Закулисные интриги

Николай Леонов

«... Громкие звуки по-прежнему разрывали тишину огромного дома. Брызгунов размахнулся и со всей силы запустил пультом дистанционного управления в телевизор. Гладкая, как зеркало, поверхность экрана треснула, и мельтешение кадров сменила зернистая рябь. Музыка не прекращалась. Министр отшвырнул сигарету на пол, затушил ее ступней, покрутившись на ней пяткой. Затем подскочил к розетке и выдернул шнур. Ударив сжатой в кулак свободной кистью по колонке, он опрокинул ее на ковер. Несколько секунд Аркадий Михайлович стоял неподвижно с проводом в руке, привыкая к давящей тишине загородного дома. Через минуту он спокойно опустил шнур на пол, отошел от розетки и взглянул на телевизор. Поверхность потемнела, а крупные черные трещины выделялись на глади экрана. ...»

Глава 3

— Как тебе сказать, Лева? — Мария театрально развела руки в стороны и тут же вновь сложила их на манер примерной первоклассницы. — Я — актриса. Понимаешь, что это значит?

— Не совсем, — признался Гуров. — Поясни.

Он видел, что супруга чувствует себя крайне неловко, сидя с ним за одним обеденным столом лицом к лицу. И догадывался почему. В подобной ипостаси Мария Строева наблюдала своего мужа впервые. Любящий, внимательный и обходительный, он никогда не делился с ней своими проблемами на работе. Даже в те моменты, когда был особо загружен и пребывал в мрачном настроении. А теперь его работа невольно соприкоснулась с ее. И Мария видела перед собой сыщика. Серьезного, делового и сосредоточенного на интересующем его вопросе. Профессионала до мозга костей.

— Я хочу сказать, что я — человек творческий. И в первую очередь меня интересует именно творчество. Я не соприкасаюсь ни с административными, ни с хозяйственными, ни с какими-либо еще делами театра. Вот если бы ты попросил меня рассказать о ком-нибудь из актеров, например, или о режиссерах — это один вопрос… Даже о Реджаковском…

— Кто это? — прервал жену Гуров.

— Реджаковский? Это наш художественный руководитель. Будем так говорить, второй по значимости человек в театре. После Равца. На нем держится вся творческая часть…

Мария хотела добавить к этим словам еще что-то, но Гуров снова перебил ее. Пустые разглагольствования на театральные темы, к которым жена имела немалую склонность и которые в любой другой момент полковник выслушал бы с неподдельным участием и понимаем, сейчас его мало интересовали.

— Второй человек, говоришь? — переспросил он. — А теперь что же получается, Маша? После гибели Равца он автоматически становится первым?

— Нет. Конечно, нет, Лева, — Строева смешно сморщилась. — Неужели ты совсем в этом не разбираешься? Я столько рассказывала тебе… Ты меня не слушал?

— Ну что ты. Слушал, разумеется. Просто запамятовал, наверное, — полковник улыбнулся.

— Эх, ты! А еще сыщик! — Мария вернулась в присущее ей жизнерадостное состояние, и напряжение в разговоре спало. — Хорошо, я расскажу тебе все еще раз, если хочешь. Второй человек — это условно. Под Реджаковским, как я сказала, только творческая часть. И ничего больше. Четкое разделение функций, Лева. Он никогда не потянет того, чем занимался Равец. Да и не собирается этого делать. Понимаешь? Для этого есть другие люди. Как бы это поточнее выразиться?.. Более приземленные, что ли. А Реджаковский… Он человек искусства. Он весь в себе. Он парит. Только в последнее время его, конечно, заносит не туда…

— Как это?

Гуров привычно потянулся к карману за сигаретами, но в последний момент передумал и положил руку на стол. В присутствии жены полковник старался курить по минимуму. Насколько это было возможно.

— Стар он уже стал, — откровенно поделилась своими мыслями Строева. — Маразматичен… В высоком смысле этого слова…

— А у этого слова бывает и такой смысл? — с улыбкой поинтересовался Гуров.

