Золотое притяжение

Николай Леонов, 2018

Чиновник военного ведомства Дмитрий Рябов найден мертвым. По предварительной версии следствия, он покончил с собой. Однако полковник Гуров с таким заключением не согласен. Он уверен, что Рябова убили. Но кто и за что? Сыщики выясняют, что чиновник имел дело с фирмой, работающей на оборонку, где с помощью доверенных лиц проворачивал крупные денежные махинации. Вычислить и схватить соучастников – дело техники. Но именно в этот момент Гуров понимает, что сам попал в ловушку и находится на волосок от смерти. Спасти его может только чудо или… старые криминальные связи.

Глава 2

Разговор с домработницей не стал кладезем в плане информативности. Но общее представление о семье Рябовых у полковника сложилось.

По всей видимости, эта «ячейка общества» представляла собой некий самодостаточный социум, замкнутый внутри себя. Глава семейства, похоже, был вполне доволен существующим положением вещей и новизны не искал. Это подтверждалось уже тем, что спустя два года после смерти супруги он так и не женился.

При таком положении было вполне объяснимо, что первый трагический случай, нарушивший целостность этого небольшого «клана», по принципу цепной реакции вызвал все остальные беды.

Предположения о самоубийствах выглядели вполне логично, и тем не менее чем больше полковник размышлял об этом деле, тем чаще его мысли возвращались к теме убийства и заказа.

«Наверняка эти люди не хуже самого Рябова знали его расписание и были в курсе того, что после работы он возвращается в пустую квартиру. Значит, как минимум до утра у них была временная фора и возможность «замести следы». Да и пистолет этот. Пока непонятно, откуда он взялся. У Рябова было разрешение? В досье об этом ничего нет. Похоже, нужна санкция на обыск. Представляю, как обрадуется генерал».

Кроме вопроса о пистолете, беседа с домработницей выявила и некоторые другие обстоятельства, которые Гурову сразу захотелось прояснить, хотя они и не имели непосредственного отношения к самоубийству чиновника из Минобороны.

Например, очень подозрительным показалось ему несовпадение образа «тихого спокойного мальчика», жениха Ольги, описанного домработницей, и дебошира, которого переводят из камеры в камеру за то, что он не может ужиться с другими заключенными. Что могло скрываться за этим расхождением?

Инстинктивно Лев чувствовал, что связь между этими тремя смертями — жениха, дочери Рябова и его самого — не только в том, что погибшие — близкие люди. Опытный полковник за событиями, для всех очевидными, улавливал скрытый подтекст и понимал, что не сможет успокоиться до тех пор, пока смысл этого подтекста полностью для него не прояснится.

Поэтому, возвращаясь в Управление, он уже предчувствовал проблемы.

«Если Орлов узнает, что я начал «копать», сразу встанет на дыбы. Надо поосторожнее. Партизанскими методами. Дело и впрямь неприятное, а реальных фактов у меня пока нет. Да и неизвестно, будут ли. Даже если и есть какие-то «нюансы» по этому самоубийству, откровенничать точно никто не станет. Не говоря уже о том, что я пока еще и не настолько в курсе дела, чтобы «нужные» вопросы задавать. Для начала попробуем выяснить, что там с этим убийством в СИЗО и самоубийством дочери. А от этого уже будем «плясать».

В Главк Лев прибыл, когда рабочий день уже подходил к концу. Необходимо было выяснить, у кого находятся в разработке интересующие его дела, и проще всего было бы обратиться с этим вопросом непосредственно к генералу Орлову. Но он хорошо понимал, что в сложившихся обстоятельствах расспросы о том, кто проводил дознание по факту самоубийства Ольги Рябовой и у кого сейчас находится дело по убийству в СИЗО, у начальства вызовут только ненужное раздражение, поэтому решил выяснить это, пользуясь «личными каналами».

Пообщавшись с коллегами и задав как бы невзначай несколько наводящих вопросов, Гуров вскоре уже знал, куда ему обращаться.

Постучав в знакомый кабинет, он, не дожидаясь специального приглашения, вошел к коллеге и старому знакомому Владимиру Зимину.

— Здорово, Володя! Как жизнь молодая?

— Вообще-то собирался домой, — усмехнулся Зимин. — Но, похоже, поторопился. Ты ведь просто так не заходишь.

— Угадал. Но постараюсь не задерживать. Вопрос у меня, в общем-то, простой. С месяц назад возникло тут у нас некое дело по суициду. Ольга Рябова. Слышал про такую?

— А, это, — сразу перестал улыбаться Зимин. — Да, было. Хотя восторга не вызвало ни малейшего. Рябова эта — из «папиных дочек». Отец ее где-то «в верхах» рулит. Так что, сам понимаешь, единственная моя мечта при начале этого дела была — поскорее его закончить. У меня стрессов и без того хватает.

