан. Выборная должность, на церковном собрании избирается. Но с очень важными функциями: на ктиторе вся забота о церковном быте. Чтобы в храме было чисто. Чтобы было тепло. Чтобы был в достатке елей с лампадным маслом. Чтобы свечи были хорошие, да не втридорога, а по разумной цене. Тесто, опять же, для просфор, да и выпечка на ней. Все такое прочее… Женщина она со сложным, тяжелым даже характером, но глубоко верующая. А уж церкви преданная… Беспредельно!

Относительно самого Григория Каленова отец Михаил толком сказать не мог ничего. Плохо его знал: не такая уж великая фигура — церковный сторож. Сорока с лишним лет, пожалуй, ближе к пятидесяти. Неразговорчивый. Угрюмый, даже мрачный порой. Да, конечно, верующий. Иначе бы его не взяли. Соблюдал посты. Говел, исповедовался, причащался, как положено. Видимо, когда-то сильно пил, но ни в чем таком за этот год замечен не был. Вот и все, пожалуй.

Сам Гуров к такой краткой характеристике покойного сторожа мог бы добавить очень немного, хотя, конечно же, все возможности управления задействовал и информацию получил еще до визита к отцу Михаилу. Благо прописка у Каленова оказалась подлинная. Но была эта информация крайне обезличенная.

И нет ответа на очень важный вопрос: знал сторож преступника? Был с ним в сговоре и погиб, что-то не поделив с убийцей? Если нет, то зачем впустил его в запертый храм?! Ведь никаких следов взлома не обнаружено! А те первые четыре иконы каким таким хитрым образом увели у него из-под носа, да еще копиями подменили? Сплошные загадки…

— Хорошо, — продолжил свои расспросы Гуров, — я правильно понял, что служба в тот вечер, то есть перед ночью преступления, протекала обычным порядком? Меня вот что интересует: с какого времени Каленов остался в церкви один?

— Все верно. Служили всенощную. Я сам служил. Начали, как обычно, в пять часов вечера, а к половине двенадцатого ночи завершили. Пока собрались, переоделись… Еще минут сорок. С половины первого он точно один остался.

Так. По заключению медэкспертов смерть сторожа случилась в промежутке между двумя и четырьмя часами ночи. Вопрос: мог ли преступник спрятаться где-то в самой церкви, пересидеть час-полтора, а потом…?

— Нет, — достаточно категорично ответил Бурнов, когда Лев ему этот вопрос задал. — Во-первых, народу на службе было немного, все на виду. А во-вторых — где? Не в алтаре же, прости, господи, меня за эти греховные слова! Разве что в трапезной? Но какой смысл ему в трапезной прятаться, если рабочее место для сторожа в ней как раз находится?

«Очень большой смысл, — подумал Лев, — при условии, что сторож в сговоре с преступником. Значит, Каленов был в трапезной? Это интересный момент, нашли-то его труп совсем в другом месте!»

— Ответьте мне, отец Михаил, на очень важный вопрос. Далеко ли от того места, где висела икона, до двери в трапезную?

— Близко, пожалуй что. Икона висела в Богородицыном приделе, почти у Богородицыного алтаря. Близко, — решительно подтвердил Бурнов.

— А как вы думаете: если преступник каким-то образом пробрался в храм незамеченный Каленовым, то, когда он стал икону снимать, мог сторож из трапезной услышать шум?

— Должен был услышать. Не так-то просто ее снять. Да ведь размеры немаленькие, все же метр на метр тридцать. Опять же, вес солидный… Если не спал мертвым сном, — глаза священника округлились, он торопливо перекрестился, — ох, прости, господи, что это я про покойника говорю! Словом, если не спал, то услышал бы. Но как вор мог пробраться незамеченный? Церковь-то заперта! Сторож запирался изнутри, до самого утра.

«Вот то-то и оно, что непонятно, как, — подумал Гуров. — Или приходится предположить, что у преступника был дубликат ключа. Двери у храма две: одна — центральная, двустворчатая, парадный вход, так сказать. Ее открывают во время служб. Она мало того что запирается на мощный ригельный замок, так еще изнутри имеет прочный капитальный засов, который, кстати, был задвинут. Но есть ведь вторая, поменьше и одностворчатая. Она во время богослужения тоже отперта, но не только во время богослужения! Ее еще используют как своего рода служебный вход. Засова там нет, замок попроще — стандартная шведская система. Именно эта дверь оказалась открытой, когда пришедшая рано утром уборщица, обнаружив труп Каленова, вызвала ППС. А ведет она как раз в небольшой закуток, откуда, если повернуть направо, будет трапезная. Если дубликат существует, то это дубликат ключа именно от этой, одностворчатой служебной двери. Тогда сразу возникает вопрос: откуда дубликат? А труп нашли, да, все правильно, именно там. В Богородицыном приделе.