— В нашей среде бывает. Отсюда у Геннадия Афанасьевича и все проблемы. И лишнего стал закладывать за воротник, и вечные дрязги с администрацией.

— И с Равцом?

— В первую очередь с Равцом.

— А вот с этого момента поподробнее, — попросил полковник. — На чем основывались эти его дрязги с Равцом?

Мария непринужденно рассмеялась, и это слегка смутило супруга.

— Да нечего тут рассказывать поподробнее, Лева, — она подалась вперед и игриво подмигнула. — Ты прямо как ребенок! Обычное в театральной среде дело. Равец худруку то смету зарежет, то спектакль, которым тот особо гордился, из репертуара выведет, то какой-нибудь репетиционный процесс приостановит. Вот тебе и причины для конфликтов.

— А почему он так делал? — мрачно спросил Гуров, понимая, что разобраться в специфике работы театра будет для него не так уж и просто, как казалось на первый взгляд. — Я имею в виду Равца.

— Потому что его как раз в первую очередь интересует не искусство, а деньги, — пояснила Мария. — В театрах всегда так. Мы думаем, что несем людям прекрасное, доброе, вечное, а для стоящего во главе театра руководства — это не более чем бизнес…

Она замолчала.

— Ясно, — протянул полковник. — Ясно, что ничего не ясно. Ну, хорошо. А что ты можешь рассказать мне о самом Равце? Что он был за человек? По жизни?

Мария поднялась из-за стола и стала неторопливо собирать оставшуюся после обеда посуду. Пустила воду в раковину. Гуров смотрел ей в спину. Некоторое время тишину нарушал только звук льющейся воды, а затем жена, обдумав что-то, заговорила:

— О том, что он был «голубой», я думаю, тебе уже известно? Так? В театре эта тема очень долго и очень часто муссировалась. Равец не гнушался принимать у себя в кабинете бойфрендов. К нему часто кто-нибудь приходил, и, глядя на этих молодых людей, сразу становилось понятным, какой они сексуальной ориентации. Все было написано на лицах. Да, и не только на них. Манера поведения, жесты, голос… Они уходили в кабинет Равца, и что там происходило на самом деле, никто, конечно, не знал… Тебе нужны слухи? — Мария повернула голову.

— Нет, слухи передавать не надо, — решительно отказался Гуров. — Я уже догадался, о чем они. Лучше скажи, насколько они соответствуют действительности.

— Откуда мне знать? Я свечку не держала.

— А ты знаешь кого-нибудь из тех, кто приходил к Равцу?

— Лично нет. Преимущественно это были его старые друзья. Школьные, министерские… И так называемые спонсоры. Готова даже предположить, что некоторые из них в действительности и являлись спонсорами. И если не для театра, то лично для Равца — точно, — Мария больше не поворачивалась лицом к мужу. Откинув назад волосы, она взяла мягкую губку и принялась мыть посуду. — Что еще тебе про него сказать? То, что он любил деньги, я уже сказала…

— Какие отношения у него были с Михайловым? — спросил Гуров.

— С Виктором Максимовичем? Как это ни странно, чисто деловые. Хотя, может быть, когда-то раньше… Я не знаю, Лева. Опять же не хочу повторять ту грязь, которую постоянно говорят про людей наши сотрудники. Михайлов — сам по себе человек ничего. С ним можно ладить. Равец, тот пожестче был. Но я повторяю, Лева, я — актриса, и мне редко приходилось общаться с кем-то из администрации. Постольку-поскольку…

— Михайлов автоматически идет на место Равца?

Гуров все-таки не выдержал и пристроил во рту сигарету. Щелкнул зажигалкой. Сизый дым тоненькой струйкой потянулся к потолку.

— Это будет решать министерство, — вымытую посуду Мария тщательно вытирала и по заведенной привычке складывала сразу в шкафчик. — Но если у них не будет более подходящей кандидатуры, они, конечно, поставят Михайлова. Во всяком случае, временно исполняющим обязанности. А ты что, его подозреваешь?