— А что, с этим делом много было стрессов? — навострил уши Лев.

— Да нет. В плане криминала там, можно сказать, абсолютный ноль. У девушки погиб парень, девушка расстроилась, и в какой-то момент эмоции возобладали над здравым смыслом. Все очевидно. Так что неожиданностей в ходе расследования не возникло. Чему я, признаюсь тебе по секрету, весьма был рад. Я бы и вообще предпочел, чтобы эта головная боль меня минула. Орлов ведь всех этих «важняков» обычно тебе поручает.

— Да, в этот раз что-то не предложил.

— Как бы он предложил? Это же в октябре случилось, ты как раз в командировке был.

— А, точно! Действительно, уезжал на неделю. Как мало надо, чтобы все самое интересное пропустить, — усмехнулся Лев.

— Вот-вот. А я бы с удовольствием пропустил, но — увы! Не вышло.

— Ведь ты говоришь, что подозрительного ничего там не было. Чего же тогда беспокоиться?

— Это как сказать. Не знаю, как ты, может, привык уже, а у меня все эти высокие персоны одним своим присутствием уже вызывают беспокойство. Ходишь, как по лезвию бритвы. Пока протокол пишешь, семь потов сойдет — все боишься, как бы чего «ненужного» не вписать. Кто их знает, какие у них там внутренние взаимоотношения. Напишешь что-нибудь, не подумав, а потом придется новую работу искать.

— Ладно, не драматизируй, — улыбнулся Гуров. — Ты — кадр заслуженный, на таких Управление держится. Кому-кому, а уж тебе-то безработица точно не грозит. Так, значит, дело ты закрыл?

— Закрыл. А чего с ним возиться? Говорю же, только лишняя головная боль. Обстоятельства и причина смерти очевидны, время везде совпадает, экспертиза все подтверждает. В сущности, это дознание было обычной формальностью, и я постарался как можно оперативнее уладить эту формальность.

Услышав слово «формальность», уже однажды прозвучавшее по поводу такого же «очевидного» самоубийства, Гуров невольно насторожился.

— А что там вообще произошло? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Да ничего особенного. Накануне эта Ольга ночевала у подруги, вернулась домой, когда отец уже ушел на работу. Хотя, по словам этой самой подруги, она, наоборот, вышла пораньше, чтобы утром успеть повидаться с отцом. Но сам Рябов говорит, что в тот день с дочерью не встречался. Видимо, не успела. Может, это ее и спровоцировало. Сейчас трудно сказать.

— А подруга? Она ничего не смогла подсказать по поводу того, что ее спровоцировало? В каком настроении Ольга уходила от нее?

— В том-то и дело, что, по ее словам, настроение у той было вполне адекватное. Даже, можно сказать, хорошее. Так что если что-то и произошло из ряда вон выходящее, то, видимо, в промежутке между моментом, когда Ольга вышла от подруги, и моментом, когда она прибыла к себе в квартиру. Это, кстати, косвенно подтверждают слова той же подруги. Она звонила Ольге, чтобы узнать, как та добралась. И на телефонный звонок Ольга ответила, уже явно пребывая в глубоком расстройстве.

— Подруга пыталась расспросить о причинах?

— Да, только безуспешно. Ольга была в слезах и ничего толком не объяснила. Сказала, что перезвонит позже.

— Но не перезвонила?

— Видимо, нет.

— Значит, о причинах, вызвавших такое ее состояние, так и не удалось узнать?

— Как это можно узнать, Лев? — совершенно искренне недоумевал Зимин. — Чужая душа — потемки. Ей любой случайный прохожий мог нахамить, ни о чем таком не думая, и вызвать «рецидив». Любое неосторожное слово, связанное с недавней трагедией, могло навести на ненужные ассоциации и в итоге спровоцировать катастрофу. Как тут угадать? Намеренной провокации там не было — это главное. И это установлено точно. Так же, как и то, что рядом в момент суицида никто не стоял и глотать таблетки, запивая их водкой, не заставлял. Так что с точки зрения уголовных статей здесь все чисто. А по поводу индивидуальных душевных переживаний — это вам к другим специалистам. Ты, кстати, с чего вдруг этим делом заинтересовался? Что-то «параллельное» расследуешь?

— Да, близкий случай, — небрежно бросил Гуров. — Косвенно соприкасается с этой семьей. Ты, кстати, не наводил справки об этом парне, ее женихе? Что там с ним стряслось?