— Когда последний раз меняли церковные замки на главной, а также на той, какая поменьше, дверях, не помните, конечно? Я так и думал. — Гуров кивнул. Помолчал некоторое время. — А кто, по-вашему, мог этим заниматься? Замками. И ключами к ним.

— Кто? Да ктитор, наверное. Я же говорил вам — весь церковный быт на ней. На Сукалевой то есть.

«Вот теперь появилась определенность, — решил Лев, — кто из теплой церковной компании следующий со мной встречается. Итак, Муза Григорьевна Сукалева. Женщина с тяжелым характером. Ну да с нас тоже мед не капает, не привыкать!»

… Дворники уже успели расчистить тротуары и сгрести к обочинам мостовых выпавший за ночь снег, а ночная вьюга вычистила воздух, он стал по-особенному крепок и свеж. Гуров бодро шагал по Маросейке, с наслаждением наполняя легкие этим воздухом. Не пришлось даже возвращаться в управление, чтобы узнать домашний адрес Сукалевой, — покопавшись с минуту в своей записной книжке, его продиктовал ему Бурнов.

Лев любил ходить пешком и, если время позволяло, предпочитал именно такой способ передвижения в любую погоду. Может быть, еще потому, что на ходу Гурову особенно хорошо думалось. Хотя пока материала для анализа было явно недостаточно. Нельзя строить версии на почти пустом месте, это распространеннейшая ошибка молодых сыщиков, своего рода болезнь роста. Пока он толком ничего не узнал, мало того, не очень представлял, откуда брать недостающие кусочки следственной мозаики. Что ж! Посмотрим, что скажет Муза Григорьевна, тем более идти осталось всего ничего. Вон он виднеется, нужный ему дом с продуктовым магазином напротив, как и объяснял Бурнов.

* * *

Даже ко многому привычного, многого навидавшегося полковника Гурова внешность и слова женщины, открывшей ему дверь двухкомнатной квартиры на первом этаже, повергли в легкий шок. «Нет, — подумал Лев, — это я не туда попал. Это Бурнов напутал чего-то. Ничего себе церковный староста, я на японскую гейшу гораздо больше похож…»

Животастая, неопрятная, как бывают неопрятны только старухи. С пухлым задом и грудями. Пахло от нее мокрой тряпкой и вареной рыбой. Под носом топорщились темноватые волосики. В какой-то безумной хламиде, похожей на шерстянную кофту, вязаную на слона. Но хуже всего — глаза. Навыкате, еще увеличенные очками, стопроцентно сумасшедшие, глядящие на Гурова с такой яростной и откровенной ненавистью, что того мороз по коже пробрал.

— Убирайся! Убирайся, тварь, пас-с-скуда! — Затем послышался отборный визгливый мат, особенно мерзостный из уст пожилой женщины. — Не знаю я никаких сучьих полковников! Все врешь, гадина, алкоголик! Ты — его собутыльник, я твою рожу помню и голос тоже! Вот сейчас, сейчас я тебя кипяточ-ч-чком ошпарю! — Тут последовал новый взрыв мата. — Сдохнешь, как мерзавец этот сдох! А чтоб вы все, твар-р-рюги, попередохли!

Она, развернувшись с неожиданной для ее возраста прытью, исчезла в глубине квартиры. Гуров поежился: а ведь правда, притащит сейчас с кухни ковшик кипяточку, да в физиономию… Уж если боялся Лев Иванович Гуров кого на этом свете, так это сумасшедших. Но ситуация требовала прояснения. За кого его принимают? Почему эта агрессия с порога? Наконец, что это за «мерзавец», который «сдох»? Но главное это Сукалева или кто? Опасливо поежившись, он шагнул в темный, провонявший вареной рыбой коридорчик.

— Убью-ю! Ошпарю-ю! — донеслось откуда-то справа — очевидно, из кухни.

Сразу же раздался другой голос, тоже женский:

— Успокойся, Муза! Я тебе говорю, угомонися! Садися вот на стул-то, я сейчас узнаю все да выгоню негодяя-то, греховодника…

«Так. Все ж таки Муза. Значит — Сукалева, нет никакой ошибки, — обреченно подумал Лев. — А я, получается, негодяй-греховодник, меня сейчас будут выгонять. Вот влетел-то, спасибо отцу Михаилу! Предупреждать надо о таких своих кадрах…»

На сей раз перед ним предстала высокая, тощая, усохшая, как вобла, старушенция в длинном, наглухо застегнутом черном платье. Ее лицо чем-то неуловимо напоминало мордочку старой, поседевшей морской свинки. Волосы гладко зачесаны. Постно поджатые сухие бесцветные губы и та ханжески-благообразная мина, которой столь отличаются некоторые старые богомолки.