— Пока нет, милая, — Гуров взглянул на часы и поднялся из-за стола. — Спасибо тебе за информацию. Если что-то понадобится, я снова обращусь к тебе.

— Всегда пожалуйста, — Мария выключила воду и обернулась: — Ты уезжаешь?

— Да. Пора. Кстати, я еду к тебе в театр. Тебе не нужно на работу?

— Репетиционный процесс остановлен. У меня только вечером спектакль.

Гуров переложил сигарету в левую руку, подошел к жене, нежно обнял ее и поцеловал в щеку. Затем вышел из кухни, на ходу застегивая пуговицы пиджака.

— Проводишь, Мусь? — крикнул он из коридора супруге.

— Я тут, милый. Зачем спрашиваешь, как будто может быть другой ответ.

Гуров наклонился, чтобы завязать шнурки ботинок, и не видел, что жена стоит рядом в коридоре, прислонившись к платяному шкафу.

— Скажи, а ты, случаем, не знаешь, где живет этот ваш… Реджаковский?

— Худрук? Точно не знаю, но, кажется, где-то рядом с театром. Если я не ошибаюсь, его дом примыкает к театральному парку. Но лучше уточнить. Хочешь, я позвоню в отдел кадров?

— Да нет, не стоит. Я сам.

— Хорошо, как скажешь, — Мария подошла к мужу и еще раз поцеловала его на прощание.

В подъезде, спускаясь по лестнице, полковник набрал номер телефона Крячко.

— Ты где?

— Я-то на работе, а вот ты где?

— Ну, хватит, Стас. Ты что делаешь? — Гуров был явно не расположен к шутливому тону, однако напарника это нисколько не смущало.

— Рисую.

— Понял. Что, уже готово?

— Да, Лева, все готово. Фоторобот составлен. Он у меня. Один экземпляр у тебя на столе. Весьма миленькое личико, ты знаешь…

— Показывал кому-нибудь?

— Помилуй, Лев Иванович, — взмолился Крячко. — Я еще даже не обедал…

— Подожди, Стас, появилась одна маленькая зацепочка. — Гуров вышел во двор и двинулся в направлении парковки, где он оставил свой «Пежо». — Некий Реджаковский. Тебе не встречалась эта фамилия?

— Нет. Кто он такой?

— Второй после директора руководитель. У них с Равцом было паритетное якобы руководство. Как на производстве. Есть генеральный директор, а есть технический. Мне жена сказала, что у этого Реджаковского были постоянные трения с директором. Я хочу сейчас поехать в театр. Ты готов?

— Да, но только после того, как поем.

— Я заеду за тобой в управление. Будь готов.

— Понял. Идет.

Гуров сел за руль своего автомобиля и менее чем через полчаса прибыл в управление. В кабинете еще сохранялся аромат копченой курицы и свежих огурцов. Крячко, сидя за своим столом, наливал в кофейную чашку кипяток.

— Сколько можно есть? — Гурова искренне удивляла способность напарника растягивать удовольствие от вкушаемой пищи.

— Ты будешь? — Станислав кивком показал на пластиковые контейнеры с курицей и салатом, расставленные на столе.

— Я из дома.

— Ладно, не унижай. Столовская пища, между прочим, за неимением другого — тоже ничего. Не дает двинуть коньки.

— Мы едем? Или ты еще десерт будешь? Кофе там, пирожные…

— От десерта не откажусь.

— Стас, умоляю тебя, может, в машине доешь?

— Ладно, ладно. — Крячко взял со стола целлофановый пакетик с печеньем и, аккуратно скрутив жгутом верх пакетика, приготовился выйти из кабинета. — Хочешь, тебя тоже угощу. Печенье «суворовское».

— Пошли, — Гуров подошел к рабочему столу и взял только что составленный коллегами фоторобот.