— Нет, до таких извращений мой трудовой энтузиазм не доходил, — усмехнулся Зимин. — Я рад был не знаю как, что Ольгу-то эту с рук сбыл, а ты мне еще ее парня «сватаешь». Если неймется, можешь сам узнать. Дело у Жилятина, до сих пор не закрыто, и когда закроют, неизвестно. Вот там-то, похоже, «подозрительного» просто целый вагон.

— Правда? А что именно?

— Да не знаю я, что именно. Не вникал. Да и не горю желанием, если честно. Своего хватает. Просто слышал, ребята говорили. Да и без того можно догадаться. Убийство в СИЗО — всегда тема непростая. Но я не вникал.

— Ясно. А свое дело ты в архив уже сдал?

— По Рябовой?

— Да.

— Само собой. С неделю уже душой отдыхаю.

— Ясно. Что ж, продолжай отдыхать. Надеюсь, не сильно тебя отвлек.

— Ладно тебе! Нашел повод язвить! А то не знаешь, как мы здесь «отдыхаем».

— И не думал язвить. Наоборот. Рабочий день закончился, так что отдохнуть сейчас самое время. Бывай, Володя, спасибо за информацию.

Стрелки на часах действительно показывали уже половину седьмого. Но архив работал до восьми, и Гуров надеялся, что сегодня еще успеет просмотреть дело Ольги Рябовой.

В архиве тоже были знакомые, и, войдя в здание, он уже через десять минут читал дело. Материалы подтверждали все, что незадолго до этого говорил Зимин, с той лишь разницей, что в протоколах информация была изложена более подробно и обстоятельно.

Гуров вскользь просматривал документы, останавливаясь только на том, что особо привлекало внимание.

Одним из таких пунктов был протокол допроса некой Светланы Березиной, той самой подруги, у которой ночевала Ольга Рябова накануне своего самоубийства. Она же, эта Светлана, незадолго до этого самоубийства звонила Ольге по телефону. Само по себе содержание разговора ясно свидетельствовало, что в нем нет никакого «двойного дна» и скрытых смыслов. Было очевидно, что за день до своей трагической кончины Ольга действительно ни о чем таком не думала. Наоборот, содержание беседы двух подруг скорее свидетельствовало о том, что жизнь постепенно налаживается. Значит, решение оказалось спонтанным, неожиданным для самой Ольги. И причина, вызвавшая это решение, была очень серьезной. Чтобы в один миг развернуть весь жизненный курс человека в противоположном направлении, нужен очень весомый мотив.

«Что же там такое произошло, в этот небольшой временной промежуток? — думал Гуров. — Действительно, роковая встреча с каким-нибудь хамом на улице, ненамеренно ударившим по самым чувствительным струнам? Или здесь имело место что-то посерьезнее?»

Погрузившись в размышления над этой загадкой, он вдруг поймал себя на мысли, что занимается сейчас совершенно не тем, что ему поручил генерал. Прочитав самому себе мысленную нотацию, Лев достал блокнот и записал в него адрес и телефон Светланы Березиной. Кроме адреса, отметил для себя время, в которое состоялся телефонный разговор между подругами, и время, когда, согласно заключению экспертизы, наступила смерть Ольги. Разница составляла три часа. Учитывая, что все произошло в квартире Рябовых, откуда уже ушел на работу глава семьи и куда домработница должна была прийти только на следующий день, можно было сделать вывод, что Светлана была последней из тех, кто говорил с Ольгой перед смертью.

Когда Гуров вышел из здания архива, ливень уже закончился. Сейчас в воздухе вновь стояла промозглая изморозь, как будто дождевые капли зависли в пространстве, так и не успев долететь до земли. Под низкими, свинцово-тяжелыми тучами, сквозь которые не виднелось ни единой звездочки, он сел в машину и, включив фары, поехал домой.

На следующее утро, задержавшись после традиционной планерки, Гуров попросил Орлова дать санкцию на обыск в квартире Рябова.

— Это еще зачем? — сразу нахмурился тот. — Опять твоя самодеятельность, Лева?

— Не совсем понятно, откуда у него пистолет, — собрав все дарованное ему природой простодушие, ответил Гуров. — Нужно подтверждение, что оружие действительно его. Должно быть разрешение или хотя бы сейф для хранения. Надо будет поискать, а то получается немного странно. С одной стороны, вроде бы…

— Ладно, ладно, — раздраженно перебил его генерал. — Понял уже. Иди, я подумаю.

— О чем? — Лев слегка приподнял брови, чтобы показать, как сильно он удивлен.

— О том! — вновь начал закипать генерал. — Это тебе не в квартиру дворника дяди Васи залезть. Мне решение согласовать нужно. Иди! Хотя нет, постой! Ты в министерстве был? Коллег опрашивал?

— Как раз сегодня собирался.

— Сегодня? А почему не вчера? Чем ты занимался целый день?