— А ктой-то ты такой-то? — поинтересовалась карга голосом, не предвещавшим ничего доброго. — И чегой-то тебе, голубь, от старушек надоть?

Эта, по крайней мере, не производила впечатления буйнопомешанной, и Гуров ясно, доходчиво объяснил, кто он такой. С тем, что ему «надоть», торопиться не следовало, сперва очень желательно было разобраться, что, собственно, происходит в этом филиале сумасшедшего дома. Гурова начали дергать оч-чень неприятные предчувствия какой-то надвинувшейся поганой заморочки. Конечно же они не замедлили сбыться:

— Полковник милиции, говоришь? А документу покажь, знаем мы таких полковников! Может, ты иродов собутыльник. Его убил, а таперича старушку беззаш-шитную хочешь туды жа отправить, а квартерку-то оттяпать, а? — и тут же, наискось кинув острый взгляд в гуровское удостоверение, старуха заорала противным скрипучим голосом: — Слышь, Григорьинна! Он, стал быть, взаправду милицейский!

— Кто кого убил?! — рявкнул совершенно сбитый всем этим бредом с толку Гуров.

— А ирода проклятого, сынка вот ейного и убили, — громко, на всю квартиру возопила «морская свинка». — Допился, черт окаянный, догулялся! Осиротил мамашу родную…

— Осиротил, злодей, сволочь поганая, ох осироти-и-ил! — с жутковатым подвывом подхватила появившаяся вдруг рядом Сукалева. — Гореть ему, твар-рюге, во аду-у! В переисподней, — вдруг уточнила она совершенно спокойным тоном.

До Льва начало доходить. Так. Похоже, у Музы Григорьевны Сукалевой убили сына. И недавно, потому что ни полслова о таком печальном событии священник, посылая его сюда, не сказал. Не позабыл же?! Значит, не знал. Значит, не успел узнать, не сообщила ему еще об этом его прихожанка. Значит? Вчера, что ли? Нет, ну христианки-то каковы, а? Сплошное милосердие да всепрощение? Или это у них шок так нестандартно проявляется? Э, непохоже! Слишком сильно чувствуется живая, накипевшая злость. Вот такие небось вязанки хвороста в костры еретикам и подкладывали.

— Ее сына убили? Когда? — спросил он, обрашаясь к «морской свинке». — Где? Кто расследует дело?

— А вчерась и пристукнули ирода. Драка там была, где он с другими-то алкашами да иродами толокся всю дорогу. Эвона, у детского садика, где поликлиника, напротив двадцатиэтажника нового, с аркой который, — еще сильнее поджав губы, процедила та. — Како-тако «д-е-е-ело»… Нужон он кому! Затоптали попьянке, всего-то «дело-о-ов». С райотдела приходили разве вот, говорят — забирайте хоронить, неча ему теперя в морге-то валяться.

— Мне его хоронить-то не на что, — вновь на всю квартиру взвыла Сукалева. — Пусть сами хоронят!

«Вот это здрасте вам… — Мысли Гурова пришли в полнейшую растерянность. И немудрено: тихо-скромно шел побеседовать о вполне мирных вещах вроде дверных замков, а тут… Хм-м! Сраженная горем мамаша… Хорош же гусь был ее покойный сынок, раз заслужил такую нежную материнскую любовь! С другой стороны, — мысленно передернулся Лев, — с такой матушкой многое можно простить человеку, ох, многое. Хотя явно к цвету рода людского убитый кем-то, где-то и за что-то сын Музы Григорьевны не принадлежал. Драка и убийство, если там впрямь умышленное убийство, случились рядом, в одном районе. Надо же, как интересно. И живут все рядышком, и церковь под боком, и убивают тут же. Что-то мне такая территориальная компактность начинает активно не нравиться: многовато всякой гадости на единицу площади. Но все это означает, что занимается этой пьяной дракой и…чем? неужто впрямь убийством? — райотдел милиции. Куда мне сейчас как раз надо скоренько выдвигаться. Не прошло трех дней с момента кражи иконы и смерти Каленова, а тут в пьяной драке гибнет сын церковного старосты той самой церкви… На совпадение спишем? Ну, господа и дамы, не верю я в такие совпадения. Отучен-с! Срочно в райотдел. Сейчас не до замков с ключами, не до деталей устройства Каленова на работу сторожем. Эту мегеру можно ведь повесткой вызвать, оно и безопасней: в моем кабинете кипяточку нет. Глядишь, успокоится, охолонет немного к тому моменту. Решено: немедля в райотдел, от них же с управлением свяжусь, если понадобится. Уходим по-английски. Не прощаясь с любезной хозяйкой…»