— Слушай, с нами Васютин хотел ехать. У него копии портретов. Сейчас я за ним схожу.

— Я спускаюсь вниз, встречаемся в машине, — бросил Гуров и вслед за Крячко вышел из комнаты.

На лестнице парадного крыльца Крячко с майором милиции Евгением Васютиным догнали Гурова.

— Спасибо, Лев Иванович, что взяли с собой. Вы уже видели, какой портрет получился? — Васютин продемонстрировал полковнику увесистую пачку копий листов с черно-белым изображением мужского лица. — Свидетели говорят, получилось один в один.

— Ты нам дашь парочку? — спросил Крячко, усаживаясь на переднее пассажирское кресло в автомобиле.

— Держите. — Васютин протянул полковнику несколько копий.

— А ты зачем в театр, Жень? — поинтересовался Гуров.

— Я как раз с портретом хочу поработать. Поговорю с людьми. Уже можно будет кому-то на опознание оставить. А вдруг кто его опознает? Если этот человек часто приходил… А тем более, если он спонсор театра…

— Скажи, а ты опрашивал сегодня свидетелей? — Гурову было хорошо видно в зеркало заднего вида лицо майора. Васютин кивнул.

— Что собой представляет Реджаковский?

— Лев Иванович, боюсь, что я уже уехал составлять фоторобот, когда с ним беседовали. Это художественный руководитель, если я не ошибаюсь.

— Да-да, он самый.

— Нет, я его не дождался, Лев Иванович. В театре оставался Лисовский — участковый. Скорее всего, он Реджаковского и опрашивал.

— Ну да ладно! Разберемся на месте!

Гуров сильнее надавил на педаль акселератора и перестроил «Пежо» в крайний левый ряд. Через двадцать минут все трое прибыли к служебному входу театра. Дверь, как и утром, оказалась закрытой. На звук подъезжающей машины из-за желтой занавески на окне высунулось незнакомое сыщикам лицо пожилой женщины. Гуров сделал ей знак рукой, чтобы их впустили в помещение. Через несколько секунд дверь отворилась. Женщина высунула на улицу голову и недоверчиво осмотрела с ног до головы нежданных посетителей.

— Главное управление уголовного розыска, — представился Гуров. — Скажите, Реджаковский на месте?

— Нет.

— Разрешите, мы пройдем в отдел кадров.

Женщина отступила назад, пропуская следователей внутрь помещения.

— А вы чего хотели-то? Вон его дом, Реджаковского.

Гуров и Крячко повернулись к вахтерше.

— Вон, за театром. В четыре этажа дом. Он там живет. Третий этаж. Как войдете, налево. Дверь еще такая… кожей малинового цвета обита.

— Это точно? — переспросил Крячко.

— Да что ж я, врать, что ли, буду уважаемым людям? Я на первом этаже там живу. Этот дом когда-то как общежитие театральное строили…

— Ну что, пойдем сразу? — Гуров посмотрел на напарника. Тот кивнул.

— А вы же вахтер, как я понимаю? Василия Михайловича меняете? Да? — спросил Крячко, разворачивая сложенный вчетверо листок с фотороботом. — Этот человек вам знаком?

— Дайте-ка, дайте! — женщина прищурила единственный зрячий глаз — второй у нее был прикрыт постоянно — и, вытянув руку с листочком, внимательно посмотрела на изображение. Поморщившись, она отрицательно покачала головой. — Нет… Незнаком.

— Никогда не видели этого человека?

— Нет. Не припомню. Да я ведь не вижу ничего толком… А что, это убийца тот самый, да?

— Это фоторобот человека, которого нам нужно найти, — отрезал Крячко.

— Вы помните, квартира у Реджаковского какая? — вклинился Гуров. — Номер можете назвать?

— Шестая квартира.

Гуров посмотрел на напарника.

— Пойдем?

— Пойдем.

Крячко, ближе напарника стоявший к входной двери, наклонился к замку и отодвинул щеколду.