— Ты, наверное, удивишься, но как раз именно проверкой по этому делу.

— Слушай, Гуров, ты мне тут не остри. Или так и не понял, что я тебе уже который день пытаюсь вдолбить? Это дело — сплошная головная боль. И наша с тобой задача — как можно скорее от нее избавиться. А ты, вместо того чтобы сосредоточиться на главном, все какие-то дополнительные детали выискиваешь, самодеятельностью занимаешься. Обыск еще какой-то выдумал. На что он тебе сдался, этот обыск?

— Чтобы подтвердить, что пистолет — орудие самоубийства, а не убийства, — хмуро проговорил полковник.

— Ладно, ладно, не начинай! — сразу остановил его Орлов. — С обыском я попробую решить. А ты с опросами не тяни. Чем свежее у людей впечатление, тем результативнее будет беседа. Незачем ждать, пока все это быльем порастет. Иди!

Этот непродолжительный разговор в очередной раз убедил Гурова, что «самодеятельность» с его стороны в данном случае не приветствуется категорически. И тем не менее желание разобраться в загадочных нюансах этого дела не оставляло полковника.

«Влад утверждает, что выстрел был сделан в упор, — размышлял он, выходя из кабинета Орлова. — Деталь довольно характерная. Кроме самого Рябова, его мог произвести лишь человек, с которым он был коротко знаком и которому, возможно, полностью доверял. Этот человек в момент убийства должен был находиться очень близко, и его маневры до последнего момента не должны были вызывать у Рябова никаких подозрений. Иначе он просто не дал бы так вот просто застрелить себя и его «друзья» не смогли бы так аккуратненько уложить на могильный холмик не имеющее ни единой гематомы тело».

В пользу версии со знакомым говорил и тот факт, что Рябов согласился в столь позднее время отправиться на кладбище. Размышляя о том, на чем он мог приехать туда, Гуров вспомнил, что в досье среди имущества чиновника упоминался «BMW». Если Рябов прибыл на своей машине с тайной мыслью совершить самоубийство, она должна была остаться перед центральными воротами кладбища. Но во время своего посещения Лев не заметил там ничего похожего на престижную иномарку. «На служебной машине, которая наверняка есть, он тоже вряд ли стал бы кататься посреди ночи по личным делам. Значит, транспортное средство принадлежало тем, кто «пригласил» его на эту роковую «прогулку».

И тут ему вдруг пришла мысль, которую он до этого совершенно не принимал во внимание.

Полностью сосредоточившись на идее о том, что целью ночной «прогулки» Рябова изначально было посещение кладбища, какие-либо иные варианты Лев даже не рассматривал. Между тем, если путешествие проходило в машине кого-то из знакомых, целью его могло быть названо что угодно: чиновника могли пригласить в гости, на какую-то встречу или разговор, да просто в ресторан на «мальчишник». Вариантов масса, причем таких, над которыми и голову не нужно ломать. И вовсе не обязательно напрягать воображение, измышляя причины, чтобы заставить взрослого серьезного человека ночью отправиться на кладбище.

Предположение показалось Гурову вполне резонным. Правда, в этом случае убийцы совершенно точно не стали бы заходить на территорию кладбища через главные ворота. Но огромная площадь, которую занимал некрополь, наверняка позволяла попасть туда и из других точек.

В свете этой новой теории особое место принадлежало пистолету. Конечно, при определенных обстоятельствах Рябов вполне мог захватить с собой на «прогулку» и оружие, но опытный полковник понимал, что вероятность подобного развития событий крайне невелика. Солидный чиновник из Министерства обороны навряд ли отправился бы ночью «пострелять по тарелочкам». А если предполагаемое ночное путешествие могло быть связано с угрозой личной безопасности, он всегда мог воспользоваться услугами профессиональных телохранителей.

«Скорее всего, оружие все-таки принесли «друзья». И «пробить» его необходимо подробнейшим образом. Интересно, Влад уже пытался выяснить «предысторию» пистолета?»

Гуров вышел на улицу и, сев в машину, поехал в лабораторию. Необходимо было вернуть ключи от квартиры Рябова и заодно узнать, не принесло ли более «тщательное и глубокое исследование» каких-либо неожиданных результатов.

Уже очень скоро он смог убедиться, что на сенсацию рассчитывать не стоит.

— Увы, Лева, должен тебя огорчить, — слегка усмехаясь, сказал Влад. — Следов «дурмана» и прочих интересных препаратов в крови пациента не обнаружено. Так что в момент своей смерти он находился в твердой памяти и, по-видимому, в более-менее здравом уме. Если, конечно, исключить наследственные психические заболевания. Но ведь в данном случае о них, кажется, речь не идет?

— В данном случае — нет, слишком высокопоставленный для психа.

— Вот и я о том. Так что не ломай голову понапрасну, не ищи себе лишних хлопот. Все факты говорят за самоубийство.

— А пистолет? О нем есть что-то интересное?

— Практически ничего. Пистолетик с иголочки, приобретен, по-видимому, совсем недавно. И, на мой взгляд, это еще один факт именно в пользу самоубийства.

— Куплен с конкретной целью?

— Именно.

— Но на травматику только разрешение нужно оформлять несколько месяцев. К тому же легально без лицензии никто не продаст, кому нужны такие стрессы? А нелегально проще нормальный огнестрел купить. Надежнее будет.

— Ну, не знаю. Может быть, он изначально для чего-то другого планировал его приобрести. Это уж вам, мудрым сыщикам, разбираться. Наше дело маленькое. Только ты сам сейчас сказал, что парень этот — «высокопоставленный». Ему эту лицензию, если понадобится, просто на блюдечке с голубой каемочкой поднесут. На следующий же день. Несколько месяцев даже не придется ждать.

В словах Влада был свой резон. Для каких бы целей ни планировал Рябов приобрести оружие, с официальными процедурами у него, скорее всего, не возникло бы проблем. Оставался пустяк — удостовериться, что пистолет действительно оформлен именно на него.

— Ты номер не пробивал, случайно? — спросил Гуров.

— Номер не пробивал. Это вообще-то не моя компетенция. Разве что тебе, другу старому, по знакомству могу сделать. За приличное вознаграждение, разумеется.

— Сделай, Влад. Дело, сам видишь, какое. Чем быстрее его спихнем, тем всем приятнее будет. Орлов, бедный, со вчерашнего дня как на иголках. А мне тоже не разорваться. Сейчас в министерство нужно ехать, коллег его опрашивать, скорее всего, целый день придется там проторчать.

— Счастливчик! С важными людьми познакомишься.

— Да уж.

— В кабинет не вызываешь?

— Какое там! У этого товарища такие коллеги, что, того и гляди, самого куда-нибудь вызовут. Нет уж, мы как проще. Сами побеспокоимся.

Выйдя из лаборатории, Лев поехал на Знаменку — в департамент по обеспечению гособоронзаказа.

Несмотря на то что в разговоре с Владом он так категорически высказался против приглашения коллег Рябова к себе в кабинет, такая мысль у него была, но он быстро от нее отказался. Учитывая статус и занятость подобных персон, ждать их «в гости» пришлось бы долго. А учитывая нервозность начальства, «спихнуть» это неприятное дело нужно было быстро.

Поэтому Гуров решил «побеспокоиться» сам и собеседования с коллегами Дмитрия Рябова провести по месту работы.

Прибыв в департамент, он отрекомендовался дежурному, после чего довольно долго ждал, пока тот говорил по телефону, по-видимому, докладывая кому-то о его прибытии.

— Проходите, — наконец разрешил дежурный. — Третий этаж направо. Кабинет 378.

— Это кабинет Дмитрия Петровича? — уточнил Лев.

— Да. Сейчас там временно исполняющий обязанности, Шакуров Сергей Николаевич. Вы можете поговорить с ним.

— Спасибо.

«Однако, оперативно, — думал Гуров, поднимаясь в лифте. — Король умер, да здравствует король! Что значит военное ведомство. Предыдущий начальник «освободил кресло» лишь вчера, а новый тут как тут, уже сегодня. Кто бы это мог быть, интересно? Кто-то из замов? Или какой-нибудь ушлый карьерист, с помощью интриг и криминала убравший «конкурента» и получивший наконец-то заветную должность?»

Но «криминальная» версия не оправдалась. Уже с первых минут разговора с худощавым темноволосым мужчиной, сидевшим за необъятным рабочим столом, выяснилось, что это действительно бывший зам.

— Да, история очень неприятная и странная, — говорил он. — Дмитрий Петрович был довольно уравновешенным человеком, никто даже предположить не мог, что он способен совершить что-то подобное. По-видимому, смерть единственной дочери оказалась слишком сильным ударом.

— Если я правильно понял, вы работали в самом непосредственном контакте с Дмитрием Петровичем. В последние несколько дней не замечали чего-то необычного в его поведении? Повышенную эмоциональность, раздражительность? Или, наоборот, отчуждение, нежелание общаться? — поинтересовался Лев.

— Пожалуй, нет, — после короткого раздумья ответил Шакуров. — После смерти дочери он действительно изменился, стал более замкнутым. Дмитрий Петрович был не из тех, кто склонен со всеми обсуждать свои переживания, и после трагедии с Ольгой эта черта его характера проявилась со всей наглядностью. Но на работе это не отражалось. По крайней мере, лично я ни разу не видел, чтобы у него произошел какой-то эмоциональный срыв или что-то в этом роде. Да и от других не слышал.