— Удачи вам, — бросил Лев Иванович Васютину.

Майор стоял в стороне, дожидаясь результата разговора сыщиков с вахтершей. Попрощавшись с коллегами, он скрылся в темном коридоре, ведущем в глубину здания.

— Ну и заведение! Сторожа у них ничего не видят, мужики все… странные какие-то, — сетовал Крячко, едва поспевая за напарником.

Гуров решительным шагом пошел в сторону дома, на который указала женщина.

— Этот дом, да?

— Да.

— Ну, и пошли тогда.

Следователи поднялись на третий этаж. Действительно, одна из двух дверей, выходивших на лестничную клетку, была обтянута темно-малиновым кожзаменителем. Отыскав звонок, Гуров вдавил кнопку. Спустя минуту им открыли.

Перед следователями предстал толстый, с седой головой и округлым раскрасневшимся лицом уже немолодой мужчина.

— Мы из Главного управления по расследованию особо важных преступлений, — представился Крячко, опережая напарника.

— Особо важных преступлений… — повторил мужчина и отошел в сторону, пропуская посетителей в глубь квартиры.

— А вы вот так, не спрашивая, открываете. Не боитесь? — поинтересовался Крячко, снимая на коврике около входной двери обувь.

— А чего нам бояться? Это они пусть боятся. А у нас ни денег, ни связей. Гол как сокол! Вот, — Реджаковский повел рукой, показывая на скромное убранство квартиры. — Это все наше богатство. Да вот, голос еще. А что еще актеру нужно?

Бархатный баритон художественного руководителя звучал мягко и тихо.

— Куда вы нас пригласите? — спросил Гуров, осматриваясь вокруг.

Одна из дверей коридора вела прямо в крохотную кухню, вторая, которую, составляли две резного дерева створки, открывала проход в гостиную.

— Да вот в зал, пожалуйста, проходите! — любезно предложил Геннадий Афанасьевич.

Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.

Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.

Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.

— Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, — худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.

— Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?

— Я все делал, как в Уставе театра написано, — поведал Реджаковский. — Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль — подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена — подпись директора… Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.

— То есть вы тесно сотрудничали?

— Приходилось.

— Почему приходилось? Это было для вас обременительно? — Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.

— Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, — честно ответил Реджаковский. — Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела… Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра…

— Я не понял, — прервал опрашиваемого Гуров. — Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?

— Ну, как! Вы понимаете, театр — это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры — люди с большим воображением и жизненной энергией… По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре… Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.

— Нужны, нужны, — отозвался Гуров. — Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.

— Кстати, а у вас закурить здесь можно? — вклинился в разговор Крячко.

— Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там… — Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. — Не сочтите за труд…

Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.

— Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!

Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.

— Если вы не против…

Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.

— Вы будете? — спросил он сыщиков, устроившись напротив.

— Нет, спасибо, — ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.

— Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?

— У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.

Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.

— На самом деле, — продолжил он, дожевывая, — я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую… Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.

— А право подписи на документах было только у Равца?

— Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».

— А были у вас с Равцом какие-то разногласия? — спросил Крячко.

— Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря…

— А с чем могло быть связано такое настроение Равца? — уточнил Крячко.

— Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения… Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства… А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах…

— Все нормально у нас, — поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.

— Ну вот… И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю…

— И все же, в чем же заключались трения между вами? — Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.

Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.

— Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, — продолжил он. — Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги. Но какого они происхождения, я не знаю. Кто-то из спонсоров ли давал… Или же сами мы зарабатывали. Я не знаю. Но то, что Юра вообще перестал считаться со мной как с художественным руководителем — это факт. Зарубил новую постановку. У него последнее время появились какие-то свои планы. Он старался заработать деньги буквально на всем. Детские спектакли приносят деньги, например, и он стал меня склонять, чтобы мы ставили больше детских спектаклей.

— Скажите, а у вас есть какие-нибудь подозрения — кому могла быть нужна смерть Равца?

Конец ознакомительного фрагмента.