— И в последнее время тоже? Например, вчера? — пытливо взглянул на него Гуров.

— Да, и в последнее время, в том числе и вчера. Обычный рабочий день, решение текущих вопросов, за которыми, могу вам сказать даже по своему личному опыту, просто не остается времени на эмоции. У нас очень насыщенный график.

— Среди коллег Дмитрия Петровича был кто-то, с кем он общался особенно близко? Кому мог доверить свои тайны, поделиться личными переживаниями?

— Не знаю. Я уже говорил, он был человеком довольно сдержанным. Не склонным проявлять эмоции и тем более делиться ими. По работе он общался с очень многими людьми, возможно, чаще других со своими замами. Я вам свое мнение уже высказал. Можете побеседовать с другими, возможно, они расскажут что-то более интересное.

— Буду очень рад. А как мне встретиться с ними?

— Я сейчас скажу Маргарите Павловне, она вам поможет.

Шакуров нажал кнопку на небольшом пульте, стоявшем на столе, и в кабинете появилась солидная дама с высокой прической, которую Гуров уже видел в «предбаннике».

— Маргарита Павловна, полковнику Гурову необходимо побеседовать с заместителями Дмитрия Петровича. Сориентируйте его, пожалуйста, с направлениями, он у нас здесь впервые.

Поблагодарив, Лев вышел следом за секретаршей, но прежде чем «ориентироваться с направлениями», решил поговорить с ней самой.

Однако все его попытки «надавить на чувствительность» привели лишь к перечню стандартных ответов, типа: «не видел», «не знаю», «не привлекался», которые незадолго до этого он уже слышал от Шакурова.

«Да, дамочка просто кремень, — думал полковник, следуя за Маргаритой Павловной к кабинету очередного зама. — В «сдержанности» не уступит и начальству. Кого же Орлов имел в виду, когда грозился мне кучу свидетелей привести, слышавших, как Рябов говорил, что жизнь ему не мила? Явно это были не коллеги по работе. Сдается мне, что здесь я, кроме версии о «сдержанности», ничего другого не услышу».

Предчувствия его не обманули. Обойдя под чутким руководством Маргариты Павловны всех замов Рябова и побеседовав с некоторыми его коллегами из смежных подразделений, Гуров так и не смог добавить практически ничего к тому, что уже знал от Шакурова.

Будто сговорившись, все до единого упоминали о сдержанности и замкнутости Рябова, и лишь изредка эта немногословная характеристика разбавлялась упоминаниями о том, что он «сильно переживал гибель единственной дочери». В этих показаниях сослуживцев трудно было заподозрить подвох. Но именно это и настораживало полковника.

Выходило, что Дмитрий Рябов был совсем не из тех людей, которые склонны к эмоциональным всплескам и спонтанным реакциям. К тому же на момент смерти ему было уже пятьдесят четыре года. Трудно предположить, что умудренный опытом человек, сдержанный по характеру, да к тому же еще и прошедший суровую «школу жизни» во властных коридорах, мог в одночасье превратиться в законченного неврастеника, склонного к суициду. Даже учитывая такую вескую причину, как смерть единственной дочери.

Путешествуя из кабинета в кабинет, Гуров то и дело возвращался к мысли о том, что убийство Рябова — чей-то заказ. Но для такого заказа должны быть очень веские мотивы. А то, что на данный момент было известно ему о жизни и деятельности покойного, ни на какие мотивы не давало даже намека.

«Похоже, отношения Рябова с коллегами были сугубо официальными. Но живой человек, пускай даже «сдержанный и замкнутый», не может постоянно вариться в собственном соку. Всегда есть кто-то, с кем можно «поговорить по душам». И, похоже, эту «жилетку» Рябов не искал среди коллег по работе. С кем еще он общался? Были же у него выходные, свободное время. Как он их проводил?»

Поразмыслив о том, кто бы мог дать какие-то «наводки» по этому вопросу, Лев вдруг вспомнил о личном водителе. У чиновника такого ранга служебный автомобиль, разумеется, был, и, вполне возможно, водителю этого автомобиля приходилось ездить не только по рабочим маршрутам.

— Маргарита Павловна, — обратился он к секретарше, преданно сопровождавшей его в скитаниях по кабинетам. — Благодарю вас за помощь, думаю, нам больше не стоит отвлекать занятых людей от работы. Единственный, с кем я еще хотел бы поговорить, это водитель Дмитрия Петровича. У него ведь был служебный автомобиль? Организуйте мне встречу с ним, и я больше не буду надоедать вам своим присутствием.

Лицо вышколенной секретарши приняло несколько напряженное выражение, но это продолжалось всего лишь секунду. Восстановив дежурную вежливую улыбку, она проговорила:

— Я должна спросить у Сергея Николаевича. Максим теперь возит его, и чтобы поговорить с ним, необходимо его разрешение.

— Да, разумеется.

Вернувшись в «предбанник» кабинета, еще вчера принадлежавшего Дмитрию Рябову, Гуров присел на стул, ожидая результата переговоров секретарши с новым начальником.

Вскоре солидная Маргарита Павловна вновь предстала перед его взором и сообщила, что «Сергей Николаевич разрешил».

Уточнив номер машины, Лев попрощался и спустился вниз. Выйдя из здания, он отыскал среди стройных рядов иномарок, стоявших перед ним, блистающий черным лаком представительский «Мерседес».

— Полковник Гуров, — подойдя к водительской двери, предупредительно развернул он «корочки». — Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Да, мне уже сказали, — спокойно ответил плотный светловолосый мужчина, мельком взглянув на фотографию. — Мы можем поговорить в машине, если вам удобно.

— Вполне, — кивнул Лев.

Краткое «мне уже сказали» сразу давало понять, что начальство бдит, и подчиненный, несомненно, уже получил необходимые инструкции о том, как следует вести разговор с любознательным полицейским. Поэтому, еще не начав разговор, Гуров почти не сомневался, что и здесь многого ожидать не стоит.

Устраиваясь на пассажирском сиденье, он успел довольно внимательно рассмотреть своего собеседника. Еще подходя к машине, Лев отметил для себя быстрые взгляды, которые водитель время от времени бросал сквозь стекло, как бы сканируя окружающее пространство. Эта привычка постоянно контролировать территорию вырабатывается у спецназовцев. Благодаря постоянным тренировкам она внедряется почти на уровне безусловного рефлекса и, оставаясь на всю жизнь, служит своеобразной «визитной карточкой» человека, когда бы то ни было проходившего спецподготовку. Солидная мускулатура, выпиравшая даже сквозь рукава осенней куртки, дополнительно подтверждала догадку насчет «боевого прошлого» человека, которому было доверено возить столь важных персон.

— Как к вам обращаться? — спросил Гуров.

— Максим, — просто ответил водитель. — Можно на «ты».

— Хорошо, Максим. Меня зовут Лев Иванович, как ты уже, возможно, прочитал в удостоверении. Я хотел поговорить с тобой о Дмитрии Петровиче. Тебе уже известно, что произошло?

— Да, известно.

— Все говорят о самоубийстве. Но ведь подобные вещи не происходят ни с того ни с сего. В последнее время ты не замечал в поведении Дмитрия Петровича чего-то необычного?

— Нет. Все было как всегда.

— Опиши, пожалуйста, вчерашний день. С самого начала. Во сколько ты обычно приезжал за Дмитрием Петровичем?

— Я подъезжал к половине десятого утра, он выходил без двадцати или без четверти десять.

— В настроении Дмитрия Петровича не было ничего необычного?

— Нет, не было. По крайней мере, я не заметил. Отвез его в департамент и ждал до обеда. Обычно он обедает там же, на работе, но в этот день у него была назначена встреча, и мы поехали в «Арсенал». Это что-то вроде частного клуба. Закрытое заведение «для своих». Бильярд, ресторан. Дмитрий Петрович назначал там встречи, когда нужно было поговорить неофициально.

— С кем была назначена встреча в этот раз, ты, наверное, не в курсе?

— Разумеется, нет, — бросив удивленный взгляд на Гурова, ответил Максим.

— Хорошо. Что было дальше?

— Ничего особенного. После обеда он вернулся в департамент и в этот день больше никуда не ездил. Вечером я отвез его домой.

— Точное время не припомнишь?

— Около половины девятого. Приблизительно так он всегда и возвращался. Иногда попозже, иногда пораньше. Такое, чтобы до одиннадцати задерживался, бывало редко.

— А чтобы приезжал раньше девяти?

— Это еще реже. Из департамента мог уехать раньше, но тоже, как правило, по делам. Чтобы рано вернулся домой, такого как-то и не припомню даже. Разве что когда жена у него умерла. Тогда да. В тот день он уехал с обеда, а потом еще на неделю отпуск взял. Но это случай исключительный.

— Да, разумеется. А ты, значит, долго работал с Дмитрием Петровичем?

— Да, почти четыре года.

— Все говорят, что он был человеком очень замкнутым и сдержанным. Как, по-твоему, это соответствует действительности?

— По-моему, соответствует. Лишнего он никогда не говорил и к разным там душевным излияниям не был склонен. Что до меня, так лучшего и желать не надо. Зато и не хамил, и не орал никогда. А то некоторые знаете как… Изгаляются по всей своей воле. А этот нет. Нормальный был мужик.

— После смерти дочери он сильно изменился? — спросил Лев.

— Нет, не очень. Только еще молчаливее стал. И мрачнее. Угрюмость какая-то появилась, отчуждение. И, похоже… тут я, правда, утверждать не могу… Но мне показалось, что в последнее время он спиртным, как бы это сказать, слегка злоупотреблял. Не то чтобы прямо-таки пьяным на работу ходил, но иногда запашок ощущался довольно заметно. Временами даже по утрам. Раньше я ничего такого не замечал. Хотя, с другой стороны, оно и понятно. Считай, самых близких людей человек лишился. Тоже, наверное, непросто ему было все это в себе носить.

— Да, наверное. Может, это и подтолкнуло к самоубийству?

Максим ответил не сразу. Почти минуту он напряженно о чем-то думал, глядя прямо перед собой, потом проговорил:

— Насчет этого не знаю. Вчера все было как всегда, ничего необычного. И даже запахов никаких посторонних я не чувствовал. Отвез его домой, видел, как он вошел в подъезд. Настроение у него было обычное. Мрачное, но обычное. Ничего неординарного. Может, вечером что-то произошло. Не знаю. Странно это все как-то.

— То есть ты хочешь сказать, что по характеру такой человек, как Рябов, не был склонен к экстравагантным поступкам?

— На мой взгляд, нет. Но… Не знаю. Может, действительно что-то из ряда вон выходящее случилось.

— Если я правильно понял, он регулярно посещал могилу жены, а потом и дочери. На кладбище возил его ты?

— Да, в основном. У него, правда, была и своя машина, но он на ней почти не ездил. Говорил, что не любит этой нервотрепки. Мол, привык уже по дороге обдумывать разные вопросы насущные и за рулем, когда надо за всем следить и смотреть сразу во все стороны, чувствует себя некомфортно. Так что и на кладбище его возил обычно я. Чаще всего в обед. Иногда днем, если удавалось выкроить время.

— Но поздно вечером никогда?

— Нет. Что там делать ночью?

— А кроме кладбища, куда-то еще Рябов ездил по личным делам на этой машине?

— Практически нет. Иногда в рестораны да вот в «Арсенал». А так в основном все пункты назначения были официальными. То есть, конечно, за исключением разных «корпоративов». Но это уж, как говорится, святое. К тому же там, как правило, все те же «знакомые лица» и присутствовали, так что поездкой «по личным делам» это назвать трудно.

— Тебя послушать, так просто образ какого-то пионера вырисовывается, беззаветно преданного делу. С утра до ночи на работе, вредных привычек не имеет, в порочащих связях не замечен, — усмехнулся Гуров.

— Я говорю то, что сам знаю, — не поддержал его шутливый тон Максим. — В привычки его я не вникал, и о своих связях он мне не докладывал. Мое дело — доставить до места и проследить за безопасностью. Режим дня у него был именно такой, как я сказал. Из дома он уходил около десяти и возвращался после девяти. В течение дня бывал в разных местах и, кроме рабочих дней, имел и выходные. Но лично я в бордели его не возил ни разу, так что, если вы об этом, с такими вопросами не ко мне. По работе он мог отправиться куда угодно, но с кем именно встречался и какие вопросы обсуждал, я не знаю.

— Хорошо, Максим, я понял, — остановил Лев этот словесный поток. — По-видимому, мнение о предыдущем начальнике у тебя сложилось положительное.

— Да. Сложилось. Работать с ним было комфортно, и разных там идиотских выходок или претензий не по делу, о которых ребята рассказывают, я от него никогда не видел. А если вам нужен отрицательный отзыв…

— Да не нужен мне какой-то специальный отзыв, мне нужно разобраться. Вот ты говоришь, что вчера все было как обычно. А человек в итоге пулю себе в лоб пустил. Неувязочка, согласись?

— Да, это… это так. Непонятно, — нахмурившись проговорил Максим. — Но если и случилось что, то уже после работы, после того, как он домой вернулся. Потому что, когда я его привез, он был нормальный.

— Ты говорил, что вы ездили в «Арсенал», где Рябов обычно назначал «неформальные» встречи. Как, по-твоему, эта встреча не могла повлиять на его настроение? Когда он вернулся, ты не заметил чего-то необычного в его поведении? Как вообще выражалось его волнение? Я понял, что это был человек очень сдержанный, но ведь не деревянный же. Пускай до потолка не подпрыгивал от расстройства, но как-то, наверное, все-таки реагировал?

Конец ознакомительного фрагмента.